НА СТРЕЖНЕ
Юлия Латынина
Атавизм социальной справедливости
"Если, благодаря своему трудолюбию,
кто-нибудь богаче других, то это не должно
ему вредить, а если он по своей вине
беднее других, то это не должно служить
для него источником выгоды".
Цицерон, О республике, IV, 5
Все происходит в истории лишь однажды.
Однажды - превращается в человека обезьяна. Однажды - шесть тысяч лет назад, в Месопотамии, возникает государство. Однажды в Римской республике рождается частное гражданское право, однажды возникает христианство и однажды возникает система представительной демократии.
Рыночная экономика тоже появляется однажды, в средневековой Англии, не самой культурной стране не самой (на то время) просвещенной части света.
Шесть тысяч лет насчитывает история культуры, и лишь несколько столетий - история рыночной экономики.
Рынок, подобно свободе, - поздний и хрупкий цветок цивилизации.
Рынок нисколько не напоминает простую страсть к наживе, которую человечество всегда щедро удовлетворяло путем грабежей единоличных и коллективных, сиречь завоеваний и революций. И если считать идею рынка чем-то естественным, присущим самой человеческой природе, - тогда саму природу человека надо определять не как исходное состояние, а как цель человеческого общества, его предназначение.
Среди всех препятствий, стоящих на пути человечества к рынку, главное - то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал "атавизмом социальной справедливости".
* * *
Присмотревшись к социально-экономическим порядкам Меланезии, европейцы обнаружили, что меланезийцы торгуют между собой много больше, чем, скажем, европейские крестьяне XVIII в. Причем речь шла о морской торговле: факт, который нельзя переоценить, если вспомнить, что современная европейская культура имела своим истоком "береговую культуру" Средиземноморья, где экономика зижделась на морской торговле и тем самым являла собой противоположность "речным культурам" Месопотамии и Египта с присущим им механизмом бюрократического распределения.
Ключевая фигура догосударственной еще меланезийской культуры - не шаман, не жрец, не военный вождь, не царь, а ПРОИЗВОДИТЕЛЬ - "Бигмен".
Бигменом становится человек, который работает усерднее, чем остальные и тщательно ограничивает свое собственное потребление. Потому-то статус бигмена не наследственен, точнее, сыну бигмена надо еще доказать обладание теми же качествами лидера и организатора, которыми обладал его отец.
Подобно капиталисту, он приобретает влияние, ограничивая себя, работая не покладая рук и организуя работающих на основе добровольного подчинения, а не принуждения. Но не торопитесь увидеть сходство со знаменитой "протестантской этикой".
Капиталист все созданное и сбереженное вкладывает в производство. Бигмен раздает все созданное под его руководством на большом пиру. "Устроителю пира - кости и лежалое тесто. Мясо и жир - гостям", - гласит меланезийская пословица.
Бигмен сильней и трудолюбивей каждого отдельного члена племени, но все племя в целом - сильней его. Люди подчиняются его руководству, только зная, что в конечном счете продукты труда потребляются ими же. Если этого не произойдет, то этические нормы допускают с их стороны и насильственную конфискацию излишков, и убийство.
Капитал бигмена - не материальная собственность, а власть и уважение, и количество зависимых от него людей. Зависимых же людей приобретают, не вкладывая имущество в производство, а раздавая его даром, потому что не плата и не договор, а дар, милость, бенефиций ставят человека в положение личной зависимости.
Так еще до образования государства оказывается, что человек инстинктивно подчиняется лидеру и столь же инстинктивно завидует собственнику.
* * *
Греция V-IV вв. до н.э. Аттическое крестьянство стремительно разорялось. Главной причиной было развитие торгового хозяйства. Пшеница, предназначенная для собственного потребления, плохо росла на каменистой почве Аттики. Выгоднее было сажать виноград и оливки, экспортировать вино и масло, а взамен импортировать пшеницу. Зерновое хозяйство, работающее для собственных нужд, заменялось плантациями и виноградниками, работающими на рынок.
Разорившиеся крестьяне бежали в город.
Вслед за рынком продуктов и рынком капитала складывались условия для рынка свободной рабочей силы.
Но аттические крестьяне не были бесправным быдлом: они были одновременно афинскими гражданами. Народное собрание - большой, облеченный законодательный властью митинг - с пониманием отнеслось к их нуждам.
Полис стал оплачивать беднякам исполнение гражданских обязанностей, потому что больше платить было решительно не за что. За участие в народном собрании граждане получали обол, а за участие в судебных заседаниях многочисленные (числом несколько сот) присяжные получали два, потом три обола. Дополнительные деньги доставались присяжным в результате конфискации имущества подсудимого. Это превратило подобный суд (гелиэю) в сборище бедняков, а судебные речи - в трактаты по политэкономии. Главным аргументом обвинения стало указание на выгоду, которую получат присяжные от конфискации имущества, а защитнику оставалось, в духе Адама Смита, обосновывать свойство капитала нести золотые яйца. "Перед судом опаснее быть богатым, чем виновным" - грустно замечает Сократ. И само собой разумеется могущество доносчиков-сикофантов возрастало, когда в казне кончались деньги.
Демос начинает жить за счет государства, государство - за счет взносов союзников (фороса) и пожертвований владельцев значительного количества земли и рабов. Система литургий - пожертвований, добровольных по форме и обязательных по существу, довела кое-кого из последних до разорения. Трииерархия (снаряжение триеры, военного корабля), хорегия (оплата хоров на празднике Диониса), пожертвования на гимнасии, бесплатные пиршества и снаряжение посольств к оракулам превращают богача в подобие меланезийского бигмена: он имеет право наживать богатство, толпа имеет права это богатство проедать.
Вот он, знатный афинянин, кормит сограждан в неурожайный год зерном и возводит городские стены, а в награду получает уважение и венок.
Вот он,
Выбранный стратегом,
все спустивши, влез в долги,
Иль, назначенный хорегом,
отдал хору своему
Все одежды золотые,
сам же рубище надел,
Или, получив триеру,
влез в петлю и в ней погиб...
(Антифан, у Афинея, 3, 62, р. 103 Е)
Не всякий античный полис мог похвастаться столь совершенной системой социальной защиты граждан, как Афины. И в большинстве из них вместо частных экспроприаций совершались экспроприации тотальные: революции и/или тирании.
"Везде, где масса приучена демагогами пользоваться чужим добром и где она возлагает свои упования на жизнь за чужой счет, при демократическом строе дело легко доходит до убийств, изгнаний и раздела земель, коль скоро массы находят... вожака", - грустно констатировал Полибий.
Тиран и демагог легко находил общий язык с теми, кому "зависть и бедность делала невыносимым блеск знатных": он получал власть, толпа - имущество и земли изгнанных собственников.
Так или иначе, граждане понимали гражданские права как право на социальное обеспечение путем дележки мирной или насильственной. В силу этого античный полис не эволюционирует от общества крестьян и ремесленников в сторону капиталистического товарного производства, а превращается в город-государство, значительная часть граждан которого живет за счет труда рабов и оказывавшихся вне гражданства переселенцев из других полисов (метеков).
...В конце III в. до н.э. вторая Пуническая война опустошает италийские земли и разоряет крестьянство. Бывшие зерновые угодья превращаются в пастбища и виноградники. Вилла, работающая на рынок, становится основой хозяйства.
Разоренные граждане стекаются в Рим. Там законы обеспечивают им бесплатную раздачу хлеба.
Так рождается римский люмпен-пролетариат. Но где взять хлеб для пролетариата? Римский собственник слишком силен, и хлеб отнимают у чужестранного собственника. Провинции - это не рынки сбыта продукции или сырьевые рынки. Это - добыча римского народа (praeda populi romani) - земли, с которых внеэкономическими методами собирается зерно для римских бездельников.
В эпоху гражданских войн и затем в эпоху Империи конфискации имущества политических противников становятся обычным средством пополнения казны (при Нероне в собственность принцепса перешла половина имений в провинции Африка), но правительство никогда не забывает снабжать хлебом жителей столицы и войско.
Поздняя Империя это уже гигантский бюрократический механизм, заработная плата чиновников заменяется натуральным довольствием, общество перестраивается на началах крепости государству.
Наконец, Восточная Римская империя открыто берет на себя заботу о мелких земледельцах, "которые подвергаются опасности впасть в крайнюю нищету и не быть в состоянии уплачивать обычные и установленные казенными описями подати". Этот декрет Юстиниана превосходно поясняет, почему государство столь озабочено желанием "обуздывать сильных и поддерживать бедных", его фискальные интересы и инстинкт социальной справедливости идут рука об руку. И уже трудно разобрать, где курица, а где - яйцо.
Но горе, если сильная, централизованная империя, много веков внушавшая подданным, что забота о социальной справедливости - первый долг государства, норовит этот долг забыть!
* * *
В XIII веке власть над Китаем захватывает монгольская династия Юань, пренебрежительно относящаяся к самой великой культуре средневековья, в том числе и к социально-политическим принципам, предполагающим, хотя бы в теории, что "государство должно взять на себя руководство всеми сторонами народного хозяйства, дабы избавить население от гнета капиталистов".
"Ныне все ваны, гуны и знатные люди захватывают до тысячи цин миньтянь (земли податных крестьян - Ю. Л.), не пашут и не сеют, превращая их в пастбища. Простой народ недоволен. Люди едят людей, деньги покупают деньги. О, как прискорбно!" - вздыхали современники.
Безземельные и обездоленные заполонили Китай.
Но бедняки знали: раньше, в годы неурожаев распахивались "амбары великого милосердия", выдавались ссуды на обсеменение и инвентарь, государство закупало зерно, регулируя цены, и следило, чтоб не было ни нищих, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к независимости. Но старые книги свидетельствовали - раньше "наблюдали над равномерным распределением земли и имущества, раздавали в случае недостатка", раньше не терпели положения, при котором "простой народ, не будучи в состоянии прокормиться, уходит и занимается торговлей"...
Династия Юань этого не делала. Стало быть, она утратила небесный мандат на управление государством. И народ был обязан восстановить справедливость сам.
В 1351 г. началось восстание "красных войск" - одно из тех великих китайских восстаний, которые не только уничтожали власть династий, уклонившихся с правильного пути, но и дважды клали великим династиям начало.
Правительство, спохватившись, издавало покаянные манифесты, меняло девиз правления и спешило задобрить население.
Напрасно. Покаянные манифесты действовали, как созыв Генеральных Штатов в 1789 г.: это была расписка в собственной слабости. Простолюдины знали: "Раньше несправедливые убивали непокорных. Теперь непокорные убивают несправедливых. Только после искоренения несправедливости наступит великое равенство".
В 1368 г., спустя четверть века опустошительных боев, победитель династии Юань и соперничающих повстанческих государств, сын арендатора-издольщика, Чжу Юаньчжан провозгласил основание династии Мин.
Чжу Юаньчжан победил не только потому, что овладел в совершенстве искусством завоевывать, предавать и убивать, но и потому, что возглавил силы, способные на здоровое государственное строительство, уничтожил начавших восстание сектантов, которые, обещая скорое пришествие Майтрейи и рис, растущий сам собой, проводили политику грабежей и убийств жестоких и бесперспективных, как продразверстка.
Первой ступенькой на пути к успеху стали меры не по конфискации, а по производству зерна в военных поселениях. И конец царствования был ознаменован невиданным расцветом народного благосостояния, а также непрестанными расправами с бывшими товарищами по борьбе, с судьями, судившими товарищей по борьбе и над "бесчестными и жадными влиятельными и богатыми людьми".
За первые двадцать четыре года правления обрабатываемая земельная площадь увеличилась в четыре раза, "способных чиновников уцелело всего лишь один-два из ста, и многие большие семьи богатых людей были начисто выкорчеваны".
Император выделял ссуды и вспомоществования, поднимал пустоши и переселял на новые земли миллионы людей, раздавал семена, а заодно предписывал характер, сроки и виды посевов, защищал мелких земледельцев и издавал указы, регламентирующие все стороны их быта, еды, жилья и одежды.
Социальная справедливость и государственный контроль оказывались двумя сторонами одной медали. Народ радовался достатку и с удовольствием следил за беспощадностью государя, карающего смертью тех, кто обманом сгонял крестьян с земли и пытался соперничать с государством в могуществе.
Сильная государственная власть не терпела независимого крупного собственника: народ же был ей не соперником, а союзником.
* * *
История, однако, не прекращала своих попыток завести рынок. И вот с XIII века в Англии начали сгонять крестьян с земли и превращать поля в пастбища. "Овцы ели людей", а лендлорды стригли овец и продавали шерсть.
Обезземеленный народ стекался в города, голодал и жаловался на судьбу. Но увы! Нищие не были гражданами города Лондона, а короли и не подозревали, что забота о бедных есть обязанность государства: они думали, что это дело церкви и частного милосердия. Закон предусматривал строжайшую кару за бродяжничество, а хозяевам давал право через полицию брать на работу любого бродягу.
Народ был все-таки очень недоволен, и в 1381 г. даже вспыхнуло восстание Уота Тайлера.
Напомним, что в этом, 14 году Хуньу, в далеком Китае вдвое увеличилась площадь обрабатываемых земель; в очередной раз были снижены налоги; вышло распоряжение всех преступников, приговоренных к битью батогами, направлять в Чучжоу для выращивания люцерны, был казнен очередной канцлер Ху Вейюн; началось "дело о пустых бланках", стоившее жизни 30 тысячам казнокрадов и корыстолюбцев -- с семьями, разумеется.
Английские крестьяне бунтовали целых поллета и разошлись, уповая на милость короля: сами они не знали, что династия может утратить мандат на правление, а люди ученые их не надоумили.
Но король Ричард не был, в отличие от Чжу Юаньчжана, сильным государем и держал сторону не народа, а парламента, который всего полвека назад низложил и казнил его предшественника Эдуарда II как "неспособного управлять государством".
В это время Чжу Юаньчжан указывал: "Из четырех разрядов народа крестьяне больше всех трудятся и больше всех страдают..." Государство должно дать крестьянам возможность "спокойно жить и охотно трудиться" и должно карать всех, кто "наносит ущерб маленьким людям и выдергивает перья птенца-народа".
Напутственное слово короля Ричарда крестьянам, разошедшимся по домам, звучало так:
"Рабами вы были, рабами и останетесь. Пока мы будем жить и Божией милостью править государством, мы употребим свой разум, свою силу и могущество, чтобы мучить вас так, чтобы рабство ваше сделалось предостерегающим примером для потомства".
Овцы продолжали "поедать" людей. Исчезла "добрая старая Англия", где фермеры сидели за одним столом с рабочими, появились мануфактуры, где нищие дети со слезящимися глазами щипали шерсть за пенни в день.
Цены на хлеб в 1541-1582 гг. поднялись на 240% сравнительно с предшествующими 140 годами, а зарплата поднялась на 160%.
К началу девятнадцатого века рабочие трудились, по замечанию антрополога Харриса, "по двенадцать часов в день в условиях, которых не потерпел бы ни один уважающий себя бушмен..."
Парламент поощрял предпринимателя и преследовал нищего, предоставлял английской шерсти монополию над голландской и ирландской (что весьма способствовало разорению ирландцев), запрещал американцам выделку шляп и железоделательное производство (что весьма способствовало Декларации Независимости), запрещал носить и ввозить индийские ситцы...
Собственник же боялся конкурента, а не народа или государства; страшился разорения, а не экспроприации, и потому умножал капитал, заводил станки и обретал уверенность в том, что сбереженные им деньги уподобятся не зерну, перемолотому и съеденному во имя социальной справедливости, но зерну, брошенному в землю и давшему урожай сторицей...