Революция сверху: царь Кавад и маздакиты, Знание — Сила, №8, август 1993 г.
(488—531 годы)

В конце пятого века в Иране некто Маздак объявил, что «Бог послал на Землю средства к существованию с тем, чтобы люди разделили их между собой поровну» и чтобы ни один не имел больше другого. По меткому выражению Та'абари, этот пес растащил имущество людей, сорвал покрывало с гаремов и простонародье сделал властвующим. В проповеди Маздака не было ничего удивительного — не он первый, не он последний. Удивительно было то, что призыв к обобществлению имущества и жен раздался со ступеней бирюзового трона: первым учеником и покровителем Маздака был шахиншах Кавад, владыка Ирана и не Ирана, законный наследник Сасанндов. За свое усердие в делах веры Кавад поплатился изгнанием, вернулся, «уничтожил знатных» и в целом правил Ираном сорок лет. Сын его и наследник Хосров Ануширван отвернулся от пути отца, казнил Маздака и в один прекрасный день распял на пространстве от Нахравана до Ктесифона сотни тысяч еретиков.

Отчего, однако, Хосров так возненавидел маздакитов?

Абу-ль-Фарадж Аль-Исфахани, автор «Книги песен», излагает историю этой ненависти так: «Однажды перед Кавадом была его супруга с царевичем Ануширваном, и тут вошел Маздак. Увидев ее, он сказал Каваду: «Отдай ее мне, я хочу удовлетворить с ней свое желание». Так как маздакиты проповедовали общность жен, а царь был богобоязнен и поглощен делами веры, он ответил: «Бери». Царевич же «бросился к Маздаку и неотступно просил и умолял его позволить увести прочь мать. Наконец он поцеловал ему ногу, и тогда Маздак отпустил их. Это крепко запало царевичу в душу». И вот, когда Хосров получил полную власть в государстве, всемогущий жрец явился к нему с подобающими случаю наставлениями о том, что избыток денег и имущества у одних происходит вследствие недостатка денег и имущества у других.
— Ты все еще здесь, сын блудницы,— удивился Хосров,— Богом клянусь, вонь твоего чулка все еще не покинула моего носа с той поры, как я целовал твою ногу.

Абу-ль-Фарадж, заимствовавший эту историю из несохранившейся «Кавад-наме», глубоко прав: история происходит из-за того, что кто-то не может забыть запах чьего-то чулка.
Что, однако, дало возможность еретику стать главным жрецом? И что позволило царю Каваду — случай достаточно уникальный в мировой истории — впасть в вышеописанную отвратительную ересь зардуштакан?

Государство Сасанидов, древний Иран, простершись от низовьев Аму-Дарьи до Аравийского полуострова, от долины реки Кабул до Красного моря, стало вечным соперником Рима и затем Византии в борьбе за Малую Азию, Армению и Сирию.

Обе сверхдержавы не хотели понимать друг друга. И в самом деле, они устроены слишком разно.

Римские императоры провозглашают себя защитниками и восстановителями республики. Потомки пастуха Сасана провозглашают себя восстановителями власти Ахеменидов. Одни устраивают гладиаторские бои на потеху черни, другие — рыцарские поединки на мейдане; одни раздают деньги народу, другие — дружинникам. Императоры величают своих противников «рабами» и «варварами», персы именуют румнйцев «доблестными рыцарями». На императорский трон с легкостью восходят выскочки — испанцы и фракийцы — и даже правление Максимина, Филиппа Араба или сына вольноотпущенника Диокла не становится сенсацией. Бирюзовый трон шахиншахов занимают лишь потомки Сасанидов. Так что предыдущего шахнншаха убивает не какой-то там посторонний человек, а непременно сын, племянник или брат.

Лучшие императоры ходят в простых одеждах и публикуют законы против роскоши; лучшие шахиншахи осыпают золотом себя и приближенных. В Риме самовластные владыки заискивают перед чернью и преторианцами; в Персии они заискивают перед знатью из «семи домов», согласие которых необходимо для восшествия на престол.

Трудно сказать, какой из режимов справедливей, но легко сказать, какой экономически выгодней. Баланс римской торговли пассивен, золото и серебро уплывает на Восток, в более промышленно развитые страны, в обмен на товары; или на Запад, в обмен на войска, и германские варвары хоронят его в земле. В Риме с начала третьего века новой эры разражается валютная катастрофа — предвестие катастрофы политической. Купцы и владыки Ирана богатеют.

Впрочем, как греческий полис не есть государство в современном смысле этого слова, так и Иран Сасанидов не полностью подпадает под это определение.

Сам титул «шахиншах», «царь царей», в сущности двусмысленно почетен. Он означает, что среди подданных шахиншаха также есть цари, наследственные правители областей, например цари хионитов или албан. Царский титул иногда носят марзбаны — правители провинций.

Кроме того, существуют виспухры, семь древнейших родов Ирана, таких, как Сурены, Карены, Михраны. В родах этих наследуются главнейшие должности.

Третий слой образует знать чуть меньшего калибра — визурги. Визурги тоже сами творят суд в своих владениях, сами собирают налоги и содержат собственное войско, с которым и являются по требованию царя на поле боя.

Иногда они на поле боя не являются. Иногда являются, но оказываются почему-то по другую сторону поля боя. Кроме того, существуют азаты. «Азат» означает «свободный». Это те самые землевладельцы-всадники, которые и подарили Ардаширу, как некогда Киру, власть над Персией.

Иначе говоря, в современном государстве три вещи не переходят в частную собственность и не наследуются — это взимание налогов, судопроизводство и армия. В феодальном государстве все наоборот.

При такой системе федеративного деспотизма вассальные цари и виспухры подчиняются центральному правительству в меру своих желаний и в меру возможностей шахиншаха. Восстания происходят регулярно, как президентские выборы. Зато налоги платятся со второго года на третий. Еще чаще, как муниципальные выборы, происходят войны между вассалами шахиншаха.

Складывается парадоксальная ситуация, довольно типичная в феодальном царстве. С точки зрения логической, главным противником центральной власти оказывается знать. Именно она сажает на трон того, кого хочет. Именно она в первую очередь обирает свободный народ, то есть превращает людей, зависимых только от царя, в людей, зависимых от нее непосредственно.

Но это лишь логическая точка зрения. Если бы она восторжествовала, ни одно феодальное государство попросту не могло бы существовать. Люди действуют, по счастью, исходя не из собственных интересов, а из своих представлений о собственных интересах. Общепринятые же представления предписывают каждому правильные мысли, правильные слова и правильные дела. Они сострадают обездоленному народу, но порицают наглых бунтовщиков. Они предписывают знатному человеку повиновение царю даже тогда, когда царь обрекает его на смерть. В сущности, только царю, посреднику между народом и знатью, они предоставляют свободу действий.

Именно благодаря официальному мировоззрению, с одной стороны, и взаимной вражде родов — с другой, возмущения знати сколь часты, столь и безрезультатны. Власть царя ограничена временщиками, а не законами, и никто не презирает слабого царя больше тех, кому эта слабость столь выгодна.

Кажущееся лицемерие многочисленных переворотов и восстаний объясняется именно этой апелляцией к традиционным ценностям. Шестеро знатных заговорщиков убивают царя Бардию, но объявляют его самозванцем. Внук пастуха Сасана становится шахиншахом, но оказывается, что пастух Сасан возводит свой род к Дарию. Бахрам Чубнне поднимает восстание против Хормозда, и тут уж Хормозду припоминают пастуха Сасана, а сам Бахрам Чубине законно объявляет, что его предки, Аршакиды, были царями Ирана. Хосров Парвиз убивает своего отца Хормозда, но казнит убийц, ибо такой недолжный поступок мог быть, конечно, совершен только против его воли.

И в Византии, и в средневековой Европе владыки любили утирать слезы сирот и поддерживать бедных в принадлежащих им правах. И в Византии, и в средневековой Европе случались милленаристские восстания, в ходе которых сироты сами утирали свои слезы и проповедовали, что ничто в мире не пойдет как надо, пока все добро не станет общим.

Притом III —V века для Средиземноморья — время необычайной активности милленаристских проповедников. Багауды и циркумцеллионы опустошают Африку и Иберию не меньше варваров. Но почти всегда эти движения остаются за гранью культуры, и нигде дело не доходит до того, чтобы милленаристское течение возглавил государь и его главный советник.

Что же сделало возможным такой религиозный эксперимент в Персии?

Если политическое мировоззрение Греции, а затем Рима, было отлично от персидского, то еще больше разнились их религии.

Олимпийские боги еще развлекались с девочками и мальчиками, ревновали, страдали и крали друг у друга скот. А тем временем в Восточной Персии Зороастр уже учил космической борьбе добра и зла, личной ответственности человека за то, на чьей стороне стоит он в этой борьбе, необходимости правильных мыслей, правильных слов и правильных поступков, борьбе со злом путем созидания и говорил о золотом веке, лежащем в будущем, а не в прошлом, как у греческих философов.

Мы не знаем, однако, когда сложилась Авеста в ее кодифицированном виде. Не была ли она подлогом, составленным при парфянах, или даже результатом национальной персидской реакции против эллинизма еще в эпоху Селевкидов? Но мы знаем, что государственный религиозный эксперимент сразу стал персидской национальной традицией.

Персы были готовы чтить чужеземных богов и свидетельствовать свое уважение Мардуку, Аполлону или великой Нейт, но только до тех пор, пока чужеземные боги не бунтовали. Тогда эти боги автоматически переходили в разряд девов, а храмы их разорялись.

Парадоксально, но политические манипуляции религией стали возможны именно в силу ее большей онтологической глубины. Стало возможным различать добро и зло, наказывать и запрещать богов, подстрекающих к мятежу, и прощать людей-мятежников.

Грекам это было в высшей степени непонятно.

«Отнимать у неприятеля и уничтожать крепости, гавани, людей, корабли, плоды, вообще все то, потеря чего обессиливает противника,— к этому обязывают нас законы... войны. Но без всякой нужды сокрушать храмы, уничтожение которых не сулит ни малейшей выгоды одному и нисколько не ослабляет сил другого,— не есть ли это поведение неистовствующего безумца?» — вопрошал Полибий, отмечая, что «персы бесчинствовали в Элладе наиболее именно в этом отношении».

При Сасанидах ситуация еще более обострилась. В отличие от космополитической державы Ахеменидов, чьим государственным языком был фактически арамейский, где при дворе высшие должности занимали египтяне, греки и сирийцы, Сасаниды стремились к этническому единству. Персы стали одним из немногих народов древнего мира, подчеркивавших свою национальную исключительность. Как и у евреев, это явилось ответом на долгий период чужеземного господства. Как и у евреев, национальная исключительность означала, прежде всего, национальную религию. Волею шахиншахов зороастризм утратил шансы стать мировой религией и был сделан орудием политики и укрепления национального единства.

Со времен Ардашира на монетах Сасанидов с одной стороны чеканится царский лик, на другой — жертвенник с огнем Греческие надписи исчезают. Главный жрец — мобедан мобед (титул, который впоследствии получит Маздак) — занимает второе после шахиншаха место в государстве.

Именно Иран первым стал устанавливать единую государственную религию, и в этом смысле Константин и Констанций, покровительствуя христианству, несомненно, оглядывались на государственно-религиозную практику соседней сверхдержавы. Точно так же, как реформа Римской империи, предпринятая Диоклетианом, включала в себя множество персидских заимствований, начиная полным, очевидным и оскорбительным для римлян заимствованием персидского придворного ритуала и кончая децентрализацией управления.

Кавад, сын Пероза, взошел на престол в 488 году. Отец его, царь Пероз, воевал с эфталитами, «белыми гуннами», проиграл битву и попал в плен вместе с сыном. В качестве выкупа царь эфталитов потребовал двадцать мешков денег и сестру царя в жены. Пероз смог собрать лишь половину суммы, а за другие десять мешков оставил у эфталитов заложником своего сына. Юность царевича протекала в неиранской среде, в странном положении гостя-пленника.

Для выкупа Кавада весь Иран был обложен экстренным налогом: из-за войн, бедствий и могущества знати казна была совершенно пуста.

Царь отправил золото к эфталитам, сын его вернулся из плена. Сестру свою, однако, перс отдать кочевнику не пожелал, а послал взамен другую женщину. Когда подмена прекрасной Елены раскрылась, обманутый жених начал войну вновь. Пероз и войско его погибли, обоз и гарем были захвачены в плен.

Брат Пероза, Валаш, был посажен на престол Суфраем из рода Каренов. Войско почитало Суфрая, который громил эфталитов, а миролюбивый Валаш веса в войске не имел. Валаш правил четыре года и, видя насилие сильных и бессилие слабых, попытался утереть слезы вдов и сирот и наказать тех людей, из деревень которых бежали крестьяне.

Меры по восстановлению справедливости не пришлись знати по душе. Всесильный Суфрай велел ослепить Валаша и поставил шахиншахом сына Пероза, Кавада. Считалось, что Кавад, живший среди эфталитов, может сильно улучшить отношения с ними.

Сильные продолжали угнетать слабых.

Фирдоуси в «Шахнаме» так рассказывает о встрече Кавада и Маздака. В стране голод. Простые люди стонут у царских дверей. Маздак, блистательный и красноречивый казначей Кавада, является к царю и задает загадку: «Если один умирает от яда, а другой из скупости не дает ему противоядие, как назвать этого другого?» Шахиншах отвечает: «Этот скупец — убийца и подлежит казни». Маздак ухолит и является на второй день. «Заключенный умер в темнице от голода, ибо тюремщик его, имея хлеб, перестал кормить узника. Какая кара положена тюремщику?» «Казнь»,— отвечает царь.

Получив ответ на столь излюбленные традицией аллегорические загадки, Маздак спешит с благой вестью к голодным и приказывает им врываться в чужие амбары. Происходит всеобщий погром и грабеж, о котором соглядатаи докладывают царю. Тот гневается и зовет Маздака, но слышит в ответ, что тот, кто хочет быть справедливым царем, не должен жить, как скупец, стерегущий противоядие, или как тюремщик, морящий узников голодом. Иран — страна пустых желудков и полных амбаров, и второе — причина первого.

Современный историк предпочтет вместо этого рассказа изложить научные соображения о том, что Кавад, поддерживая народное движение, рассчитывал ослабить могущество знати и жрецов. Однако Фирдоуси во многом ближе к истине. Для Кавада, практического политика, ловкого и коварного, доказательство огромного влияния Маздака на массы, харизматическая личность проповедника, его красноречие и организаторский талант (ведь амбары неплохо охранялись, и брала их как раз не чернь, а сплоченные отряды) играли гораздо большую роль, нежели соображения, кого и как ослабить. Но в вышеприведенной сцене есть и еще один глубокий смысл. Ответы Кавада, ведущие к грабежам и разбоям, строго ортодоксальны. В который раз в истории культуры мы встречаемся с ситуацией, в которой бунт, казалось бы, опирается на официальную идеологию, а последняя заключает в себе свое собственное опровержение. Разрешить ситуацию можно лишь с помощью понятия «мера». Именно меры не соблюдает Маздак, утверждая, что все люди должны быть равны в богатстве. Именно меру соблюдает его противник, Хосров Ануширван, утверждая у Фирдоуси, что все люди равны лишь перед Творцом.

Маздакизм был прежде всего не социальным, а глубоким религиозным учением, зороастрийской ересью с элементами гностицизма и манихейства.

Он включал в себя учение о двух мировых началах — добра и зла, света и тьмы. Тьма отождествлялась с хаосом, лишенным разума и воли. Свет наделялся свободной волей и разумом. Явственно гностический оттенок носило представление о высшем владыке, восседающем на престоле, перед которым находятся четыре духовные силы — различения, разума, памяти и радости, подобно тому, как перед троном шахиншаха находятся четыре великих чиновника.

Возникала стройная система космической администрации, постижение которой было доступно лишь избранным. Мир, стало быть, делился прежде всего не на бедных и богатых, а на избранных и неизбранных, постигших великую тайну и погруженных в пучину тьмы, не ведающих имен четырех духовных снл. Такая опрокинутая по сравнению с общепринятой, но еще более жесткая иерархия потенциально предполагает создание конспиративной секты со своими степенями посвящения в тайну и беспрекословным повиновением более посвященным.

Кроме того, Маздак учил, что все четыре духовные силы, объединившись в человека, делают из него бога, предвосхищая позднейшие средневековые европейские ереси «свободного духа».

Само учение, возможно, зародилось еще в третьем веке новой эры, и тогда само слово «маздак» — не имя собственное, а титул главы секты. В таком случае, перед нами частный случай интеллектуальной ереси, создатель которой занят теологией и не подозревает, что к положению «благой бог сразится со злым и победит его» могут быть приложены практические рекомендации о том, как именно следует помогать богу.

Социальная часть учения Маздака предполагала, во-первых, безоговорочную концентрацию власти в руках справедливого царя, единого пастуха над единым стадом. (Возможно, именно она более всего увлекла Кавада.) Во-вторых, она предполагала, что для единства пастуха и стада нужно и единство имущества.

«Они утверждали,— пишет Иби-Мискавейх,— что возьмут блага для бедных у богатых и возвратят их от великих к малым; что тот, у кого есть избыток денег, пищи, женщин и имущества» имеет на них не больше прав, чем другой. Этим воспользовались подлые... Они помогали Маздаку и его сподвижникам, пока их дело не укрепилось... Люди уверовали в него, потому что он прельщал их и побуждал искать утешения в богатстве и женах, говорил, что это дело праведное, угодное Богу».

Отчего царь принял учение маздакитов?

Персидские и арабские историки обычно предлагали два объяснения. Первое: царь, отвернувшись душой от войн и убийств, погрузился в занятия «конечными делами», то есть вопросами веры (Хамза Исфаганскнй). Второе: царь был «охоч до женщин», а Маздак проповедовал общность жен (Бал'амн).

Большинство современных исследователей считают, что Кавад хотел ослабить жречество и знать. Так ли, однако, рациональны действия Кавада? Кто и насколько пострадал от маздакитов?

Традиционному зороастризму был, конечно, нанесен страшный удар, но царь от этого не выиграл. Он передал власть из рук отцовских жрецов в руки агрессивной секты. Неужели ему не были памятны последствия такого решения, приведшие век назад к фактической теократии при главном жреце мобедан мобеде Картире? Так ли уж далека от истины версия Та'абари, что маздакиты похитили принявшего их веру царя и сделали его пешкой в своих руках?

Знать, виспурхи? Но множество знатных было на стороне царя. Одни — потому, что приняли учение Маздака, другие — из-за верности царю, и большая часть — из-за того, что наследственные враги их стали противниками царя.

Главным имуществом виспухра было не золото, которое раздают дружинникам, а дружинники, с помощью которых умножают это золото. Войска же — главный капитал эпохи — Маздак не отменял, наоборот, тут же завел свое собственное, в котором начальствовали и знать, и простолюдины-еретики.

Более всего, несомненно, пострадали те, кто имел богатство и не имел дружины,— богатые купцы, мирно платившие подати. Хроника города Карки дебет Селох сохранила нам бестрепетные распоряжения правителя Томездгерда о тотальном грабеже собственников.

Другим, не менее важным следствием оказалось разрушение обособленности знати. Люди низших классов смешались с женщинами, о которых они «не смели помышлять». Парадоксальным образом эта мера коснулась прежде всего не тех, кто отсиживался от маздакитов в своих замках, а тех, кто стал на сторону царя.

Но главный, непоправимый ущерб был нанесен не купцам, не жрецам, не знати, а образу мироздания.

Общество — это иерархия ценностей, и официальное мировоззрение закрепляло, казалось бы, противоречащее примитивному экономическому интересу почтение виспурха к шахиншаху, азата — к знатному виспурху, податного вастриошана — к азату.

Проповедь Маздака уничтожала в первую очередь эту защитную оболочку идеологии, без исчезновения которой не может свершиться ни одна революция, и заменяла ее новой идеологической системой.

Последствия не заставили себя ждать: Кавад был свергнут с престола. Легкость, с которой свершился переворот, показывает, что знатные заговорщики происходили из числа ближайших друзей Кавада.

Последующие события излагаются по-разному.

Та'абари рассказывает, что тюремщик Кавада, соблазнившись его женой и одновременно сестрой (как то рекомендовал зороастризм), пропустил жену к мужу в обмен на обещания известного рода. Явившись в темницу, женщина велела завернуть Кавада в ковер и вынести наружу. Тюремщику было сказано, что в ковре женская одежда для времени нечистоты. Тюремщик, боясь оскверниться, отступился и от ковра с царем, и от царицы. Кавад бежал к эфталитам.

Согласно «Шахнаме» Фирдоуси, Кавада отдали для казни Размехру, сыну Суфрая, того перса, что возвел Кавада на трон и был им казнен. Размехр не посмел поднять руку на обладателя фарра и отпустил его к тем самым эфталитам, ради добрых отношений с которыми Кавад и был сделан царем.

Царь эфталитов обласкал изгнанника и женил его на своей дочери. Тот «приободрился, породнившись с царем, и, плача перед ним ежедневно, просил ему дать войско в помощь, чтобы он пошел истребить знать и утвердиться в своем государстве» (Иешу Стилит).

К чему много слов?

Кавад получил войско, вернулся домой, «исполнил свое желание и казнил знатных» (Иешу Стилит).

На стороне Кавада опять были войска маздакитов, иностранный экспедиционный корпус, а также часть знати. Знатный перс Сиявуш, способствовавший этому, второму пришествию, был, как и некогда Суфрай, пожалован высшими должностями, а впоследствии, как и Суфрай, казнен.

Царская казна была пуста: Иран грабили все, кому не лень,— дружинники, кочевники, маздакиты. Эфталиты требовали вознаграждения за восстановление законной коммунистической власти и грозились, что сами возьмут причитающееся и еще сверх того все, что можно.

Ничто не указывало на обещанное Маздаком наступление светлой эры.

Царь вспомнил о более традиционных способах обеспечить государственное благосостояние. Он собрал персов, эфталитов, слетевшихся к нему арабов и повел войско в Византию и другие сопредельные страны. Эта военно-финансовая операция благодаря военным талантам Кавада увенчалась успехом, окупила затраты на ее проведение, восстановила казну, внешний престиж Ирана и благосостояние средних земледельцев, составлявших на этот раз ядро войска.

Ослабление знати принесло свои плоды: отныне Маздака ждала участь Суфрая и Сиявуша, которым Кавад был обязан царством. Старший сын Кавада, законный престолонаследник, был сторонником маздакитов и военачальником в их войсках. Кавад объявил наследником младшего своего сына, Хосрова, ненавидевшего брата и как следствие — Маздака.

В 528 году во дворце был устроен диспут между Хосровом и Маздаком. Царевич произнес пламенную речь, доказывая, что новшества Маздака влекут разорение страны; что к тому, чем владеет наибольшее количество людей, прилагается наименьшая забота и что в условиях всеобщего равенства никто не захочет быть низшим и в стране начнется хаос.

Но так как словесные аргументы царевичу казались — не без основания — не окончательными, он тут же приказал перебить всех участников философского спора. Знатных и влиятельных маздакитов Хосров, не без традиционной восточной иронии, приказал зарыть в своем саду в землю вниз головой: вы хотели поменять местами верх и низ, ну что ж, извольте попробовать на своей шкуре...

Отныне Иран управлялся по слову Хосрова. Через три года после смерти его отца начались стремительные реформы — упорядочение налогов, войска, судопроизводства. Чиновника, рискнувшего высказаться против новшеств, Хосров приказал на своих глазах забросать чернильницами. Если Маздак апеллировал к низшим и обездоленным, то Хосров опирался, ища стеснить знать, на степенных горожан и азатов-землевладельцев, составлявших основу войска. Это был нэп середины шестого века новой эры. Войны Ирана были победоносны, купцы богаты, науки и искусства процветали. Выказывавшие непочтительность к шахинхашу, будь то жалкий еретик-маздакит в дырявой шапке или виспурх Мебод, один из тех, кто возводил Хосрова на престол, истреблялись беспощадно. Но эти расправы не подрывали официальной системы ценностей.

Хосров Ануширван в восточной народной традиции занял то же место, что Карл Великий или король Артур в западной, а имена Хосров, Хосрой, Кесра стали нарицательным именем персидских царей.

Где-то на рубеже семнадцатого века европейская история, наконец, избегла циклических колебаний и решительно двинулась вперед.

Тогда-то и появилось в ней понятие «революция» — последний, как это ни парадоксально, симптом циклической истории. Действительно, большинство революций развивалось по угрожающе знакомому циклу: попустительство властей; разрушение традиционной системы ценностей; возникновение организации, которая противопоставляет свою внутреннюю иерархию иерархии мира и делит людей не на богатых и бедных, а на причастных и не причастных к организации; приход к власти новой элиты, которая использует инстинкты толпы в собственных интересах; опустошение страны, война, анархия и, наконец, приход к власти «сильного человека», наследника и убийцы революции, безжалостного реформатора — в лучшем случае, кровожадного палача — в худшем.

Нет, мы не хотели проводить параллелей, ибо в истории вообще нет параллелей, есть лишь события. История — это игра, в которую играет культура, и у каждой из этих игр — свои правила.

И все же историю своей собственной культуры нельзя понять изнутри, в ее собственных рамках, так же как нельзя дать адекватное описание языка в рамках того же самого языка. Культуры выигрывают от сравнений, как люди — от возможности диалога.

Хосров Ануширван расправился с маздакитами, но учение их не погибло.

Когда в Хорасане в 747 году разразилось восстание, свергнувшее династию Омейядов и передавшее престол халифов Аббасидам, маздакиты сражались в войсках Абу Муслима на стороне Аббасидов. Уже в первые века ислама появилась община ал-маздакийа. Организация и учение маздакитов повлияли на великое множество исламских еретических сект, от хуррамитов до карматов.

Повстанец Сунбад рассказывал своим последователям, что Абу Муслим (воевавший для халифа Аббаса и убитый им), Маздак и Махди вместе сидят и спят в горах, но скоро проснутся, дабы восстановить на земле справедливость. «Маздак был шиитом,— проповедовал он,— Я приказываю вам — действуйте совместно с шиитами и отомстите за кровь Абу Муслима».

Черты маздакизма легко различить и в иерархической организации секты исмаилитов, и в военно-коммунистической республике карматов в Бахрейне вплоть до потрясшего Иран восстания бабидов в 1848 году. Но тут уж трудно сказать, идет ли речь о тщательно передаваемых традициях тайных сект или о самостоятельных прозрениях; хотя современники без колебаний называли сторонников Баба маздакитами.

А что было бы, если бы престол унаследовал Кавус, приверженец Маздака, а не его брат Хосров? Чем стал бы триумф учения?

Он был бы не более катастрофичен, нежели победа новых варваров; военачальники Маздака стали бы новой знатью, женились бы, как они и делали, на женщинах старых родов. Авесту бы переписали еще раз, объявив Маздака восстановителем ее истинного смысла; а потом еще раз, вычеркнув наиболее скандальные из изречений вероучителя. И Та'абари не стал бы писать, что этот пес растащил имущество людей, сорвал покрывало с гаремов и простонародье сделал властвующим, а написал бы, что Маздак наставлял в вере царя Кавада, который утер слезы сирот и восстановил бедных в принадлежащих им правах. И кто знает, может быть, не имя Хосрова, а имя Кавада, правдоискателя, окруженного еретиками, палачами и чужеземцами-кочевниками, стало бы нарицательным именем справедливого царя.