ПАРТИЯ ТРЕХ ОБОЛОВ. ЧАСТЬ 1
4 ИЮЛЯ 2011 г. ЮЛИЯ ЛАТЫНИНА
Ничто в мире не верно само по себе,
но все — смотря по обстоятельствам
Николо Макиавелли

В современном мире наилучшим и единственным правильным способом правления считается демократия, а под демократией разумеется всеобщее избирательное право. По умолчанию любым либералом, гуманистом, защитником прав человека и просто европейским парламентарием подразумевается, что всеобщее избирательное право — это хорошо, что любая проблема любой страны может быть решена, если ввести всеобщее голосование, а если какая-нибудь страна, например, Китай, при всех своих выдающихся экономических успехах не предоставляет гражданам такого права, то этого достаточно, чтобы любой уважающий себя либерал заклеймил Китай позором.
Нет спору: на момент, когда я пишу, наиболее процветающие государства современного мира являются именно демократиями. Но все-таки к общей воле и к общему благу есть ряд вопросов.
В 1925 году народ Италии проголосовал за Муссолини, в 1933 году народ Германии проголосовал за Гитлера, а в 2009-м народ Ирана проголосовал за Ахмадинежада. Почему народы голосуют за диктаторов?
Народ Турции радостно резал армян; в Руанде хуту резали тутси; абсолютное большинство арабов требует уничтожения евреев, и в 2001-м, после разрушения Башен-близнецов, 90% египтян в ходе опроса восторгались случившимся. Почему народы так склонны к нацизму, погромам и геноциду?
С 1960 года чуть менее сорока африканских государств получили независимость, в основном без всякой предшествующей войны, и провели у себя демократические выборы. В результате этих выборов подавляющее большинство этих стран превратились в людоедские диктатуры. Почему демократия не работает в Африке?
В 1960-х годах волна революций и военных переворотов прокатилась по странам Ближнего Востока. Сейчас, спустя полвека, мы можем оценить результат. В среднем лучше всех модернизируются — и лучше всех сохраняют стабильность — те страны, которые остались монархиями, как Дубай, Катар или Иордания. Страны типа Туниса, Ливии или Сирии, где к власти пришли «вожди народа», оказались самыми чудовищными диктатурами. Как же так получилось, что эмир Дубая, которого никто никогда не выбирал, оказался лучшим правителем, чем выразитель «общей воли» бесноватый полковник Муамар Каддафи?
Почему, наконец, и в африканских, и в латиноамериканских, и в ближневосточных, и в любых нищих государствах приход к власти народа очень быстро кончается приходом к власти диктатора?
Либералы и демократы очень не любят признавать этот доступный наблюдению факт и обычно рассуждают о том, что «народ был обманут» и «демократия превратилась в диктатуру». Проблема в том, что значительная часть подобных диктатур продолжает пользоваться поддержкой большинства. Уго Чавес в Венесуэле пользовался и пользуется поддержкой большинства. Эво Моралес в соседней Боливии пользовался и пользуется поддержкой большинства. Александр Лукашенко действительно получал на выборах в Белоруссии большинство голосов, хотя это не мешало ему приписывать себе лишние. Даже Владимир Путин, несмотря на тотальную коррупцию режима и фактический распад государства, несомненно, в момент, когда я пишу эти строки, пользуется поддержкой большинства российского населения. Демократы объясняют это тем, что народ «обманут» с помощью телевидения, СМИ и пр., но тут уж возникает другой вопрос: ребята, если этих идиотов так легко обмануть, то что вас заставляет наделять их функциями непогрешимых арбитров?
Нет ни одного тоталитарного режима, который не пришел бы к власти без поддержки народа. Победа Гитлера на выборах 1933 года, на которую часто любят ссылаться как на исключение, на самом деле является не исключением, а правилом. Муссолини в 1924 году одержал полную победу на вполне справедливых выборах. Более того, он принял в Италии закон о равных избирательных правах для женщин, стремясь максимально увеличить число избирателей. Большевики победили не в результате Октябрьской революции. Они победили в результате кровопролитной и страшной Гражданской войны, когда оказалось, что Красную Армию поддерживает больше людей, чем Белую гвардию. Мао Цзедун пришел к власти не путем военного переворота. Он пришел к власти потому, что абсолютное большинство нищих китайских крестьян уповало на председателя Мао.
Удивительно, но тот факт, что есть демократии, которые не процветают, и есть процветающие страны, которые не являются демократиями, никого не смущает. Политики, как ученые до Галилея, не утруждают себя такой дурацкой вещью, как опыт и наблюдения. Всеобщее избирательное право — это решение всех проблем, и все тут.
Так ли это — если судить на основании многовековой человеческой истории?

Междуречье
Самое первое народное собрание, о котором доподлинно известно, что оно состоялось, появилось почти пять тысяч лет назад, а именно: за 2800 лет до н.э. Собрание было двухпалатное: верхняя палата состояла из «совета старейшин», а нижняя — из всех мужчин города, способных носить оружие.
Возникло это собрание не в Афинах и не в Риме, а в городе Уруке — в Шумере, в Междуречье, в Азии, которую потом Геродот, а за Геродотом и вся европейская историческая традиция противопоставят Европе (в Азии — рабство, в Европе — свобода).
В то время, о котором идет речь, Шумер состоял, однако, не из «рабских царств», а из городов-государств, где царская власть была органичена «собраниями старцев» и «мужами города», так же как в нынешних США власть президента ограничена Сенатом и Конгрессом. На вышеупомянутом собрании, описанном в шумерской поэме из 115 строк, правитель города Урука Гильгамеш просил у своего сената и своего конгресса разрешения на то, чтобы защититься от правителя города Киш, пошедшего на Урук войной.
В вышеупомянутой поэме мнения палат разошлись: сенат считал, что лучше подчиниться Кишу, а «мужи города» решили идти в бой.
Как в Риме и в Афинах, в Уруке гражданами были те, кто способен носить оружие. Это обстоятельство далеко не случайно. Как устроено войско, так устроено и общество. Города-государства в древности — это всегда пешее ополчение. Протяженные царства вроде персидского — это аристократия на конях. Военная сила была главным фактором, определявшим в древности судьбу государства. К сожалению, войне свойственно единоначалие, и война была ключевым фактором, уничтожавшим в древности правление многих.
Обыкновенно война кончалась либо победой завоевателя, либо тем, что удачно оборонивший свой город полководец не спешил расставаться с властью. Если правление многих не падало жертвой успешного завоевания, то оно становилось жертвой успешной обороны.
Большая экономическая свобода во все века вела к процветанию, но в древности процветание государств делало их лишь сладкой приманкой для варваров-завоевателей. Города-государства Шумера были завоеваны ассирийцами. Память об их образе правления была истреблена завоевателями. Даже новая столица Ассирии, Ниневия, была возведена на новом месте, ничуть не напоминавшем о том, что некогда правители уничтоженных или подчиненных ассирийцами городов-государств должны были обсуждать свои дела с «мужами города» и что если «мужам города» не нравилось поведение правителя, то они могли, как в Лагаше, свергнуть старого правителя и вручить власть новому, который искоренил непомерные налоги, возложенные на граждан прежним правителем, и «признал свободу». (Да-да, первая Декларация независимости, которая оправдывает право народа восстать против несправедливого правителя, была написана на глиняных табличках в 24 в. до н.э.)
К V до н.э, когда писал Геродот, стараниями все новых и новых деспотичных завоевателей всякая память о городах-государствах Шумера исчезла и Азия воспринималась греками как вотчина «деспотизма», в противовес «свободной» Европе.
Однако в конечном итоге греческое народовластие точно повторило путь шумерского. Греческие города-государства, не способные долго противостоять протяженным царствам, сделались добычей отчасти персидских, затем македонских, а потом римских завоевателей. Прошла тысяча лет, и «свободная Греция» превратилась в «раболепную Византию».

Греция
Из сказанного выше видно, что Афины не были первым в истории человечества городом, которым управляло (или соуправляло) народное собрание. Такие города существовали во многих древних культурах, хотя есть культуры, в которых они не существовали (например, Китай и Египет). Но Афины были родиной понятия демократии, точно так же, как они были родиной понятия «математика», «физика», «история» и пр.
Ораторы и политики процветающих и свободных Афин постоянно подчеркивали различие между демократическими Афинами и окружающими государствами — «деспотической Персией», «аристократической Спартой», «тиранией в Сиракузах» и т.д.
Принципы афинской демократии, которые Фукидид излагает во второй книге «Истории» устами Перикла, следует привести здесь: многие из этих принципов настолько инварианты в человеческой истории, что, кажется, речь идет не о противостоянии Афин и Спарты, а о противостоянии США и СССР.
«Так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился, не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству...»
«В военнных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его и не высылаем чужеземцев из страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя пользу. … Меж тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным нам противником».
«Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом».
Проблема заключалась в том, что все эти замечательные принципы демократии реализовывались в полной мере только в одном городе — в Афинах, этих античных США. Та же «История» Фукидида представляет собой, в том числе, описание попыток Афин внедрить демократию (в целях создания союзников против Спарты) в других греческих государствах, обыкновенно с катастрофическими результатами. Ибо почти всякое внедрение демократии где-либо, кроме Афин, кончалось переделом земель и прощением долгов, с последующими приходом к власти тирана.
«В течение семи дней, пока Евримедонт после своего прибытия с 60 кораблями оставался на острове, демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию, в действительности же некоторые были убиты из-за личной вражды, а иные — из-за денег, данных ими в долг», — пишет Фукидид об одном из первых опытов внедрения Афинами демократии во время Пелопонесской войны, и, согласитесь, даже у США в Ираке дело обстояло куда лучше.
Вообще каждый демократический переворот в Греции сопровождался радикальным изменением имущественных отношений. В Аргосе в 368 г. победившая демократия казнила 1200 «заговорщиков», в Тегее после победы демократов из города сбежало 800 человек, и везде, как писал Полибий, там, где «масса приучена демагогами пользоваться чужим добром, и где она возлагает все свои упования на жизнь за чужой счет, при демократическом строе дело легко доходит до убийств, изгнаний и раздела земель, коль скоро масса находит… вожака».
Под «демократами», понятно, имеется в виду партия, которая предоставляет право голоса всем гражданам, под партией «лучших людей» (которая обыкновенно тяготела к Спарте) — та, которая предоставляет право голоса лишь немногим. Не было ничего удивительного в том, что и ту и другую партию возглавляли представители знати — если в Афинах партию аристократов представляли люди из дома Фиваидов, то партию «демократов» представляли люди из дома Алкмеонидов.
Тираны опять-таки редко происходили из нищих, но всегда на них опирались. В Коринфе богач Тимофан, задумав переворот, опирался на самые нищие слои населения, «привлекая к себе бедняков, снабжая их полным вооружением и держа при себе самых подлых людей» (Диодор). Филомел, правивиший десять лет, с 356 по 346 г. до н.э., был один из самых богатых людей Фокиды, что не помещало ему именно богатых разорять налогами, а бедняков привлекать на свою сторону. Тиран Эвфрон в Сикионе получил власть через поддержку народа и разорял знатных, чтобы понравиться бедным.
Поэтому-то афинские философы не любили демократию (это бывает: мыслители, живующие при деспотии, обыкновенно хвалят деспота, но мыслители, живущие при демократии, обыкновенно поносят демократию), и Платон в качестве идеального правителя видел тирана, но такого, который соединит «величайшее могущество с разумом и рассудительностью».
Но и у самой афинской демократии, никогда не скатывавшейся до переделов земли, дело обстояло не так радужно, как можно судить по речи Перикла у Фукидида: она давала свободу духу и уму, но она крайне стесняла экономическую свободу.
Афины изобрели математику, физику, геометрию и идею науки вообще, но с точки зрения laisse-faire Афины выглядели неважно. Быть бедным в Афинах было действительно не зазорно — но вот разбогатеть было небезопасно. В Афинах полноправные граждане не платили налоги; их платили только вольноотпущенники и рабы. Однако полноправные граждане несли литургии — добровольные обязанности, выражавшиеся в посильной помощи на снаряжение военных кораблей (триерархия, самая разорительная и тяжелая обязанность), устройство пиров, представлений, снаряжение посольств и т.д. В результате вкладывать в бизнес деньги было невыгодно, выгодно было вкладывать их в любовь народную. Тот, кто богател не жертвуя, легко мог быть подвергнут остракизму или стать жертвой суда.
Суд присяжных в Афинах состоял из нескольких сот (до тысячи) соприсяжников. Соприсяжники получали по два, а потом по три обола за участие в процессе, а выплачивались эти деньги из конфискованного имущества. В результате в афинском суде было «опаснее быть богатым, чем виновным», как саркастически заметил оратор Лисий.
Цены в Афинах отнюдь не были свободные: специальные чиновники, ситофилаки, следили за «правильной» ценой привозимой в город пшеницы, и результаты судебных процессов показывают, что толпа нередко обвиняла в повышении цен торговцев зерном и чиновников, но никогда — методы регулирования.
В момент расцвета Афин от государства получали средства к жизни около 20 тыс. афинских граждан, и эти «граждане из фратрии трех оболов» (Аристофан) имели своим лозунгом «залезайте в карманы, в которых что-то имеется» (Аристотель).
Экономика Афин была зарегулирована куда больше, чем при иных тиранах, гражданское равенство то и дело оборачивалось экономическим распределением, средства от Лаврионских серебрянных рудников делились между гражданами, как между норвежцами средства от нефти. Полиграф Полиграфыч Шариков, попав в Афины, был бы несомненно доволен: его мечта «все поделить» исполнялась там пару раз в год.
В результате в Афинах были Аристотель и Платон, но не было — и не могло быть — Билла Гейтса. Самое примечательное, что античные историки и философы, столько писавшие о свободе и тирании, этой экономической несвободы просто не замечали. Экономика — в отличие от политики, войны и пр. — просто не входила в круг интересов Платона, Аристотеля или Тита Ливия. Представления античных историков об экономике в лучшем случае сводились к тому, что идеальный правитель должен запретить людям носить пурпур и есть с золота и вообще обогащение есть позорное дело, подобающее лишь тем, кто не думает о славе.
В любом учебнике политологии можно прочитать, что, дескать, в Греции демократия была «прямая», а в современном мире — «представительская», как будто между мотивами народа, непосредственно собравшегося на площадь, и народа, выбирающего депутата, есть какая-то принципиальная разница.
На самом деле история греческих полисов поражает сходством с историями современных демократий. Почти всегда победа бедняков кончается прощением долгов, переделом земель и приходом к власти тирана. Почти всегда тиран, «конфисковывает добро богачей, что позволяет ему увеличить плату своим наемникам и раздать беднякам их часть богатства», как пишет Полибий об Аполлодоре из Кассандреи. И даже Афины, эта Америка античности, превращается в бесконечный велфер, которым управляют «граждане из фратрии трех оболов».
Единственная фундаментальная разница заключается в том, что в античности окончательным фактором нестабильности для демократии всегда оказывалась война. Античная демократия была военной демократией. Гражданами города-государства были те, кто носил оружие, и обыкновенно городу не хватало ни единоначалия, ни войска, чтобы победить в войне с протяженным царством.
Если же город одерживал одну победу за другой, владения и войско его расширялись. Его многочисленные солдаты переставали быть гражданами и становились подданными. Такова была судьба Рима, историки и мыслители которого — в отличие от своих греческих учителей, заметим — никогда не хаяли свой строй и, наоборот, считали res publica лучшей формой правления. Именно поэтому они продолжали именовать Рим «республикой» даже в V в. н.э. Довольно забавно читать где-нибудь у Требеллия Поллиона, как сенат просит императора Валериана: «Возьми на себя должность цензора, которую возложила на тебя Римская res publica».

Средневековье
Средневековые коммуны кардинально отличались от греческих полисов: их гражданами были не воины, а ремесленники и торговцы. Они возникли в вакууме власти, который образовался в средневековой Европе в результате борьбы папы и императора — двух сил, война которых, по выражению Грегоровиуса, спасла свободу Европы. Ни Пиза, ни Гент, ни Марсель, ни Флоренция, казалось бы, ничем не напоминали Афины или Фивы, однако после того, как эти города изгнали свою знать или уменьшили ее влияние, самым типичным конфликтом внутри этих городов стал конфликт между зажиточными цехами и цехами бедными, между белой костью и чернью, между popolo grasso и popolo minuto.
Подобно тому, как греческие тираны, отменявшие долги и делившие земли, вовсе не всегда происходили из бедных слоев, а только пытались заручиться их поддержкой, во Флоренции (а «История Флоренции» Макиавелли — это, пожалуй, лучшее пособие по описанию власти народа в Средневековье) в вожаках popolo minuto, перебывали Джованни делла Белла, Вальтер де Бриенн, герцог Афинский и самый богатый итальянский банкир Козимо Медичи.
Фигура герцога Афинского в этом списке особо примечательна тем, что его пригласили в город «высшие гильдии», arti maggiori, испуганные напором простолюдинов. Его официальной миссией была война с Пизой, а неофициальной — усмирение черни. Но герцог Афинский вовсе не хотел поддерживать слабых олигархов, единодушных в своем недоверии к тиранам. Он не читал будущих историков и не знал, что его интересы, интересы знатного человека, требуют поддержки олигархии. Простим ему невольное невежество!
Зато он видел на примере своих современников, как легко добиться абсолютной власти, опираясь на поддержку народа, и понимал, что над десятью тысячами простолюдинов тиранию установить легче, чем над недоверчивыми к тиранам arti maggiori.
Он даровал доселе бесправным sottoposti право собраться в гильдию, гильдию чернорабочих, промышляющих всякой неквалифицированной работой, как-то: ткачеством, грабежом и революцией, заявил, что должности дожны быть "comuni d'ogni ragione, perche si chiamava Comune", и 8 сентября 1342 года parliamento, всеобщее народное собрание Флоренции, созванное де Бриенном, провозгласило француза-чужака пожизненным владыкой Флоренции.
Правда, герцога Афинского турнули из Флоренции через год, но в 1378-м восстание чомпи, гильдии чесальщиков, требовавших себе тех же привилегий, что и старшие гильдии, вспыхнуло опять, и требования этих добрых людей были с обезоруживащей простотой изложены одним из них некоему Андеа Сали во время встречи в Болонье: «Мы убьем и ограбим всех тех жирных, которые изгнали нас из наших домов, и мы сами получим эту землю, и будем управлять ей как мы хотим, и сами будем богаты».
В X-XIII вв. по городам Италии, Южной Франции и Фландрии прокатилась волна коммунальных революций — повсюду правление знати заменялось правлением торговцев и промышленников. Через век последовала новая волна возмущений — наемных рабочих против правящих цехов.
Сами флорентийские историки, от Виллани до Макиавелли, описывали события в терминах конфликта сначала между знатью и пополанами, а потом между «жирным народом» и «тощим народом», а либеральные историки XIX в., как Мишле, проводили полную аналогию между волной забастовок и бунтов, прокатившихся в X-XIV вв. по городам Италии, Южной Франции и Фландрии, и буржуазными революциями XVIII-XIX в., за которыми начинались восстания пролетариата.
Как я писала выше, в античности распри между «лучшими людьми» и простым народом редко уничтожали сам полис; они обычно ослабляли его, делая легкой добычей для тирана или завоевания. Так СПИД не всегда убивает человека, а просто ослабляет его иммунитет, делая легкой добычей любой заразы. Точно так же в средневековой Европе XI-XIV вв. распри между зажиточными гильдиями и чернорабочими — что в Париже, что в Генте, что во Флоренции — не столько уничтожали город, сколько ослабляли его иммунитет, и в Италии привели к тому, что власть над городскими коммунами стали захватывать наемники-кондотьеры, а в Испании и Франции — к тому, что городское самоуправление не пережило укрепления королевской власти.
При этом, вопреки многим популярным представлениям, короли начали зажимать свободу вовсе не с городов. Напротив, часто они сначала пользовались городами, чтобы приструнить знать. В Испании абсолютная королевская власть опиралась на Santa Hermandadа, городское ополчение, чтобы ограничить власть феодальных вельмож, которые дерзко заключали с королем договоры, в которых обещали повиноваться королю в том случае, «если он сумеет к этому принудить». Внутри же самих городов короли, как и тираны, нередко поддерживали чернь против зажиточного люда, поддерживали популистские лозунги, чтобы сокрушить свободу зажиточной верхушки.
Одним из немногих городов, избегших подобной участи, была Венеция. Ее система сдержек и противовесов была продумана настолько тщательно, что не позволила захватить власть над ней ни популистам, ни кондотьерам. Единственное, против чего оказалась бессильна государственная система, созданная венецианской олигархией — это против самой венецианской олигархии. Изначально правящий класс Венеции состоял из торговцев. Однако по мере того, как гранды укрепляли свою власть, они все чаще и чаще превращали свою собственность в привилегии и законодательно ограничивали конкуренцию со стороны будущих выскочек. Бывшие динамиченые торговцы превратились в застывшее правящее сословие. Они уничтожили конкуренцию внутри городе, но не смогли уничтожить ее снаружи, и по мере экономического окостенения Венеции бывший торговый город сошел с мировой арены.
Несмотря на совершенно другие социальные условия, основная проблема средневековых коммун оставалась той же, что основная проблема античной демократии. Правление, при котором в качестве избирателей выступала зажиточная, отвечающая за свои поступки часть граждан, рождало неизбежную зависть «тощего народа». Приход «тощего народа» к власти кончался дележкой собственности и утратой свободы; в тех редких случаях, когда popolo grasso, как в Венеции, сумел сохранить власть и законодательно закрепить свое первенство, он утратил гибкость, динамичность и способность к лидерству.

ПАРТИЯ ТРЕХ ОБОЛОВ. ЧАСТЬ 2
5 ИЮЛЯ 2011 г. ЮЛИЯ ЛАТЫНИНА

Ничто в мире не верно само по себе,
но все — смотря по обстоятельствам.
Николо Макиавелли

Удивительно, но и в современном мире перед демократиями стоят все те же самые проблемы, что в античной Греции и средневековой Италии. Природа человеческая не меняется, и чем более богаты граждане, тем более их образ правления устойчив; чем больше нищих имеют право голоса, тем больше шанс передела собственности и прихода к власти диктатора.

Современный мир
Пожалуй, мало какое из утверждений столь очевидно, столь наглядно ложно, как утверждение о «демократии, разрешающей все проблемы».
Не все и не везде.
Есть США, которые в современном мире являются тем же, чем Афины были для Греции — примером работающей демократии. Кстати, США — бывшая колония Великобритании. Есть работающая демократия в Индии. Кстати, Индия тоже бывшая колония Англии. Есть работающая демократия в Австралии. Австралия тоже бывшая колония Англии. Есть работающая демократия в Канаде. Канада тоже бывшая колония Англии.
Однако если в бывших колониях Великобритании демократия работает очень неплохо, то о бывших колониях Испании этого не скажешь. Демократия в Латинской Америке развивается не многим лучше, чем в Кассандрее при тиране Аполлодоре или во Флоренции времен восстания чомпи.
Нищий народ Венесуэлы голосует за полубезумного Уго Чавеса, а нищий народ Боливии — за полубезумного же Эво Моралеса. В Латинской Америке наибольших успехов добивались те страны, которые, как, например, Чили под руководством Пиночета, от демократии на некоторое время отказывались.
Любого человека, пересекающего границу между Боливией и Чили, поразит контраст: с одной стороны совершенно нищая Боливия, Ла-Пас, состоящий из драных лачуг, повсюду вместо рекламы революционные лозунги, отдельные кварталы с частной охраной, предназначенные для чиновников и полиции, и огромная очередь на единственном бульваре в центре города, по которому неопасно ходить (днем). Это очередь местных чомпи (наемных рабочих), приехавших, чтобы получить документы и иметь возможность проголосовать на очередных выборах за доброго Эво Моралеса, который чуть ли не каждому в безработной стране дает 200 боливианов — где-то 70 долларов.
С другой стороны — Сантьяго-де-Чили, один из самых красивых городов мира, в котором новые сверкающие небоскребы утопают в зелени и солнце, а привратник в роскошном Ritz, качая головой, говорит: «Пиночет — это было плохо. Пиночет отнял у нас свободу».
Еще хуже обстоит дело в Африке — даже в бывших британских колониях. Выборы порой начинаются с ритуальных убийств (в Сьерра-Леоне и Габоне полиция не раз фиксировала случаи, когда кандидаты приносят человеческие жертвы, чтобы заручиться поддержкой духов), а кончаются приходом к власти людоедов. Когда Зимбабве была колонией Великобритании, ее ВВП был меньше британского в семь раз; сейчас он меньше в 27 раз. Сложно ожидать от племен, еще не сложившихся в нации, что они будут более сознательными, нежели флорентийские ciompi или афинский охлос.
Наоборот, режимы Южной Кореи, Гонконга, Сингапура, а теперь и Китая показывают фантастические темпы роста. При этом китайский рост обеспечивается именно отсутствием демократии. Если ее ввести, то полмиллиарда нищих китайских крестьян проголосуют за нового Мао и в Китае станет как в Габоне.
Такой же парадокс на Ближнем Востоке: лучшие экономические результаты показывают не те страны, где в 60-х произошли народные революции, а те, в которых сохранились наследственные монархии. Дубай управляется эмиром аль-Мактумом куда лучше, чем ливийская Джамахирия — полковником Каддафи.

Европа
Образцом демократии, уважения к правам человека и общечеловеческим ценностям в настоящий момент является Европа.
При этом европейские политики, взирающие на все остальное человечество, включая США, с высоты своего неколебимого морального превосходства, дают понять, что именно демократические ценности и сделали Европу первой в мире. Это, мягко говоря, удивительное убеждение. Когда Европа начала покорять мир, ей правил вовсе не Якоб ван Артевельде и не Этьен Марсель. К началу великих географических открытий эра средневековой вольницы прошла и в Европе воцарились абсолютные монархии. Это на какое такое демократическое государство работал Колумб?
В разгар триумфального шествия по миру Европа не отличалась ни гуманностью, ни мультикультурностью, ни терпимостью. Она насаждала христианские ценности огнем и мечом. Кортес запретил ацтекам человеческие жертвоприношения, хотя это едва не стоило ему жизни. Англичане запретили самосожжение вдов в Индии, хотя это привело к восстанию сипаев.
Современная европейская демократия (читай, всеобщее избирательное право) весьма молода. Еще в конце XIX в. абсолютное большинство европейских стран были монархиями. К 1930-м годам большинство из них превратились в диктатуры. Мыслитель, который во времена Муссолини, Салазара, Франко и Гитлера вздумал бы рассуждать о «склонности Европы к демократии», выглядел бы странно. Конечно, схоласт мог бы спорить, что Французская республика ведет своими корнями к Этьену Марселю, (купцу и парижскому прево, в 1357 году ненадолго добившемуся учреждения конституционной, ограниченной монархии), но с таким же успехом можно в поисках корней демократии в Ираке цитировать упомянутый мною выше клинописный текст о народном собрании в городе Урук.
Расцвет демократии в Европе начался после Второй мировой войны и совпал с двумя уникальными обстоятельствами. Во-первых, с тотальной разрухой при высокообразованном, мобильном населении. Такая разруха обуславливает взрывной рост экономики, и даже самый ленивый sottoposti в таких условиях не потребует от государства многого.
Во-вторых, с угрозой со стороны СССР. Опасность завоевания мобилизует защитные силы общества, и в этом, кстати, одно из самых больших отличий современности от прошлых эпох. Военная угроза была губительна для народовластия в античности и Средневековье, но действует как виагра — сейчас. Агрессия извне погубила Афины, но ее угроза способствует укреплению демократии в государстве Израиль в наши дни.
Однако золотой век европейской демократии не продолжался и 50 лет. С распадом СССР ситуация начала меняться на глазах. Несмотря на высокий уровень благосостояния, европейские избиратели стали требовать от государства все больших и больших социальных гарантий. Стройными рядами они стали вступать в «партию трех оболов», и политики всеми силами принялись способствовать росту этой партии — ведь вместе с ней росла их власть.
Европа стала превращаться в огромную социалистическую бюрократию, где регулируется все — от формы огурцов до веса яиц. Европейская бюрократия стала взращивать огромные иждивенческие слои населения, зорко следя за тем, чтобы человек, севший на социальное пособие, никогда не захотел с него слезть. Европейская бюрократия стала импортировать избирателей-иждивенцев из Африки и Ближнего Востока, опять-таки сажая их на иглу пособий и под предлогом «мультикультурности» и «сохранения национальных обычаев» строго следя, чтобы иммигрант не имел шансов адаптироваться в обществе и перейти к самостоятельному заработку.
Такая политика неизбежно кончается крахом. Социализм, в любом его виде, это практика передела чужих денег, а чужие деньги рано или поздно кончаются.
Европа сейчас напоминает Китай в описании Марка Поло. Когда Марко Поло приехал в Китай в XIII в., он был поражен богатством страны. В Европе того времени не было ничего подобного; однако Марко Поло описывал уже умирающий Китай — Китай, завоеванный монголами, Китай династии Юань.
Франция, бесспорно, сейчас семизвездочная страна. Приезжайте в Ниццу, или Куршевель, или Лион — удивительный город с публичными садами и общественными велосипедами. Самые красивые в этом городе кварталы — это кварталы, в которых когда-то жили лионские ткачи. В XIX в. работали по 13-15 часов и поднимали восстание за восстанием (те самые восстания, которые Мишле сравнивал с восстаниями чомпи), чтобы добиться человеческих условий труда.
Они добились своего. Во Франции 8-часовой рабочий день, 35-дневный оплачиваемый отпуск и пенсионный возраст с 62 лет. Права лионских ткачей надежно защищены. Вот только ткачей в Лионе больше нет. Они теперь в Китае.
К тому же то моральное превосходство, которое составляет главный капитал европейских политиков, на поверку оказывается весьма сомнительным. Огромные деньги, которые бюджеты европейских стран выделяют на международную помощь, приводят к тому, что заинтересованные в их выделении политики становятся горячими поклонниками страдающих палестинских, иракских или нигерских детей и — соответственно — вернейшими союзниками диктаторов, людоедов и террористов, погрузивших этих детей в нищету.
Главным экономическим преимуществом стабильной Европы становятся гарантии, которые она может предоставить желающим инвестировать в европейскую экономику диктаторам. В этих условиях с диктаторами трудно бороться, а террористов трудно порицать. В результате канцлер Германии Герхард Шредер поступает на службу в Газпром, а в тот самый день, когда в Израиле террористами была вырезана семья из пяти человек, включая четырехмесячную девочку, вице-президент Еврокомиссии Кэтрин Эштон призывает Израиль к переговорам с террористами во имя «подлинного мира».
Как это ни парадоксально, но Европа не избегла того проклятия, который висел над демократиями в Греции и над коммунами в средневековой Италии. Тогда нищие избиратели голосовали за тех, кто все раздаст и поделит, и господство немногих приводило к господству толпы, а господство толпы — к диктатуре. Теперь все больше и больше склонный к иждивенчеству избиратель голосует за тех, кто обещает ему еще и еще больше. Что сделали германские избиратели после того, как Китай обогнал Германию по объему экспорта? Ответ: они подняли пенсии. Еще бы — ведь германские пенсионеры составляют 40% населения.

Великобритания
Самые успешные и устойчивые демократии мира были построены в странах, бывших колониями Великобритании.
В этом смысле не совсем правильно говорить, что мир покорила Европа. Мир покорила именно Великобритания — первая империя, над которой не заходило солнце и которой не было примеров в истории человечества.
Ответ на вопрос, как небольшому государству удалось построить такую огромную империю, очень прост: это была частная империя. Все британские победы, одержанные над Испанией, были частными победами. Война, которую Великобритания вела против Испании на море в XVI-XVIII вв., была частная война — ее вели частные корабли, водимые и оплачиваемые частными гражданами. Даже флот, выставленный Англией против Непобедимой армады, большею частью состоял из этих самых armed merchant ships.
Ост-Индская компания была частной компаний. Даже в конце XIX в. Африку завоевывали частные компании, будь то British South Africa Company Сесила Родса, National African Company Джорджа Голди или Imperial British East Africa Company Фредерика Лугара. Это привело к необыкновенной экономии солдат и чиновников. Индией управляла тысяча чиновников, народ матабеле завоевали 700 наемников.
Пожалуй, двумя лучшими примерами того, насколько эффективность частной инициативы в Англии превосходила эффективность государства, является история двух видов оружия: морской пушки карронады и пулемета «максим». Карронада — пушка, которая обеспечила триумфы английского флота в начале XIX в. — производилась на частном заводе Carron и была впервые принята на вооружение частными английскими торговыми судами (адмиралтейство долго противилось ее введению).
Пулемет Хирама Максима, перевернувший представления о войне и обеспечивший английским частным компаниям завоевание Африки, был запущен в производство на деньги Ротшильда, компаньона Сесила Родса. До этого Максим безуспешно демонстрировал оружие высшим военным чинам американской, итальянской, австрийской и даже британской армии.
Вопрос: почему именно в Англии государство, которое обладает свойством поглощать все, делегировало частным компаниям даже право ведения войны и территориальную экспансию? Ответ очень прост: потому что в Англии было избирательное право, хотя это была монархия, а не демократия, и избиратели были налогоплательщиками.
И это принципиальная разница. Нищий избиратель голосует за то, чтобы государство дало ему побольше. Налогоплательщик голосует за то, чтобы платить меньше налогов.
Именно благодаря тому, что в Англии избиратели были налогоплательщиками, Англия построила крупнейшую империю в истории человечества. Как только избиратели перестали быть налогоплательщиками и стали халявщиками, Англия эту империю потеряла.
Отцы-основатели США также ограничили круг избирателей кругом налогоплательщиков. Несмотря на декларацию независимости, гласившую, что all men are born equal, они не предоставили права голоса ни женщинам, ни рабам, ни беднякам. Если бы они это сделали, то США ожидала бы судьба Гаити.
По мере подъема экономического благосостояния, круг налогоплательщиков расширялся, и долгое время рост экономики обгонял рост числа избирателей. Это соотношение было впервые поколеблено во время «Нового курса» Рузвельта. Государство впервые расширило свои права, а в США впервые появилась значительная прослойка избирателей, заинтересованных не в минимизации, а в максимизации государства. Американская экономика продолжает оставаться экономикой номер один в мире. Однако размер «партии трех оболов» в американском обществе все растет, и США угрожает та же участь, которая постигла Европу.

Popolo grasso и popolo minuto
«Демократия — наихудшая форма правления, если не считать всех остальных», — заметил Черчилль. По правде говоря, мне куда более справедливой кажется фраза Никколо Макиавелли: «Ничто в мире не верно само по себе, но все — смотря по обстоятельствам».
Демократия работает только в том случае, если ваш избиратель является налогоплательщиком. Лозунгом американской революции было «no taxation without representation»; верно и обратное: никакого представительства не бывает без налогов.
Избиратель, являющийся налогоплательщиком, заинтересован в том, чтобы минимизировать государство. Избиратель, не являющийся налогоплательщиком, заинтересован в том, чтобы получать от государства как можно больше.
Позвольте мне проиллюстрировать все то, что я сказала, одним личным примером. Так получилось, что я живу в небольшом дачном поселке с узкими проселочными дорожками. В этом поселке и летом-то машинам трудно разъехаться, зимой же, когда на дорожке всего одна обледеневшая колея, и вовсе невозможно.
Ездят по поселку разные машины — и навороченные иномарки, и простые «жигули». И тем не менее разъезд никогда не представляет никакой сложности. Всегда одна из машин (а иногда и обе сразу) сворачивает в карман, уступая дорогу. Выбор, кому свернуть, никогда не зависит от статуса машины, а всегда зависит от того, кому свернуть удобней. Имущественное положение людей, едущих по дороге, очень разное, но их всех объединяет некий имущественный минимум — наличие машины. И поэтому без всякой власти, без всяких знаков, шлагбаумов, без платоновского правителя, который соединяет «величайшее могущество с разумом и рассудительностью», и даже без прозаического гаишника — люди прекрасно освоили процедуру саморегулирования и заключили, на всей территории поселка, неписаный общественный договор: кому удобнее, тот и уступает.
Кроме дороги, в поселке есть лес. С давно протоптанными тропинками. И вот некоторое время назад я стала замечать, что эти тропинки кто-то специально перегораживает упавшими деревьями. Я оттаскивала эти деревья с дорожек, но кто-то клал их снова и снова. Причина, по которой люди в здравом уме и твердой памяти будут специально перегораживать тропу, мне была непонятна, и я обратилась к прохожим с вопросом: «Вы не знаете, кто это делает?»
Ответ меня сразил: «Ездют тут всякие, на багги! Портят дорожку! Вот чтобы эти жирные коты не ездили, мы и перегораживаем».
Иными словами, та часть прохожих, которая принадлежала к неимущей обслуге санатория, жителям пристанционных пятиэтажек, специально тратила массу усилий на то, чтобы перегородить лесную тропинку, по которой ездил «богач» на «багги».
Тот факт, что по тропинке ездят велосипеды и ходят мамы с колясками (да и самим неудобно ходить) — их не волновал. Более того, их ничуть не волновал трактор, на котором пьяный лесник ездил по этой дорожке в магазин за водкой! Поведение местного popolo minuto было вызвано обыкновенной и довольно глупой завистью: у меня нет багги, так и ты ж не езди.
На мой взгляд, эти две истории очень хорошо характиризуют устройство любого социума. Если вы имеете дело с ответственными собственниками, облакдающими неким минимумом имущества, они легко выработают правила пользования дорогой даже без вмешательства власти. Если ваше общество разделено на владельцев «багги» и на санкюлотов, то санкюлот посвятит немалую часть своей энергии просто на то, чтобы испортить жизнь владельцам «багги» .
По странному совпадению еще ни разу в истории не было зафиксировано, чтобы партия нищих требовала предоставить ей возможность заработать. Все, абсолютно все лозунги, которые она выдвигала со времен греческих полисов и кончая Октябрьской революцией, заключаются в том, что государство должно предоставить бедным социальные блага, перераспределив их — с помощью убийств или с помощью налогов — с теми, кто уже заработал.
Ни одно развивающееся общество, которое предоставило «партии трех оболов» право голоса, не имеет шанса на успешные реформы.
Более того: даже развитое общество, которое даровало право голоса всем своим избирателям, всегда стоит перед серьезной опасностью со стороны «партии трех оболов» и потворствующих ей политиков. Как сказал победитель империи зла президент Рональд Рейган: "Freedom is never more than one generation away from extinction".