ОХОТА НА ИЗЮБРЯ

Юлия Латынина

Часть первая

Пропавший директор

“Давай возьмем деньги и не будем говорить

о справедливости”

Ши Най-ань, “Речные заводи”

Глава первая

в которой скромный московский бригадир забивает стрелку промышленному гиганту

Денис Черяга, заместитель генерального директора Ахтарского металлургического комбината, сошел по трапу на бетонную гладь Домодедовского аэропорта в девять часов утра.  Утро было замечательное - прозрачное и осеннее, как бы тронутое сединой приближающейся зимы, и замерзший лед в мелких лужицах ломался под шагами Черяги. Днем лед наверняка растает, а в самой Москве его и вовсе нет - и Денис невольно подумал о том, что в Ахтарске сегодня утром было минус пятнадцать, и вечный степной ветер дул со скоростью тридцать метров в секунду.

Надобно сказать, что Денис Черяга еще не так давно жил в Москве, а работал в генеральной прокуратуре. И нынешняя его должность имела мало общего с прокатом и оцинкованным листом, а полностью именовалась так - заместитель директора по вопросам безопасности.

У трапа Дениса дожидалась черная “ауди”, принадлежавшая московскому представительству АМК, точнее - фирме, именовавшейся “Вексельный центр “Металлург”. Черяга, запахнувшись в дорогое темно-зеленое пальто с широким воротником, поскорее нырнул в машину, укрываясь от пронзительного аэродромного ветра.

- Куда? - спросил водитель, когда “ауди” выехала из ворот.

- Хлебный переулок, - ответил Черяга.

Откинулся на подушки и устало закрыл глаза, прокручивая в уме предстоящий разговор.

Дело, которое привело Черягу в Москву, было в общем-то не стоящим, можно сказать, пустяшным. Два дня назад пропал  Коля Заславский, -  генеральный директор одной из приближенных фирм АМК, - “Ахтарск-контракт, лтд”, зарегистрированной на Багамских островах. 

Честно говоря, вплоть до вчерашнего утра Черяга и не знал в деталях статуса Заславского, а только знал, что Заславский - племянник первого зама губернатора области и друг Димы Неклясова. Неклясов же, в свою очередь, занимал одну из ключевых должностей огромной промышленно-феодальной империи, в целях благопристойности именовавшейся ОАО “Ахтарский металлургический комбинат”. А именно - Дима возглавлял ЗАО “АМК-инвест”. Эта крошечная контора с уставным капиталом в десять миллионов рублей владела тремя четвертями акций самого комбината и принадлежала, соответственно, -  Вячеславу Извольскому, генеральному директору АМК.

Денис улыбнулся, вспоминая обстоятельства своего первого знакомства с самодержавным ахтарским директором.

Всю свою жизнь Денис Черяга, родившийся в маленьком угольном городке, - соседнем с Ахтарском Чернореченске, - потратил на то, чтобы выбраться из богом проклятой сибирской дыры. Он окончил с отличием юрфак. Он работал, как пес. Он сделал изрядную для честного человека карьеру - к тридцати пяти годам мальчишка из захудалого городка был следователем по особо важным делам при Генеральной прокуратуре. Москва очень долго оставалась для него тем, чем она была в пятнадцать лет - столичным волшебным городом, где исполняются любые мечты и где в магазинах продается докторская колбаса. Будучи человеком старательным, Денис прилежно читал рекомендованную университетскими преподавателями соцреалистическую макулатуру, и его всегда особо трясло от одной сцены - от сцены, когда молодой перспективный специалист покидает Москву ради целины, БАМа или Сибири. Денис точно знал, что он никогда Москву не покинет.

Шесть месяцев тому назад на третьем этаже собственного особняка, что в десяти километрах от города Ахтарска, в гостиной с мраморным камином и золотыми коллекционными подсвечниками, миллионер Извольский спросил понравившегося ему следователя: “Что ты потерял в Москве? Комнату за окружной дорогой? Кабинет с поломанным столом?”

И Денис понял, что Москвы больше нет. Страна распалась на феодальные княжества, и один из князей позвал нищего следака быть его правой рукой. В ту самую Сибирь, в которую когда-то уезжали молодые специалисты из рекомендованных преподавателями литературы романов.

Отчего Денис согласился? Ради денег? Но деньги Денис и в Москве мог получить, у него были коллеги, которые жили в загородных виллах и отпуск проводили в Южной Америке, и никто никогда не интересовался, на какие шиши беззарплатный следователь подкатывает к зданию Генпрокуратуры на собственном “мерсе”. Ради того, что у Извольского Денис мог делать то, что нельзя было сделать в Москве - защищать закон и порядок? Но то, что делал Денис, было чем угодно - только не защитой закона.

Может быть, просто переменились координаты мира, и не было в России нигде безличного закона, а была только личная преданность вассала сеньору, и нельзя было служить несуществующему закону, а можно было только выбрать, кому ты будешь служить: Салтычихе или Демидовым?  А Вячеслав Извольский, самодержавный хозяин тысячи гектаров вознесшихся к небу домен и растянувшихся на два километра прокатных цехов, пары карманных банков и десятка оффшорок, а заодно и двухсоттысячного сибирского городка,  походил, несмотря на ни что, именно на Демидова.

Разумеется, у Извольского были свои барские привычки. Чего только стоило его пристрастие к самоличному вождению автомобиля - если учесть, что директор не всегда садился за руль в трезвом виде, а о существовании такой детали, как тормоз, вспоминал редко и неохотно. Испуганные гаишники, отчаявшись сделать реприманд директору, в конце концов решили проблему безопасности дорожного движения следующим образом: по рации передавали сведения о передвижении директорской тачки, а гаишники блокировали все остальное движение. Мол, если врежется - так хоть людей не подавит.

Службе же безопасности, осматривавшей каждый день любимый “брабус” Извольского, оставалось лишь молиться, чтобы в случае чего воздушные подушки сработали как надо. 

Но то ли потому, что Извольский еще никого не задавил, то ли вследствие непонятной симпатии российского народа к Иванам Грозным, - директор по прозвищу Сляб пользовался у населения города Ахтарска почти единодушным уважением. Благо и рабочим, если с квалификацией, набегало до тысячи долларов в месяц, и пенсионерам доплачивали триста рублей, и маленький металлургический Ахтарск был островком благополучия в нищей сибирской области, где угольщики не видели зарплату месяцами, а колхозники - годами.

Конечно, Извольский был не сахар. Черяга навсегда запомнил историю, которая случилась с ним месяца через полтора после начала работы. Все началось со втыка за несанкционированное директором распоряжение (Черяга без ведома Сляба накопал компромат на заместителя губернатора) и очень быстро переросло в грандиозную выволочку с матом, топанием ногами и стучанием кулаком по столу. Черяга сначала пытался оправдываться, а потом взбесился и начал орать не хуже директора. В какой-то момент в руках разъяренного Извольского оказался пистолет, и он попытался этим пистолетом ударить Черягу в висок.

Кончилось тем, что Денис, растрепанный и взбешенный, выскочил из кабинета директора и ссыпался вниз по лестнице. Спешно накатав заявление об увольнении по собственному желанию, Денис бросил листок секретарше, поймал такси и уехал в аэропорт. Ему повезло - самолет в Москву улетал через полчаса. Билетов в кассе уже не было, но Дениса узнали и выдали ему билет из директорской брони. 

Денис сидел в самолете, глядя на летное поле, по которому ветер перекатывал степные колючки, и давился слезами. Больше всего его бесила абсолютная немотивированность агрессии Извольского: его пропесочили и только что через мясорубку не пропустили ну совершенно ни за что.

Было ужасно обидно. В голове словно захлопнулась дверца, и последние полтора месяца жизни виделись уже как какой-то несбыточный, случайный карнавал. В карнавале участвовали - черная “ауди” с подобострастным шофером, секретарша и собственный роскошный, дубом отделанный кабинет, шикарная трехкомнатная квартира в Ахтарске и быстро растущий особняк в элитной Сосновке, в полукилометре от дачи самого Извольского. Особняк уже покрыли темно-красной черепицей, и еще вчера утром Черяга обсуждал с прорабом стройки, какого цвета должен быть кафель в ванной и что лучше вешать на окна в шестидесятиметровой гостиной - жалюзи или портьеры...

Как ни странно, жалости по всей этой сказке, - а для вчера еще нищего следователя и кабинет, и секретарша, и усадьба были сказкой - не было. Жалко было другое: Черяга уже ощутил себя человеком, который делает больше и нужное дело. Он был полководцем маленькой, но эффективной армии, защищавшей ахтарское княжество от набегов враждебных половцев, губернаторов и федеральных властей. И вдруг оказалось, что полководец в глазах хана Извольского стоит не больше ломаного гроша. И когда еще в самом начале разговора Черяга сказал, что может и уволиться, Извольский улыбнулся презрительно. “Подумаешь, - сказал он, - один попугай сдох - другого купим”.

И еще было очень жалко мать. Матери было шестьдесят пять лет, и шестьдесят четыре с половиной из них она прожила в соседнем Чернореченске - маленьком угольном городке, где родился и вырос, и откуда уехал в Москву Денис. Дочка ссыльного поселенца, все, что она видела с девяти лет, было - работа с девяти лет на военном заводе, замужество, вечно пьяный муж-шахтер, оставивший ее вдовой в тридцать семь лет, ранние хвори и, шесть месяцев назад - нелепая смерть младшего сына, выбившегося в бригадиры местной группировки, чей глава был вскоре убит не без участия Дениса Черяги. Теперь мать лечилась в Израиле, выбранном за изобилие русскоговорящих врачей, и должна была вернуться в Россию через четыре дня. Было очень горько думать, что матери придется возвращаться не в новый светлый особняк, которого она никогда не видела, а в старенькую халупу на окраине Чернореченска, без канализации и с матерящимися соседями.

Все сроки вылета прошли, а самолет все не выруливал и не выруливал к полосе. Пассажиры, наученные горьким опытом, перешептывались - вчерашний рейс этого самого самолета был отменен из-за технической неисправности, оттого и набилось столько людей. Наконец, через сорок минут ожидания, на аэродроме появился хорошо знакомый Денису темно-зеленый внедорожник в сопровождении «лендкрузера». 

На взлетную полосу снова выкатился трап, из внедорожника высадился Извольский и пошел к самолету. Денис опустил голову и забился покрепче в угол. Спустя минуту тяжелая рука гендиректора легла Черяге на плечо.

- Пошумели и хватит, - сказал Извольский, - с вещами на выход.

- Никуда я не пойду, - огрызнулся Черяга, - а заявление мое у тебя на столе.

- Подтереться ты можешь своим заявлением, - добродушно сказал Сляб, - пошли, разговор есть.

Все пассажиры первого салона, прилежно вытаращив глаза, слушали диалог ахтарского хана с его подчиненным. Денис понял, что выглядит глупо, спустился из самолета и сел в машину Извольского.

Только на следующий день до Дениса дошло, что его элементарно проверяли. Извольскому совершенно не нужен был на его месте человек, который в ответ на беспричинное хамство утрется, напудрит оставленные на душе синяки и с усердием примется хаму служить - за квартиру, шофера и секретаршу.

Рванувшись в Москву, Денис прошел последний тест.  Буквально на следующий же  день Извольский наконец начал планомерно и методично натаскивать его,  посвящая в те правила поведения в финансовом лабиринте, которые были ведомы только ближайшим соратникам. Впрочем, до конца всех ходов лабиринта не знал никто, кроме Извольского. Подобно начальнику тайной службы, который один помнит все имена нигде не обозначенных агентов, Извольский никогда и ни с кем делился сокровенным знанием о круговороте заводских денег. Отдельные доверенные лица надзирали лишь за маленькими участками финансового потока, и Извольский тщательно культивировал их взаимное соперничество и доносы. 

Вячеслав Извольский исходил из того, что любой человек, имеющий право самостоятельно распоряжаться деньгами АМК, непременно положит их себе в карман. И для того, чтобы этого не произошло, следовало лишить кого бы то ни было правом распоряжаться этими деньгами в объеме, превышающим стоимость закупленной для офиса коробки канцелярских скрепок.

Одним из первых уроков финансового ликбеза, полученных Черягой, был следующий. Директор выложил перед ним на стол лист, вычерчивающий дикую схему взаимоотношений двух карманных банков, вексельного центра “Металлург”, и еще полутора десятка фирм с разнообразными суффиксами, и когда у Черяги глаза полезли на лоб, спокойно объяснил:

- Все эти фирмы делятся на два рода: заводские и чужие.

Заводские фирмы были те, которые принадлежали лично или через подставных лиц Извольскому и предназначены были для минимизации налогов и сведения с ума непосвященных. “Чужие” фирмы выполняли другую задачу - то были маленькие ручейки, орошавшие частные огороды всяческих шишек. Например, фирма “Желдорсталь” принадлежала начальнику местной железной дороги и занималась оплатой железнодорожных счетов комбината, получая за это прокат с скидкой 10%. Что же касается “Ахтарск-контракта”, то эта фирмочка была одной из тех, что подкармливала непосредственно областное начальство, о чем мог догадаться каждый, знавший, что Коля Заславский - племянник первого зама губернатора Валентина Заславского. Технология подкормки была простой: губернатор выступал по телевизору с упреками в адрес налогонеплательщиков, или звонил Извольскому, или иным образом давал понять, что комбинату пора доиться. Поторговавшись и договорившись о сумме, Извольский давал соответствующие распоряжения. “АМК-инвест” тут же продавал партию стали “Ахтарск-контракту”, “Ахтарск-контракт” на деньги, вырученные от продажи стали, по заведомо завышенным ценам закупал за рубежом оборудование, разница оставалась на зарубежных счетах “Ахтарск-контракта” и пилилась между областным и заводским начальством.

Отсюда возникала еще одна проблема, связанная с пропажей Заславским: не задевая фундаментально сам комбинат, эта пропажа могла вызвать массу недоуменных вопросов у областной администрации.

Впоследствии, вспоминая этот сухой и морозный осенний день - один из последних мирных дней, за которыми потянется несколько месяцев кошмара, - Денис пытался отыскать в своих воспоминаниях мрачные предчувствия и предзнаменования - словом, все то, что человек, наделенный интуицией, должен ощущать, шагая под перекрестье снайперской винтовки.

Но предчувствий, увы, не было. То ли Черяга был лишен интуиции - во что с трудом верилось, то ли интуиция действует только тогда, когда речь идет о той самой винтовке или гранате, аккуратно привязанной к педали газа вашего “БМВ”. А когда пущенные в ход механизмы значительно деликатнее и гранату предусматривают лишь как незначительную деталь в общем плане - интуиция берет отпуск за свой счет.

*      *      *

С Борисом Гордоном, оперуполномоченным 81-го отделения милиции города Москвы, Черягу связывали давние приятельские отношения. Они вместе работали в штабе по раскрытию одного из совершенных на территории отделения убийств, и вопреки обычной классовой вражде между следаком и опером остались более или менее довольны друг другом.

- Привет капиталистам! - возгласил Гордон, когда улыбающийся Черяга ввалился в крошечный кабинет с растрескавшимся столом, - как успехи на ниве продажи Родины?

- Мы Родину любим и дешево не продаем, - в тон ему ответил Денис.

Однако глаза Гордона с непривычной цепкостью впились и в модное темно-зеленое пальто замдиректора, и в начищенные туфли, на которые спадали безукоризненные складки отутюженных темно-серых брюк.  И в глазах этих мелькнуло что-то большее, чем неприязнь к бывшему следаку. Мелькнуло и пропало. “Ну что я вырядился, как попугай?” - запоздало подумал Черяга.

Но тут же неловкость растворилась в воздухе, вместе с извлеченной Черягой бутылкой, потому что бутылка была большая и квадратная, и на ней красным классическим шрифтом было написано, что это шотландское солодовое виски, - и как мог Гордон не уважить такую бутылку, происходившую, как уверял он всех, с давней-давней родины его предков?

- Ну, рассказывай, зачем пришел, - спросил Гордон, когда оба друга уже пропустили по стаканчику благородного напитка.

- Человек у нас пропал, - сказал Черяга.

- Что за человек?

- Николай Михайлович Заславский,  пятьдесят восьмого года рождения, директор фирмы “Ахтарск-контракт”, проживает улица Герцена, 56, квартира 3. Твой участок.

Гордон почесал пышную шевелюру.

- И давно он пропал?

- Позавчера. 

Гордон расхохотался.

- И вы уже кипиш подняли? А как ваш Заславский, не любитель - того, по шлюхам ездить? Или за воротник брать?

И опер щелкнул себя по плотной, докрасна натертой воротничком шее.

- Он вчера должен был явиться на важную встречу. И не явился.

- Семья у него есть?

- Жена.

- Живет с ним?

- Да.

- А она что говорит?

- Говорит - ушел из дома позавчера утром и с тех пор не появлялся.

Гордон покачал головой.

- Ты вроде как из Ахтарска прилетел? - неожиданно спросил он.

- Да.

- А почему ты за четыре тыщи кеме прилетел, чтобы пожаловаться на пропажу, а жена с улицы Герцена до нас не дошла?

- Она считает, что он к любовнице пошел.

- А вы так не считаете?

- Я уже сказал - он пропустил важную встречу. И мобильник у него не отвечает. Так же не бывает, чтобы у человека два дня не работал мобильник?

- Что, много у вас на этом Заславском завязано?

- Да нет. Старший помощник младшего дворника.

- А чего хипиш?

- Шеф во всем порядок любит.

Гордон чего-то писал на листке быстрым и мелким почерком.

- Как фирма называется?

- “Ахтарск-контракт”.

- А что она делает?

- Да закупает чего-то для завода. Оборудование, что ли...

Гордон усмехнулся и уставился на своего собеседника круглыми глазами, ужасно напоминавшими два зеленых семафора, просвечивающих тебя насквозь.

- Слушай, вот смотрю я на вас, бизнесменов, и меня аж завидки берут. Ну вот ты мне назови какую-нибудь зарубежную компания, а ?

- “Чайна стил корпорейш”, - автоматически произнес Черяга название самой высокорентабельной в мире тайваньской металлургической компании.

- Во-во. Ты скажи, эта “Чайна стил” сырье закупает сама?

- Да.

- А оборудование?

- Тоже.

- А когда ей кредит нужен, она сама получает кредит или за нее получает какая-то шарашкина контора?

- Наверное, сама.

- Так объясни ты, почему у нас не так, а? Почему у вас оборудование закупает “Ахтарск-контракт”, а другое оборудование закупает “Ахтарск-договор”, а металл продает еще какая-то хреновина, “Ахтарск-гоп-стоп” или как ее там кличут, и так до бесконечности? Сколько у вас этих зиц-председателей, что ты даже не можешь упомнить, чем один конкретный занимался?

- Борис, ну зачем тебе это? Ты где работаешь - в угро или в ОБЭП?

- Я в угро работаю, - устало сказал Гордон, - у меня три висяка и девочку вчера изнасиловали, и вон тачка оперативная наглухо сломалась. А я вместо того, чтобы висяк колоть, должен какого-то загулявшего бизнесмена искать, хотя, три к одному, он сейчас в каком-нибудь загородном бассейне девицу трахает...

Черяга опустил глаза и сказал:

- Мы тачку можем отремонтировать. И вообще...

- Что - вообще?

- Ну... как сказать, я понимаю, что если человек тратит время, то эта трата должна быть компенсирована...

Про компенсацию Черяге велел сказать Извольский. Им же был определен предельный размер компенсации.

Гордон поднял глаза, и стал рассматривать друга, как некую заповедную лягушку в террариуме.

- Тачку отделению - отремонтируешь, - сказал он, - а насчет “вообще” еще раз помянешь  - вылетишь вон. Ясно?

И тяжело поднялся из-за стола.

- Ну что, пошли?

- Куда?

- К супружнице вашего... зиц-председателя...

*      *      *

Супругу Заславского звали Эльвира.  Это была женщина лет сорока, полная и низенькая, с нескрываемо раздраженным выражением лица. Несмотря на то, что на часах уже натикало десять утра, госпожа Заславская все еще пребывала в пышном бархатном халате, непрестанно распахивавшемся и обнажавшем полные и не очень-то аппетитные ноги. Ступни у нее были босые, и Черяга отлично видел жесткие неподстриженные ногти, крашеные облупившимся золотым лаком, и черные волоски, растущие из пальцев.

Эльвира и Николай познакомились еще во времена студенческой юности, и провели добрую половину совместной жизни, работая за соседними кульманами в одном и том же трубопрокатном НИИ. После начала реформ НИИ, как водится, зачах, Эльвиру сократили, а Николай, наоборот, развил в себе неизвестные дотоле качества и очень быстро влился в ряды всевозможных посредников, брокеров и приватизаторов. Он торговал трубами, лесом, турецкими дубленками и бронежилетами, продавал дорожному фонду щебенку и наконец вытащил счастливый билет,  после того, как его дядя, бывший инструктор райкома партии, долез до первых замов сунженского губернатора.

Николай не был классическим тупорылым племянником, коих бесчисленное количество развелось при всех крупнейших российских компаниях. Эти племянники и сыновья сидели в хорошеньких кабинетах, появлялись на работе раз в неделю, чтобы оттрахать свою секретаршу, проходили, морща нос, по кабинетам, где разрывались между телефоном и компьютером подлинные трудяги, заглядывали в переговорную, где  могли одним ловко брошенным словом сорвать два месяца готовившийся контракт, и в единственной имевшейся в их голове извилине сидела одна мысль: какой бы косяк они не упороли - их не выгонят. Они - полномочные послы своего отца, дяди или тестя. У них - дипломатический иммунитет.

В отличие от этаких козлов, Николай Заславский был человеком вполне разумным, в меру старательным, и прекрасно понимал очевидную, но редко осознаваемую “сынками” истину: его дядю выставят в любой момент, а комбинат останется. И было бы очень неплохо и после увольнения дяди сидеть все на том же месте... Поэтому в спорах между областью и комбинатом он молча, но верно гнул именно комбинатовскую линию, исподволь диктуя Батьке выгодные АМК решения. В этом-то и была ценность Коли Заславского.  Дань с комбината на его месте мог получать любой дурак, а  вот собрать эту дань так, что в конечном счете комбинат от дани непереносимого ущерба не нес - для этого нужен был Заславский.

В то время, как Николай трудился, как муравей, закладывая фундамент нового семейного благополучия, Эльвира сидела дома и скучала.  Делать ей было нечего, и она начала закатывать мужу скандалы на предмет поздних возвращений и частых командировок.

Единственное, к чему это привело - так к тому, что Николай, доселе вполне довольный женой и детьми, начал с тоской сравнивать свою распухшую подругу жизни с эффектными молоденькими женами, которые заводили его новые приятели. Сравнение, разумеется, было не в пользу Эльвиры.

Жизнь между тем понемногу налаживалась, Николаю уже не нужно было сидеть на работе до одиннадцати, но он все равно редко оказывался дома  раньше полуночи, проводя остальное время в казино и ресторанах. А потом он и вовсе перестал ночевать...

- Доброе утро, - сказал Черяга, переступая порог квартиры Заславского, - меня зовут Денис, я с Ахтарского металлургического. 

За его спиной тщательно расшаркивался о коврик Гордон.

Женщина смотрела на него, как на упавшую в варенье муху. Из-за стенки громко причитал телевизор. Судя по всему, Черяга оторвал ее от созерцания рекламы “Памперсов” или иного, столь же глубокомысленного времяпрепровождения.

- Николай так и не звонил? - спросил Черяга.

- Нет, - сказала женщина, - а по мне так пусть и не звонит. Кот мартовский.

Но глаза у нее были красные и расстроенные.

Квартира у Заславского была хорошая, с евроремонтом, с розовым кафелем в ванной и сорокаметровой гостиной, уставленной дорогой мебелью, и Гордон с интересом ходил по квартире, оглядывая жилье новых русских. А когда он вернулся в кухню, Эльвира уже разливала по трем кружечкам ароматный кофе, и Черяга спрашивал:

- А когда он отсюда ушел?

- Во вторник. Позавчера. 

- Он вел себя так же, как всегда? Не был ни нервный, ни встревоженный?

- Нет.

- Жаловался на трудности на работе?

- Да ни на что он не жаловался, - сказала Эльвира, - выпил кофе, буркнул, что масло несвежее, и пошел. Хорошо, хоть плащ надел.

- Что значит - плащ надел? - уточнил Черяга.

- Ну, он всегда без плаща ходит. На улице холод собачий, а он прыгает, словно летом, в одном пиджачке. Я ему каждый день говорю - “надень плащ!” А он - “Я в машине, мне не холодно”. Просто как дите малое, и никаких советов не слушает! Объясняешь ему, объясняешь..

- Значит, Николай никогда не носил плаща? - уточнил Черяга, - а во вторник одел?

- Ну да.

- Он часто не ночевал дома ночью?

- Часто, - сказала Эльвира. - Он с чего начал? Завел привычку приходить домой в одиннадцать. “ты, где, - спросишь - был?” “На работе” - отвечает. Представляете? В двенадцатом часу он был на работе. Вот вы - во сколько с работы уходите? 

- Когда как, - сказал Черяга, - когда в одиннадцать, когда в полвторого. Ночи.

Эльвира видимо смутилась, но тут же оправилась и сказала:

- Ну а он так был не на работе. Это я точно знаю. Придет, пахнет помадой. Потом - играть начал. Приезжает в третьем часу, пьяный, на машине от казино - знаете, они на бесплатных такси клиентов развозят, чтобы клиент не стеснялся до копейки проигрываться... А потом и вовсе перестал.

- Он много проигрывал?

- А бог его знает. Он мне сколько зарабатывал не говорил, и сколько проиграл не говорил. Его спросишь, “Коля, ну сколько у тебя в месяц выходит?”, а он пачку долларов вытащит: на тебе на расходы. Довольно? Только если человек каждый день в три часа ночи из казино приезжает, что-то я не думаю, что он там выигрывает. Это казино бы разорилось, если бы он выигрывал.

- Он в одно казино ездил или в разные?

-  Не знаю. А машина когда приезжала, так у ней на гребешке было “Серенада” написано. Это когда он приезжал. А потом он эту себе завел... фифу...

- Кого?

- Откуда я знаю! - визгливо сказала Эльвира, - звонит по два раза в день, сначала Таей звали, а теперь Томой.

- Куда звонит, - уточнил Черяга, - домой?

- Она на  мобильник звонит, - пояснила Эльвира, - а когда он переключен на домашний телефон, я беру трубку.

- А последние два дня Тома не звонила?

- Я же вам сказала, она только на мобильник звонит. А мобильник у него с собой.

- А где Тома живет?

- Понятия не имею! Блядь обыкновенная, он ее, по-моему, в казино снял.

- Скажите, Эльвира Степановна, а он в последние дни был такой же, как всегда? Или - встревоженный какой-нибудь?

- Как всегда. Слова не скажет. Утром встанет, небритый, на кухню придет: “Ты сварила кофе?” Что, сам не может сварить, да? 

Эльвира задумалась, потом решительно прибавила:

- Он в это утро, когда ушел, себе яйца стал варить. Одно яйцо в воду положил, а другое на столе лежит. Я ему говорю: “Ты чего яйцо обратно в холодильник не убрал?” А он говорит...

И Эльвира принялась длинно и путано пересказывать ее с мужем диалог по поводу яйца.

Гордон, у подоконника, беззвучно хрюкнул.

- В общем, он, когда уходил, нормальный  был?

- Он у меня всегда ненормальный! Яйцо в холодильник не может убрать!

- А к нему в последние два дня кто-нибудь заходил? Из знакомых?

- Вечером накануне один был. Шура, кажется...

- С работы?

Эльвира покачала головой.

- А я откуда знаю? Он сволочь, этот Шура.

- Почему сволочь? 

- На него как-то собака Машкина бросилась. Овчарка молодая. 

- И?

- А он взял ее и застрелил. Представляете? На глазах всего двора. А по виду такой смазливый мальчик, брючки, свитерок, машина “БМВ”...

Гордон, у окна, насторожил ушки.

- Брючки и свитер, говорите? - уточнил Черяга. - А не костюм?

Эльвира задумалась. Видно было, что она мало что замечала в мире, кроме себя, и вспоминать о других людях было для нее непривычно и скучно.

- Нет, - сказала Эльвира, - брюки и свитер.

- Свободные такие брюки?

Женщина кивнула.

- Стрижка короткая?

- Да.

- Цепуры золотой на шее не было?

- Нет, что вы!

Черяга нахмурился. С цепурой или без, а молодой человек с короткой стрижкой, который не задумываясь палит в собаку, - фигура достаточно характерная.

- А как этот Шура выглядел? В смысле волосы какого цвета, толстый, тонкий?

Эльвира опять надолго задумалась.

- Да как... Ну, среднего роста. Лет за тридцать, вроде как вам. Лицо как у всех. Волосы вроде черные... или нет, такие темно-серые... Вот! Он чуть полноватый, самую малость...

И, вспомнив такую уникальную подробность, Эльвира замолчала.

- И долго Шура пробыл?

- Да нет,  конверт какой-то передал и был таков.

- Что за конверт?

Но конверт, судя по всему, Николай забрал с собой.

Черяга церемонно распрощался с Эльвирой, оставил ей свою карточку, накорябав сверху московский сотовый номер.

- Если Коля появится, пусть непременно позвонит мне, - прощаясь, попросил Черяга.

- А что, он натворил что? - удивленно подняла брови супруга.

*       *       *

- Ну, что скажешь? - осведомился Черяга, когда они спускались вместе по лестнице.

- Скажу, что наблюдается такая любопытная закономерность - если бизнесмен начинает общаться с молодыми людьми с короткой стрижкой и на “БМВ”, то у него рано или поздно возникают неприятности. Причем возникают даже тогда, если наш бизнесмен со своими приятелями никаких дел не варит и проводит время исключительно за картишками или рыбалкой...

- Этот Шура по вашей картотеке случайно не проходит?

- Москва - это тебе не Ахтарск. Таких Шур в Москве десять тыщ с копейками.

- Посмотри по картотеке. Авось, убийство собаки раскроешь.

- Ну да. И посажу за него владельца “БМВ”.

Черяга подвез опера обратно к отделению Уже высаживаясь из машины, Гордон внезапно спросил:

- Слушай, а чего ты сам возишься с этим Заславским? У вас что, людей нет?

- Хозяин у нас такой, - усмехнулся Черяга. - Живем под девизом - посуду в ресторане должен мыть шеф-повар.

*     *      *

Спустя двадцать минут гладко выбритый и чисто одетый Черяга вошел в небольшой особнячок близ станции метро Профсоюзная. У невнимательного посетителя, прошедшего через стеклянные двери с хмурыми охранниками, наверняка бы разбежались глаза от изобилия табличек с именами фирм, прикрученных на стену сразу за спиной охранника. Если судить по табличкам, в здании обитало не меньше двух десятков компаний и представительств. На самом деле здание состояло на балансе “АМК-инвеста”, и все обитающие в нем фирмы были просто двойниками и тройниками Ахтарского металлургического комбината, страдавшего, как и все нормальные предприятия России, острым финансовым раздвоением, растроением и распятидесятирением  личности.

В широком холле дежурили мальчики - очень ладные мальчики, в непременных белых рубашках и ладно скроенных пиджаках, с фирменной стрижкой  цивильной охраны - чуть подлиннее, чем у бандитов и чуть покороче, чем у нормальных людей. Мальчиков этих Черяга отбирал собственноручно,  и при виде Черяги они выпрямились в струнку и заулыбались, и тут же откуда-то выкатился шеф московского отделения - Юра Брелер, крепкий сорокалетний боровичок из бывших оперативников. На самом деле Юру Брелера звали не Юрой, а Иеремией, и национальность для работника правоохранительных органов у него была нестандартная - еврей.

Для русского еврея Юра был человек совсем не типичный - не интеллигент, не банкир и не эмигрант. Кумирами его были Багси Сигел и Моше Даян, до милиции он отработал два года в старателях и два - в буровиках-нефтяниках, и часто шутил, что он представитель самой малой северной народности - сибирский еврей. В органах, несмотря на природную сметку, он так карьеры и не сделал по причине скрытого (а то и не очень) ментовского антисемитизма, и в начале 90-х открыл в столице области городе Сунже маленькое агентство, торговавшее информацией. Агентство называлось “Юдифь” в честь, как авторитетно объяснял Юра Брелер, девушки-диверсанта, с блеском выполнившей в тылу врага первую засвидетельствованную историей ликвидационную акцию. Информацию агентство продавало всем желающим, хоть мэру, хоть бандитам, хоть губернатору. 

Три месяца назад губернатор не поделил с начальником УВД какой-то банчок; генерал взбесился и повелел отыскать компромат на губернатора. Губернатор отдал аналогичное распоряжение. Естественно, обе стороны обратились к Брелеру. Естественно, обеим было продано по папочке. А что? Бизнес есть бизнес. Если ларек, торгующий грушами, может продать груши двум враждующим сторонам, то почему ларек, торгующий информацией, не может поступить точно так же?

По итогам информации, содержащейся в папочке номер один, первый зам губернатора оказался в СИЗО. По итогам информации, содержавшейся в папочке номер два, начальник областного УВД был отрешен от занимаемой должности и долго объяснялся в Москве на предмет следственного дела, сфабрикованного по заказу областного авторитета Ирокеза.

Новый начальник УВД, кипятком писающий по поводу оскорбленной чести мундира, поставил вопрос ребром: почему это все управление не могло наскрести на губернатора компромат, а Брелер - наскреб? Начали копаться и через неделю обнаружили, что компромат наскребли-таки именно оперативники, но вместо того, чтобы представить его забесплатно начальству, толкнули за разумную сумму “Юдифи”. 

То, что за этим последовало, могли предугадать все - в том числе и Брелер, не будь он отчаянным авантюристом, обожающим только те игры, в которых существовала опасность потерять голову. Похоронный венок,  доставленный ребятками Ирокеза к двери Брелера, и жесточайший обыск в офисе "Юдифи" были только внешними и незначительными проявлениями всеобщего недовольства.

Черяга с Извольским спасли Брелера и вывезли его в Москву, но произошло это весьма недавно и потому полным доверием начальник московского бранча до сих пор не пользовался. Извольский слишком хорошо помнил, что вляпался  Брелер оттого, что продавал информацию  сразу двум враждующим сторонам.

 Лицо у Брелера было слегка обеспокоенное, черные грустные глаза глядели чуть виновато, и Черяга сразу понял: что-то случилось. Что-то, не связанное с засранцем Заславским...

Они прошли узеньким коридором и поднялись на второй этаж, в небольшой кабинет, единственным отличием которого от стандартного офисного помещения была гроздь небольших мониторов, на которых просматривались подступы к зданию и коридоры.

- Ты знаешь, - сообщил Брелер, как бы удивляясь и виновато разводя руками, - на нас наехали.

- Кто?

- Долголаптевские. Некто Камаз.

- Какой Камаз? Был же Джек...

- Помер Джек, - вздохнул Брелер, - а Камаз из молодых да ранний.

По мере рассказа Брелера ситуация прояснилась.

Фирмы обретались на улице Наметкина неподалеку от “Газпрома”, а здешние места издавна контролировались долголаптевскими. Дима Стацюк, более известный хозяевам окрестных ларьков как Джек-потрошитель, бывший бригадир долголаптевских, уже пытался наехать на маленький, хорошо отремонтированный особнячок, отделенный от окружающих девятиэтажек высокой металлической оградой. Было это года полтора назад. В ту пору некто Премьер, ахтарский авторитет и положенец, лично приехал в Москву во главе своей кодлы. Была забита стрелочка, и после непродолжительной беседы Джек-потрошитель признал свою неправоту и больше к особнячку не приближался.

Однако неделю назад пьяный в зюзю Джек попытался на своем “БМВ”  повторить подвиг Александра Гастелло и пошел на таран трейлера, неторопливо катившего себе в столицу где-то на сороковом километре Можайского шоссе. В коротком и зрелищном поединке “БМВ” потерпел сокрушительное поражение, и Джека пришлось выковыривать из-под трейлера по частям.

Новый бригадир долголаптевских, Витя Камаз, чья внешность и интеллектуальные способности, видимо, находились в полной гармонии с его погонялом, быстренько обревизовал свои владения и, заметив на карте неучтенную дыру, уже на третий день пожаловал в особнячок. Охранники вежливо объяснили ему, что он не прав; Камаз заартачился, результатом всего явилась стрелка, забитая на сегодня,  на пять вечера, Юре Брелеру.

- Меня, понимаешь, не было, - виновато развел руками начальник  московской службы, - а они так аккуратненько подошли, отловили этого ботаника Неклясова у стоянки, пальцы “козой” сделали...

- Этот Камаз что, совсем пробитый? - брезгливо спросил Черяга.

- Да нет, выпендриться ему хочется... сел дошкольник за руль “мерседеса”.

Черяга взглянул на часы. До стрелки оставалось шесть часов. Слишком мало, чтобы ахтарская промышленная полиция, или СОБР, или любая другая фактически контролируемая комбинатом структура могла добраться до Москвы на колесах. Правда, у комбината был свой самолет, и никто бы в Ахтарске не удивился, если бы в этот самолет стали грузить хоть переносной зенитно-ракетный комплекс “Игла”. Но вот перспектива выгрузки вышеупомянутой “Иглы” или чего-нибудь эдакого в аэропорту Домодедово без внятного изложения причин, предъявления ордеров и тому подобных бумаг была достаточно туманной.

В мозгу Черяга забрезжила смутная идея.

- Ментов будем звать? - спросил Брелер.

Черяга дернул ртом. Генеральный директор Извольский, без сомнения, отнесся бы к истории о том, как аж два начальника службы безопасности не смогли придумать ничего лучшего, как позвать к себе на помощь москвичей, крайне отрицательно. Во-первых, Извольский презирал Москву в целом и московскую милицию в частности. Во-вторых, милиция наверняка запросит за содействие спонсорскую помощь, и Извольский встанет на уши: как так! Я не затем держу домашних поваров, чтобы еще и платить за обед в ресторации!

- Не будем, - сказал Черяга.

- Я бы один съездил разобрался, - безо всякого выражения сказал Брелер.

Черяга помолчал. На разборку полагается ездить старшему, - и коль скоро он, Денис Черяга оказался в Москве, так ему и полагается быть на разборке. Если поедет Брелер - непременно при следующей встрече Ахтарский хан насупит брови и осведомится, чего это, мол, Брелер за Дениса с бандитами разбирается. Конечно, Брелеру будет обидно. Мог получить галочку, а галочка досталась Черяге.

К тому же долголаптевских следовало проучить капитально. Без трупов, без подлянки, без ментов - но так, чтобы поджали хвосты и раз навсегда усвоили, чем Ахтарский меткомбинат отличается от торгового ларька. И кажется, Денис знал, как это сделать.

- Вместе поедем, - сказал Денис, - ты уж извини, но если я здесь, то вместе.

Брелер коротко кивнул. 

Глава вторая

в которой невостребованный армией экспериментальный вертолет находит нестандартное применение

Отличительной чертой особнячка на улице Наметкина было полное отсутствие каких-либо опознавательных табличек на дверях кабинетов, - при необыкновенном изобилии их снаружи. Двери почти всех комнат (считай, фирм) были распахнуты настежь, меж них бродили сотрудники, и на мамонтообразном ксероксе, стоявшем, к примеру, в АО “Весельный дом “Металлург”, снимались копии контракта для фирмы “Интертрейд”.

Дефицит табличек объяснялся, разумеется, не скупостью владельцев офиса, а правилами приличия. Дело в том, что в одной комнате нередко сидело по две-три фирмы (зарегестрированных, натурально, в самых разнообразных местах, от Бреста до Анадыря), или один и тот же сотрудник мог быть представителем совершенно разных структур. Если бы какой-нибудь дотошный фининспектор (не дай бог!) вздумал проверять многомиллионный контракт, заключенный, к примеру, между АО “Стальэкспорт”, и АО “Феникс”, то он обнаружил бы, что представитель “Стальэкспорта” сидит в правом углу комнаты 219 на втором этаже, а представитель “Феникса” - в левом углу этой же комнаты. Или, что того пуще, гендиректор “Стальэкспорта” является одновременно гендиректором “Феникса”.

Поэтому, чтобы не вводить случайного посетителя во искушение и не добавлять ему лишней информации, могущей случайно запасть в голову при виде длинных и обстоятельных надписей на дверях, - табличек не было. Случайного визитера охрана брала под ручку и твердо влекла к любезной ему двери, а если посетитель жалобно просился в туалет, то охрана ждала его у дверей туалета и вела дальше. А свой человек и так знал, куда направить стопы.

Николай Заславский обитал на втором этаже особнячка,  в отдельном кабинете с секретаршей. Стол с компьютером был заставлен аккуратными стопками документов высотой в полметра. Пластиковый шкаф был забит огромными папками с круглыми дырочками на корешке, и казалось, что документы сквозь эти дырочки подсматривают за людьми.

Сердце Черяги упало. Документы предстояло проверить на вторичную вшивость, - а вы никогда не пробовали проверять на вторичную вшивость документ, изначально состряпанный с упором, так сказать, на первичную вшивость - на то, чтобы обойти налоги и пошлины?

- Мы, на всякий случай, просигналили в Шереметьево, - сказал Брелер,- но ведь если  он решил уехать из страны, он не обязательно поедет через Шереметьево. Он может уехать на Украину и улететь  из Киева...

- А ты думаешь, он уехал из страны?

Брелер развел руками.

- А хрен его знает, - сказал хранитель московского офиса, -  он мужик вроде бы приличный, в явном грехе не замечен. С другой стороны, кто у нас других не кидает? Как гласит известный плакат: “Кидняк - основа российского бизнеса”.

Черяга едва заметно поднял брови. В ответе начальника таилась некая странность. Странность заключалась в том, что подобную сентенцию о Заславском мог бы изречь любой из его сослуживцев. Брелеру же, по чину, полагалось вместо сентенции извлечь папочку, в которой было бы подробно указано, с кем Коля Заславский разговаривает по телефону, какие блюда ест в ресторане, с кем спит и каким способом предпочитает это делать... Брелер, вероятно, это почувствовал и сказал извиняющимся тоном:

- Я ведь тут всего месяц. До Коли еще руки не дошли, знаешь...

Черяга знал. Так случилось, что последний месяц служба безопасности работала сразу по двум головоломным делам, и оба раза Брелер внес более чем существенный вклад в успех расследования. 

- Я как пришел, списки составил, - продолжал Брелер. - Кого в первую очередь проверять, кого во вторую. Он у меня в четвертом списке был. Опять же - заметил бы, что за ним ходят, начался бы скандал, что я, мол, за следующим замом охочусь...

Черяга кивнул. Человек, который только что посадил первого зама губернатора, и сделал это не из мести, а просто в силу избранного им рода занятий, никак не мог желать, чтобы на него нажаловались еще одному первому заму... Тот же Заславский мог поднять шум, побежать к Извольскому, представив дело таким образом, что пригретая на груди жидовская змея опять копает в прежнем направлении, причем на этот раз и под власти, и под комбинат зараз.

На столе Заславского зазвонил телефон. Черяга заколебался, но телефон звонил настойчиво, долго, и Черяга снял трубку.

- Ало! Коля! Ну слава богу!

- Коля вышел, - сказал Черяга, - я за него.

- Пашка, ты? Это Заславский. Ты вот что скажи этим, комбинатовским: они охамели. Ясно? Заплатили налоги номерками от квартир - знаешь, такие пластмассовые?

- Знаю.

- И притом - по семьсот рублей штучка. Я что - вместо детских пособий номерки будут выдавать? Передашь?

- Передам.

Заславский-старший бросил трубку.

Черяга вздохнул. Ну вот. Платить налоги пластмассовыми номерками, причем по цене, раз этак в сто превышающей рыночную стоимость номерков, конечно, нехорошо. И, по логике вещей, областная власть должна была бы не подписывать такой зачет, или, подписав по недомыслию, - громко повиниться перед гражданами по телевизору. А коль скоро явки с повинной по телевизору не имеет место быть, а имеет место звонок в контору по обналичке налогов, - значит, господину Заславскому-старшему приспичило отделать себе пол особняка каррарским мрамором или оклеить стены, к примеру, вместо обоев зелеными водостойкими долларами.

И это - еще одно осложнение. Если в течение двух дней Заславский не объявится,  кто-нибудь наверняка дунет губернатору в уши, что замочили его по приказу Извольского, а губернатор в области недоверчивый и мнительный, что твой Диоклетиан. Половину жизни, между прочим, провел в Узбекистане на высокой партийной должности, а Узбекистан - это вам даже не Россия, там такие бульдоги под ковром дрались с 20-х годов...

Брелер деликатно отошел в предбанник, а Денис начал дозваниваться кое-куда, отдавая распоряжения, необходимые для вечерней разборки с Камазом. К удовлетворению Дениса, дозвониться удалось быстро и легко, несмотря на паршивую междугороднюю связь,  и слова вышли такими корректными, обтекаемыми - если кто посторонний разговоры и пишет, ничего по факту им потом не пришьют. Ну говорил один завод с другим заводом, а потом еще с одним местечком, - и что с того?

Денис довольно усмехнулся. Если все выйдет, как задумано - больше ни один носатый урка не сунется к АМК...

Денис оставил телефон и принялся за методичный шмон кабинета. Если поверхность стола, благодаря усилиям секретарши, имела благообразный вид, то в ящиках царил неописуемый бардак. Документы были буквально завалены фантиками от конфет - судя по оберткам, Коля предпочитал “рафаэллу” и “грильяж в шоколаде”. На некоторых папках расплылись жирные масляные пятна от унесенного в кабинет чизкейка, а в среднем ящике обнаружился и сам чизкейк, вернее, половинка от него, окаменевшая и усохшая.

Денис выглянул в предбанник и позвал секретаршу Заславского.

- Это что такое? - спросил Денис, обвиняющим перстом указуя на окаменелость.

- Он никогда в ящиках убираться не велел. Истерику устраивал, - сказала секретарша. - Тараканов развел, я уж не знаю сколько, вон, смотрите, бежит!

Действительно, по пластиковой папке с бумагами бежал огромный рыжий таракан, позоря моральный облик высококлассного офиса. Черяга таракана убил и продолжил поиски. В нижнем ящике стола, помимо бумаг, обнаружились: две страницы из записной книжки, на букву “к” и “п”, выпавшие из бумажного носителя от частого использования. Несколько неотшлифованных агатов. Белый коралловый кустик с обломанными веточками. Дешевенькая пластмассовая ручка с надписью “Национальный кредит”, пережившая, несмотря на краткость жизни, лопнувший банк. Там же валялся старый ежедневник девяносто шестого года. Из щели между дном и задней стенкой ящика Денис выгреб две таблетки, грязные от всякого налипшего сора. Таблетки были маленькие, по полсантиметра диаметром, и весьма бы походили на аспирин или анальгин, если бы не странная маркировка: на таблеточке был вытеснен серп и молот.

Денис полистал старый ежедневник и обнаружил забавную вещь: записи в ежедневнике были сделаны аккуратно,  непременно синими чернилами и чуть ли не одной и той же любимой ручкой, каждый день был педантично заполнен. Ежели, например, владелец ежедневника с одиннадцати до двенадцати ни с кем не встречался, то это обстоятельство было отражено в книжке красивым волнистым прочерком, сделавшим бы честь любой паспортистке.

Совсем другое дело - два листка из записной книжки. Они и оказались-то в ящике оттого лишь, что истлели у корешка. Края их были немилосердно обтрепаны, надписи лезли друг на друга, имена-отчества были непременно указаны в сокращенном виде, и видно было, что записывал человек тем пишущим агрегатом, который попался под руку: и синей “нацкредовской” ручкой, и красным фломастером, и даже нежно-зеленым гигантским маркером, предназначенным для оформительских работ...

Записная книжка была новая, видимо, девяносто восьмого года. За два года что-то непоправимо изменилось в душе Коли Заславского, превратив его из педанта, указывающего в ежедневнике время обеда и сумму, на оный истраченную, - в человека, который записывает деловой телефон плакатным маркером и держит в столе веселенькие таблеточки с серпом и молотом.

Черяга отгреб фантики в сторону, взял из стола папку с документами, полистал и обнаружил, что его ощутимо клонит в сон. Лег он вчера в Ахтарске в полтретьего, встал в Ахтарске же в полшестого, но до сих пор как-то особой сонливости не исполнился. А вот полистал пару контрактов - и сразу стал клевать носом.

Ничего он, конечно, с первого раза не нашел. Надо будет завтра вскрывать сейф... Или сегодня? Лучше завтра - а то появится этот же самый Заславский, протрезвевший после запоя, или с Кипра вернувшийся, куда он залетел на три дня, забыв переключить мобильник... Бывали и такие случаи, особливо среди “племянников”.

Подумаешь - ушел человек из дому и два дня там не был. Ну и что, что ушел? Правда, плащ надел... который никогда не надевал, потому что жена его пилила... Ну и что? Может, забылся и надел. Может, собирался пешком пройтись...

*       *       *

Место, назначенное долголаптевскими для стрелки, было не очень приятное: большой пустырь неподалеку от железной дороги, с полой, до третьего этажа возведенной коробкой долгостроя и осыпавшимся котлованом, наполненным изжелта-серой водой. С той стороны дороги начинался подмосковный лес, слева от пустыря вздымалась одинокая пятнадцатиэтажная “свечка”.

Было около часа дня, когда к свечке подъехала белая видавшая виды “шестерка”, и из нее вылезли двое: молодой паренек с крутыми плечами  и безразличным взглядом, и массивный кадр с бритой бошкой и в сером плаще.  В руках паренек нес футляр от скрипки.

Оба деятеля поднялись на пятнадцатый этаж. На нужной им двери, ведущей на чердак, красовался новенький стальной замок.

- Во, мля, - растерянно сказал тот, что нес футляр со скрипкой, - от бомжей, наверно, повесили.

Тот, что помассивней, вынул из кармана плаща небольшой ломик и, немного повозившись, сковырнул дужку.

- Ну ты даешь, Камаз! - восхитился спутник, - прям напополам разорвал.

На чердаке было сухо и солнечно, из разбитого окна тянуло холодком, рядом стоял тяжелый шкаф-распределитель и колесо, на которое наматывался шкив старого лифта. Камаз подошел к окну: далеко внизу изгибался китовый ус рельсов, и пустынная площадка стройки вырисовывалась как на ладони. Солнце било в глаза, но к пяти должно было перевалить на противоположную сторону дома. 

Если бы любопытствующий архангел, или сильфида, или иное какое существо, способное подслушивать то, что неведомо смертным, удивилось бы,  отчего именно два человека столь неподходящей для лабухов внешности выбрали столь странное место для музицирования, то удивление длилось бы недолго. Паренек распахнул футляр и вытащил из него длинное черное тело винтовки, на которое тут же сноровисто навинтил ствол. Винтовочка, которую он держал в руках, была прелюбопытным изделием. Умелец, тачавший ее частично на родном заводском станке, а частично - дома в гараже, не брезговал плагиатом и в целом избрал для подражания изделие Драгунова. Существенная разница заключалась в том, что винтовочку, не долго думая, приспособили под тупорылый АКМ-овский патрон. Это несколько снижало точность выстрела, но Боря Перцов по кличке Перчик, второй месяц проходящий испытательный срок в составе бригады, и не из таких рогаток в Чечне стрелял.

- Попадешь?

- Угу, - коротко сказал Перчик. Вчера, когда винтарь пристреливали, Перчик выбил “десятку” со ста метров пять раз подряд. Перчику очень хотелось в бригаду. Это было хорошо, что на  Можайском шоссе побилось сразу  трое. Как гласит старая народная мудрость, меньше народу - больше кислороду.

- Смотри, - дал последние наставления Камаз, - стреляй, только когда мы сядем в машины. Он подъехал, я подъехал, побазарили, я руку ему пожал – и в тачку. Вот тут стреляй. 

- А если вы договоритесь?

Камаз помолчал.

- Так мы и договоримся, - сказал Камаз. – Мы договоримся обо всем и попрыгаем по тачкам. А ты стреляй.

Если бы лицо Камаза не напоминало оскаленный радиатор грузовика, можно было бы считать, что он улыбнулся.

Камаз ушел, а Перчик, припав к прицелу, принялся разглядывать залитый солнцем пустырь. Придумано было здорово. На стрелке все ожидают стрельбы сразу. Когда люди выходят без оружия и начинают договариваться, все расслабляются. Перчик не сомневался, что в машинах Камаза будет оружие, и как только прозвучит снайперский выстрел, это оружие тоже заговорит. А потом уже будет трудно разобраться в том, что произошло и кто виноват в свалке: самодельная винтовка недаром стреляла теми же патронами, которые будут в рожках ребят Камаза.

Перчик еще раз улыбнулся и перевел взгляд с пустыря на фотографию, которую он держал в правой руке: фотографию невысокого худощавого человека лет за тридцать, со светлыми волосами и васильковыми глазами.

*       *        *

Было около половины третьего, когда Денис спустился в столовую, организованную на первом этаже особнячка для ретиво работающих сотрудников. Столовая была вся чистенькая, пластиковая, с длинными судками западных салатов, корейских закусок и аппетитно колышущихся на тарелочках чизкейков. Качеством забегаловка не уступала иному кабаку, посетителей чином поменьше охотно водили в нее “попить чай”, а среди руководства офиса и вовсе считалось неприличным терять время на сторонний ресторан, если, конечно, в ресторане не была назначена деловая встреча.

Вот и сейчас руководство почти в полном составе - первый зампред банка “Металлург”, что на втором этаже, глава вексельного центра “Металлург”, что на третьем, и московский представитель фирмы “Ахтарский регистратор” сидели за пластиковым столиком в углу и смеялись какому-то рассказу Димы Неклясова.

Дима Неклясов был человек очень любопытный в своем роде. Генеральному директору “АМК-инвеста” было двадцать семь лет, а выглядел он вообще белокурым и розовощеким студентом. Извольский углядел его на переговорах, когда мальчик в перерыве между университетскими занятиями подрабатывал переводчиком, выпестовал его, вынянчил, свозил на стажировку в США, а в прошлом году посадил свадебным генералом (или, если судить по возрасту - лейтенантом) в самую заветную ахтарскую фирму, владевшую контрольным пакетом АМК.

Неклясов внушал Черяге смутное беспокойство. Трудно сказать, в чем было дело. Может быть, в том, что больно уж легко Дима Неклясов достиг всего, чего хотел. Одно дело - если тебя зовут Вячеслав Извольский и ты - пусть в тридцать четыре года - но своими зубами, руками и ногами дополз до вершины, перервав по пути неисчислимое количество глоток, подставив кучу подножек и выкинув со своего пути и тех, кто тебе мешал, и тех, кто мог помешать. Другое дело - если тебя в младости взяли пальчиками, одели в штанишки от Версаче и отправили в Принстон, а потом на мельхиоровом подносике поднесли ключи от машины, квартиры и хорошего офиса. По жизни, Диме Неклясову надо было весь век ходить пуделем за Извольским, - но ведь так легко заболеть звездной болезнью, если тебя в двадцать пять сделали вторым и при том у тебя нет надежды даже к семидесяти стать первым.

Впрочем, возможно, все это были гнусные домыслы, которым не было никакой основы, но которые Черяга в себе не подавлял. Он пес, его поставили лаять, вон он и будет принюхиваться.

Черяга щедро заставил свой поднос салатами, селедкой под шубой, ухватил полную тарелку душистых щей и к ним - свинину на ребрышках и подошел к обедающим. Дима Неклясов возбужденно рассказывал о том, как на него сегодня наехали:

- Вы представляете, я вылезаю из тачки, и тут возникает такая морда, что твой авианосец. Пальцы веером, цепь золотая...

Слова отскакивали от белых зуб Неклясова, как пингпонговые шарики - от стола. Черяга поставил свой поднос на столик.

- Разрешите?

Неклясов мгновенно умолк, потом обернулся, расплываясь в улыбке в двадцать четыре карата.

- О! - сказал Неклясов, - как славный город Ахтарск? Его еще не сдуло в Казахстан?

Собеседники засмеялись. Ребята из московского, финансового офиса взяли в привычку подтрунивать над ахтарскими. Для них далекий сибирский город, где дымились трубы, работали домны, и шипел льющийся в чугуноковши металл, - был каким-то глупым пережитком социализма, навсегда заклейменной комсомольской стройкой, местом, где водились рабочие, медведи, и тайга. Ахтарск был непонятным придатком к чистенькому особнячку, где миллионы возникали прямо из воздуха, путем перевода энной суммы от “Феникса”, занимавшего правую половину комнаты 219, в “Интертрейд”, прописанный в левой ее половине.

Ахтарцы же (главный инженер, зам по производству и т.д) считали именно москвичей паразитами, и Черяга, еще шесть месяцев назад сам обитатель Москвы и следователь Генпрокуратуры, ощущал себя именно ахтарцем. Черт его знает, в чем тут было дело - может быть, в том, что Денис был по рождению все-таки сибиряком. А может быть, в том, что в Ахтарске Денис был вторым лицом после самого Сляба, полномочным визирем и палачом, а в Москве Денис был просто новым русским с банальным “мерсом” и мобильником, из какой-то заштатной комсомольской стройки... “Вы из Ахтарска? Так ваш комбинат же стоит!” - как-то приветствовал Дениса на конференции западный экономический светоч, прилетевший учить русских правильным основам бизнеса. “С чего вы взяли?” - поразился Денис. “Так ведь вся русская промышленность стоит”, - объяснил светоч.

- Привет российской металлургии! - провозгласил Неклясов, поворачиваясь и поднимая стакан с соком. Он ужасно походил на ди Каприо в роли Артура Рембо. - Говорят, тебя Сляб Заславского послал искать?

- А что, он еще не нашелся? - это спросил кто-то справа от Черяги.

- Найдется, куда денется, - подал голос один из собеседников, сорокалетний толстяк из вексельного центра. - Я ему как-то звоню, привет, говорю, ты не забыл, что завтра нам на Соколовку лететь? “Ой, говорит, я не могу”. “Как не могу! Нас Машкевич ждет, так тебя и растак!” “Да ты понимаешь, я в Таиланде...”

- Он на этот Таиланд у меня две штуки баксов занял, до сих пор не отдал, - пожаловались сбоку.

- А у меня в понедельник пятьсот...

- Много он занимал? - спросил Черяга.

- Он играл много... - ответил Неклясов.

- В “Серенаде”?

- Да. Она тут в трех кварталах, где ближе, туда и ходил.

- Плохо, - сказал Денис.

- Что - плохо?

- Казино бандитское, мы на их территории, денег им не платим.

Дима Неклясов улыбнулся. Он был очень похож на вожака пионерского отряда с шелковым галстуком за двести долларов.

- Это уж, извините, по вашей части, - сказал Дима, - мы не разбираемся, кто кому платит. И почему ко мне на стоянке какие-то упыри подходят.

- Кто-нибудь знал, что Заславский - наркоман? - спросил Денис.

- Что? - Неклясов неподдельно удивился.

Черяга вытащил из кармана две таблеточки с серпом и молотом.

- Это что, анальгин? - спросил кто-то.

- МДМА. Экстази. Западногерманское производство. Видите серп и молот? Разновидность называется “горби”, в честь супруга Раисы Максимовны. Для прикола.

Неклясов глядел на таблетки с неподдельным любопытством, с каким девственница глазеет в щелку на пенис. Потом осторожно протянул руку, чтобы потрогать.

- Что ж они такие грязные? - растерянно сказал он.

- В ящике завалялись. Коля у нас человек богатый, ханку по притонам не кушает, что ему сотня долларов, которые в щель ухнули... Часто он под кайфом на работу приходил?

Неклясов медленно покачал головой.

- Да нет, Денис Федорыч, - растерянно сказал председатель правления “Металлурга”, - никогда б не подумал. Вполне нормальный пацан... Бывали у него, конечно, заскоки, так ведь сейчас жизнь такая, поди разбери, отчего у человека шифер едет, - от дури или оттого, что его партнеры вчистую кинули... От кидняка-то еще круче мозги пробирает.

- А кто ему “колеса” мог доставлять?

- Да господь с тобой, Денис Федорыч! - сказал представитель “Ахтарского регистратора”, - откуда ж мы знаем?

- А кстати говоря, - заметил человек из вексельного центра, - ты, вроде бы, бумаги Колины смотрел?

- Да.

Денис взглянул на часы: на часах уже натикало три, пора было уезжать на стрелку, и Черяга торопливо и быстро набивал брюхо.

- Можно узнать, зачем?

- Просто хотел посмотреть, какие контракты он подписывал. И на что “колеса” покупал: на те деньги, которые у нас заработал, или на другие.

- И нашел чего-нибудь?

- Нет.

Дима отправил в рот бледный стебелек спаржи, прожевал и сообщил:

- Сляб завтра приезжает. Правда, что он хочет АЭС купить?

Гигантская недостроенная Белопольская АЭС стояла в сотне километров от Ахтарска.

- Энергетики не продают, - ответил Денис, - Лучше, мол, пусть у нас сгниет, чем ты, буржуй, прибыль получишь.

Поднос Дениса опустел.  Черяга торопливо встал, допивая сок.

- Приятного аппетита, - попрощался Черяга.

Он уже не услышал, как Неклясов сказал за его спиной вполголоса:

- Ахтарская овчарка. Еще бы он чего-то в документах нашел. Он их, наверное, вверх ногами читал.

Если бы эти слова передали Извольскому, Неклясов ничем не рисковал. Сляб любил, чтобы его сотрудники не выносили друг друга.

*      *       *

Стрелка началась, как в лучших английских домах: секунда в секунду.

В тот момент, когда темно-зеленый “паджеро” Брелера, сопровождаемый двумя “ауди”, свернул на пустырь с Новомосковской улицы, с другой стороны пустыря, выходившей к полузаброшенному железнодорожному переезду, выскочили двое - пятисотый “мерс” и семерка- “БМВ” с тонированными стеклами.

Дверцы “БМВ” распахнулись, и из них полезли стриженые амбалы. Тот, который первым шагнул навстречу Брелеру, ужасно напоминал шкаф, шутки ради наряженный в штаны и куртку. Кубообразную голову венчала короткая, как у свиньи, щетина, под маленькими глазами в оттопыренном рту перекатывалась сигарета “мальборо”, и девятимиллиметровый «макаров» за поясом казался совершенно игрушечным на фоне могучей ляжки.  “Ну, дебил!” - восхитился про себя классическим типажем Брелер.

- В чем проблемы, Камаз? - негромко спросил Брелер, засовывая руки в карманы пальто.

- Ты кто такой? -спросил Камаз.

- Я заместитель Черяги. Начальника службы безопасности. Брелер моя фамилия.

Камаз набычился.

- А где сам Черяга? - спросил он.

- Черяга сейчас подлетит, - спокойно сказал Брелер. - Велел без него начинать.

- Опаздывает, да?

- Начальство не опаздывает, начальство задерживается, - елейным голосом сказал Брелер. - Велело спросить, какие проблемы?

- А такие проблемы, что вы на нашей земле стоите, а за аренду не платите.

- Мы не на твоей земле, а в Ахтарске. Что-то я тебя в Ахтарске не видел.

- Твой гребаный Ахтарск можешь себе оставить, - возразил Камаз, - а что на Наметкина, то наше. Лавьем-то делиться надо.

- Нечего мне тут с тобой рамсы разводить, - ответил Брелер. Мы - ахтарские. Так Джек решил, так Коваль решил, и не тебе, Камаз, вора перевякать.

- Когда Джек решал, вам “крышу” Премьер держал, а сейчас Премьера нет, пора вас на понятия ставить.

- Крыши нам Премьер не ставил, это ты ошибаешься, - возразил Брелер, - он на комбинате так был, разовый порученец. Сечешь разницу? Не он нам крышу ставил, а мы его на посылках держали. 

Широко улыбнулся и добавил:

- А вот и шеф! Я же говорил - сейчас прилетит!

Уже некоторое время к диалогу двух противоборствующих сторон примешивался далекий рокот, словно в небе кто-то завел кофемолку. Теперь рокот обозначился ниже, громче - и из-за леса выплыла хищная тушка вертолета.  Камаз не обращал на рокот внимания - мало ли кто летает над Москвой? - но тут, когда закричали, обернулся.

Лицо Камаза перекосилось ужасом, и это было так же примечательно, как если бы от ужаса перекосился ну, скажем, ковш экскаватора.

Вертолет был не какой-нибудь гражданский потрепанный пузырь, - а хищной военной раскраски, с 30-миллиметровыми авиационными пушками и блоками неуправляемых реактивных снарядов, мертво скалившимися по обе стороны тупого носа, и с двумя кассетами, из которых торчали головки “Штурма” или еще какой ракеты “воздух-поверхность”. Вертолет медленно сделал круг почета над остолбеневшей публикой, спустился ниже и завис в двух метрах над головами бандитов. 

Песок, поднятый лопастями, летел во все стороны, у одного из бандюков выдуло из кармана небрежно засунутые туда “деревянные”. За спиной Камаза кто-то нехорошо охнул. Вертушка подалась еще ниже к земле, дверца технического отсека распахнулась, и из нее спрыгнул невысокий человек в деловом прикиде, подошел к беседующим.

- Какие вопросы? - негромко спросил Черяга.

К чести Камаза - бандит попытался сохранить лицо. И это бы ему удалось, если бы не растерянный шепот его подручных и хлопанье дверец “БМВ”.

- Да вот, - сказал бригадир, - надо было посмотреть на тебя, какой ты есть. А то на моей земле стоишь, а носа не кажешь...

- Посмотрел?

Камаз развел руками, пытаясь скрыть невнятицу собственных слов.

- Какие проблемы, браток! Посмотрел.

И обернулся к ребятам:

- Поехали!

“БМВ” летел с площадки так, что шины взвизгивали на поворотах. 

Боря Перчик на чердаке пятнадцатиэтажки растерянно переводил ствол с вертушки на Черягу и обратно. Ему было велено стрелять, как только Камаз нырнет в машину. При этом имелось в виду, что люди Камаза в машинах немедленно достанут стволы, а ахтарские, напротив, останутся на пустыре безоружные. Ему не было дано никаких ценных указаний насчет того, что делать, если людей на пустыре прикроет боевой вертолет новейшей модификации. 

Так или иначе, Боре Перчику было ясно, что при первом же выстреле вертолет огневой поддержки не оставит от машин Камаза даже металлолома. Боря вздохнул и принялся паковать винтовочку, - штучка была ценная, в другом месте непременно пригодится.

Самое удивительное было то, что Боря, недавно вернувшийся из Чечни, не мог опознать типа вертушки.

*       *       *  

Юра Брелер и сам толком не знал, что задумал Черяга и куда так неожиданно он сорвался за полтора часа до стрелки. Сейчас он стоял и попеременно глядел то на “БМВ”, улепетывающий к переезду,  то на ощетинившуюся стволами летающую морду.

- Ну ты даешь! - восхитился Брелер, - чья вертушка?

- Конгарская, - ответил Черяга.

Брелер хлопнул себя по голове. Сам должен был догадаться! 

- Погоди! Они же не из Сибири прилетели? Какая у этой штуки дальность полета?

- У Ми-28 - четыреста километров, - ответил Черяга, - а у этого шестьсот плюс двести километров  подвесных баков. Они на полигоне были под Рязанью.

- А что они военным объяснили?

- Они в Тушино летят. За железякой. У них мероприятие срывается, через неделю выставка в Абу-Даби, а железяки все нет...

Брелер покачал головой, провожая акулий силуэт, скользящий над лесом.

- Так это вертушка для выставки?

- Экспериментальный образец.

- Постой! Так они же не вооружены! А что бы ты делал, если бы стрелять пришлось?

Черяга недоуменно вынул из губ папиросу.

- Почему не вооружены? - спокойно спросил он, - это автоматчик в техническом отсеке сидел, он не вооружен. А боеприпасов у пушки десять цинок... Поехали!

*      *       *

Если бы полгода назад Даниилу Федоровичу Сенчякову, генеральному директору Конгарского вертолетного завода, сказали, что новая сверхсекретная вертушка будет участвовать в бандитской разборке на стороне генерального директора АМК Вячеслава Извольского по кличке Сляб, он бы хрупнул по столу старческим кулаком и вскричал: “Да я самого Сляба грохну! Сталина на него нет!”

Даниил Федорович Сенчяков был самый нетипичный директор, какого только было можно себе вообразить. На фоне нынешней России он гляделся не мамонтом даже - трилобитом.

Сенчякову было глубоко за семьдесят, и на пенсию он ушел аж в 1991-м году. К 1993 году завод стоял, как член в брачную ночь, новый директор пропал бесследно в милых его сердцу оффшорах, а трудовой коллектив, который на тот момент еще имел право избирать директора, пошел к пенсионеру, как киевляне к варягам, и с плачем предложил ему венец и державу. 

Трудовой коллектив руководствовался одним здравым соображением: Сенчяков был семидесятилетний вдовец, без детей и племянников, и воровать ему было просто не для кого. 

Трудно сказать, был ли это оптимальный выбор. Твердокаменный партиец и ветеран Великой Отечественной, один из учеников знаменитого Миля, Сенчяков так и остался насквозь убежденным коммунистом - несмотря на то, что годы 1950-1954 провел за колючкой в “шарашке”. По взглядам, манерам, характеру, Сенчяков безнадежно отстал от времени и порой до ужаса напоминал завитого французского придворного времен Людовика XIV-го, с опаской карабкающегося на борт реактивного лайнера. Сенчяков так никогда и не понял, что военно-промышленного комплекса больше нет, и что никогда, ни при каком правительстве, Россия больше не будет продавать нефть на запад, чтобы на вырученные деньги оплачивать Конгарскому вертолетному заводу строительство двухсот винтокрылых барракуд в год...

Но  - удивительное дело  - этот директор, повесивший у себя в кабинете портрет Сталина, директор, призывавший голосовать за коммунистов, - не украл у завода ни копейки. И именно он бросил во всеуслышание на митинге губернатору-коммунисту, избранному его стараниями: “Ты - не красный! Ты красно-зеленый!” И на вопрос о том, кто такие красно-зеленые, пояснил: “Это красные, у которых руки по локоть в долларах”.Площадь грохнула смехом, кличка “красно-зеленый” намертво приклеилась к главе региона, следующие выборы он проиграл нынешнему губернатору Дубнову.

Сенчяков крутился, как мог. Срезал себестоимость, экономил копейки, метлой гнал воров. На пустующих площадях он организовал производство медицинских инструментов и запчастей для “жигулей”. Выточенные из оборонных материалов компоненты двигателя стали покупать “Рено” и “Даймлер-бенц”. Другие директора тоже крутились, с одной лишь разницей: когда они организовывали экспортное производство, цеха сдавались за копейку в аренду фиктивным компаниям, и все, что было сделано на заводском оборудовании заводскими рабочими, продавалось от имени этой самой фиктивной компании, на деле принадлежавшей директору. Получалось, что за станки платил завод, за электроэнергию платил завод, за материалы платил завод, - а доход от продажи изделия получала фирма директора. Промышленный, так сказать, вариант басни про вершки и корешки.

У Сенчякова вся валюта, вырученная от контрактов с “рено”, шла рабочим - и на строительство величественных вертолетов, которые Павел Сергеич Грачев лично обещал оплатить. Дело было в 1994 году, оборонный заказ не был утвержден, объемы были неизвестны. “Это наши проблемы, - сказал министр обороны, - стройте! Заплатим! Ваш завод - надежда России”.

Пользуясь влиянием КПРФ, (это было еще до того, как он прилюдно облил губернатора)  коммунист Сенчяков добился в Минобороны выгоднейшего заказа: по соглашению с американцами один из гигантских цехов был переоборудован под разборку и уничтожение баллистических ракет. Американцы платили живыми баксами, из ракет можно было попутно извлекать драгметаллы, смешанная американо-российская комиссия навестила завод и приняла оборудованный цех на “ура”.

К концу 1994 года Сенчякову объявили, что за вертолеты ему ни копейки ни заплатят. Директор бросился в Москву, в Миноборонпром. “Когда вам давали заказ, - объяснили ему в департаменте авиационной промышленности и судостроения (да-да, департамент назывался именно так), - все думали, что военный заказ будет 20 триллионов рублей, а Дума утвердила только 5 триллионов”. “Но мне обещал сам Грачев!” “Ну что ж, поговорите с...” и чиновник назвал очень известную фамилию из Минобороны.

Известная фамилия Сенчякова не приняла, - вместо нее с директором поговорил мордастый референт. Референт внятно объяснил Сенячкову следующее: что он, Сенчяков, конечно, может получить деньги за вертолеты. Но только при одном условии. Если он сдаст оборудованный американцами  цех по разделке ракет в аренду некоему ТОО “Сатурн”, с уставным капиталом в двести рублей. Стоимость аренды составляла ноль целых хрен десятых. Пайщиками ТОО “Сатурн” были: два ракетных генерала, один зам военного министра, жена зама и чиновник из Минфина. Сенчяков возмутился, и референт, неправильно истолковав его возмущение, предложил включить в число пайщиков еще и Сенчякова. Сенчяков поднялся со стула, на котором сидел, взял стул за ножки, и начал этим стулом бить референта, с криком “При Сталине бы тебя к стенке!” Это была любимая фраза директора.

Позже, уже трясясь в поезде и непрерывно глотая нитроглицерин, старик осознал, что положение завода безвыходное. Либо завод отдаст забесплатно американский контракт, либо он не получит денег за боевые вертолеты. И в том и в другом случае в балансе зияла гигантская дыра, которая даже не позволит зарплату выплатить.

Сенчяков пошел на принцип и американский контракт не отдал. Вертолеты остались стоять в цехах: двенадцать МИ-28 и новая разработка КБ, двухвинтовой четырехместный “Ястреб”. Боевой вертолет - это не такая штучка, которую можно вывезти на рынок в базарный день и продать. Завод нашел покупателей - каких-то арабов. Но торговать самостоятельно он права не имел, весь экспорт оружия шел через госкомпанию “Росвооружение”. Референт важного лица не забыл скачек со стулом в собственном кабинете. Эмиссары “Росвооружения” отправились офомлять сделку, которая приносила России пару сотен миллионов долларов и... намеренно провалили ее. Впрочем, может быть, дело было и не в референте с его хозяином. Может, взятку эмиссарам сунули конкуренты.

Вертолеты стояли в обезлюдевших цехах. Люди уходили в бессрочный отпуск. Рабочая неделя на заводе сократилась до трех дней.

К концу 1995-го года Сенчяков обнаружил еще одну удивительную вещь. Вертолеты стоили кучу денег. Если бы Минобороны за них заплатило, завод получил бы около 1,5 триллиона рублей. На этот несостоявшийся заработок были начислены налоги - где-то 800 миллиардов рублей. 

Так вот - Минобороны за вертолеты не заплатило. А налоги с завода... списали. Откуда же взялись деньги, спрашиваете вы? А деньги были те самые, которые завод заработал по американскому контракту и по договору с  “рено”.

Сенчяков с ужасом осознал одну простую вещь: если бы он поступил, как обычный вор, и заключил контракт с “рено” не от имени завода, а от имени подставной фирмы, то деньги остались бы у подставной фирмы и он бы смог кормить с них завод.

В 1996-м году на заводе появились чеченские эмиссары. Они слышали о том, что Сенчякову не заплатили за  вертолеты и были готовы заплатить. Разумеется, не по пять миллионов долларов за вертолет, но тоже вполне достаточно. Разумеется, не заводу, а лично директору. Все вопросы доставки чеченцы брали на себя. 

“А для чего вам боевые вертолеты?”, - полюбопытствовал директор у полевого командира. “Вах, ты что, маленький, что ли?” - осклабился чеченец. Сенчяков представил себе наглядную картину: сделанные на российском заводе новейшие вертолеты, не состоящие еще на вооружении у российской армии,  расстреливают российских солдат, а тридцать серебряников за это лежат в швейцарском банке... Сенчяков не стал гоняться за чеченцем со стулом, потому что чеченец был бородатый, здоровый как бык, и с оружием. Он вежливо выпроводил его и позвонил в управление ФСБ по области, но на следующую встречу чеченец так и не пришел, кем-то предупрежденный.

Сенчяков был настолько взбешен, что через месяц передал бесплатно два вертолета воюющему в Чечне полку. Вертолеты были подбиты при первом же вылете. 

Спустя месяц Сенчяков доподлинно разузнал, что никто вертолеты не подбивал, что летчики мирно сели возле указанной высоким начальством горки и ушли, а спустя полчаса вертушки с новыми летчиками уже летели к новым хозяевам.

Неясные слухи, гулявшие по российским войскам насчет новейших вертолетов, еще не поступавших на вооружение российской армии, материализовались совершенно неожиданно - спустя два года, когда заблудившийся в тумане чеченский вертолет сел возле сортировочной станции где-то в Северной Осетии, близ Моздока. Из вертолета вышли два бородатых дяди с автоматами, постучали дулом в окошечко диспетчеру и попросили отыскать среди скопившихся на путях цистерн ту, которая с авиационным керосином.

На беду чеченов, на сортировку в этот момент заехал военный «газик». Завидев вертолет и уяснив ситуацию, военные резко изменили планы. Результатом изменения стал скоротечный огневой контакт: чеченов посекли в дым, на путях взорвалась цистерна с пропаном, а почти невредимый вертолет без единой царапины на пуленепробиваемых стеклах попал в ФСБ и в прессу.

Скандал вышел тот еще.

 На завод приехала следственная группа ФСБ и долго трепала Сенчякову нервы. В центральной прессе появились публикации о том, что директор продавал вертолеты чеченским террористам. Налоговая полиция арестовала счета завода и вывезла прочь часть оборудования, абсолютно неликвидного, но необходимого для выполнения контрактов с "рено". А через два месяца предынфарктного состояния (и у завода, и у директора) старший фээсбешник ласково намекнул Сенчякову,  что ему достаточно вернуться к варианту с ТОО "Сатурн" (в котором теперь образовался еще один пайщик - генерал ФСБ) - и все неприятности уйдут сами собой...

Директор Сенчяков думал вечер и всю ночь. Утром он попросил у собственного шофера “жигули” (заводская директорская “волга” была арестована налоговой полицией и продана за гроши фирме, принадлежащей заместителю начальника налоговой полиции) - и поехал за двести двадцать километров на Ахтарский металлургический комбинат.

*     *      *

Узрев  в своей приемной престарелого вертолетчика, Вячеслав Извольский изумился не меньше, чем если бы обнаружил в ней, скажем, павиана в цилиндре. Извольский и Сенчяков были полными антиподами. Одному было тридцать четыре, - другому семьдесят три. Извольский не раз в более или менее широком кругу называл Сенчякова “..удаком” и “е.. ным коммунякой”, и еще более витиеватыми характеристиками, на которые Сляб был несказанно щедр. Сенчяков, опять-таки,  не раз приводил Извольского в качестве примера тех, “кого бы при Сталине поставили к стенке”. Один не украл у завода ни копейки, жил в двухкомнатной “малосемейке”, - и завод его сидел в глубочайшей дыре, а рабочие перебивались с хлеба на водку, купленную за разворованные детали (тут уж, охраняй завод или не охраняй, а если зарплаты нет, его непременно растащут). Другой крал миллионами, выстроил себе трехэтажный особняк в реликтовом парке, - а завод его процветал, и никто с него ничего не нес.

Извольский довольно сухо оглядел старика, поздоровался, не подавая руки, и пригласил в свой роскошный кабинет,  со стенами, отделанными  розовым деревом и с наборным дубовым паркетом.

- Чем могу помочь, Даниил Федорыч? - спросил Извольский, нетерпеливо поглядывая на часы - через полчаса начиналась утренняя “топтушка”. 

Сенчяков вздохнул и начал рассказывать.

Минут через десять после начала рассказа Сляб поднял трубку и коротко велел Черяге зайти к нему, и после этого они слушали рассказ вдвоем. Директор говорил долго - по-старчески путаясь, перескакивая с мысли на мысль, и время от времени переходя от чеченцев и ТОО “Сатурн” к длинным рассуждениям о Сталине, героическом советском народе и преимуществах плановой экономики.

Извольский слушал, не перебивая. Прошло время “топтушки”, которую провели без директора,  у секретарши обрыдался телефон, в предбаннике уже налетали друг на друга просители, - Сенчяков все говорил и говорил. Было уже одиннадцать часов, когда директор наконец иссяк. Извольский оглядел его внимательными голубыми глазами, поджал губы испросил:

- Так от меня-то вы что хотите, Даниил Федорыч?

- Мы вам задолжали за броневой лист, - объяснил Сенчяков, - подайте на нас в суд и обанкротьте нас. Сейчас ведь есть ускоренное банкротство.

Извольский побарабанил пальцами по столу. Старик говорил правду - у вертолетчиков было очень мало долгов в бюджет (вот они - списанные деньги по контрактам с “рено”), при согласии обеих сторон обанкротить предприятие было неимоверно легко, и АМК был действительно крупнейшим кредитором вертолетчиков. Повинен в этом, кстати, был все тот же Сенчяков, упорно отказывавшийся платить именно “вору” Извольскому.

- А что это мне даст? - в упор спросил Извольский. - Вместо вас разбираться с генералами? Чтобы уже на мой завод наехали, а не на ваш?

- Вы сами генерал. На вас не наедут.

Извольский помолчал. Сенчяков видимо неверно истолковал его молчание и заторопился:

- Мой завод прибыльный! - сказал он. - У нас участок платинового напыления, контракт с “рено”, ракетный контракт - если мы сможем сами заключать сделки на внешнем рынке, мы выживем!

- А почему ты ко мне пришел? - спросил Сляб, - а? Кто меня вором называл? Кто про Сталина и стенку говорил?

Старик опустил голову. Он молчал некоторое время, потом посмотрел Извольскому прямо в глаза и сказал:

- Я не знаю, как так получается. Я не ворую, а мой завод стоит. Ты воруешь,  а твой завод работает. Я хочу, чтобы мой завод работал.

Это была личная маленькая победа, которую Извольский одержал над коммунизмом.

Спустя полчаса Сенчякова сплавили заместителю директора по производству (под тем предлогом, что сам Сляб в машиностроении не рубит и о возможностях вертолетного завода надо рассказывать спецу). Извольский и Черяга остались одни.

- Ну, что скажешь? - спросил Сляб.

- Сволочи какие, а? Вертушки чеченам сливать! Не, честное слово, были бы лишние бабки, сам бы киллера нанял...

- А то ты раньше не знал, что сволочи. Я спрашиваю - что с Сенчяковым делать?

- А что? У него хорошая идея. Если в наш областной суд подать - так хоть завтра обанкротят.

- А дальше что? Ты там был хоть раз? Это как египетскую пирамиду купить! Сто гектаров цехов, двести вертушек в год - кому двести вертушек нужны? 

Черяга задумчиво сказал:

- Знаешь, он на “жигулях” приехал...

- На каких “жигулях”?

- Вон стоят...

Извольский подошел к окну, из которого открывался вид на площадку перед заводоуправлением. Площадка была заставлена десятками автомобилей - “жигулей” и подержанных, но вполне достойных иномарок. Рабочие АМК понемногу отвыкали от трамваев и автобусов. Синий “жигуль” с ржавым задом приткнулся между внушительным “мицубиси паджеро” и старой “тойотой”.

- Ну и дурак, раз на “жигулях”, - взорвался Сляб. - Если директор ездит на “жигулях” - это не говорит хорошо о директоре! Вот если рабочие ездят на джипах - тогда это хорошо говорит о директоре!

Извольский повернулся.

- Ты хоть представляешь, что там надо делать? -спросил он. - Половину рабочих уволить - раз! Все их чертовые детские сады на баланс городу передать - два! Пробить в Москве разрешение на экспорт вертушек - три! Да это же бочка бездонная, а не завод! Легче взорвать и новый построить!

- Но ведь генералы-то, - возразил Черяга, - видели в заводе прибыль....

- Воровство они видели, а не прибыль! - заорал Сляб, - вертушка пятнадцать лимонов стоит, а они ее чеченцам за три рубля толкнут! Зато все три положат себе в карман! А мне такой бизнес на х... не нужен! А потом - на какой.... мне ссориться с генералами? Очень мне нужно, если из-за этого паршивого ракетного цеха мне сюда ФСБ приедет и станет меня проверять!

Черяга опустил голову. Это было правда. Обанкротить КВЗ было проще простого. Но лучше, чем кто-либо, Черяга знал, что такие конфликты решаются не в суде. И даже не на стрелках. И ввязываться с силовыми структурами в войну из-за девяти гектаров металлолома...

- А ты представляешь, какой это авторитет? - спросил Черяга. - К тебе человек добровольно приполз. И кто - Сенчяков! Коммунист пробитый! Ты его защитишь - к тебе еще двадцать директоров приползет!

- А если сюда ФСБ придет? - повторил Извольский.

- Я - за то, чтобы помочь вертолетчикам, - сказал Черяга.

Извольский помолчал.

- Тогда – под твою ответственность. – сказал он заму.

- В каком смысле?

- В таком. Ты - ходишь в суд. Ты разговариваешь с судьями. К вертолетчикам тоже ездишь ты. Все пройдет спокойно - отлично. Можешь давать интервью, как АМК спас завод. А наедут на комбинат - я тебя сдам. Извините, ребята, но это частная инициатива моего зама. Хотел на стороне капусты срубить. Берите его и ешьте. С завода я тебе вышибу. Что с тобой генералы сделают, меня не касается - пусть хоть чеченам вместо вертушки продают. Мне свой завод, извини, дороже вертолетной помойки.

- Хорошо, - сказал Черяга.

Со времени этого разговора прошло два месяца. 

Из них две недели ушли на переговоры с Сенчяковым. По видимости эти переговоры вел Черяга - на самом деле все до одного условия, выставленные им, принадлежали Извольскому. Условия были непростые - особенно для коммуниста. Со времен приватизации сокращений на заводе не было - Извольский потребовал уволить как минимум треть. Коммунист Сенчяков был горд, что сохранил на балансе завода всяческие детские садики, дома отдыха, подсобные хозяйства  и прочие вещи, от которых происходит несварение баланса и превышение расходов над доходами, - Извольский требовал от всего этого отказаться.

Более того - ничтоже сумняшеся, Извольский хотел, чтобы все распоряжения о сокращениях вышли именно за подписью уважаемого народом Сенчякова.  Чтобы рабочие не рассматривали происходящее в том смысле, что, мол, был на заводе директор-коммунист и катался народ при нем как сыр в масле, а потом пришел буржуй Извольский и всем показал кузькину мать.

Вертолетчиков обанкротили  с молниеносной быстротой.

Черягу вызвали в Москву. В уютном ресторане, контролируемом измайловской преступной группировкой, он встретился с тем самым известным лицом, которое являлось соучредителем ТОО “Сатурн”. Известное лицо повторило Черяге предложение, сделанное его референтом Сенчякову. 

- Это очень выгодный для завода контракт, - сказало известное лицо, - вы посмотрите, Сенчяков от него отказался, и что? Как просел завод...

Собеседник Черяги пожевал губами, задумался и добавил:

- Хотя, с другой стороны, как посмотреть... Вы ведь их отхватили за полтора миллиона зачетными... Бред какой-то, а? Крупнейший завод - за сорок тысяч долларов, хороший “мерс” столько не стоит, за сколько вы завод поимели. Ведь это можно и  в суде оспорить, как мошеннический сговор...

Черяга молча выслушал известное лицо, достал из дипломата прозрачную папочку с красной каймой и положил ее перед собеседником.

- Это что такое? - полюбопытствовал тот.

- Это документы, - объяснил Черяга, - о том, кто и как продал чеченам вертушки. И платежки на ваш счет на острове Мэн. Копии.

Генерал с изменившимися глазами листал папку.

Черяга перегнулся через стол и схватил собеседника за галстук.

- Только попробуй чего-то оспорить в суде, - ласково сказал начальник службы безопасности Ахтарского меткомбината, - и эта папочка будет на первых страницах газет.

Известное лицо жевало воздух губами, как вытащенный из воды карп. Черяга забрал у генерала папку, сунул ее в дипломат и встал.

- За ужин заплатите сами, - на прощание бросил бывший следак, - денег от чеченов у вас достаточно.

Черяга рассчитал точно. Прошел уже месяц - но на АМК никто не наезжал. Генерал был слишком напуган документами. То есть, во всяком случае, так Черяге тогда казалось.

*      *       *

Было уже восемь часов вечера, когда Черяга с Брелером, радостно возбужденные, ввалились в особнячок на Наметкина. Ребятки, с которыми они приехали, тут же растеклись по этажам, рассказывая подробности только что завершившейся стрелки своим товарищам, просиживавшим штаны за охранной конторкой, а Черяга поднялся на второй этаж и прошел в  кабинет Димы Неклясова.

Дима Неклясов, в ослепительной белой рубашке и американских подтяжках, украшенных знаками доллара, сидел за столом и о чем-то беседовал с сидевшим напротив человеком в толстом зеленом свитере. 

На звук открываемой двери Дима стремительно обернулся.  Лицо у него было растерянным и даже чуть побелевшим, как у мальчишки, застуканного за кражей яблок в колхозном саду. При виде Черяги оно внезапно вспыхнуло надеждой, и Черяга, внутренне холодея, понял: человек в зеленом свитере - это не бандит, не партнер и не старый знакомый. 

Это что-то очень плохое.

- Вот, Денис Федорович, спрашивают, моя ли это подпись, - лирическим тенором сказал Дима, и протянул Черяге ломкий чуть потрепанный лист.

И, обернувшись к зеленому свитеру:

- Денис Федорович у нас замдиректора.

- Михаил Опанасенко, старший уполномоченный отдела по борьбе с экономическими преступлениями, город Харькив, - представился тот. Теперь Черяга мог видеть, что свитер у него сбоку подраспустился и заляпан чем-то белым, а джинсы старые и не фирменные.

Черяга механически взял лист - это была официальная бумажка с вензелем “АМК-инвеста” и за подписью Димы Неклясова. Бумажка была направлена в МПС Украины и просила переадресовать 12 вагонов с холодным прокатом, отгруженных в адрес турецкой фирмы “МС-стил”, - в город Харьков.

Черяга почувствовал какую-то неприятную дрожь в членах. Сердце упало, и в голове промелькнула одна мысль: “Допрыгались!”

Ибо бумажка, которую он держал в руках, на экономическом языке называлась “лжеэкспорт” и являлась уголовным преступлением.

Суть дела заключалась в том, что хотя комбинат продавал на Запад по документам более семидесяти процентов продукции, - не все эти семьдесят процентов шли на Запад. Некоторая часть оставалась на Украине и других странах СНГ. В процентном  отношении часть эта была совершенно ничтожной, но когда у вас комбинат выпекает семнадцать тысяч тонн проката в день, то даже очень незначительный процент оказывается очень солидным количеством металла.

Проблема в том, что когда вы экспортируете металл на Запад, то государство возвращает вам двадцатипроцентный  налог на добавленную стоимость. А когда вы экспортируете металл в страны СНГ, то вышеуказанные двадцать процентов остаются в кармане государства.

Поскольку лишние двадцать процентов всегда приятно получить назад, комбинат поступал таким образом: вагоны грузились сталью, закупленной “АМК-инвестом” или “Стилвейлом”, двумя основными торговыми агентами комбината. В сопроводительных документах указывался пункт назначения: Венгрия или Румыния. Товар пересекал границу, таможня ставила отметку, отметка в документах ехала в налоговую инспекцию как основание для возврата НДС. Как только прокат попадал на Украину, на железнодорожной станции Конотоп происходила переадресовка груза. В адрес железной дороги приходило письмо из “АМК-инвеста” или “Стилвейл” с просьбой отправить вагоны в Донецк или Харьков.

Завершающим звеном цепочки являлся начальник железной дороги, который подписывал переадресовку, но не ставил в известность российские налоговые органы. За эту маленькую снисходительность начальник получал большие деньги. В отличие от других налоговых кунштюков, используемых АМК, лжеэкспорт был чистой воды уголовщина и прямое налоговое воровство.

Такова была одна сторона медали.

Другая сторона медали заключалась в том, что две высокие договаривающиеся стороны, сиречь правительства Украины и России, все никак не могли договориться с собой о порядке взимания НДС.  В результате Россия заявила, что она будет взимать НДС со своих производителей, которые поставляют товар на Украину, и не будет взимать его с украинских производителей, которые продают его в России. А Украина заявила, что она поступит наоборот, и не будет взимать НДС со своих экспортеров и будет взимать его с российских импортеров.

В связи с чем украинские товары, продававшиеся в России, не облагались НДС вообще, а российские товары, ввезенные в Украину, облагались 44% налога (20% российского НДС плюс на них же начисленные 20% украинского НДС). При таких ножницах в цене любой российский товар вылетал с украинского рынка со скоростью, близкой ко второй космической. Россия была обречена на то, чтобы уступить огромный украинский рынок машиностроительных и трубопрокатных заводов французским, немецким, австралийским конкурентам.

Извольский этот рынок терять не собирался и с полным основаниям полагал, что его действия приносят выгоду не только комбинату, но и России. А если для соблюдения стратегических интересов России требовалось нарушать уголовный кодекс, - то на то и существует замдиректора по безопасности. Зря, что ли, Извольский взял на эту должность не битюга из “Альфы”, не армейского полковника, а человека из генеральной прокуратуры,  вхожего в правильные кабинеты?

Ведь что ни говори, а главная опасность заводу угрожает не со стороны отморозков, которые сдуру забивают свои идиотские стрелки,  а  со стороны какого-нибудь немецкого Круппа, который тоже облизывается на украинский рынок. Крупп вполне может заинтересоваться, из какой такой прорехи какой-нибудь украинский “Южмаш” берет дешевую русскую сталь, - и заинтересовать этим странным обстоятельством местную прокуратуру. И все. И плакал украинский рынок. Крупп - на Украине, ты - в полном неглиже, а что законы - идиотские и кто-то из российских политиков при сочинении этих законов тоже огреб взятку от Круппа, только несравненно большую, чем украинский прокурор, - кто это докажет?

- Так это ваша подпись? - настойчиво повторил украинец.

- Я.. э.. - мне трудно ответить. Ведь это копия. Если бы вы показали мне оригинал...

- Но вы подписывали такую бумагу?

- Слушайте, Валентин Михайлович...

- Михаил Валентинович, - поправил опер.

- Послушайте, Михаил Валентинович, я подписываю по сорок бумаг в день. Неужели я могу вспомнить, что я подписывал, а что нет?

В голосе гендиректора “АМК-инвеста” звучали плаксивые нотки примадонны, обнаружившей в своей уборной труп. 

Черяга шагнул вперед.

- Михаил Валентинович, - ласково сказал он, - сейчас конец рабочего дня, Дима уже переутомился, если бы вы пришли пораньше...

- Я пришел три часа назад, - не без злорадства сообщил опер, - у господина Неклясова не было времени меня принять.

Черяга выругался про себя. Офонареть! Кто знает, зачем приехал этот урод? Пятьдесят на пятьдесят, что он заявился доложить о кознях своего начальства и прощупать почву: сколько АМК отвалит за прекращение дела? И вместо это Неклясов маринует его в предбаннике. 

- Дима был очень занят, - виновато сказал Черяга.

- Конечно. Он не меньше получаса диктовал своей секретарше, наедине, после чего она вышла, поправляя юбку...

В голосе оперативника слышалась плохо скрываемая злость. Честное слово, кто-нибудь когда-нибудь закажет Неклясова, киллер явится в предбанник полюбопытствовать, не перекупит ли жертва заказ, - но Дима наверняка не удосужится его принять.

Теперь было важно увести оперативника от Неклясова. Тот все равно уже вызывал неадекватные реакции у человека, наверняка явившегося прямо с поезда и просидевшего три часа в приемной без жратвы и чая...

- Пойдемте, - сказал Денис, нежно увлекая за собой украинского защитника закона,  - я думаю, я все сумею объяснить. В конце концов, я зам директора...

- А вы зам по каким вопросам? - уточнил оперативник.

- По безопасности.

Оперативник задумался, а потом шагнул в предбанник вслед за Черягой. Это был хороший знак.

- Собственно,  - озабоченно взглянул Черяга на часы, - уже действительно поздно. Вы ужинали?

Хохол покачал головой.

- Нет.

- Ну вот те раз! 

Черяга решительно сбежал вниз по лестнице, увлекая за собой опера, и через минуту они уже стояли на широком бетонном крыльце.

- Куда бы вам поехать...  - задумался вслух Черяга, - вы в какой гостинице остановились?

- Я не успел, - буркнул хохол.  И тут же чистосердечно пожаловался:

- У вас в Москве все так дорого! Номер триста рублей! Нам столько не оплатят. У нас есть ведомственная гостиница, в Строгино,  так я туда поехал, а там мест не было. Вещи отдал, они мне сказали, если к вечеру мест не будет, где-нибудь в холле можно будет переночевать...

Черяга искренне всплеснул руками.

- В Строгино! - сказал он. - Да ведь это от нас на другом конце города! 

Черяга вытащил мобильный телефон, набрал номер, потолковал.

- Вот, - сказал он, - у нас ведь тоже есть несколько представительских квартир, одна как раз пуста, здесь недалеко, на Юго-Западе... Собственно, это не квартира - гостиница за городом... 

Глаза оперативника зашныряли по сторонам, как две крысы в пустом подвале.

- А это дорого? - уточнил хохол.

- Да вы не беспокойтесь! Нам это все равно. Есть гость, нет гостя - дом-то стоит! Место отличное, Рублевское шоссе, рядом ресторан “Царская охота”, - вы никогда в “Царской охоте” не были?

В “Царской охоте” украинец, натурально, никогда не был. Но даже в своем Харькове он слышал, что есть-де на Рублевке ресторан “Царская охота”, и знаменит он тем, что кормили в нем президента Клинтона, и не отдельно, а вместе с обычных посетителями, как-то: ворами в законе, вице-премьерами и банкирами...

Украинец напряженно думал. С одной стороны, было ясно, что, дав согласие поселиться за счет подозреваемого комбината в “представительских апартаментах”, он вывешивает себе на шею табличку “сдается в наем”. А с другой стороны - когда еще нищему хохлу доведется поесть как президент Клинтон?

В эту минуту к Черяге с оперативником мягко подкатился черный “БМВ”, из него выскочил водитель в кожанке. С крыльца сбежал Юра Брелер.

- Сережа! - сказал Черяга водителю раньше, чем украинец выбрал между достатком и честью, - отвезешь человека к нам в гостиницу. У человека вещи в Строгино, пока они ужинают, ты туда заедь и вещи забери. А ты, Юра, проследи, чтобы его в гостинице устроили как полагается, да заедьте поужинайте - вон, покажи человеку “Царскую охоту”.

- И вообще - обернулся Черяга к украинцу, - пока вы в Москве, Сергей - ваш водитель. Куда надо, отвезет и подождет. В машине телефон, если что надо, в любой момент можете со мной связаться. Хорошо?

Оперативник колебался. Видно было, что его голодное и озябшее воображение уже рисует ему тарелку дымящегося экзотического супа на белейшей скатерти, и огонь, потрескивающий в мраморном камине “представительских апартаментов”, и черное округлое тельце мобильника на “торпеде” стремительного и мягкого “БМВ”... И вместо всего этого - вонь, грязь, ночевка в холле в грязном Строгино, склизкие пельмени в дешевой забегаловке и давка в метро?

- Как-то... э-э... - начал оперативник.

- Это не налагает на вас никаких обязательств! - вскричал Черяга. - Я десять лет работал в органах, я сам знаю, что такое командировки! Пусть у вас будет время сосредоточиться на своей работе!

Юра ненавязчиво подталкивал оперативника к раскрытой дверце машины. Черяга нес что-то учтиво-восторженное. Полированный бок “БМВ” блестел в гроздьях мощных фонарей, окружавших подъезд.

Украинский оперативник сам не заметил, как очутился в машине. Брелер немедленно вскочил на заднее сиденье, охранник поднял шлагбаум, “БМВ” плавно выскользнул наружу, и через минуту его габариты растаяли в лавине красных огней, плывущих по вечерней московской улице.

“Дешевка ты, братец”, - осклабился Черяга.

Впрочем, результат был совершенно предсказуем. Не то чтобы честных оперов и следаков не было вообще. Они были, и Черяга знал это лучше кого-либо другого. Были честные менты, которые расследовали убийства, грабежи, изнасилования. Были даже честные менты, которые охотились за бандитами и ворами в законе. И гнили, конечно, там хватало, но самой отвратной гнили было ровно поровну с самым поразительным идеализмом.

Но вот те, кто расследовал коррупцию и экономические преступления - у тех ничего, кроме гнили, не было. Эти всегда либо выполняли заказ, либо сами охотились. Объектами самостоятельной охоты  становились, как правило, мелкое и среднее зверье, а уже если у какой фирмочки не было крыши... Какой дурак сказал, что если у фирмы нету крыши, на нее непременно наедут “пробитые”? Отморозки как раз не всегда наедут, промахнутся, а вот налоговая полиция навестит совершенно точно. Раздербанит кабанчика, распродаст оборудование по дешевке собственным карманным фирмешкам и, что характерно - ни одна из этих фирмешек, как правило, даже тех жалких копеек, за которые ей все продали, в бюджет не перечислит. А значит - долг раздербаненной фирмы государству не уменьшится.

Поэтому если бы к Черяге пришел мент, и, козынув, спросил: “А скажите, это не машина гендиректора Извольского третьего дня сбила старушку?”, то Черяга вполне мог бы допустить, что мент горит желанием защищать старушек от “новых русских”, тем более что ездил Извольский  с несказанным хамством и только бог его до сих пор берег от задавленных старушек. Но что обэповец действовал не от себя - этот факт обсуждению не подлежал, как не подлежал обсуждению тот факт, что солнце восходит на востоке, а баиньки уходит на западе. Очевидно было также, что в силу величины АМК не может быть объектом самостоятельной охоты, но только заказа.

Охота же могла идти: на начальника железной дороги. На постоянных украинских партнеров АМК, - ведь не на базаре же продавали стальной лист. И, наконец, на сам комбинат. В первом случае речь шла о местных украинских разборках, и оперативник приехал срубить капусты на стороне и прицениться: сколько денег отвалит АМК за то, чтобы его имя не впутывалось  в чужой бракоразводный процесс.

Во втором случае на сибирского изюбря, скорее всего, охотились иностранные конкуренты, горящие желанием заполучить место АМК на рынке. Более экзотические версии (вроде банка “Ивеко”, желающего отомстить за летний срам, или областной администрации, намеренной таким путем нажать на комбинат) не то чтобы не следовало принимать во внимание, но думать о них надо было в последнюю очередь, руководствуясь принципом Оккама и не умножая сущностей сверх необходимости.

Во втором случае цена откупа многократно возрастала, и Черяга был намерен ее капитально снизить. Проживание украинского оперативника в представительских апартаментах на Рублевке было первой стадией снижения цены.

Еще полгода назад человек, намеревавшийся сделать с оперативником то, что намеревался сделать Черяга, вызвал бы у него живейшее омерзение. “Наверное, деньги все-таки портят человека, - философски отметил Черяга. - Наверное, не только нищий оперативник ведет себя при виде “БМВ” как кобель при виде суки.”

Потом он докурил сигарету, решительно растоптал ногой окурок и поднялся на второй этаж - оставить инструкции относительно хохла.

*       *       *

Было уже семь часов вечера, когда новоиспеченный бригадир по кличке Витя Камаз вошел в роскошный номер гостиницы “Лада”, облюбованной его шефом Ковалем в качестве штабного пункта.

Коваль - невысокий жилистый мужик лет пятидесяти - с любопытством наблюдал явление Вити в двери, ибо облик Вити Камаза излучал растерянность и смятение. А растерянный Витя Камаз был такая же несообразность, как растерянный шкаф. Если бы у Вити Камаза был хвост, то он держал бы хвост между ног.

- Ну, как успехи? - спросил, саркастически улыбаясь, Коваль.

- Там вертушка была, - сообщил Камаз.

- Какая вертушка?

- Вертолет! Боевой! - истерически выкрикнул бригадир, - Новый! Развернулся,  пушки - 30 миллиметров. Подвесные блоки с ракетами! Он спрашивает “ Есть вопросы?”.

- Так, - усмехнулся Коваль, - вертолет, значит? Испугался? В штаны наложил? 

Голос Коваля был страшен.

- Ты! Щенок! Тебя человеком поставили! Тебе что сказали? Тебе сказали - на стрелку приедет Черяга! Со стрелки Черяга не уедет! А ты - вертушка... Пушка в шесть стволов! А маслины к этой пушке есть? Или она пустая? А?

- Ракеты были точно настоящие, - угрюмо  сказал Камаз, - летчик - ас! Машину по струночке вел...

Пожилой человек в кресле не двигался, рассматривая качка внимательными каменноугольными глазами, и под взглядом человека, которого он мог бы разорвать напополам голыми руками, Витя Камаз как-то стушевался и опустил глаза.

- Ты, парень, - раздумчиво произнес Коваль, - серьезный косяк упорол.  Тебя на стрелку с фраерами послали, а тебя лохи, можно сказать, уделали... Зам директора.... Вертушка, говоришь? Миль или Камов?

- Ми. Только не двадцать восьмой, а какой-то новый. У  “Милей” два винта, хвостовой сидит сбоку, а у этого хвостовой фронтально по направлению полета, как у американского “Апача”. И крылышки у “Ми” под углом к земле идут, а у этого почти горизонтально и этакие кургузые, да и морда поуже будет...

Коваль задумался. Интересный расклад. Откуда за пять часов этот Черяга мог спроворить новую вертушку с полным боезапасом? Из вертолетного полка? Вряд ли - у них, болезных, небось третий год нет новых машин. Значит, на заводе? Ну конечно, Конгарский вертолетный..

- Иди прочь, - сказал Коваль.

- А Черяга?

- Иди прочь... Утро вечера мудренее.

*       *       *

Витя Камаз вышел от шефа донельзя расстроенный. Ему хотелось что-нибудь выпить, но в баре “Лады” в этот ранний час сидели одни братки - облагороженные,  в пиджачках и костюмчиках, но все равно - братки. Языки у них были как у деревенских баб в очереди за хлебом, всех тонкостей произошедшего они не знали, а знали только, что новоиспеченный бригадир форменным образом офоршмачился, от большого ума забив стрелку фирмочке, которой ставил крышу какой-то промышленный гигант. И точно - из-за погруженного в полутьму столика лениво встала какая-то фигура, пьяно поинтересовалась:

- Эй, Камаз! Правда, что тебе радиатор из авиационной пушки расквасили?

Послышался гаденький смех.

Витя Камаз развернулся к обидчику, и смех мгновенно умолк. Внешний облик Вити даже у пьяного отморозка напрочь отбивал охоту смеяться бригадиру в лицо.

Камаз постоял-постоял, повернулся и пошел к выходу, прихватив в баре бутылку зелья. Его старый сосед по двору, а ныне - член бригады по кличке Черт, дожидался его на улице в скромной “девятке”. Во взгляде его читался невысказанный вопрос: ну как, турнули из бригадиров или нет?

Камаз забрался на заднее сиденье, до отказа заполонив машину.

- Может, Вить, девочек снимем? - спросил Черт.

- Давай.

Черт завел мотор, машина скользнула от тротуара.

Камаз, на заднем сиденье, сосредоточенно думал.

Внешность у Вити Камаза была чрезвычайно обманчивой. Более всего анфас долголаптевский бригадир напоминал тяжелый сервант, - да и профиль у него был сооветственный. Короткий, мощный торс венчала непропорционально маленькая голова с короткой стрижкой. Ворот рубашки был всегда раскрыт, так, что случайный собеседник видел шрам на волосатой груди и толстую золотую цепь. Нос у Вити Камаза был перебит в спортзале, в щербатом рту вечно перекатывалась жвачка.  “Дебил” - думал каждый, кто бросал взляд на Витю, - и фундаментально ошибался.

Витя Камаз был очень умный парень. Он даже умудрился отучиться на трех курсах механико-математического факультета МГУ. Как это ни парадоксально, Витя Камаз был отличником, а отчислен был по весьма уважительной причине: он попался на грабеже богатой квартиры действительного члена Академии Наук, каковую квартиру неоднократно навещал в качестве любимого ученика. Грабители указали на Витю как на наводчика, но потом взяли свои показания обратно, Витя просидел шесть месяцев в СИЗО и вышел чистым. Однако за это время буйная половина Витиной натуры окончательно взяла верх над математической и созерцательной составляющей, и уже через три дня после освобождения Витя залетел по хулиганке на пятнадцать суток.

Общаясь со своими новыми знакомыми, Витя очень быстро сообразил, что споры о теореме Геделя никакой, даже самый авторитетный “хозяйский” поддерживать не в состоянии. Более того - оказалось, что дебильная внешность Вити дает ему колоссальное преимущество, если, конечно, не стараться разубедить собеседника. Чтобы выглядеть дураком в глазах вышестоящих и при том поступать умно, Витя Камаз придумал очень мудрое правило: он всегда спрашивал совета у старших. Если же совет давался старшим не к вящей выгоде Вити Камаза, а к вящей выгоде старшего, или, того хуже, имел целью Витю подставить, то обычно как-то так выходило, что Витя, вследствие неодолимых обстоятельств или собственной глупости, совета не выполнял. И старшему только оставалось пожать плечами и процедить сквозь зубы: “Ну что с него возьмешь? Бычара безмозглый”.

Поэтому даже Коваль, который, казалось бы, знал Витю неплохо и, конечно, понимал, что парень вовсе не такой безмозглый качок, как кажется, не подозревал все же, насколько опасен новый бригадир.

И сейчас Витя Камаз мучительно думал над вечерним происшествием, и чем дальше, тем меньше оно ему нравилось. Дело было, как ни странно, вовсе не в вертушке. С вертушкой, так поразвишей воображение Витиных подельников, было как раз все более или менее ясно. Вертушка новая - значит, не армейская. Не армейская - значит, с завода или даже из КБ. С завода - значит, с такого, на который Ахтарский металлургический комбинат поставляет броневую сталь. Или еще какая-нибудь похожая завязка.

Дело было в другом.

Витя Камаз, будучи человеком неглупым, прекрасно представлял себе, что такое Ахтарский металлургический комбинат. В здравом уме и твердой памяти он никогда бы не наехал на его московский филиал. Но в тот день, когда его назначили бригадиром, Коваль поманил Витю пальцем и сказал, старчески покашливая:

- Да, кстати, эти, которые рядом с “Океаном” - пробей их.

Витя Камаз ожидал, что его выкинут из особнячка жопой кверху. Вместо этого ему с ледяной вежливостью забили стрелку.

Верный своим привычкам Витя зашел к шефу посоветоваться, и получил неожиданный приказ:

- Туда приедет Черяга. Зам ихний. Придерешься к чему-нибудь и завалишь.

- Черягу? - уточнил ошеломленный Камаз.

Камаз вышел от босса в некотором смятении, видя в происходящем два логических непорядка. Непорядок первый заключался в том, что он, Камаз, забивал стрелку не Черяге, а московскому Брелеру. И если Коваль знал, что на стрелку пожалует именно Черяга - значит, кто-то следил за Черягой и знал, что тот в Москве (что, прибыв в Москву, зам по безопасности отправится на стрелку сам, а не пошлет заместителя - это было естественно).

Непорядок второй был куда крупнее. Было совершенно ясно, что забивать стрелку АМК - это все равно что забивать стрелку ЛУКойлу. Или “Газпрому”. Не в том, конечно, смысле, что этим структурам не прищемить хвост - а в том, что не сопливому бригадиру за это браться. Это - другой уровень...

То есть это, конечно, не означало, что стрелку забить нельзя. Любой уличный отморозок, с прямой кишкой вместо головного мозга, вообразивший себя крутее папы римского, мог бы это сделать, - и, посмотрев на себя в зеркало, Витя Камаз мог убедиться, что он выглядит точь-в-точь как искомый отморозок. 

Отсюда вытекало несколько неприятных истин. Во-первых, бригадиром его назначили по внешним данным, чтобы у АМК не возникло вопросов, по чьей инициативе на них наехали. Во-вторых, уж очень все красиво залегендировано. Нужно убрать одного из верных людей Извольского, - у группировки, держащей район московского офиса, погибает бригадир, вместо бригадира назначают пробитого качка, пробитый качок на стрелке гасит Черягу...  Черт возьми, уж очень кстати вылетел в кювет Джек-потрошитель! Может - ему тоже помогли?

Возникает вопрос - зачем мочить человека на стрелке, если можно просто нанять киллера? Ответ: убийство Черяги киллером поставит АМК на уши. Оно докажет, что у комбината есть могущественный противник. Это же касается и любого “несчастного случая” с Черягою. Другое дело - стрелка. Виновник налицо, мотив ясен - безмозглый качок не сообразил, на что хвост пружит...

А из этого вытекала третья неприятность. А именно - что для завершения операции безмозглого качка тоже надо зачистить. Иначе  гендиректор по кличке Сляб за своего зама будет землю рыть, пол-группировки пересажает... Другое дело, - если Коваль Витю пристрелит, перевяжет розовой ленточкой и труп выдаст Извольскому: вот он, урод ваш, а мы тут ни с коего бока непричастные.

Вите Камазу совершенно не хотелось играть роль переводного векселя, с помощью которого разные неродные ему люди будут решать всякие не относящиеся к Вите проблемы.

Глава третья.

Игра в чужом казино

Было уже десять часов тридцать минут - два с полтиной по ахтарскому времени, когда Денис, зевая, спустился по ступенькам московского особнячка. Черная “ауди”, тихо журча, ожидала его у самого входа, подобно послушной собаке. 

- В гостиницу? - спросил шофер, когда Черяга, ежась от внезапного порыва ветра, уселся на заднее сиденье. 

Инструкции насчет украинского визитера были отданы,  спать хотелось отчаянно. Однако завтра в Москву приедет Извольский, а приехав, непременно справится о Коле Заславском. 

Человек неопытный попытался бы объяснить шефу, что дела более важные, как-то:  разборка с отмороженным бригадиром и обвинение в лжеэкспорте - отвлекли внимание шефа безопасности комбината от случившейся недостачи в персонале. Но Черяга был человек опытный и знал, что на Извольского такие, с позволения сказать, отговорки не действуют. Ирония судьбы состояла в том,  что за леность в поисках потерявшейся гаечки по имени Заславский  Черяга получил бы не меньший втык, чем за проваленную разборку или взбешенного хохла. Прецеденты уже были: как-то после аврала, вызванного визитом налоговой полиции, Извольский призвал в кабинет главбуха и осведомился, подготовлена ли смета на закупку новогодних игрушек (!) для опекаемого комбинатом детского дома. Главбух попробовала оправдаться и через две минуты вылетела из кабинета директора, сопровождаемая воплем: “Я вам не затем плачу, чтобы вы штаны просиживали!” и тушкой пикирующего телефона. Между прочим, главбух была не в штанах, а в юбке и высоких “шпильках”, одну из которых она с перепугу потеряла в кабинете директора. Утром шпильку подобрала уборщица.

Извольский не столько был деспотом, сколько считал естественным, что подчиненные должны вкалывать никак не меньше босса, а сам Извольский вкалывал как землеройный автомат. Денис был свидетелем тому, как после переговоров, закончившихся в пол-третьего ночи, директор сел в машину и... позвонил журналисту, бравшему у него интервью. “Вот теперь, - радостно объявил Сляб человеку, ворочающемуся спросонья по ту сторону трубки, - будем редактировать текст!”.

Поэтому, если Черяга завтра не хотел уворачиваться от брошенного телефона, ему надлежало проявить несколько больше рвения в деле розыска заблудшего племянника первого зама губернатора, чей портрет чем дальше, тем больше отличался от морального облика праведного строителя капитализма.

- В “Серенаду”, - сказал Черяга, откидываясь и закрывая глаза.

****

Поспать Черяге не удалось: “Серенада” находилась в пяти кварталах от особнячка, на территории, контролируемой, как нетрудно догадаться, все теми же долголаптевцами.

Семиэтажное гранитное здание, стоявшее на изрядном удалении от дороги, было заткано неоновыми огнями, под козырьком ходили внимательные и поджарые швейцары с рациями, рядом тянулся хвост одинаковых такси, бесплатно развозивших по домам упившихся и проигравшихся клиентов. По ту сторону козырька начиналась неожиданно темная и пустая стоянка для автомобилей.

Швейцары окинули человека, вылезшего из черной “ауди”, равнодушным взглядом, и спустя минуту Черяга беспрепятственно миновал металлодетектор, предъявив для инспекции обыкновенный мобильник. Разрешение на ношение оружия у Черяги было, но действовало оно только в городе Ахтарске. А вот у Сляба разрешения не было, что, характерно, не мешало ему держать в верхнем ящике рабочего стола девятимиллиметровую “Беретту-компакт” с магазином на тринадцать патронов.

Игровые столы занимали весь первый этаж здания; вокруг с энтузиазмом тусовался самый разнообразный народ, от дам в изысканных вечерних туалетах, в которых минимальное количество материи стоило максимальное количество денег, до непонятного вида товарищей в потертых джинсах и с усталыми глазами автослесарей.

Широкая мраморная лестница вела на второй этаж, где располагались ресторан и эстрада; по лестнице тек непрерывный поток игроков, как правило, сопровождаемых дамами. Приятные мальчики в безукоризненных пиджаках стояли у стен и следили за порядком. Наверняка у этих мальчиков, если знать, можно достать и таблеточки с серпом и молотом, и его высокоблагородие кокаин. Все можно достать, не считая вульгарной ханки, в этом месте ханки не сыщещь, как в английском клубе не сыщещь махорки... Наверное, Черяге не стоило сюда соваться спустя пять часов после разборки с Камазом, но с другой стороны - не начистят же эти мальчики ему чавку? Такие приличные мальчики....

И в самом деле, Черягу как будто никто не трогал. Он походил между столами, за которыми занимались, с его точки зрения, совершенно бессмысленным процессом потери сотен и тысяч долларов в надежде обмануть его величество случай, спустил какую-то мелочь в рулетку и наконец оказался плечом к плечу с красивой девочкой в коротком красном платье, сидевшем на молодом тельце, как скорлупа на яйце. Девочка невзначай задела его остренькой грудкой, когда перегибалась, чтобы поставить на красное, как-то завязался разговор, они незаметно выбрались из толпы, окружавшей столики, и Денис сказал, что он впервые в этом казино, а рекомендовал ему “Серенаду” его приятель Коля Заславский.

- Вы его, кстати, не видели? 

Девочка наморщила лобик. Она явно была из местных профессионалок, но очень свеженькая, хорошенькая.

- Коля? Это который Томке квартиру снял?

Денис наобум кивнул.

- Какие люди - и без охраны!

Денис обернулся.

За его спиной, улыбаясь холодной улыбкой древней статуи, стоял невысокий худощавый человек лет пятидесяти. У человека были белые, редеющие к макушке волосы и слегка выкаченные глаза. Безукоризненно пошитый костюм и крокодиловые туфли от Джона Лобба не мог скрыть легкой несоразмерности тела: слишком короткие ноги и слишком длинные руки делали обладателя крокодиловых туфель похожим на большую и умную обезьяну. Несмотря на то, что Денис никогда не видел этого человека, он его мгновенно узнал по фотографиям: это был Виктор Ковалев, он же Коваль, он же Витя Арап, - негласный хозяин всех здешних угодий, от улицы Мосфильмовская до Варшавского шоссе, вступивший в права владения полтора года назад по смерти своего двоюродного брата, тоже вора в законе.

Коваль тоже никогда не видел Черягу живьем.

- Рад познакомится, Денис Федорыч, - произнес Коваль. - Каким ветром в наше скромное заведение? 

- Развлекаюсь, Виктор Матвеич, - коротко сказал Черяга.

- Развлекаетесь - это хорошо, - одобрил Коваль, - а то ходят о вас слухи, что работают у вас, как Ленин на известном портрете. Помните - “Встану - Ленин вновь читает, он встает чуть свет”. Надо больше развлекаться. А то совсем засохнете, мы без вас скучать будем...

Коваль засмеялся, обнажая крепкие желтые зубы, и стал еще больше похож на породистую гориллу.

- Ужинали? - спросил Коваль.

Денис отрицательно покачал головой. Коваль как-то по особому качнул рукой, и тут же один из его спутников помчался на кухню распоряжаться.

- Пойдемте, Денис Федорыч, - сказал Коваль.

Они поднялись на второй этаж на директорском лифте, прошли каким-то полуслужебным коридором и оказались в небольшом кабинете. Посереди кабинета стоял стол, накрытый хрусткой свежей скатертью, со стен струился голубоватый галогенный свет, откуда-то издалека доносился шум ресторана.

Неслышно на пуантах влетел халдей, поставил бутылку вина, бокалы, и целое блюдо свежей зелени, из которой аппетитно круглились цельнокроенные половинки красных помидоров, сверкающие капельками влаги на тугой, как грудки девочки, кожуре.

 - Ну, герой! - с легким сарказмом сказал Коваль, усаживаясь  в кресло и рассматривая собеседника живыми черными глазами, - по всей Москве шухер прошел: Черяга на разборки на вертушке летает...

- Стараемся, - скромно сказал Денис.

- А если б Камаз стрелять начал? А? Побили бы твою дорогую технику...

- Почему побили? - пожал плечами Черяга, - вертушка новая, огневая мощь побольше, чем у “Апача”, на турели под фюзеляжем авиапушка  тридцатимиллиметровая, скорость стрельбы 800 выстрелов в минуту, система целеуказания позволяет управлять бортовым и стрелковым вооружением движением головы, впервые, кстати, в России, по бокам тоже все снаряжено.... А из автомата ее не побить. Кабина бронированная, лопасти полностью композитные, сохраняют боеспособность при попадании чего угодно калибром до 15 мм... Мечта, а не машинка.

- Вооруженная, значит, вертушка?

- Значит, да.

Коваль со вздохом покачал головой.

- Проспорил я, значит, - сказал вор, - я с умными людьми об заклад побился. Они говорят, что вертушка с оружием была, а я говорю: “Нет, Черяга умный фраер, не мог он так такой косяк упороть”.

Денис насторожился.

- Ведь так твоя вертушка полетела, в Тушине села, вечером бы в Рязань вернулась или откуда она там снялась.... А если б стрельба была? Да менты бы на уши встали: как так, нафаршировали людей из авиационной пушки! Тут уж неважно, кто, кого - подвел бы ты завод, и конгарцев подвел, у них еще с директора обвинение не сняли, что он вертушки чехам гнал, а тут, пожалуйста - бандитская разборка с заводским изделием...

Денис невольно закусил губу. Вор был прав, а он, Денис, все до конца не продумал. То есть просто страшно представить, что бы с ним сделал Извольский, если бы на пустыре началась стрельба. Извольский его бы лично на кусочки изорвал, ментовке только оставалось бы прийти с совком и метелкой и все, что осталось от Черяги, подгрести... Другое дело, что Денис был уверен - не станет Витя Камаз стрелять по боевому вертолету, будь он хоть четырежды пробитый.

- Камазу, конечно, я по ушам дал, как услышал, - продолжал мерно журчать Коваль, - на кого, говорю, полез? У тебя бригада, а не ансамбль художественной самодеятельности... Из бригадиров я его вышиб, ты уж на дурака зла не держи, отморозки везде попадаются.

- Не держу, - коротко сказал Денис. Знал или не знал Коваль о наезде - сейчас было не время выражать свои сомнения по этому поводу.

- А может, и зря ему по башке дали, - задумчиво сказал Коваль, - на вас ведь многие тянут... Много хороших людей возле вас полегло... Кое-кто за Сашку Негатива готов был пасть порвать... Сходняк собирали, убийц хотели искать... Скажи спасибо - ссучился Негатив в последние годы, депутатом стал, с ментами дружил, в общак платил мало...

Денис сидел, не шевелясь. Стукнула дверь,  неслышный официант скользнул к столу, расставил закуски, сдернул с закрытой мельхиоровой крышкой посудины льняную белую салфетку, и выскользнул тихо, как рыбка гуппи.

- И вот еще какая арифметика скверная: утром Негатива завалили, а вечером тебя замдиректором назначили.

Приказ о назначении Черяги был подписан на следующий день, но в принципе арифметика получалась действительно красноречивая.

Черяга невозмутимо наколол на вилку помидорчик, пододвинул к себе тарелку с горячей закуской - ей оказались крабы, и это неожиданно успокоило Черягу. Крабами Черягу угораздило отравиться месяца два назад, и с тех пор он крабов терпеть не мог. В очень подробном досье эти сведения могли бы содержаться - стало быть, нет у них на него очень подробного досье.

- Ну да ладно, - сказал Коваль, - кто старое помянет, тому глаз вон... Тут вот какая запутка вышла: один наш клиент технику поставлял. Фирме “Сокол”. Город Ахтарск. Не знаешь, что за фирма?

- У нас город большой. Всех не припомнишь, - отозвался Черяга. - Могу узнать.

- Ты узнай, Денис Федорыч. Они через месяц заплатить обещали, уже семь прошло, люди денег ждут, волнуются... Неправильно они себя ведут.

- А как ваша фирма называется?

- “Инвестал-плюс”. У них офис в трех кварталах от вас. Хорошие ребята, молодые,  - а их на поллимона кинули. Если все сам сделаешь, я с них даже лавэ не возьму, грех ребят обижать...

Черяга некоторое время колебался. Потом вытащил из кармашка телефон. Решительно взглянул на часы - в Ахтарске было уже не сегодня, а завтра - плевать.

- Как директора зовут?

- Решетников, а имя не помню. 

Звонок Черяги видимо поднял Володю Калягина, начальника промышленной полиции, с постели.

- Але!

- Это Денис, - сообщил Черяга в трубку. Ты Решетникова такого знаешь, фирма “Сокол”?

- У него много фирм, - отозвался заспанный голос, - сегодня “Сокол”, завтра “Беркут”, послезавтра еще какая-нибудь канарейка...

- Кто ему крышу ставит?

- Менты.

- Номер его дай.

Трубка сипела и крякала, пока заспанный Калягин тыкался в поисках базы данных. До Черяги донесся сдавленный женский крик, потом тихий шепот, “Иди сюда, милый...”

- Направь к его дому патрульную машину, - сказал Черяга, когда Калягин продиктовал номер.

- И что?

- А ничего. Пусть стоят и ждут. А он пусть на них в окошко посмотрит. Скоро доедут?

В трубке произошла какая-то заминка, прерываемая шорохом электрических разрядов и хрипом служебной рации - Калягин общался с патрулями по подручному средству связи. Потом трубку взяли опять:

- Считай, ребята уже на месте. Там экипаж по соседству крутился.

Решетников отозвался по домашнему телефону, что было самым оптимальным вариантом.

- Это Решетников? - спросил Черяга. 

- Ты который час знаешь? Третий час, урод, ты кто такой?

- Я Черяга, - сказал Денис в трубку, - ты у фирмы “Инвестал” технику брал?

В трубке на глазах просыпались.

- Брал, - сказал Решетников.

- Деньги через месяц обещал перевести?

- Да понимаете, Денис Федорыч, - сказал Решетеников, - кризис, ничего не раскупили...

- Ты за сколько месяцев до кризиса контракт заключал? За три?

- Да...

- Ты им завтра деньги переведешь, понятно? - сказал Черяга, - или с тобой не я буду разговаривать. 

Трубка что-то заблеяла, но Черяга уже захлопнул телефон.

- А патруль зачем высылал? - полюбопытствовал Коваль.

- А для впечатления. И чтоб не удрал с перепугу.

- Предусмотрительный... а если он ничего не переведет? - спросил Коваль.

- Делай с ним что хочешь. Комбинат вмешиваться не станет. Только учти - у нас город сучий, и крыша у “Сокола” ментовская...

- А патруль чей? - удивился Коваль.

- Промполиции.

Неслышный официант принес еду – какие-то морские гады на гриле, горшочки с куропатками,  и огромное фарфоровое блюдо со свининой и бараниной, плававшей в терпком ароматном соусе.

Черяга рассеянно принялся за куропатку, разговор между собеседниками ненадолго умолк.

- Ты хорошим людям помог, - сказал Коваль, - правда. Если у вас какой сканер испортится, ты им звони, они тут же бесплатно поставят... Должники твои... Кстати, ты зачем в казино пришел? Какого-то Заславского спрашивал?

Черяга подумал.

- Парень у нас один куда-то пропал, - ответил Черяга, - директор фирмочки. Говорят, он у вас часто играл. Может, проигрался?

- Фото есть?

Черяга вынул из-за пазухи снимок.

Коваль позвонил по внутреннему телефону, белевшему на особой стоечке, и через полминуты в дверь кабинета вошла красивая девица в короткой красной юбке - крупье в казино.

- Этот лох часто играет? - спросил Коваль, протягивая девице фото.

Глаза девицы были красивые, с паволокой и длинными ресницами. Такие длинные ресницы наверное, стоят по доллару волосок... Ресницы обольстительно моргнули, девица посмотрела на снимок и обратила бездонный взор на Черягу.

- Часто, - сказала она, - бывает, каждый день приходит. Его Коля зовут. Он в банке “Металлург” работает. Тут рядом.

- Много играет? - это уже спрашивал Черяга.

- Много, - сказала девица.

Задумалась и прибавила:

- Он еще в прошлом году появился, у Клары в блэк-джек играл.Сначала помалу играл, двести-триста долларов с собой приносил. А потом втянулся. По две штуки обычно менял. Однажды двадцать тысяч за вечер спустил, у него все с собой было. Другой раз пятнашку  проиграл, тоже наличными заплатил.

Черяга невозмутимо пережевывал осетрину. Если Заславский менял в казино по две тысячи долларов и при этом строил дачу и ремонтировал квартиру, да еще и травил себя за немалые деньги,  - значит, у него было куда больше денег, чем он мог получать в “Ахтарск-контракте”.

- И много он вам проиграл? - полюбопытстовал Черяга.

- Он не только проигрывал. Он выиграл. Позавчера. Пятьдесят тысяч.

- Позавчера? - вскинулся Черяга.

Девица наморщила лобик.

- Нет, - сказала она, - в среду. Позапозавчера.

Черяга поднял брови. Пятьдесят тысяч долларов – не бог весть что для заядлого игрока, но достаточная сумма, чтобы убить из-за нее человека. Если  Заславский в ночь своего исчезновения умудрился крупно выиграть, это совершенно меняет дело...

- Возле него кто-нибудь крутился? - спросил Черяга.

- Да нет...

- Вы не заметили, на чем он уехал?

- Это совершенно исключено, - подал голос Коваль, - наши гости в полной безопасности. Если кто-то хоть пальцем гостя тронет...

- Но человек исчез и с тех пор его не видели, - возразил Черяга, - и выясняется, что он выиграл полтинник. Что прикажете думать?

- Всех перетрясу, - коротко сказал Коваль. - Если кто насрал там, где кормится - на куски порежу.

Он впервые бросил улыбаться, и верхняя губа его вздернулась вверх, обнажая желтые звериные зубы. Если пойдет слух, что охрана казина распотрошила удачливого гостя - да кто на хрен в такое казино пойдет?

- Он один ушел? - спросил Черяга.

- Да. Я заметила - вы понимаете,  это для него крупная сумма. Он еще сначала штук пять засадил, Лось ему говорит, брось играть, а этот: “погоди! погоди”.

- Какой Лось? - быстро спросил Черяга.

Коваль нахмурился. Девица видимо сообразила, что сказала лишнее.

- Парень наш, - ответила она, - Коля вроде с ним приехал.

Твою мать! Сотрудник московского офиса - мало того, что швыряется бабками в бандитском казино, так еще дружит с его “крышей!”

- А где Лось? - спросил Черяга.

Коваль снова взял внутренний телефон и что-то пролаял. Через минуту он положил трубку.

- Нету Лося, - сообщил вор, - третий день где-то гуляет. 

Черяге отчаянно не нравилось то, что происходит. Даже если Коваль никоим боком не замешан в происшествии с Заславским, даже если он ни сном ни духом не ведал об инициативе Вити Камаза, - это было в корне неправильно. Нельзя разыскивать пропавшего директора “Ахтарск-контракта”  в компании вора в законе, который не является крышей “Ахтарск-контракта”, проживающего на его территории, который искренне опечален этим событием и бригадир которого вдобавок только что поимел от тебя фигу с диаметром лопастей семнадцать метров...

Но никаких вариантов не было. Если бы Черяга ушел, Коваль тут же бы принялся разыскивать: что - Заславский? куда- Заславский? И через час Коваль бы знал о Заславском все, а Черяга - ничего, а так хоть шанс, что растерянная девица скажет в присутствии своего босса все, что знает...

- Говорят, - спросил Черяга, - он в казино любовницу подцепил?

- Томку, - без колебаний сказала девица, - она центровая была, а потом видит, мэн щедрый, он ей хату снял...

- Адрес?

Девица пожала плечами. 

- Где-то в центре, - сказала она.

Коваль снова припал к телефону, и на этот раз в кабинете почти немедленно объявилось двое близнецов: дорогие туфли, брюки-слаксы под модельными пиджаками и улыбка бультерьера на тщательно выбритом лице с короткой стрижкой.

- Возьмете тачку, - сказал Коваль, показывая Денису на того бультерьера, что справа, - поедете к Томке. Он знает адрес.

- Я и сам могу съездить, - возразил Денис.

Коваль усмехнулся.

- Если гость пропал с выигрышем, это и наше дело, - сказал он.

*     *     *

Прошло две минуты, такси, увенчанное гребешком с названием казино, уже отвалило от бетонного козырька, а Коваль все так же сидел в кресле,  полуприкрыв глаза и о чем-то размышляя. Второй бультерьер почтительно стоял рядом.

- А крабы-то - съел, - вдруг промолвил Коваль.

- А что?

- Он их не любит, - проговорил Коваль. - Отравился в каком-то кабаке...

*       *      *

- Приехали!

Денис открыл глаза. «БМВ» из казино стояла посреди типичного московского дворика. На панели светились зеленые огоньки приборов, позади горели раскосые, как глаза китайца, фары черягинской “ауди”. Денис поднес к глазам часы - стрелки показывали полвторого. Полшестого по биологическому времени Черяги. Он был на ногах уже двадцать четыре часа. Машина домчалась от Профсоюзной за пятнадцать минут, и Денис заснул мгновенно, как только затылок его коснулся подголовника.

Стриженый бультерьер вылез с переднего сиденья, предупредительно распахнул перед сонным Черягой дверцу. Они вместе поднялись на третий этаж, и бультерьер заколотил во внушительную сейфовую дверь, разительно отличную по экстерьеру от облезших врат соседних коммуналок. Черяга прислонился к сетке лифта и закрыл глаза. Ему так хотелось спать, что он готов был свернуться в клубок прямо на лестничной клетке.

- Кто там? - раздался ленивый женский голос.

- Открывай, Томка! К тебе гости!

Дверь распахнулась, на пороге появилась тоненькая женская фигурка в белых шортах и серебристой маечке - судя по всему, Тамара Векшина не ложилась так рано спать.

- Ой, Ленчик! - сказала Тамара. - А это кто?

Черяга вошел в квартиру. Квартира была двухкомнатная, но довольно большая, - огромная гостиная была объединена с прихожей и кухней, справа виднелась дверь спальни, наверняка уютной и романтичной, с пышным балдахином над кроватью размером с футбольное поле.

Все тридцать квадратных метров гостиной были забраны серым ковролином, в углу с пола орал большой плоскоэкранный “панасоник”, на белоснежной плите в джезве варился кофе. На крючке в прихожей висели модный мужской плащ и кожаная куртка.

- Меня зовут Денис, - сказал Черяга, скидывая плащ, - я с Ахтарского металлургического комбината. Коля не у вас?

- Нет, - сказала Тома, - его третий день не было.

- А плащ его?

- Плащ его и куртка его.

Ленчик прошел до спальни, не раздеваясь и оставляя грязные следы на ковролине, добросовестно заглянул в ванную.

- Нет его, - сказал бультерьер.

- Спасибо, что довезли, - сказал Черяга, милостиво кивая бандиту, - мы с Тамарой немножко поболтаем и я поеду. А ты свободен. Скажи моему водителю, чтоб не уезжал.

Бультерьер озадачился. На лице его некоторое время отражалась сложная внутренняя борьба: ему, очевидно, приказали не отпускать Черягу и не перечить ему, и теперь Ленчик не знал, какой директиве следовать. Наконец он сообразил, что завтра сможет расспросить Томку обо всем ее разговоре с Черягой, буркнул что-то прощальное, и затопал вниз по лестнице.

- Вы из службы безопасности? - спросила Тома.

- Вроде того. А что, заметно?

- Ага, - кивнула Тома, - вы все одинаковые. Овчарки.

- А Коля, как - тоже овчарка?

- А Коля - пудель, - засмеялась Тома, - кофе хотите?

- Хочу, - сказал Денис.

Девочка ему определенно нравилась. Тоненькая, не наглая, в меру понятливая. И притом, заметьте - при отсутствующем сожителе могла бы снять мужика и подработать немного, а она сидит, пьет кофе и смотрит видео. Правда, какое-то полупорнушечное видео, но опять же, по нынешней легкости нравов могла бы отвлечься и другим способом.

Тома оглянулась, прослеживая за взглядом Дениса, покраснела и выключила телевизор, по которому как раз шла какая-то совсем уже скабрезная сцена. Вскоре на столе перед Денисом дымился ароматный кофе в белоснежной фарфоровой чашке, а Тома сидела напротив, подперев голову тонкой ручкой, и уставясь на позднего гостя внимательными синими глазами.

- Когда вы последний раз его видели? - спросил Черяга.

- Во вторник.

- А в среду он не приходил?

- Нет.

- Он в среду полтинник выиграл, знаете?

- Знаю. Девчонки рассказывали.

Тома, не спрашиваясь, протянула тонкую, перечеркнутую пластмассовым браслетом руку к пачке длинных дамских сигарет, чиркнула зажигалкой, затянулась.

- А он натворил что-то, да?

- Почему ты думаешь, что Коля что-то натворил?

- У него денег было больше, чем надо.

- Он - директор фирмы. У нас хорошо зарабатывают.

- Я знаю, когда зарабатывают, а когда воруют, - покачала головой Тома, - которые зарабатывают, те так не играют.

- И почему ты мне это говоришь?

- А ты все равно это знаешь. 

Тома помолчала и добавила:

 - Он хороший человек, Коля. Жена у него стерва. Если его кто-то во что-то втянул, - так не сам.

Тома неожиданно засмеялась, показывая белые острые зубки.

- Пудель, - сказала она.

- А как ты с ним познакомилась?

- А что, у тебя в Ахтарске своего казино нет?

Черяга покачал головой.

- Не сподобился.

Казино было у Володи Калягина, начальника промышленной полиции города Ахтарска. Отношения между Калягиным и Черягой были в точности такие, как планировал Извольский - постоянное соперничество при формальной ледяной вежливости. 

- В казино всегда есть девушки, - объяснила Тома, - чем больше красивых девушек, тем больше ставки. Если лох один, он проиграет сто баксов и уйдет, и будет считать, что его накололи. А если рядом красивая соска, он спустит тысячу и еще доволен будет: вон, мол, я какой крутой!

- И знакомятся часто?

- Знакомятся всегда, - гордо сказала Томка, - даже если он не за этим приехал. Если человек проиграл, он садится за столик и хочет поесть. И тут ты должна подсесть к нему и утешить. Если он за столиком, значит, он не все спустил, а если он не все спустил, то деньги на тебя у него найдутся. А если он выиграл, то ты тоже должна сесть за столик.

- И убедить его играть, пока он не проиграется?

Тома засмеялась.

- Не обязательно. Но надо сделать так, чтобы ему было приятно вспоминать об этой ночи. И чтобы он пришел в казино опять.

Черяга допил кофе, и в голове появилось обманчивое ощущение легкости.

- Ты колешься? - спросил Черяга прямо.

В глазах девушки мелькнул быстрый испуг.

- Нет.

- А Коля?

- Тоже нет.

- Вранье.

- Он правда не колется! Если совсем чего немного...

- У него колеса даже в кабинете на работе валяются.

Томка задумалась.

- Это, наверное, “экстази”, - неуверенно предположила она. - Он иногда ел, чтобы подольше за столом просидеть. И потом от нее в постели классно. Я вам честно говорю, Коля не торчок...

- А откуда колеса? В казино брал?

Тома подумала, потом кивнула.

- А кто такой Лось? - спросил Черяга.

- Это ты у Ленчика спроси, - с явной неприязнью ответила Тома. - Ленчик у Лося в шестерках.

- Как Лося зовут? Шура?

Томка подумала:

- Шура. А фамилия... у него вроде погоняло по фамилии. Лосев, что ли.

- И что же он с Заславским подружился?

Тома пожала плечами.

- Отчего люди дружатся?

- От общих интересов. Какие у них были общие интересы?

Тома покачала головой:

- Да нет, он крутой, Лось, Коле такие нравились. Коля сам плюшевый...

- А замуж ты за него бы пошла?

- А он меня замуж возьмет, - сказала Тома, - если не посадят.

- А если посадят?

- А если посадят - передачи ему буду носить. А жена не будет. Он от жены-то хоть в тюрьму сбежит... Коля мне на день рожденья одну штуку подарил... показать?

Черяга кивнул.

Тома вернулась из спальни с огромным плюшевым мишкой, хотела что-то сказать и замерла в изумлении: Черяга сидел на диване, закинув голову, и глаза его были закрыты. Начальник службы безопасности Ахтарского меткомбината спал мертвым сном, как тритон зимой.

Глава четвертая

О польза автомобильных аварий

- Да проснись ты! Козел несчастный! Проснись!

Черяга невнятно замычал и открыл глаза. Он сразу не сообразил, где находится: он лежал на каком-то диване, укрытый пледом и с вышитой подушкой под головой. Из-под пледа торчали его собственные ноги в серых носках. В раскрытые окна квартиры плескалось утреннее солнце, а над ним стояла растрепанная девица в халатике и трясла его, как грушу:

- Урод! Вставай!

- Тома, что случилось? - наконец сообразил Черяга, выпрастываясь из-под одеяла.

- Вот! Позвонили! И это принесли!

Тома тыкала ему в руку белый конверт.

- Куда позвонили? - замотал головой полусонный Черяга.

- В дверь! И конверт подсунули!

Черяга раскрыл конверт.

На белом листке бумаги лазерным принтером было отпечатано:

“Если хочешь видеть Кольку живым, принесешь двести штук”.

Подпись и обратный адрес, натурально, отсутствовали. Черяга потряс конверт, и из него выпало еще что-то: грубо отхваченный кусок шелкового галстука.

- Что за галстук? - тупо спросил Денис.

- Это его галстук! Любимый!

Денис понемногу просыпался. Часы показывали восемь утра.

Тома билась в истерике.

- Откуда у меня двести штук? - кричала она.

Черяга встал, сходил в ванную. Когда, помывшись и соскребя щетину бритвой, явно принадлежавшей Заславскому, начальник службы безопасности вышел в гостиную, Тома сидела, облокотившись на стол, и тихо всплакивала. Заслышав Черягу, она подняла мокрое от слез личико и спросила:

- Вы ему ведь поможете, а?

Черяга сел напротив.

- Поможем, - кивнул он, - если ты мне все расскажешь. Какие у него были дела с Лосем?

- Они просто общались...

- Какие дела у бизнесмена были с бандитом?

Томка опустила голову.

- Лось в казино долги выбивает. Знаете, если клиент старый, он может занять у администрации...

- Ну и?

- Коля - он сначала немного играл. Двести, триста баксов. Как-то он проигрался. Очень сильно.

- Сильно - это насколько?

- Тысяч двадцать.

- Ну?

- У него таких денег не было. 

- И его навестил Лось?

Тома кивнула.

- А что было потом?

- Потом... он стал помногу играть.

- А деньги откуда?

Тома вздохнула.

- Я не знаю...

- Давай вместе подумаем, а? - спросил Черяга. - Был “новый русский”. Вполне в порядке, но не миллионер. Мог спустить в казино триста баксов. Тысячу. Две. Потом спустил двадцать тысяч. К кему пришли бандиты выбивать долги. И у него опять появились деньги. Откуда? Наверное, оттого, что ему предложили долю в каком-то кидалове. Сказали: либо доставай двадцать тысяч, либо мы тебе простим долги, но вот ты сделаешь то-то и то-то. Так?

Тома кивнула.

- Вопрос - а кого мог Заславский кинуть? Только наш комбинат. Так?

Девушка готова была вот-вот заплакать.

- Я правда не знаю, что они делали. Он никогда об этом не говорил.

Черяга помолчал.

Заславский приехал в казино с Лосем. Выиграл пятьдесят тысяч. Лось, возможно, эти деньги решил забрать себе. Что-то типа “Ты мне по жизни должен”. Заславский полез на стенку. Слово за слово - бизнесмену разбили нос и посадили в погреб. Возможно, они поссорились. Возможно, Заславский сказал, что больше не будет работать на Лося. Очень может быть, что Лось принял это всерьез и решил, что больше с терпилы нечего взять, кроме выкупа. Пожалуй, все сходится. Разве вот - плащ утром он взял, выходя из дома. А раньше никогда плаща не брал...

Черяга помотал головой. Двести штук - пустяки. Главное - это сколько и как Заславский слил из фирмы.

- На наркотики его тоже Лось посадил?

- Я вам уже говорила, он не...

- На наркотики его ты или Лось посадили?

Тома заплакала.

- Это Тая... - сказала она.

- Какая Тая?

- Ну, с которой он раньше жил. До меня. Она тоже из “Серенады”.

- Зачем? Бандиты велели?

- Нет. Она сама нюхалась. Знаете, ей бабки были на дурь нужны, а Коля хорошо упакован. Она рассудила, что так он ей ничего не даст, а если она его на дурь посадит, то они будут вместе торчать. Так часто делают. С богатого человека можно столько бабок на это дело снять...

- Где я Лося могу найти? - спросил Черяга.

- В казино, - заторопилась Тома, - потом, у него еще дача есть по Ярославскому шоссе, в Малиновке, туда девочек возят, еще гостиница “Алтай”, он там часто бывает... Вы думаете, это Лось его...

- Водитель где мой? - спросил Черяга.

- Я его услала. Он сюда поднялся, я ему вас показала, мы решили вас не будить. Он сказал, что к девяти за вами приедет.

Денис позвонил в машину. Трубку немедленно сняли, бодрый голос водителя Сережи подтвердил:

- Подъезжаю, Денис Федорыч! Я уже на Никитской.

*      *     *

Черяга приехал в офис на Наметкина около десяти утра, и не один, а с Гордоном, которого он подхватил в отделении. Черяга считал, что в сложившейся обстановке будет очень приятно иметь своего мента, который может при случае задействовать официальные силы милиции - а может, опять-таки, и не задействовать. Местные же менты с Профсоюзной на эту должность никак не годились -  у них были слишком партнерские отношения с долголаптевскими. 

Обсудив ситуацию, они наугад заехали к Эльвире Заславской, и имели с ней весьма неприятную беседу, результаты которой поразили даже привыкшего ко всему Черягу.

Прямо из машины Денис позвонил Ковалю, и коротко сказал, что надо встретиться.

- Подъезжай к “Ладе” в двенадцать, - сказал законник.

Черяга с Гордоном взбежали в малолюдное с утра здание. 

Прямо в коридоре им попался Неклясов под ручку с Брелером: они о чем-то перешептывались, и глаза Неклясова были белые и безумные. Брелер видимо успокаивал финансиста. При виде Черяги Неклясов вскинулся и заверещал:

- Вы знаете, Денис Федорыч! Мне тоже звонили. По поводу Коли.

- Требовали двести тысяч?

- Да, за Заславского. Кавказский акцент, условий не сообщили. Я им сказал, что пусть разговаривают с вами.

Денис искренне восхитился. Интересно, как это выглядело? “Эй ты, козел, нам надо двести штук...” “Простите, ребята, вы не в то окошечко. У нас такими делами занимается зам по безопасности...”

- Звонок записал?

- Нет, он звонил на сотовый.

По дороге Брелер тихонько отвел Черягу в сторону и зашептал на ухо:

- Украинец, считай, у нас в кармане. Просит путевку в Таиланд. Вчера нализался выше крыши, говорит - охотятся на начальника железной дороги.

Ну слава богу - хоть одна забота с сердца вон.

Через две минуты штаб по спасению Заславского собрался в небольшом кабинете Брелера. Кабинет был белый, холодный, - за спиной хозяина в зеленоватом аквариуме плавали толстые рыбки. Рыбки были новые: старые рыбки издохли в Сунже, когда во время обыска кто-то из силового сопровождения налоговиков рассадил выстрелом аквариум и потом избил Брелера, когда тот кинулся собирать прыгающих по полу вуалехвостов.

Они даже не успели рассесться для совещания, когда мобильник Черяги зазвонил. Номер, вспыхнувший на дисплее, Черяга за последние дни выучил наизусть - это был мобильный телефон Заславского.

- Я слушаю.

Голос в трубке был с тягучим тбилисским акцентом. Слишком тягучим, чтобы быть настоящим.

- Ты, что ли, Денис Федорыч?

- Я.

- Тебе привет передает твой друг Коля Заславский.

Черяга взглянул на группу технической поддержки: те уже вовсю переговаривались с кем-то по другим телефонам.

- Этот козел нас кинул на двести тысяч, - продолжал голос, -  за вами должок.

- Должок за ним, а не за мной, - сказал Черяга, - с него и требуйте. Нам такие, как он, без надобности.

В трубке неторопливо хмыкнули.

- Он много знает про ваши дела, этот Коля, - проговорил голос, - может, эти вещи будет интересно услышать вашим врагам? Скажем, банку “Ивеко”? Ты хорошо подумал, генацвале, когда отказываешься от человека, как от засохшего репья?

- Наши враги, - ответил Черяга, - не торгуют человечиной. Ты только попробуй сунуться к нашим врагам, они вас первых ради дружбы с нами ментам сдадут. Вы работу сделали, за работу я вам готов заплатить. А за человека я платить не буду.

В трубке промолчали несколько секунд.

- Пятьдесят тысяч, - сказал Черяга, - и выбирай сию секунду. Либо ты получаешь полтинник  за работу, либо ты получаешь войну с АМК за нанесенное нам оскорбление. 

- У Заславского есть соска. Томка Векшина.

- Я знаю, - сказал Черяга. 

- Возьмешь лавэ – двести штук -  и передашь их соске. Дашь соске свой мобильник. А дальше мы будем с ней дело иметь. К вечеру получите своего Заславского, живого и целого. Двести штук, Денис. Если не заплатишь к вечеру, завтра цена будет триста.

Связь прервалась.

- Засекли, откуда звонили? - спросил Черяга.

- С мобильного телефона Заславского.  Приблизительное местонахождение - в районе Садово-Кудринской. Объект перемещался от соты к соте со скоростью около сорока километров в час.

- То есть ехал по Садовому в машине, - подытожил Черяга.

- Что делать будем?

- Это разводка, - заявил белый от ярости Брелер, -  в этом деле участвуют трое: соска, Лось и Заславский. Или соска с Лосем. Это условие - что мы должны передать ей деньги...

- Она в этом не участвует, - прервал Брелера Денис.

- Да? Почему? Потому что ты с ней переспал?

Черяга открыл рот, чтобы объясниться, но передумал и махнул рукой.

- Они тебя развели, как лоха! - убежденно сказал Брелер, - она тебя в постель уложила, а утром письмо показала! Ты представь себе, что бы было, если бы сюда пришла мокрощелка из бандитского казино и предъявила такую маляву? Да ее бы тут же и замели! 

- Она не при чем, - повторил Денис, - а деньги повезет она, потому что ее не боятся...

- Почему они тогда жене не позвонили?

- Они звонили жене. Вчера к вечеру. Она не сочла нужным поставить нас в известность.

Брелер даже икнул от изумления.

- Ну, жены пошли... - только и сказал он.

- Ребята, а это… двести штук у вас найдется, -полюбопытствовал Гордон.

На него взглянули  с легкой жалостью.

- Между прочим, - напомнил Брелер, - Сляб еще не в курсе, что Колю украли. А когда он будет в курсе, это будет неважно, чего они хотят. Будет важно, чего хочет Сляб.

Черяга кинул взгляд на часы. Извольский должен быть уже на пути из аэропорта. Самолет приземлился минут двадцать назад.

- Ты ручаешься, что девочка тут не при чем? - тихо спросил Гордон.

- Я ни за что не ручаюсь, - сердито ответил Черяга, - я ручаюсь, что дважды два будет три и девять в периоде. А больше ни за что. Просто если меня спросят, а какова вероятность того, что Тамара Векшина принимает участие в этом деле, я отвечу: вряд ли.

И в этот момент раздался новый звонок. Денис снял трубку, молча выслушал сообщение и нервно захихикал.

- Ты что? - недоуменно спросил Брелер.

- Недоспал, - сказал Черяга - поздравляю вас, господа! Я вот тут сижу и думаю, чего нам не хватает для полного счастья...

- Что такое? - встревожился Брелер.

- Извольский побился, - объяснил Черяга.

И, глядя на побелевшее лицо Брелера, тут же добавил:

- Да жив он и цел. Три тачки всмятку, авось теперь как человек ездить будет...

*       *       * 

Представительский Як-42 с изюбрем на хвосте, - символом Ахтарского металлургического комбината, приземлился в аэропорту Домодедово около десяти утра. 

К трапу подкатились черный шестисотый “мерс” и “БМВ” сопровождения. К неудовольствию охранников, Сляб высадил из “мерса” шофера и сам сел за руль: любимый “брабус” Извольского остался в Ахтарске, но гендиректор не мог отказать себе в удовольствии прокатиться с ветерком по пустынному Домодедовскому шоссе.

За двенадцать минут черный “мерс” проскочил расстояние до Москвы, оставив машину сопровождения разбираться с уязвленным в самое сердце гаишником, собиравшем дань на мосту через речку Пахру под знаком, ограничивавшим скорость до 50 км в час, и вылетел на внутреннее кольцо МКАД.

*  *   *

В девять минут одиннадцатого у трейлера, ехавшего по внутренней стороне московской кольцевой автомобильной дороги, протек поддон картера. Дело было между Варшавским шоссе и Профсоюзной. Трейлер остановился, и на асфальт вылились полтора литра масла.  После этого трейлер проехал несколько метров вперед, включил аварийку и принялся ремонтироваться.

Моросил слабый дождик, дорога была относительно пуста, и минуты две трейлер стоял и ремонтировался без особых помех. 

Спустя три минуты на дороге показалась беленькая “шестерка”, мирно делавшая по той самой полосе, на которой угнездился трейлер, около восьмидесяти километров в час. Поздно завидев аварийку, водитель попытался отвернуть вправо, но в этот-то миг, на его несчастье, под колесами “шестерки” оказалась та самая лужа масла.

Машину мгновенно развернуло и потащило поперек полос, все ближние водители бросились врассыпную, как куры от ястреба. Быть может, “шестерке” еще и удалось бы выпутаться, если б не шестисотый “мерс”, за рулем которого сидел Извольский. “Мерс” летел справа от “шестерки”,  под сто пятьдесят километров в час, обгоняя лентяев на левой полосе, и какие-то аварийные огни на дороге, и белый неторопливый “жигуль”. Сделать на такой скорости что-нибудь было невозможно. “Шестерка” влупилась шарахнувшемуся от нее “мерсу” в левую скулу, обе машины завертелись на шоссе, и тут же “мерс” словил хук справа - от пятнистого военного тягача. 

Помятая “шестерка” вылетела на газон, стукнулась о пробойник и замерла, высунувшись фарами в сторону встречной полосы. Военный грузовик захлопал пробитой покрышкой и приткнулся к обочине. 

Извольский, кое-как справившийся с управлением, остановил машину, с корнем выдрал полуотвалившуюся дверцу и выскочил вон. Несмотря на воздушные мешки, его довольно сильно стукнуло, он слегка хромал и морщился от боли в боку. Рядом уже тормозила “БМВ” с охранниками.

Водитель “шестерки” сидел в своей тачке, видимо, в трансе. Разъяренный Извольский подскочил к “жигулям”, рванул дверцу и скомандовал:

- А ну вылазь, козел!

Два охранника бугрились за ним плотной стеной.

Водитель не вылазил. Извольский обеспокоенно сунул голову внутрь “жигулей”.

За рулем, сжавшись в комочек, сидела  испуганная девушка в сером  шерстяном жакетике и синих джинсах. Невидящими глазами она смотрела на вдрызг изувеченный “мерс”,  из которого вылез хорошо одетый мордоворот,  и на сопровождающих его качков из “БМВ”. С ней случилось самое страшное, что может случиться с российским автомобилевладельцем: она побила бандитскую иномарку.

 За последние годы  директор привык к девицам совсем другого сорта - длинноногим, полуголым и ярко накрашенным, и он сразу заметил, что на девушке не было никаких украшений и никакой косметики. На вкус Извольского, она была не столько хороша, сколько беззащитна, как серый воробышек.

Ярость Извольского внезапно улеглась. Как ни был он раздосадован, он все же прекрасно понимал, что, иди он помедленней, он бы спокойно увернулся от “шестерки”, и что скорость на МКАД все-таки ограничена 100 км. в час.  Кроме того, одного взгляда на масляное пятно хватило ему, чтобы сообразить, что случилось.

- Ну, что сидишь? Ты цела? - добродушно сказал Извольский.

Девушка опустила головку на руль и зарыдала. 

К месту происшествия уже подруливала патрульная машина ГАИ.

- Что такое? - осведомился толстенький сержант с полосатым жезлом, вышагивая прямо к “шестерке”. Водитель военного грузовика рассыпался перед ним мелким бесом:

- Это все “шестерка”, - закричал он, - она как вправо закрутится, сначала долбанула “мерс”, а уж “мерс” отлетел на меня, и я ему добавил маненько. Я не виноват!

Сержант направился к “шестерке” и легонько постучал жезлом о край спущенного стекла.

- Эй, барышня, - позвал  сержант, - вылазьте.

Девушка, опустив голову, вылезла из машины. Теперь Извольский мог заметить, что она все-таки и стройная, и длинноногая, - несмотря на уродливые дешевые джинсы и китайские кроссовки. Кроссовки были старые, с постиранными шнурками и тщательно отмытыми трещинами. У девушки были длинные волосы цвета спелого ячменя и серые мягкие глаза. Волосы были собраны в конский хвостик и перехвачены сзади дешевой пластмассовой заколкой.

- Что ж вы ездите, сломя голову? - ехидно начал сержант, - ваши права?

Девушка покопалась в сумочке и извлекла оттуда права и техпаспорт.

- Денисова Ирина Григорьевна, - прочитал сержант, - ну что ж, Ирина Григорьевна - пошли!

- Минуточку, - сказал Извольский.

Сержант остановился.

- Ирина Григорьевна, - спросил Извольский, - вы ко мне имеете какие-нибудь претензии?

Двухметровые качки лыбились на нее за директорской спиной. Девушка глядела на Извольского с ужасом.

- Нет, - пролепетала она.

- Ну вот видите, - сказал Извольский, - и я не имею. Так что стороны от оформления ДТП отказываются.

Девушка поглядела на Извольского и, видимо неверно истолковав его мотивы, шарахнулась к сержанту.

- Нет! - вскрикнула она.

Сержант набычился.

- Эй, гражданин, - сказал он, - если вы намерены разбираться частным порядком...

Извольский сунул ему под нос два удостоверения: гендиректора и областного депутата.

- Уймись, москвич, - сказал он, - я не Ирод, чтоб младенцев резать. 

- А ты как? - спросил сержант военного водителя.

Извольский вместе с сержантом обошли тягач. Девушка плелась за ними. Громадный тягач, разворотивший “мерсу” пол-морды,  отделался скромной царапиной вдоль крыла и спущенным колесом.

- А ему-то что? - сказал Извольский, - пусть колесо сменит и дальше пылит.

И оборотился к девушке:

- До дома-то сможете доехать?

Та растерянно пожала плечами. Извольский вынул у нее из рук ключи, сел в машину и попробовал завести двигатель. Раздался щелчок втягивающего реле. “Шестерка” даже не чихнула. Извольский обошел машину, поднял капот и брезгливо заглянул внутрь.

- Тромблер накрылся, - констатировал директор.

Они сели в гаишную канарейку и по очереди, на обороте одного и того же листа, написали, что от оформления ДТП отказываются. Потом другой лист таким же макаром заполнили Извольский и водитель военного грузовика.

Девушка понемногу отходила от первоначального шока. Она уже поняла, что, судя по всему, эти странные бандиты или бизнесмены не собираются драть с нее полную стоимость убитого “мерса”. Несчастье сдулось до средних размеров и приняло более бытовые формы: как доехать до дома на искалеченной машине? Из каких шишей платить за ремонт двигателя?

Девушку внезапно начала бить дрожь.

- Ты чего дрожишь? - спросил Извольский, - все уже позади. Жива, и ладно. Вон, побиться могла в дым.

- Д-да мне просто холодно, - сказала Ирина.

Действительно, на улице было чуть выше нуля, и Ирина, рассчитывавшая проделать весь путь в машине, не захватила с собой ни плащика, ни шубки.

Извольский снял с себя темно-серое шерстяное пальто и закутал в него девушку. Ростом Извольский был под метр девяносто, и свои тридцать четыре года некогда атлетически сложенный директор изрядно располнел. Ирина утонула в темно-серых складках; пальто, бывшее Извольскому чуть ниже колена, мело полосу.

Скрипнули тормоза, и на сцене появились еще две машины: кто-то из охранников Извольского вызвонил их по телефону. Из черной “ауди” выпрыгнул Денис Черяга:

- Славка? Ты в порядке?

Ирина и Извольский обернулись одновременно. Ирина взглянула на легкого, сухощавого человека в черной кожаной куртке, вылезшего из “ауди”, и внезапно словно невидимый и неслышимый клубок перекатился между ними - из улыбки в улыбку, изо взгляда во взгляд.

Извольский вздрогнул и прижал к себе Ирину.

- Со мной все в порядке, - проговорил он, - вот, девушку надо отвезти домой.

Денис покосился на машины, приткнувшиеся вдоль дороги. “Шестерка” еще смотрелась цивилизованно, а вот “мерс” выглядел так, словно его правым крылом сунули в мясорубку. Денис представил себе, что было бы, если бы вместо “мерса”  с его системами безопасности Извольский ехал в какой-нибудь отечественной “волге”, и невольно передернулся.

Надобно сказать, что Денис неверно оценил ситуацию. Зная за Извольским привычку к дикой езде, он не сомневался, что виновником аварии на все сто является “мерс”, а не скорбного вида “шестерка”. Благо гаишники, которые могли дать несущемуся, как баллистическая ракета,  “мерсу”  зеленую улицу, остались за уральским хребтом.

Живой и даже ничуть не ободранный Извольский поманил Дениса пальцем, и они отошли в сторону.

- Что там за история с вертолетом? - спросил Извольский.

Черяга хитро улыбнулся.

- Просто летела вертушка с полигона в Тушино за запчастями, - развел он руками, - летела-летела, пилот смотрит вниз, видит: ба, да это же Денис Черяга! Подобрала Черягу, летим дальше. Я смотрю вниз: ба, да это же Брелер разбирается с каким-то гоблином! Спустился вниз, спрыгиваю из вертушки, спрашиваю: “Какие проблемы”? 

Денис шутовски развел руками.

- Пролепетал гоблин что-то невнятное, сел в “бимер” да как рванет... А ты еще спрашивал - зачем нам КМЗ... Слушай, давай танковый завод купим!

Извольский усмехнулся.

- А ты свою стряпню не пересолил? - спросил директор.

Черяга покачал головой.

- Я вечером Коваля встретил. Законника. Та-акой вежливый был... Проняла их вертушка до самых печенок.

- Еще что?

- Слав, там обэповец с Украины приехал. Конотопом интересуется.

- Где он сейчас?

Денис позволил себе довольный смешок.

- Дрыхнет на нашей фазенде. Вчера нализался до свинского состояния, чуть девочку не утопил в бассейне. Девочки, жратва и киносьемка за счет фирмы... Говорит, копают не под нас - под начальника железной дороги.

На то, что Неклясов продержал обеповца три часа в предбаннике, Черяга жаловаться не стал. Вообще-то Извольский жалобы поощрял, и Неклясов в подобной ситуации Черягу бы наверняка заложил, но...

- А что Заславский?

- Я полагаю, что его украл авторитет по кличке Лось. 

- Почему?

- Дрянь наш Заславский. В казино проигрывал больше чем мог, дурью баловался. У меня такое предчувствие, что они с Лосем вдвоем завод кидали. И чего-то не поделили.

- Кто такой Лось?

- Близкий вора в законе Коваля. Тридцать пять лет, бывший чемпион Союза по биатлону. Беспредельщик. Его Коваль взял в качестве одноразового прибора,  Лось уцелел, из киллера преобразовался в авторитета, сколотил собственную бригаду, Коваль ему несколько точек отдал. Если Ковалю кого-то надо завалить, дело поручают Лосю.

Черяга говорил и смотрел на Извольского. С директором явно творилось что-то странное: тот слушал рассеянно, не хвалил и не ругал, и все время поглядывал вправо, туда, где в тяжелом мужском пальто у края дороги стояла женская фигурка.

- И что они хотят?

- Двести штук. Я думаю, мы договоримся за полтинник. По понятиям: если люди работу сделали, им надо заплатить. 

Извольский помолчал и сказал:

- Нет.

- Что?!

- Дело не в деньгах, - сказал Сляб, и голубые его глаза внезапно сделались цвета вечного льда, - дело в оскорблении. Если ты заплатишь им за работу, ты не имеешь права потом с ними разбираться. А они должны знать, у кого можно красть, а у кого нельзя. Я лучше вам заплачу. Всем участникам операции - наградной фонд сто тысяч.

- А если за него “Ивеко” заплатит?

Извольский покачал головой.

- Ни в жисть они не полезут в такое дерьмо. Им твой украинец за пятьсот долларов больше расскажет, чем Коля за лимон. 

Черяга закусил губу. Что-то в распоряжении Извольского было ужасно не так: нельзя так просто  списывать человека, даже если ты считаешь, что он водится с бандитами и что он тебя кинул...

- А область? - воскликнул Черяга. - Да нас же старший Заславский во все дырки трахнет, если его убъют!

- Если его убьют, - философски сказал Извольский, - мне не придется  объяснять губернатору, за что я его уволил. И еще одно, - ты на Иру так не смотри.

- Как? - искренне удивился Черяга.

- Сам знаешь как, - ответил гендиректор, - она моя жена, ясно?

Черяга много удивительных вещей слышал от Извольского, но эта, пожалуй, перешибла все прочие.

Ни он, ни Извольский даже отдаленно не могли представить, какие беды свалятся на их голову из-за случайной аварии на шоссе. Извольский занимался заводом с семи утра и до двенадцати вечера. Субботу он проводил в офисе, а воскресенье - с бумагами дома. Не было ни одной вещи на заводе, которая могла совершиться без ведома Извольского. Влюбленному человеку трудно было выдерживать подобный график. 

А это значило, что в тот момент, когда над АМК сгущались невидимые ни Черяге, ни Извольскому тучи, гигантский механизм, чьи связи не уступали по сложности человеческому мозгу, внезапно утратил безраздельное внимание своего руководителя. Это было бы все равно как если бы пилот самолета, входящего в штопор, выбрал это время, чтобы перекинуться в картишки.

*     *      *

Отослав Черягу от греха подальше, Извольский вернулся к Ирине. 

- Вы куда ехали? - спросил он. Голубые его глаза глядели на девушку внимательно и довольно откровенно.

- Я... на дачу, на Калужское шоссе, понимаете, у меня там бабушка...

Извольский поджал губы. Через десять минут в Белом Доме начиналась встреча по поводу введения экспортных пошлин на металл,  на встречу он явно опаздывал, но это плевать, встреча была полупредварительная, Неклясов и без него знает, что говорить. А вот на что Извольский надеялся, так это на то, что девушку можно будет подвезти. Но Ирине было не в центр, а совсем наоборот.

- Миша, - крикнул Извольский, - отвезешь девушку куда скажет, а тачку пусть Серега дотащит... Куда вам машину довезти, Ирина?

Ира задумалась, и в этот момент в кармашке Извольского зазвонил телефон. Это был Неклясов. Он звонил от проходной Белого Дома. Неклясов любопытствовал, долго ли патрону осталось ехать. Извольский внезапно разозолился.

- Ну что вы как груднички? - грубо сказал Извольский, - сами ничего не трепыхаетесь, чуть что - тятя! Тятя! Ты что, не в курсе проблемы? Сам им все скажешь.

Упрек Извольского был более чем несправедлив, потому что Сляб всегда все делал сам, всегда прикидывал ход частных переговоров против одному лишь Извольскому ведомого голографического лабиринта финансов завода, и если кто-то осмеливался без него закупить хоть рулон туалетной бумаги для офиса, - этому энтузиасту самодеятельности был обеспечен как минимум основательный втык. Что же касается белодомовских чиновников, - то разъяренный рык по поводу налоговой грабиловки им полагалось выслушивать исключительно от стального короля России, а вовсе не от управляющего какой-то филькиной конторой под названием “АМК-инвест”. И намеки насчет поддержки сторонников снижения налогового бремени тоже не Неклясов должен был раздавать. Поэтому Неклясов ошеломленно помолчал в трубке, а потом осторожно справился - когда босс планирует прибыть?

- Не знаю, - ответил Извольский, - у меня дела.

Сунул в карман трубку и вернулся к Ирине.

- Знаете что? Давайте я отвезу вас на дачу.

Ирина опустила глаза. Ей не очень нравился этот человек со слишком толстыми плечами и слишком тяжелым взглядом, и она прекрасно видела, что ему на выручку понаехала целая куча иномарок, и почему бы ему не посадить ее в машину, и все? Но отказаться возможности не было. Ирина помнила лицо Извольского и бешеный крик “Вылазь, козел!”, и что-то подсказывало Ирине, что непритворная любезность нового знакомого может так же легко обернуться дикой яростью, и тогда... господи, страшно себе представить, что тогда! Интересно, сколько стоит этот в штопор закрученный “мерс”? Ирина понимала, что не одна она виновата в аварии, что “мерс” шел слишком быстро, но разве в таких случаях это важно?

Извольский сел за руль большого серого “сааба”, а покалеченную “шестерку” прицепили к утконосому джипу. На “мерседес” людей не хватило, его так и бросили у обочины; впрочем, Ирине казалось, что наверняка сейчас кто-нибудь подъедет и о “мерсе” позаботится.

«Сааб» стелился над дорогой необыкновенно быстро и плавно, Ирина, которая всю жизнь ездила по Калужскому шоссе в своем трескучем жигуленке, не могла не подивиться балетной поступи иномарки; впрочем, дача была близко от города, шоссе скоро кончилось, и «Сааб» свернул на проселок, опасно ныряя низким брюхом в обширные лужи и трещины полуистлевшей бетонки.

Пока они ехали, Извольский начал расспрашивать Ирину. Она оказалась историком, и не школьным, а университетским, с законченной в прошлом году аспирантурой и  диссертацией по итальянским торговым городам, и от испуга она говорила довольно много и занимательно, то ли желая произвести на Извольского впечатление, то ли, наоборот, надеясь подчеркнуть, что она - не такая, что ее интересует Флоренция XIV века, но никак не России века XX, и уж тем более не интересует ее конкретный обитатель России по имени Вячеслав, а по фамилии Извольский (Сляб представился). Она объяснила, что едет на дачу, потому что там бабушка Настя, которая ни за что не желает перебираться в Москву раньше декабря, и Извольский уже заранее проклял эту неведомую старуху, которая помешает им с Ириной остаться вдвоем.

- А вы чем занимаетесь? - спросила она, когда «Сааб» уже сворачивал в последнее коленце проселка.

- Металлом, - ответил Извольский.

- Торгуете?

- Я директор Ахтарского металлургического комбината.

По взгляду Ирины Извольский понял, что она понятия не имеет, чем АМК отличается, к примеру, от издохшей чулочно-носочной фабрики, - точно так же как он, Извольский,  не в силах отличить какого-нибудь Медичи от какого-нибудь Черчи или Донати, и это обстоятельство, вместо того, чтобы взбесить, неожиданно развеселило его.

Дача оказалась в точности такой, какой ее и представлял себе Извольский: одноэтажной деревянной халупкой в садоводческом товариществе,  с дымком, въющимся из трубы, необыкновенно ухоженным и оттого по осени почти голым участком, и толстой маленькой таксой, которая приветствовала незнакомую машину захлебывающимся лаем.

На лай таксы на крыльцо вышла старушка, и Извольский внезапно успокоился: старушка была тоненькая и ветхая, словно полуразмытая водой акварель, и Извольскому сразу показалось, что они с Ириной все-таки на этой даче одни, а старушка - ну это уже вроде как фамильный призрак в стенах замка, не третий лишний и не свидетель.

Ирина принялась объяснять бабе Насте, что приехала на машине знакомого, чтобы не волновать ее рассказом об аварии и прочих вещах, но баба Настя явно не слышала почти ничего и не волновалась, а просто улыбалась Ирине и Извольскому и, наверняка, даже не отличала “Сааба” от “Жигулей”.

Ирина вынула из багажника “Сааба” два пластиковых пакета с едой, предусмотрительно переложенных ею из побитых “Жигулей”, и Извольский запоздало ругнулся, что не заехал в магазин и не накупил чего-нибудь более вкусного, чем в этих старых пакетах.

А Ирина уже хлопотала где-то на кухне, и на маленькой террасе дачи пахло собакой и котом, откуда-то вдруг пошел мелкий, тонущий в тумане дождик, и баба Настя очень громко сказала Извольскому, чтобы он снимал ботинки и шел пить чай.

От террасы в кухню вел маленький коридорчик, и Извольский задержался в коридорчике, разглядывая себя в зеркало.

То, что он видел, ему далеко не понравилось. Да, костюм на Извольском был пошит у Грекова, шелковый галстук с бордовыми разводами стоил не меньше двухсот долларов, и белейший воротничок белейшей рубашки оттенял тщательно выбритый подбородок. На этом плюсы кончались.

Вячеславу Извольскому было всего тридцать четыре года - возраст  более чем молодой для единоличного хозяина пятого по величине в мире металлургического комбината и некоронованного диктатора сибирского города с населением в двести тысяч человек.

Пятнадцать лет назад атлетически сложенный, стройный Слава Извольский был героем-любовником всего курса и кандидатом в мастера спорта по боксу. С тех пор привычка к власти, долгие переговоры и перелеты, бесчисленные бумаги и хорошая пища, в которой Извольский никогда себе не отказывал, сыграли с ним дурную шутку. Некогда сухощавое лицо стало розовым и откормленным, как у свинки. Мускулы на плечах превратились в жир; талия изрядно разрослась. Из старенького, обклееного бумагой зеркала на Славу Извольского глядел упитанный и мордастый хряк весом за центнер. Извольский невольно представил рядом с собой жилистого и сухощавого Черягу и тихо вздохнул.

В кухне была распакована нехитрая снедь, которую Ирина привезла бабе Насте, и на деревянном столике в щербатых тарелках были разложены пошехонский сыр и розовая докторская колбаса. Извольский не видал этой колбасы вот уже лет пять и даже не знал, что она еще существует. Он почему-то думал, что докторская колбаса канула в вечность вместе с продуктовыми заказами, очередями за шпротами и Советским Союзом. Оказывается, СССР умер, а докторская колбаса была еще жива. На плите подергивал свистком чайник, на деревянном столе стояли высокие щербатые чашки без блюдец.

Докторская колбаса оказалась очень вкусной, а чай - горячим и терпким, и Ирина опять что-то говорила, и Извольский ее о чем-то спрашивал и прихлебывал чай, привалившись спиной к стене и закрыв глаза. Он внезапно почувствовал покой и дрему, - совсем не то, что должен чувствовать самец, оставшийся наедине с приглянувшейся ему самкой, и он неожиданно понял, что страшно устал: не за вчера, не за месяц, а годика этак за три-четыре.

Баба Настя и в самом деле куда-то исчезла, - Извольский заметил ее в окно, когда она торопилась прибрать что-то в саду из-за начинающегося дождя. Потом баба Настя вернулась домой, а Извольский с Ириной, наоборот, вышли в сад, и гендиректор побрел по доскам, проложенным между раскисших грядок, пачкая начищенные ботинки и отвороты безукоризненно скроенных брюк. Он совсем забыл, что где-то рядом Москва, - ненавистный, страшный ему город, где не было ни одного чиновника, который не продавался, но где купить всех из-за их многочисленности было нельзя. И что час назад он, быть может, сам подписал смертный приговор глупому проворовавшемуся Коле Заславскому.

У Ирины было немного детское лицо, может быть, чуть узковатое, с пухлыми бледными губами и твердым подбородком. По нынешним меркам в нем удивительно не хватало той сексапильности, которая обычно привлекала Извольского. Если бы смольнянку с портрета Рокотова нарядить в джинсы и старенькую курточку, она бы как раз оказалась похожа на Ирину, и это была вряд ли случайная аналогия. Молодая преподавательница казалась еще моложе от свойственного интеллигентам невнимания к жизни и искреннего безразличия к проистекающему оттого безденежью.

Только одно до странности противоречило личику смольнянки - внимательные серые глаза. Извольский не привык видеть таких внимательных женских глаз, разве что у бухгалтеров. На Извольского глаза почти не смотрели. Время от времени Ирина вскидывала их, встречалась с откровенным и очень оценивающим взглядом директора, и тут же утыкалась носом в землю. Это было непохоже на привычное для Извольского поведение шлюхи и оттого странно возбуждало директора.

Где-то  между забором и грядкой Извольский повернул Ирину к себе и начал ее целовать - довольно грубо, напористо, ощущая цепкими пальцами серый влажный свитер, а под свитером - гладкую молодую кожу. Ирина сначала отвечала ему, а потом, когда он полез под свитер, уперлась кулачком в грудь, и когда Извольский выпустил ее, закричала:

- Прекратите!

Извольский растерянно отступил на шаг.

Ирина стояла перед ним, нахохлившаяся, как воробушек, в глазах ее сверкнули злые слезы, она сжала кулачки и закричала:

- Как вы можете, вы так со всеми, да?  Вы просто пользуетесь моей беспомощностью! Вы знаете, что я никогда не смогу заплатить за эту вашу машину! Вы знаете, что я слова не скажу, что я дрожать буду!

Извольский стоял, как оплеванный. По правде говоря, именно что-то в этом роде он и думал, и теперь он видел себя со стороны - большой толстый хам на раскисшей грядке, человек, который забыл, как звучит слово “нет”, и за которым побежит любая ахтарская шлюха, и московская, и даже американская шлюха - а вот чтобы наткнуться на ту, которая не шлюха, надо было разбить тачку, потому что не шлюх вокруг давно не попадалось.

Ира еще что-то прокричала, жалобно, как сойка, Извольский повесил голову и вдруг сказал:

- Извините.

Прошел по доскам до калитки, сел в «сааб» и уехал.

На обратном пути он заблудился в дачных закоулках, выскочил почему-то в конце концов не на Калужское, а на Киевское шоссе, и приехал в офис в два часа дня, рассерженный и в мокрых ботинках. Неклясову за результаты встречи достался изрядный и не совсем заслуженный втык: не мог же, в самом деле, Димочка Неклясов добиться от оголодавшего правительства уверений в отмене экспортных пошлин?

*        *        *

В гостиницу “Лада” Черяга едва успел. Воображение уже рисовало ему перспективы разбирательства с ГАИ по поводу кучи побитых машин, и с души его свалился солидный камень, когда он увидел, что очередной автозабег директора кончился довольно мирно. Встреча с Ковалем просто вылетела из его головы, что было, конечно, крайне невежливо и чревато осложнениями.

Тем не менее было всего пять минут первого, когда Черяга вошел в вестибюль “Лады” - одной из любимых точек Коваля, где у него на третьем этаже было что-то вроде неформального офиса.

Его почтительно провели в ресторан, где в пустынном и полутемном зале патриарх вкушал скромный ленч из сваренного вкрутую яичка. Черяга сел за покрытый скатертью стол напротив Коваля, а двое бычков  застыли статуями по углам ресторана.

- Твой Лось упорол крутой косяк, - сказал Черяга.

- Я тебя слушаю, Денис Федорович.

- Я вчера спрашивал о Заславском?

- Ну.

- Заславский с Лосем делали свой гешефт на наших деньгах. Потом Заславский Лосю надоел, Лось его сунул в мешок и теперь просит у нас выкуп. Грузином прикидывается.

Король покачал головой.

- Как нехорошо, - сказал он, - а может, это и вправду грузины?

- Мы пленку в институт на анализ отдали, - спокойно соврал Черяга, - не грузины.

Король покачал головой.

- Что я тебе скажу, Денис Федорыч, - развел руками Король, - каждый зарабатывает на хлеб как умеет. Если Лось получит за Заславского деньги - это будет его бизнес, если ты получишь Заславского без денег - это будет твой бизнес.

- Вы могли бы приказать Лосю, - сказал Черяга.

- Что ты говоришь, дорогой? Лось взял себе человека. Что я должен сделать? Позвонить ему и сказать: “Ты поступил неправильно, людей красть нельзя?” А потом ко мне придет торговец с рынка и скажет: “Лось на меня наехал”. Что я должен сделать? Позвонить Лосю и сказать “Как тебе не стыдно ставить людей на бабки?” А? Я кто? Я вор или учитель в воскресной школе?

Черяга молчал.

- Мы ведь тебе не ставили крышу, Денис Федорыч? Если бы ты пришел и сказал: “Я плачу вам за крышу, а вы украли моего бизнесмена”. Вот тогда бы Лось офоршмачился. Но ты не платишь за крышу. И тебя никто не просил платить за крышу. И хотя тебя никто не просил, я пошел тебе навстречу. Я послал с тобой людей, я позволил тебе расспрашивать кого хочешь. Я тебя на Лося навел. Это Лось мне может позвонить и сказать: “Ты что делаешь? Ты меня фраеру сдал! Это как, по понятиям?”

Денис встал. 

- Ну что ж, - сказал он Ковалю, - посмотрим,  на чьей стороне будет удача.

О том, что Сляб категорически отказался платить за Заславского деньги, Денис, разумеется, говорить не стал. Незачем отягощать противника лишней информацией.

В фойе гостиницы было безлюдно и прохладно, лощеный швейцар октрыл перед Черягой двери. Справа от двери на диване развалился Витя Камаз. Диван был большой, но Камаз помешался на нем не полностью

- Что, фраерок, - сказал Камаз, - не все на вертушке кататься?

Денис, не удостаивая бандита ответом, сбежал по ступеням вниз.

*        *        *

Черяга вернулся в офис около часа. Неформальная группа, созданная для того, чтобы разбираться с запуткой, заседала на втором этаже в кабинете Брелера. О том, что деньги Сляб платить запретил, все уже знали. Нельзя сказать, чтобы решение было воспринято совсем уж без энтузиазма.

- Где шеф? - осведомился Черяга, увидев среди присутствующих молодого плечистого Вишнякова, того самого охранника, который оставался на месте аварии с Извольским.

- Не знаю.

- То есть как?

- Так не знаю, - агрессивно-виновато сказал Вишняков, - посадил эту девицу в свою машину и повез ее. Красивая баба, между прочим, если ее подстричь да одеть.

Денис нахмурился. Извольский относился к вопросу собственной безопасности примерно так же, как к правилам дорожного движения, то есть наплевательски.

На столе уже лежало досье Лося: служба безопасности пробила бандита и по линии РУОПа, и по другим каналам. Борис Гордон, опер 81-го отделения, отработал свой кусок хлеба с маслом на славу. Досье более или менее отвечало той краткой информации, которой уже располагал Денис. 

Александр Лосев был человеком сколь небесталанным, столь и циничным, и это сочетание заставляло относиться к нему с двойной осторожностью. Он был настолько же опасней давешнего Вити Камаза, насколько живая и верткая гадюка опасней простодушного кирпича. Щуплый архангельский паренек занимал призовые места на состязаниях по биатлону, но ни разу не стал чемпионом. (Здесь Черяга ошибся). Стрелял он безупречно, промахов вообще не знал, однако бегал медленнее прочих, возможно, потому, что категорически отказывался уродовать здоровье стероидами и прочей химией.

Его спортивная карьера кончилась внезапно, в 1992-м году, когда в снаряжении его по возвращении из Норвегии нашли крутую контрабанду: не какое-нибудь заграничное шмотье, а пятидесятиграммовый пакет с белым порошком, на поверку оказавшимся кокаином.

Из команды его тут же выперли, посадить не посадили, но взяли подписку. Однако, странным образом, следствие по делу Лося вскоре заглохло, следователь Матвеев неожиданно пришел к выводу, что мастер спорта и не подозревал, что его сумку втемную используют для перевозки наркотиков. А за три дня до того, как следователь пришел к этому выводу, на пороге собственного казино неизвестные злодеи грохнули Аркадько Валерия Алексеевича, первого директора небезызвестной “Серенады”.  Грохнули, надо сказать, классно, - темной ночью и с трехсот метров, пока охрана добежала до подозрительного чердачка, киллера и след простыл, - валялся там один пустой снайперский винтарь безо всяких отпечатков пальцев.

Впоследствии сторонние наблюдатели были склонны связывать два эти события. Нищий спортсмен заплатил кому-то за прекращение уголовного дела, и этот кто-то был, скорее всего, нынешний хозяин “Серенады”, а валютой, в которой была оплачена сделка, как раз и был единственный израсходованный на Аркадько 7,62-миллиметровый патрон СВД. Черяга, поразмыслив, склонился к мысли, что следователь Матвеев был прав, и что Лосева действительно подставили. Сначала сами предложили перевезти порошок, потом сами же стукнули таможенникам, и в итоге довольно задешево поимели классного киллера.

По всем приметам Шура Лосев, фраер со стороны, обречен был стать изделием одноразовым, - однако же Лось оказался примерным учеником. Он обзавелся помошниками, страховавшими его на охоте, потом - наблюдателями, отслеживавшими объект, и очень скоро превратился из простого исполнителя в хозяина крепко сбитой бригады. Сначала бригада промышляла исключительно заказными убийствами, а потом, когда Лось стал достаточно популярен, чтобы одно лишь имя его заставляло бледнеть самых стойких оловянных солдатиков, занялась более консервативными видами бизнеса, как-то - выбиванием долгов, охраной прикрученных точек, и так далее. 

Года полтора назад Лось окончательно цивилизовался, официально вступив в число “долголаптевских”, с лидером которых его уже давно связывали неформальные отношения. Все-таки Ковалю было невыгодно признавать, что беспредельщик, имя которого держит в страхе Москву, работает на него - правильного вора, отца цивилизованной группировки. 

Коваль отдал Лосю несколько точек, Александр Спиридонович надел деловой костюм, повязал галстук за двести долларов и устроился на работу консультантом сразу в пять или шесть фирм. Тем не менее, отношения вора с собственным бригадиром не складывались: Лось оставался одним из самых жестоких и непредсказуемых долголаптевских авторитетов. Возможно, он не очень-то готов был простить хозяину ту первую подставу с кокаином. Возможно, Коваль намеренно подчеркивал отмороженность Лося, чтобы можно было в случае чего списать прокол на его дурной характер. Так или иначе, если Ковалю требовалось кого-то завалить, это всегда поручалось бывшему биатлонисту.

*      *      *

Месторасположение Заславского стало вырисовываться примерно к двенадцати дня.

Брелер действовал быстро. При условии, что похитителем являлся лично Лось, количество мест, которых следовало проверить на наличие пленника, оказывалось не таким и большим. Часть этих мест назвала Тома Векшина - дача Лося в Малиновке и две безраздельно отданные ему точки в черте города. Гордон, покопавшись в оперативной информации, принес по своим милицейским каналам название третьей точки – огромный, в десять гектаров, склад, принадлежащий ТОО “Афродита” и расположенный всего-то в пяти минутах езды от офиса на Наметкина.

Разумеется, Заславского могли держать в любой снятой в Москве квартире, но даже в этом случае его тюремщики должны были время от времени меняться местами и приезжать к Лосю с рапортами. Кроме того, Черяга по опыту знал, что российские бандиты удивительно пренебрегают правилами конспирации и держат жертв в специально оборудованных подвалах гораздо чаще, чем в случайно снятых хатах. В конце концов, подвалы находились на складах и особняках, охраняемых подобострастной и прикрученной милицией, а в случайную квартиру мог заглянуть любой любопытный участковый.

 Следовало также понимать, что телефон звонит в обе стороны и что Коваль несомненно Лосю о разговоре с Черягой рассказал. С этой стороны встреча могла показаться ошибкой. Однако, с другой стороны, было ясно, что, едва услышав о выкупе, Коваль сразу вспомнит, что Черяга знает о дружбе между Лосем и похищенным Заславским. Таким образом, новой информации Черяга вору не сообщил, зато расставил все точки над “и”. 

Легче всего оказалось со складом, принадлежащим ТОО “Афродита”. Брелер съездил в налоговую полицию и объяснил начальнику, что, по сведениям из надежного источника, на складе хранится левая водка. Начальник полюбопытствовал об имени источника, и Брелер сослался на бумажку за подписью Роберта Рубена, секретаря американского казначейства. Этих зеленых бумажек он предъявил начальнику сразу двадцать штук и тот, поразмыслив, согласился, что источник надежный и заслуживает доверия. Он даже попросил Брелера не стесняться и в случае чего и в дальнейшем делиться с ним сообщениями за подписью источника.

После этого группа силовой поддержки налоговой полиции, работая ударными темпами,  вышибла ворота в ТОО “Афродита” и обшарила склады на всех десяти гектарах. Самое интересное, что налоговая полиция действительно нашла, причем не только левую водку, но и безакцизные сигареты, незадекларированный импорт и даже два цинка с патронами для АК-74. В связи с этим сумма, которую налоговая полиция запросила с руководителей “Афродиты” за мир, на порядок превышала первоначальные инвестиции Брелера.

Единственное, что отсутствовало на складе - так это Коля Заславский.

Была еще полувымершая деревня под Можайском, откуда происходили родители Лося и где у него была наследственная фазенда. Двое ребят отправились под Можайск на разведку и, еще не доехав до места, донесли, что к деревне ведет раскисшая грунтовка, плавно переходящая в болото, и что на грунтовке не имеется никаких следов движения автотранспорта в последние два дня. Тем не менее они добрались до деревни, где, как выяснилось, отсутствовали не только Заславский и Лось, но также телефон, электричество и магазин.

Зато с дачей Лося неожиданно угодили в десятку.

Дача Лося была приметным явлением природы: она располагалась в деревеньке Малиновке по Ярославскому шоссе и возвышалась над окружающими ее деревянными развалюхами подобно замку барона-разбойника, прилепившемуся к верхушке горного перевала. К даче было направлено сразу три машины: одна, на всякий случай, обосновалась у выезда на шоссе, люди из второй прошли в лес и стали обозревать самое дачу,  а третья подъехала к сельпо, и вышедшая из нее милая дама стала расспрашивать, не хочет ли кто из жителей продать участок и кто вообще здесь живет.

В одиннадцать двадцать наблюдатели засекли, как ворота дачи раскрылись,  аки алтарь на Пасху, и из них выкатился черный “БМВ” с Лосем и двумя быками. Вторая тачка последовала за “БМВ”.

Спустя полчаса ворота дачи растворились вновь и извергли крупногабаритный, но довольно престарелый “форд”, за рулем которого сидел одинокий бугай в кожаной куртке. Бугай показался наблюдателям перспективным кадром. Они известили об этом коллег, запрыгнули в тачку и двинулись за “фордом”.

“Форд” выбрался на Ярославское шоссе и пошел, не особо обращая внимания на знаки дорожного препинания. У небольшого магазинчика возле дороги “форд” притормозил, и его обитатель нырнул внутрь.

Ребятки Брелера припарковались рядом; водитель тоже зашел в магазинчик, а по пути проткнул шилом заднее колесо “форда”. Через некоторое время водитель вышел и попилил дальше. Много он, однако, не проехал - свернул на обочину, включил “аварийку” и вынул из багажника запаску.

Он как раз сноровисто поддомкратил заднее колесо, когда около него на людном, полном машин шоссе затормозила беленькая “шестерка”. 

- Помочь? - участливо спросил водитель “шестерки”.

- Сам справлюсь, - ответил обитатель “форда”, выпрямился и замер - прямо ему в живот глядела заграничная волына.

Водитель “форда” оказался чрезвычайно понятливым и качать свои гражданские права не стал, а покорно залез в “шестерку” и даже подождал в машине, пока один из обитателей “шестерки” перемонтировал колесо, вежливо забрал у бычка техпаспорт и ключи, и попилил себе тихонечко к городу, не нарушая правил дорожного движения и не имея никакой головной боли от гаишников.

“Шестерка” же свернула на первую попавшуюся лесную дорожку. Там бычка высадили из машины и перегрузили в багажник. Спустя двадцать минут “шестерка” закатилась в ворота трехэтажного особнячка на Рублевском шоссе, совмещавшего в себе функции загородной московской дачи Извольского и гостиницы для руководящих работников Ахтарского металлургического комбината. (Кстати, именно тут гостил украинский оперативник).

В подземном гараже бычка достали из “шестерки”, посадили в роскошный лифт фирмы “КОНЭ” и доставили на третий этаж, в двухкомнатные апартаменты класса люкс. Особнячок был совершенно неприспособлен для заплечных дел, однако пятизвездочный номер обладал пуленепробиваемыми стеклами и звуконепроницаемыми стенами, в чем с удовольствием не далее как две недели тому назад убедился губернатор области, всю ночь именно в этих апартаментах проведший с целым выводком девиц: ни единого звука не долетало в коридор, хотя визгу в самих апартаментах было предостаточно.

В номере бычок приободрился и начал выступать на тот предмет, что ежели он в чем-то виноват, его полагается сдать ментовке. Ребята заверили бычка, что никакой ментовке они его сдавать не собираются, но бычок неправильно сориентировался: увидев роскошные апартаменты вместо подвала и сообразив, что захватившие его ребята не имеют даже надлежащего места для крутой беседы, бычок признал их за дилетантов и принялся разоряться на тему прав человека.

Ребята вежливо попытались ему объяснить, что секьюрити Ахтарского металлургического  комбината отличается от братков не тем, что не владеет методами допроса третьей степени, а тем, что, в то время как братки жмотятся и проводят беседу в некомфортных для дознавателей условиях подвалов, ахтарская секьюрити вполне может для такого дела изгадить ворсистый ковролин и европейские обои.

Бычок на слово ребятам не поверил, и им пришлось перейти от теории к практике. Правда, надо сказать, что ребятки все-таки не решились портить тысячедолларовую обстановку и допрос производили в ванной, сплошь заделанной в сверкающий и легко моющийся кафель. Благо ванная комната была просторна и с легкостью вмешала в себя необходимое количество вопрошающих.

Бычка привязали к батарее и некоторое время топтали ногами. После этого один из ребят вспомнил о приятной особенности гостиницы: у нее была автономная бойлерная, и так как потребности особнячка в воде были вдвое меньше тех, на какие была рассчитана автоматика, из крана с горячей водой хлестал почти что кипяток. Этим кипятком ребятки наполнили джакузи, в которой не так давно забавлялся с прелестницами губернатор, и объяснили бычку, что хотят его вымыть.

Бычка макнули в ванну только один раз, и он тут же стал как шелковый. 

Бычка отвели обратно в спальню, намазали распухшую морду противоожоговым кремом, и стали беседовать с ним на разные интересующие секьюрити темы.

В ходе собеседования бычок разъяснил, что генеральный директор “Ахтарск-контракта” Николай Заславский и Александр Лосев по кличке Лось корешились вот уже четыре месяца. Что Заславский, более известный в бригаде как Металлург, несколько раз бывал на даче Лося и в последний раз появился там во вторник, немного пьяный и крайне веселый от выигрыша. Металлург много пил и, заваливаясь спать, просил разбудить его в пять утра, дабы поспеть на самолет.

- На какой самолет? - спросил дознаватель.

Но бычок не знал; впрочем, он припомнил, что Металлург интересовался, сколько ехать из Малиновки до Шереметьева.

В пять утра Заславского не разбудили; он продрал глазки к полудню и очень обиделся. Лось успокоил его и велел сидеть на даче. Вечером между ними опять случилась ссора. На следующий день у комнаты Металлурга появился охранник, а когда Металлург попытался вылезти в окно, он из комнаты перекочевал в подвал.

За то, пуст сейчас подвал или полон, бычок не мог поручиться. Он часто отлучался с дачи и своими глазами  Металлурга вот уже два дня не видел. Впрочем, он достоверно знал, что в подвал носили еду.

На вопрос о состоянии психического здоровья Лося бычок сообщил, что спиртного Лось, будучи спортсменом, практически не кушал, (исключение составляла разве что стопочка-другая коньяку в особо приятные минуты жизни), дури тем более не потреблял. “А зачем ему дурь? - слабо икнул бычок, - у него и так шифер от власти поехал”. Всю эту информацию Брелер выложил перед Черягой, вкупе с вопросом: как быть с бычком дальше?

Черяга ответил, что бычка придется поить и кормить до конца операции, а потом отпустить на все четыре стороны: не сдавать же его, в самом деле, в ментовку с ошпаренной рожей.

- А что Шереметьево? - спросил Черяга.

Все утренние рейсы из Шереметьево-2 были уже проверены; пассажир по фамилии Заславский, купивший билет и не улетевший, не значился нигде. Всего пассажиров, не явившихся на утренние рейсы и не сдавших билеты, было трое. Двое летели в Цюрих, один в Вашингтон. Следовало предполагать, что один из этих пассажиров может быть Заславский, под чужой фамилией. Поэтому местонахождение необъявившихся пассажиров тщательно проверялось.

В Швейцарию, где “Ахтарск-контракт” держал счета, уже вылетел человек, которому было поручено оценить размер возможной потравы.

Бухгалтеры перерыли весь стол Заславского. Они нашли два старых договора, по которым фирма “Ахтарск-контракт” брала у Росторгбанка кредит под гарантию областной администрации. По некоторым признакам кредит пах очень дурно, но страдала от него область, а не комбинат. 

- Надо брать дачу, - подытожил Брелер.

Черяга смотрел на стол и хмурился. Все получалось как-то очень просто. Даже если допустить, что у беспредельщика Лося маленько поехал шифер, то сколько же можно одной и той же группировке задевать одну и ту же растяжку? Сначала Камаз, потом Лось? Почему Лось думает, что Извольский возьмет и выложит за Заславского двести тысяч? Или Металлург запудрил ему мозги и выставил себя совершенно необходимой связующей деталью между комбинатом и областной администрацией, без которой, мол, у Извольского грохнутся все налоги?

Почему, наконец, Лось думает, что Заславского так уж трудно отыскать?  Мог бы догадаться, что если ребятки летают на разборки на боевом вертолете, то в области сыска они тоже не заполярный участковый...

*     *      *

Спустя полчаса причина беспечности Лося стала отчасти ясна.

Частный визит на дачу был для Ахтарского металлургического комбината заведомо невозможен. Одно дело - тихо изловить языка и ошпарить ему морду в собственной гостинице, другое - устроить пальбу и взятие укрепрайона. Даже если забыть о неизбежном последующем скандале,  в московском офисе просто не было достаточного количества квалифицированных бойцов. Точно также исключались штучки вроде вчерашней вертушки. Это вам не бескровная стрелка. Ребятки Лося наверняка начали бы стрелять в ответ, милицейское начальство по итогам конфликта прознало бы о появлении в воздухе неопознанного вертолета, и скандал, который за этим воспоследовал бы, повредил бы комбинату куда больше, чем бандитам. О местной милиции в качестве помошников не стоило и думать - эти наверняка сидят у Лося в кармане.

Оставался РУОП, и здесь Черягу ждал крутой облом.

По телефону к рассказу начальника службы безопасности Ахтарского меткомбината отнеслись благосклонно, но когда Черяга приехал лично обсудить кой-какие детали, начались непонятки. Полковник, с которым разговаривал Денис, долго крутился и прятал от Черяги глаза, а потом махнул рукой и позвал его из кабинета.

Они прошли в зал, где отчаянно пахло здоровым мужским потом и крепкие ребята бросали друг друга через плечо, и полковник, расставив пошире ноги и обернувшись к Черяге, спросил:

- А отчего вы, собственно, так уверены, что ваш Заславский в Малиновке?

- Гадалка нагадала, - ответил Черяга.

- Гм... Гадалка жива-то?

- Ну что вы, - усмехнулся Черяга, - мы люди интеллигентные, промышленные...

- Ну да. Интеллигентности у вас, как у прокатного стана... Значит вот что. Есть такое мнение, чтобы в долголаптевские дела попусту не встревать. Вы у нас срываете важную и долговременную разработку.  Понятно?

Полковник говорил отрывисто, тихо и зло, широкие скулы его покраснели, а глаза то упрямо вонзались в Черягу, то сползали вниз, как у школьника, застуканного со шпаргалкой на экзамене.

- Понятно, - кивнул Черяга, - а если ее, разработку, все-таки сорвать?

- Есть внебюджетный фонд содействия правоохранительным органам, - сказал полковник.- Почему бы одному из крупнейших российских экспортеров не оказать фонду поддержку?

- Сколько? - прямо спросил Черяга.

Полковник сглотнул. Ему было явно и нестерпимо тошно, и если Черяга что-то понимал в людях, инициатива насчет фонда исходила не от полковника.

- Столько же.

- Столько же, сколько просит Лось? - безжалостно уточнил шеф безопасности Ахтарского меткомбината.

- Да.

- И тогда ваше начальство пересмотрит свое мнение насчет невмешательства в долголаптевские дела?

Полковник кивнул. 

- Я не уполномочен решать такие вопросы, - сказал Черяга чистую правду, - я должен посоветоваться с шефом.

Реакцию сибиряка Извольского на предложение москвичей он мог предвидеть во всех подробностях.

*       *       *

При обыске бычка из-за пазухи его вытащили мобильник и записную книжку, в которой с похвальной аккуратностью значились телефоны всех друзей и знакомых бычка.

Был там, само собой, и телефон шефа: Александр Лосев столовался у известной московской компании сотовой связи. Президент компании Лаптев был знаком с Извольским, и нельзя сказать, чтобы это знакомство относилось к числу приятных и легких.

Дело в том, что Вячеслав Извольский сам был председателем совета директоров и учредителем компании сотовой связи “Коннект”, обслуживавшей и Ахтарск, и столицу области Сунжу. Коммерция не была первоочередной целью Сляба - просто владение собственной сотовой компанией было хорошим средством защиты от прослушивания со стороны. Из-за некоммерческого назначения “Коннекта” дела его шли не особо хорошо, и от дыры в балансе компанию спасали только монопольное положение и монопольные же цены.

Когда Лаптев задумал прирастать Сибирью и объявился в Сунже, конкурент вызвал у Извольского понятное недовольство, и в результате сунженские власти довольно долго морочили москвичей, отказывая им в лицензии. Кончилось тем, что Черяге (который, кстати, значился исполнительным директором “Коннекта”) пришлось лететь в Москву и разбираться с эфесбешной “крышей” Лаптева, отстаивавшей в данном случае святой принцип рыночной конкуренции.

Лаптев принял Черягу необыкновенно быстро, и Черяга изложил ему свою нехитрую просьбу. Комбинат хотел ни больше ни меньше, как прослушивать все разговоры Лося. И, разумеется, отследить его местоположение, так как сотовый телефон даже в режиме ожидания звонка работает как радиомаяк.

Москвич долго думал, прежде чем ответить. “Коннект” после летней склоки как раз заключил с Лаптевым соглашение о роуминге, отношения между двумя компаниями пошли на лад, и Лаптеву видимо не хотелось сдирать кожицу с только-только поджившей раны.

- Извини, - наконец сказал он, - это дело ФСБ. Если станут говорить, что я могу проделать со своими клиентами такие вещи, завтра от меня половина клиентов уйдет.

“А что от тебя опять область уйдет, ты не боишься?” - подумал Черяга, но вслух этого не сказал.

- Извини, - еще раз повторил президент компании, задумался и добавил:

- Кстати, это правда, что Венько на вас зол?

Венько был крупным чином в ФСБ и большим другом того самого значительного лица из Минобороны, которому принадлежало ТОО “Сатурн”. Именно люди Венько проверяли Конгарский вертолетный завод на предмет попавших к чеченам вертолетов,  хотя самую исчерпывающую информацию по поводу продажи вертушек они могли бы получить, вколов своему шефу скополамин.

- А кто вам это сказал? - поинтересовался Черяга.

- Да так, - неопределенно повел рукой президент компании, - в баньке парились...

Черяга понял. ФСБ плотно курировало все компании мобильной связи, - сотовые разговоры являлись слишком важным источником информации.  Президент компании, конечно, хотел сохранить свою лицензию в городе Сунже, но свою лицензию в городе Москве он ценил еще больше. Может быть, если бы его просил Извольский, результат был бы другим - но Извольского где-то черти носили.

*      *      *

Следующий звонок раздался в пять вечера. Звонили опять с мобильника Заславского, включенного сразу перед разговором:

- Алло? Черяга? Бабки готовы?

- А откуда я знаю, что Заславский у вас? - спросил Черяга.

- Взгляни на определитель номера, - посоветовал насмешливый голос.

- Откуда я знаю, что он жив?

- Шлифуй базар, Денис Федорыч.

- Значит так, - сказал Черяга, - ты сейчас едешь к Заславскому и снимаешь его на пленку. Перед съемочкой положишь на стол газету за сегодняшнее число... Черяга глянул на часы, - вечерний выпуск “Известий” положишь, ясно? Его сейчас в киоски завезут. И принесешь мне пленку. Все. Без этого базара не будет.

И Черяга бросил трубку. Нового звонка не последовало. Денису очень хотелось набрать  телефон Лося, и повторить свое требование. Если Лось спросит, откуда телефон, можно сказать, что Извольский и президент сотовой фирмы месяц назад подписали соглашение о роуминге. Это был бы хороший урок обоим. Пусть Лось скрипит мозгой, думает, прослушивается его телефон или нет.

Но лучше не надо. Станет Лось беспокоиться, начнет всех своих пересчитывать по пальцам, хватится бычка...

Когда Черяга вышел из кабинета, к нему бросилась Тома.

- Ну что? - сказала девушка. - Звонили?

Черяга махнул рукой.

- Не беспокойся, звонили и еще позвонят. Мы же должны убедиться, что он живой?

Тома глядела на Дениса как собака, которую третий день не кормили. 

- Вы не будете за него платить, да? - спросила Тома. - Вам все равно, ведь он вас обокрал...

- Успокойся, - сказал Черяга самым натуральным тоном, - никто твоего Колю не бросит.

*     *      *

Но Лось и так уже обеспокоился. Он уже жалел, что не выполнил приказ Коваля, который предусматривал совсем другой вариант обращения с Заславским. Он схватился было за сотовый телефон, потом передумал (а черт их знает, кто эти трубки прослушивает!) и коротко приказал что-то водителю.

Через несколько мгновений машина, в которой ехал Лось, плавно скользнула к тротуару, где красовалась будочка платного телефона-автомата.  Мимо спешили прохожие, к остановке подвалил огромный желтый автобус, щедрая порция выплеснувшейся из-под автобуса грязи окатила брюки Лося, и бандит почувствовал себя странно незащищенным, как белка в таежном лесу.

Автомат дважды съел жетон, на третий раз в трубке послышался ленивый, с придыханием голос.

- Я по поводу того человека, о котором мы говорили утром, - сказал Лось, - вроде бы он в курсах. Он обращался к вам за помощью?

- Обращался, - подтвердил собеседник.

- И?

- Не кипишуй, Шура, - ответил собеседник, - здесь им не Сибирь, чтобы все по их указке штаны спускали....

Довольный Лось повесил трубку. Все шло по плану.  Черяга артачился, затягивал время. На это Лось и рассчитывал. Ну что ж. Конечно, забавно, что Черяга сегодня не стал отдавать двести штук. Потому что завтра он будет рад отдать миллион. И даже полтора.

Глава пятая

Об особенностях приватизации силовых структур

Денис стоял на бетонной полосе подмосковного военного аэродрома и смотрел, как из широкого брюха военного транспортника один за другим выпрыгивают плечистые парни.

В ночной темноте мягко светились фары представительских джипов, съехавшихся на аэродром за гостями. Парней было не так уж много - восемнадцать человек. К Черяге подошли двое - начальник промышленной полиции города Ахтарска Володя Калягин и полковник Алешкин, командир ахтарского СОБРа.

Черяга все-таки нашел людей, которые могли взять штурмом дачу Лося. 

С технической точки зрения проблема решалась просто. Если бы, не дай бог, пропажа Заславского случилась в городе Ахтарске или области, то ахтарский СОБР покрошил бы в капусту всех предполагаемых соучастников; фирмы их пали бы под танковым натиском налоговой полиции и зенитным обстрелом из ОБЭПа. После летней истории с Премьером сама мысль о том, что какая-либо из действующих в области преступных группировок подымет хвост на комбинат, была смешной.

Но здесь была Москва, - здесь банковали долголаптевские, взяточники и обленившиеся менты, и никто не хотел портить жизнь уважаемому человеку Лосю иначе, как за бабки, соизмеримые с теми, что просил Лось. И Извольский, из принципа отказавшийся платить деньги вымогателям-бандитам, из того же принципа не собирался платить и вымогателям-ментам.

Стало быть, - надо было привезти в столицу ахтарский СОБР.

Задача, как быстро выяснилось, оказалась достаточно выполнимой, благо дело шло не о ком-нибудь, а о племяннике первого зама губернатора и человеке, обеспечивавшем связь между областью и комбинатом.

Прокурор области подмахнул сооветствующие ордера в двенадцать дня по московскому времени. Вопрос о перелете согласовали с воинской частью, расположенной в десяти километрах от Ахтарска.

Часть, понятное дело, находилась на содержании у федеральных властей, однако федеральные власти не платили ей вот уже полгода. Предусмотрительный Сляб время от времени подкармливал военных, а главное - те вполне вписались в экономику города, поставляя солдат в качестве дешевой рабочей силы для строительства коттеджей, и потихоньку разворовывая вооружение и технику со складов. Ссориться с городским ханом им было не с руки.

Командир части почел за честь удовлетворить просьбу Извольского. Правда, оставалась другая проблема, с посадкой самолета, но и она счастливо разрешилась после того, как у командира части в Московском военном округе нашелся приятель.

Вдобавок, строго говоря, завод не делал ничего незаконного. В российской Конституции не написано, что сотрудники МВД из одного региона не могут проводить операции на территории другого региона, более того, там написано прямо обратное, благо федеральная Россия еще едина и неделима и формально на княжества не распалась. Конечно, рекомендуется при этом ставить в известность сотрудников МВД данного региона - но ведь сотрудники были в курсе. Борис Гордон, опер 81-го отделения, которому было поручено дело о пропаже проживающего на его территории  бизнесмена Заславского,  встречал самолет вместе с Черягой. И ордера с ребятами прилетели, чин по чину, честь по чести - областной прокурор санкционирует обыск в загородной резиденции Александра Лосева, каковой Лосев умыкнул родственника зама губернатора...

Внезапно в кармашке Черяги зазвонил телефон.

- Денис?

Черяга удивленно поднял брови. Это говорил полковник московского РУОПа, тот самый, который объяснял Черяге про внебюджетный фонд.

- Ну?

- Ты не нукай, сибиряк, а слушай. Мы с тобой об одной дачке говорили, так?

- Так.

- Там, на дачке, канализацию строили. Но, что характерно, не достроили. А труба осталась.

- Большая труба?

- Метр диаметр.

- И куда она ведет?

- Чего не знаю, того не знаю. 

- И чего ты мне это говоришь?

- Хочу и говорю. Вы, сибиряки, народ изобретательный. Захочешь - спасибо скажешь.

На том конце повесили трубку.

- Что такое? - настороженно спросил Алешкин, кивая на телефон. 

- Похоже, наш Лось себе, как крот, дырочку наружу прорыл.

- И докуда?

- Не знаю. Там с одной стороны речка, а с другой овраг. Либо к речке, либо к оврагу.

- Ничего, - буркнул Алешкин, - найдем и перекроем.

Через пять минут выгрузка была закончена. На часах было шесть тридцать вечера. Темные джипы, набитые людьми, как початок - зернами, тихо отваливали с летного поля. К Денису подошел низенький, плотный командир местной части.

- Ой ребята, круто-то как, - вполголоса проговорил он, - вам за это втыка не будет?

- Не дрейфь, - сказал Денис, - у нас ордер есть.

Достал из кармана переломленную пополам жидкую пачечку долларов и сунул ее в нагрудный карман офицера. Тот благодарно вспискнул и отвалил куда-то в тень.

*       *     *

Было уже шесть часов вечера, когда черный “БМВ” вора в законе по кличке Коваль въехал  в подземный гараж, расположенный под одной из дорогих гостиниц в центре Москвы. Оставив своих охранников в холле, Коваль поднялся на пятый этаж и вскоре вошел в офис, принадлежавший крупной юридической фирме. Там Коваля уже ждали: немногословный человек в темном свитере и запачканных грязью ботинках, по всем приметам - трудяга-охранник, - проводил его к угловому кабинету, из которого открывался прекрасный вид на Москва-реку и Кремль.

Хозяина в кабинете не было: вместо него в гостевом кожаном кресле сидел один-единственный человек. Человек был полный и невысокого роста, с простецкой крестьянской физиономией, странно смотревшейся на фоне дорогого галстука и белейшей рубашки, поддетой под пошитый на заказ пиджак. При виде Коваля человек улыбнулся непосредственно и весело, как Емеля при виде красавицы-щуки, и только глаза человека ротиворечили этой мужицкой улыбке, а глаза у него были странные. Когда расплавленный алюминий заливают в форму, то сверху формы оказывается ровное жидкое зеркало. Оно светло-серебряного цвета, но не блестящее, а тусклое, словно свалявшаяся на мясном бульоне пена. Вот из такого же тускло-жаркого металла и были сделаны глаза человека.

- Что это за история про двести штук? - спросил человек.

- Я тут ни при чем, - сказал Коваль, - парня отдали Лосю. У Лося были инструкции. А он напорол отсебятину.

- Ты нам срываешь оперативную комбинацию.   Ты снял с этого дела  два лимона. Ты должен был поделиться с Лосем.

- А ты сколько получил? - взорвался Коваль, - пропало-то восемнадцать лимонов! Ты думаешь, твоему начальству понравится, если я скажу, сколько ты в свой карман слил? Под предлогом оперативной комбинации?

Собеседник смотрел все так же равнодушно.

- Вы все - жадные твари, - сказал он, - портите любое дело. Тебя просили две вещи - зачистить Заславского и убрать Черягу. Черяга жив, а по поводу Заславского все на ушах стоят.

- Я не виноват, что Черяга на вертушке прилетел! Камаз его сделает!

- Не надо. Черягу надо было гасить или чисто, или никак. А вот Лося ты уберешь.

Коваль сунул под нос собеседнику фигу.

- Фильтруй базар! Я своих ребят не сдаю! У меня честь есть!

- Раньше надо было думать о чести, Виктор Матвеич. Когда подписку давал стучать на своих.

Человек с водянистыми глазами встал и вышел. Коваль задохнулся в бессильной ярости. Хуже всего было то, что собеседника было совершенно бесполезно убивать. Доказательствами того, что будущий вор в законе Коваль, будучи пойман на “ломке” чеков около “Березки”, дал кагебешникам подписку о сотрудничестве, владел не человек с алюминиевыми глазами. Ими владела организация.

*        *        *

Дача Лося стояла очень неудачно, на шоссе у поворота торчал пост ГАИ, чудом сохранившийся после падения советской власти и не мутировавший в придорожный магазинчик или шиномонтаж. И уж коли он сохранился, следовало ожидать, что случилось это не зря и что бдительные гаишники не только тянут дань с дальнобойщиков, но и могут сигнализировать в случае чего на дачу - мол, смотри, на ваш проселок кавалькада джипов свернула...

Поэтому повернули с шоссе на пять километров раньше, попилили бетонкой, а затем лесной раскисшей дорогой.  Чтобы перевалить через разобранный железнодорожный переезд, пришлось мостить его досками. 

Выстрелами из автомата с глушителем сбили замок на шлагбауме - кто-то рачительный из дачного поселка решил перекрыть лесную дорогу, дабы зря машины не пылили. В составе колонны было шесть джипов и один инкассаторский броневичок. Броневичок, натурально, принадлежал банку “Металлург” и должен был быть использован сугубо не по назначению.

Поздний ноябрьский лес был редкий и мерзлый, сквозь прорезь в облаках выглядывала круглая от любопытства луна, ей с земли подмигивали фары прыгающих по колдобинам машин. 

Выехав на проселок за двести метров от дачи, затаились в лесу, так, чтобы их не могли увидеть случайно пролетавшие автомобили, и пошли пешком.

Оба подъезда к даче были блокированы умело и незаметно. Единственными, кто пожелал проехаться по занесенной снегом дачной дороге в эту волчью пору, оказались обитатели большого черного с серебряным оскалом решетки джипа; джип аккуратно остановили и выпотрошили, обитателей уложили лицом в мерзлую грязь раньше, чем они успели похвататься за пушки и мобильные телефоны. 

В джипе обнаружилось два незарегестрированных ствола на четырех человек, и задержание, таким образом, оказалось полностью законным. Если бы стволов не случилось, их бы подкинули. Пленников допросили тут же, в ночном лесочке, заведя руки за ствол запорошенной снегом сосны и тыча в зубы “стечкиным”. Такой романтический антураж немедленно сделал допрос крайне эффективным: один из пленников, оказавшийся правой рукой Лося, подтвердил, что фраер Николай Заславский по кличке Металлург с недавних пор прописан в дачном подвальчике, по коридору прямо и последняя дверь направо. И даже уже совсем от себя добавил, что на втором этаже, в спальне Лося, есть сейфик, а в сейфике должна быть куча бабок.

После этого его спросили, куда выходит труба с участка, и он сказал, что к речке и вызвался показать выход. Алешкин хоть и поверил ему, а все же услужливость бандита показалась ему подозрительной, и командир СОБРа послал еще двоих - к оврагу, огибавшему дачу слева. 

Погода для визита оказалась самая неподходящая: днем шел дождь, ночью он превратился в снег, и предварительно раскисшая земля была покрыта миллиметровым белым пушком. Сапоги мгновенно впечатывались в почву и, что самое неприятное, - за любым человеком оставалась четкая цепочка черных следов на белой земле.

Недочетов в обороне дачи практически не было. Каменная стена, массивные железные ворота и рядом - домик с широкой плоской верандой, по которой прогуливался зевающий автоматчик. Особо стоило отметить, что дорожка от ворот не прямо вела к дому, а огибала две широченные сосны, не потревоженные строителями. Казалось бы - пустячок, но если кто, к примеру, саданет в ворота из гранатомета или попытается проехать в них иным нелицензионным способом, то рискует либо впилиться в дерево, либо потерять скорость на объезде. Чувствовалось, что у Шуры Лося есть целая куча недоброжелателей, и квалификация у этих недоброжелателей куда повыше, чем у пенсионеров, вкладывавших деньги в концерн “Гималаи”, каковой концерн на начальный капитал Шуры Лося и был организован.

Впрочем, один изъян в обороне все же был.  Увешав телекамерами периметр, бандиты почему-то не включили в сферу своего внимания соседнюю дачу, и этим воспользовались вооруженные люди в камуфляже. 

Дача была пустой и летней, и с ее чердака превосходно просматривалась часть двора с черным “БМВ” у массивного каменного крыльца. Двор был ярко освещен, равно как и десятиметровая полоса перед воротами и Черяга с Алешкиным, глядя с чердака, могли оценить силы противника в десять-двенадцать человек. Двое стояли во дворе у “БМВ” и о чем-то беседовали, двое, насколько можно было видеть, без толку топтались на террасе караульного домика, а силуэты остальных вырисовывались на подернутых занавеской окнах гостиной. Силуэты выламывались, кто-то распахнул окно, и порыв ветра донес до Черяги с Алешкиным взрыв пьяного смеха  и перекрывающий его грохот музыки.

- Плохо, - сказал Алешкин, - набрались крепко.

- Чего же плохого? Хуже стрелять будут, если что.

- Плохо, потому что ничего не соображают. Пьяному и море по колено, и СОБР не противник. Еще пригрезится, что конкуренты наехали...

Двое во дворе шевельнулись, блеснул красный огонек папиросы.

- А эти не пьяные, - сказал Черяга.

- Да. Крутые ребята. И стоечка военная, не блатная.

В доме открылась дверь, и на морозец вышел среднего роста парень с плавными, чуть замедленными от попойки движениями, в распахнутой кожаной куртке, накинутой поверх тренировочного костюма. В руках у парня была узкая, видимо коньячная, бутылка. По фотографии, добытой Гордоном, Черяга узнал Александра Лосева. 

Лось подошел к двоим во дворе, покровительственно похлопал крайнего по плечу. Бутылка перекочевала из рук в руки. Потом Лось достал из кармана что-то, кажется, деньги, и положил их в руку одного из собеседников. Жест ужасно напоминал тот, который Денис сам проделал полтора часа назад.

Послышалось урчанье мотора, и перед воротами дачи остановился здоровенный, как катафалк, «шевроле таха». Собровцы, выпотрошив один внедорожник, видимо решили не трогать вторую машину - новой информации они уже не погли получить.

Ворота раскрылись, «шевроле» въехал на грунтовую площадку рядом с семеркой-“БМВ”, и силуэт показавшегося из него человека, раз увидев, ни с кем спутать было невозможно. Денис толкнул командира СОБРа под локоть.

- Хочешь полюбоваться на парня, который вчера стрелку вертушке забил?

- Это вон тот шкафастый? 

Черяга кивнул. Камаз, в шестидесяти метрах от него, ткнул Лося в грудь и что-то спросил. Лось засмеялся и хлопнул по плечу одного из своих собеседников.  В круг света выбежала собака, крупная восточноевропейская овчарка. Завертела головой, принюхиваясь, но не залаяла. Черяга с Алешкиным были не слишком далеко, но дачка стояла с подветренной стороны.

- Чего это они внутрь не идут? - подозрительно спросил Алешкин.

*      *       *

Вася Демин и Сережа Митягин, бойцы  отряда специального назначения “Уран”, подчиненного  УИН ГУВД города Москвы, курили у черного блестящего “БМВ”, стоявшего за железными воротами дачи.

Дачка была та еще: бетонный забор в три метра, камера над воротами, и тут же - деревянный караульный домик, по балкону которого деловито вышагивал парнишка в камуфляже и с автоматом.

Вася с Сережей находились на даче по самой что ни на есть законной причине: после возвращения из Чечни бойцы получили возможность подрабатывать в коммерческих структурах в свободное от работы время, и начальник отряда при посредничестве управления вневедомственной охраны заключил договора с несколькими фирмами. Последний договор был заключен буквально неделю назад. Согласно ему, бойцы должны были охранять офис некоего ООО “Симаргл”, принадлежавшего бизнесмену Александру Лосеву. Правда, в самом ООО “Симаргл” Васе с Сережей побывать не довелось, вместо этого они постоянно сопровождали самого Лосева.

Лосев ездил часто и помногу, c дачи - в казино “Серенада”, от “Серенады” в гостиницу “Лада”, из гостиницы еще в кучу фирм и компаний, в основном расположенных на юго-западе Москвы. В фирмах и фирмочках Васю с Сережей принимали с почтением, в “Серенаде” крепкие ребята обнимали бизнесмена и кричали: “Лось приехал!”, а на спецназовцев косились и откровенно скалили зубы.

Лось держал ребят на отдалении: выделил им “девятку” цвета мокрый асфальт, на которой они приезжали утром на дачу и вечером отправлялись домой, и часто просил вылезти из машины, когда ему звонили.

Если первые пару дней ребята еще могли хитрить с собой, то спустя неделю  притворяться было невозможно. Вася и Сережа ясно видели, что охраняют они никакого не бизнесмена, которому ставит крышу УИН, а самого настоящего крутого авторитета, из спортсменов, и сколько денег отвалили начальству за такую крышу - это ж страшно представить!

Вася с Сережей относились к происходящему по-разному. Васе было слегка противно и страшно, он был ментом, как и его отец и дядя, и он трижды участвовал в подавлении бунтов в колониях: бессмысленных, жестоких бунтов с захватом заложников, с пьяными плохо соображающими зэками, которые шли прямо на выстрелы и продолжали идти, когда очередь вырывала из их клифтов клочья полусгнившей ваты пополам с мясом и кровью.

Однажды молодой зэчара, смирно лежавший в грязи с руками на затылке вскинулся, когда Вася наклонился его обыскать, и обеими руками глубоко всадил в живот Васе заточку. Зэка тут же разорвало на куски выстрелами, Вася рухнул рядом, судорожно зажимая живот, и две недели валялся между жизнью и смертью.

Ненависть к зэкам сидела в Васе очень глубоко, и хотя Александр Лосев на черном блестящем “БМВ” ничем не напоминал сумасшедшего зэчару, Вася очень хорошо понимал, что если не сам Лосев, то его мелкая свита может с легкостью оказаться в местах не столь отдаленных. А между тем было ясно, что охрана - это только первый этап. Либо Лось не доверяет кому-то в своей бригаде, либо явно решил расшириться - а за чей счет, как не за счет нищих и великолепно обученных спецназовцев? Рано или поздно от Лося должно было поступить предложение, не входящее в рамки охраны. Отказаться - значило почти наверняка с треском вылететь из спецназа. Согласиться - значило заняться самой настоящей уголовщиной, такой, которая как раз и приводит за страшную колючую проволоку, где бритыми зэками в вытертых бушлатах помыкают менты, кумы и безжалостные люди с синими куполами, выколотыми на волосатой груди. Это Лось не попадет за решетку, отмажется. А он, Вася, - ментяра, его сдадут первым.

Сережа мыслил совершенно по-другому. Он пришел в отряд позже, колоний не видел, зато шесть месяцев провел в Чечне. Три или четыре раза он чудом оставался жив, однажды, ввалившись в село, голодные и уставшие, они увидели привязанную к забору маленькую горную коровку, которая жалобно мычала - вымя ее было переполнено молоком. Сереже велели взять ведро и подоить корову, но пока он искал ведро, к корове бросился пацан из другого взвода,  и тут же и корова, и пацан взлетели на воздух. Про пацана потом говорили, что он остался жив, но потерял обе руки и ногу, и Сереже долго снилось, что он отыскал ведро допрежь пацана.

Сережа вернулся из Чечни с дикой верой в собственную удачу и с отчаянной жаждой жизни, а хорошая жизнь в воображении Сережи выглядела очень просто: классная жратва, красивые телки, машина “мерседес” и много-много бабок. Служба в спецназе не могла дать ни “мерседеса”, ни бабок - в бизнесмене Александре Лосеве Сережа видел человека, который мог продать ему билет в рай.

Поэтому, когда сегодня утром Лось спросил Серегу, как дела, тот долго жаловался на задержанную в прошлом месяце зарплату и собачью жизнь, и в конце концов просто сказал:

- Ты бы нам чего подкинул.

Лось поглядел на него пристально.

- Я твоему начальству деньги плачу, - сказал Лось. Но интонация у него была какая-то задумчивая.

Спустя пять минут машина подъехала к офису ООО “Снежинка”. В офис Лось зашел вместе с охранниками и ждал минут пять, пока в дверях не появился улыбчивый и круглый, как баранка, армянин. Армянин увел Лося вглубь кабинета, но сидели они там недолго. Лось вышел минут через  пятнадцать, явно расстроенный, сел в машину и буркнул:

- Поехали!

- Случилось чего? - спросил Сережа.

- Козел черножопый... - неопределенно пробормотал Лось

- А чего он сделал? 

Лось не ответил, и они поехали в оздоровительный центр. Вопреки прежним разам, Лось пригласил охранников с собой: они позанимались на тренажерах. Лось был в хорошей спортивной форме, разве что чуть полноват, однако явно уступал обоим молодым спецназовцам. На тренажерах это было еще не так заметно, но потом Лось затеял спарринги, и Вася тут же сбил его на татами.

От поединка с Сережей Вася Лося пытался отговорить, но тот был мужик упорный и в результате получил такой удар, что две минуты сидел в углу, разевая рот, как выброшенный из воды карп. Сережа, на татами, подпрыгивал и кричал что-то веселое.

- Что это с ним? - тяжело спросил Лось, пока Вася помогал ему встать.

- Чечня, - ответил Вася, - он когда дерется, мозги в камеру хранения сдает.

Вопреки ожиданиям, Лось не взбесился оттого, что его побили, и Сережу не выгнал, а скорее остался доволен. В спортзале они провели не больше часа, ополоснулись и поехали в “Серенаду”.

У метро Лось остановил машину, вынул из бумажника пятисотенную и велел купить сигарет. Сережа вернулся с пачкой “мальборо” и протянул обратно сдачу.

- Оставь себе, - сказал Лось.

- Разве это бабки? - усмехнулся Сережа.

- Разве ж это работа? - возразил Лось, пристально глядя на мента.

- А что работа? - спросил Сережа.

- Видел того хачика, с которым я в “Снежинке” разговаривал?

- Ну.

- Он хороших людей на сто штук нагрел. Надо бы с ним поговорить. Только не в “Снежинке”, а где-нибудь поспокойней.

Лось вынул из кармана зажигалку в виде револьверчика, неторопливо закурил сигарету.

- Вы бы мне его на дачу завезли, - сказал Лось, - вам бы процент с тех бабок упал...

“БМВ” плавно вкатился на служебную стоянку “Серенады”. Лось сделал ручкой и пропал в стеклянном подъезде.

Сережа пересел в водительское место и решительно завел машину.

- Ты куда? - спросил Вася.

- Не слышал, что нам сказали? Бизнесмена надо добыть...

- Совсем охренел? Знаешь, как это называется?

Сережа обернулся. Глаза его горели нехорошим огнем.

- Это бабки называется, понял? - сказал он. - Тебе еще не надоело в конуре жить? Нас шеф послал бандита охранять, сам за это бабки гребет, а мы что имеем? Сдачу с сигарет?

- А зачем мы ему? - спросил Вася, - у него что, своих кадров мало? Вмиг этого порося ему притаранят, только мигни. Он нас подставить хочет, не въехал?

- На фиг ему нас подставлять?

- А на фиг ему менты?

- Дурак, он расширяться хочет.

- Да у него десять пацанов в бригаде...

- А ты видел, какие это пацаны? Он их одной левой уроет, а мы - одной левой его. Они здесь пальцы веером делали, а мы в Чечне чуть не сдохли. Мы перед ними - как иномарка “мерседес” перед иномаркой “запорожец”!

Вася заколебался. 

Через двадцать минут “БМВ” тихо вползла под “кирпич” и остановилась в одном из спокойных московских переулках неподалеку от Нового Арбата. Дом, в котором помещалось ООО “Снежинка”,  находился метрах в пятнадцати впереди, подъезд прекрасно просматривался. 

Все было тихо. Прямо над блестящим капотом “БМВ” висел красивый плакат с  рекламой итальянской обуви, и полураздетая девица с плаката задушевно улыбалась Сереге, так, словно готова была спуститься вниз по первому знаку мента и сделать ему минет.

Серега мало представлял, что они будут делать дальше. Будучи человеком не особенно умным, он даже не понимал, насколько глупо было возвращаться к фирме в приметной дорогой “БМВ”. В отличие от него, Вася смотрел на ситуацию несколько более трезво.

- Ты бы хоть тачку взял другую, - заметил он, - нас же засекут, как пить дать.

- А что мы такого делаем? - возмутился Сергей, - человека хотят видеть для беседы. Мы привозим его для беседы... 

Он не успел докончить свое рассуждение: дверь офиса открылась, и из нее показались двое: давешний бизнесмен и его “личка” - молодой, довольный собой и зарплатой парень.

- Ого, - сказал Сергей, - отъезжают...

Но армянин никуда не отъехал. На свою беду, бизнесмен с охранником шагали пешком, - и путь их пролегал как раз мимо застывшего у обочины “БМВ”. Вася вспомнил, что в двадцати метрах за “БМВ” вроде бы был небольшой ресторанчик - наверняка хачик направлялся именно туда.

- Вылезаем, - скомандовал Сергей.

Вася хотел было остановить его. То, что они делали, было безумием - без подготовки, без разведки, в люксовой машине, на глазах прохожих и охранника они...

Времени на размышления не оставалось. Сергей уже распахнул переднюю дверцу, и в этот самый момент охранник с бизнесменом поравнялись с “БМВ”.

- Простите пожалуйста, - сказал Сергей, - а где тут дом номер тринадцать?

Армянин надменно повернулся к спрашивающему. Охранник приостановился, реагируя на опасность, рука автоматически потянулась к припухлости под хорошо пошитым пиджаком. Сергей вырубил его молниеносно - со всей сноровкой, приобретенной в Чечне. Охранник осел на землю, как проколотый воздушный шарик.

Вася выскочил из задней дверцы, как чертик из табакерки, швырнул бизнесмена в машину. Завизжали покрышки, - “БМВ” сорвалась с места и через мгновение исчезла за поворотом. 

- А-а, - завизжал было нечленораздельно хачик...

Вася молча ткнул ему в бок табельный ствол.

- Сиди тихо, целее будешь, падла, - с нежностью прошептал он.

Сергей взял трубку (машина была радиофицирована) и набрал сотовый номер Лося.

- Александр Спиридоныч? - сказал он, - это Серега. Мы тут тебе игрушку купили, какую заказывал. Куда ее подогнать?

В трубке несколько мгновений озадаченно молчали.

- Езжай ко мне на дачу, - ответил Лось.

Доехали без приключений. Ни одна патрульная машина не погналась за “бимером”, ни один гаишник не вздумал срубить капусты с богатой тачки. Необыкновенная легкость сделанного ударила Сереге в голову; все было так же, как в Чечне. Вместо бронетранспортеров были “БМВ”, вместо чеченов - хачик. Закона не было, законом были ловкость и ствол. И даже хачик сидел притихший, подавленный, и скулил, как побитая собака. 

Когда “БМВ” подъехала к даче, их уже ждали. Ворота немедленно попозли в сторону, к подлетевшей к крыльцу “БМВ” подбежал Лось.

- Отпустите меня! - не к месту взмолился хачик, когда его выволокли из машины, но тут на пленника налетел Сергей, саданул в промежность носком ботинка, а когда человек повалился на землю, принялся его избивать.

 - Падлы! На нашу землю! Да в нашей Москве! - орал Сергей. 

Его еле оттащили.

- Это что с ним такое? - спросил Лось.

- Чечня, - коротко, как в спортзале, повторил Вася.

Лось ушел куда-то в дом, за ним поволокли бизнесмена, а Сережка с Васей остались снаружи.  Их обступили несколько крепких ребят, хлопали по плечам, потом увели в караульный домик пить водку. Через час в домик явился улыбающийся Лось. 

- Ну вы даете, ребята, - сказал он,  - кто ж так делает! Очертя голову, на приметной тачке. А если бы охранник ментам настучал?

Но вид у Лося был довольный.

- А он настучал?

- Не успел, - объяснил авторитет, - они там как раз сидели в офисе и соображали, звать ментов или нет, а тут им Гарегин позвонил и очень убедительно просил никуда не стучать...

- Нам, наверное, домой пора? - спросил Вася. На улице уже как следует стемнело, дневной холодный дождик превратился в снег.

- Не торопись! - хлопнул Лось Васю по плечу.

Теперь Сережка с Васей курили в темном дворе, рядом с “БМВ”, и обсуждали сложившееся положение. Для Сережи главный вопрос был прост, как рецепт пшенной каши:

- Вот интересно, нам бабки выдадут или только “спасибо” скажут?

- Не знаю, - мрачно ответил Вася. 

- Хорошо, если бабки выдадут. 

- Это сейчас хорошо, - сказал Вася, - а когда в зоне будешь сидеть, мало не покажется.

-За что сидеть-то? -удивился Сергей, - что мы такого сделали? Человек задолжал - задолжал. Долги платить надо? Надо...

- Ага, - сказал Вася, - а если нас бить его позовут?

- Не позовут, - успокоительно сказал Сергей, - ты что, не заметил - его увезли.

- Как увезли?

- А так, я глядел, как мы приехали, минут через двадцать вышли из дома двое, человека меж собой несут, положили человека в багажник и повезли.

Вася видел, как от дома отъезжала серая “волга”, но чтобы в нее кого-то клали, не видел.

- Все равно, - тихо сказал Вася, - зачем мы ему, а? У него своих бойцов до черта.

- У него бойцы лавочников давили, а мы Чечню прошли. Вон, ты посмотри, как караулят? Разве так караулят?

И Серега ткнул рукой вверх.

Действительно, в караульном домике у ворот стояли двое, оба вооруженные автоматами. Несмотря на пятнистый камуфляж и хищно поблескивающие рыльца АК-74, ребята держались довольно мирно:  стояли, подпирая собой стенку, и курили. 

 Видимо, автомат казался им чем-то вроде ксивы, обеспечивающей бесплатный проезд в троллейбусе. Подобно щуке, которая может считаться хищной рыбой только в той воде, где нет акулы, они были хищниками - но только среди ларечников, бизнесменов и прочего мирного подшефного населения. И мысль о том, что на человека с автоматом может кто-то полезть, подсознательно казалась им смешной. Так торговец со страховкой не может думать, что пожар нанесет складу ущерб.

Дверь дачи растворилась, и на воздухе появился сам Лось. Он был самую малость пьян, наверное, не столько от спиртного, сколько от допроса, и глаза его весело блестели в свете фонарей.

Александр Лосев был красивый мужик, слегка располневший от сытой жизни, но по-прежнему быстрый и ловкий, с правильными чертами лица и длинными черными кудрями. В руке у него была бутылка с хорошим марочным коньяком, и эту бутылку он первым делом протянул ребятам. Сережка сделал глоток и поморщился. Это что, Лось от него глотком коньяка хочет откупиться?  Но тут Лось вытащил из кармана перетянутую резинкой пачку долларов и приятельским жестом сунул ее Васе:

- Нате, ребятки, разделите по-братски. 

Серега замер, взглядом оценивая деньги. Пачка, по правде говоря, была совсем не толстая, но зато в ней были сотенные. “По пятьсот на брата”, - прикинул Серега, - “или по семьсот”. Его немного оскорбило, что деньги Лось дал Ваське, хотя главным во всей истории был он, Сергей.

Лось еще чего-то хотел сказать, но тут охранники наверху караульного домика оживились, ворота отошли в сторону, и на площадку, где Лось беседовал со спецназовцами, въехал здоровенный, что твой автобус, внедорожник. Человека, вышедшего из него, Вася с Сережей никогда не видели, но по манере Лося поняли, что человек этот хотя и заслуженный, но не больше самого Лося.

- Базар есть, - негромко сказал человек, и отошел с Лосем в сторону. Вася вытянул голову, прислушиваясь, потому что разговор между собеседниками видимо шел важный, но они говорили тихо, а потом Лось вынул из кармана мобильник и стал было набирать номер, но вдруг широко улыбнулся и хлопнул водителя «шевроле» по плечу.

- Не бзди, Камаз! - громко сказал Лось, - все будет путем. 

После этого оба бандита (а что второй был тоже бандит, было яснее ясного, морда у него была соотвествующая и габариты знатные), повернулись и пошли обратно к воротам, и Камаз что-то вполголоса спросил у Лося,  показывая на Васю с Сережей, а Лось ему так же вполголоса ответил.

Камаз видимо заинтересовался, потому что, вместо того, чтобы свернуть к дому, подошел к Сереже с Васей и, пристально оглядев их маленькими глазками (взгляд у этих глазок был живой и на удивление проницательный), спросил:

- Как дачка, служивые? Нравится?

- Не очень, - сказал Сережа.

- А что ж не нравится?

- А то, что охранники у вас ворон считают, - усмехнулся Сергей. - Если бы мы так в Чечне охранялись, нас бы вырезали давно на...

- А чего у нас не так делается? - недовольно спросил Лось.

- Во-первых, прожектор. Он у вас стоит, чтобы светло по двору было бегать, а прожектор не двор, а периметр должен освещать. Во-вторых, где охранники стоят? Они же на фиг за ворота не смотрят, у них автомат заместо брызгалки. А если кто на соседней даче сидит?

- А ну покажь, - не понял Лось.

Все четверо взошли на площадку, опоясывавшую караульный домик.  Бойцы обернулись на них. Серега был очень горд, что чувствует себя в центре внимания. Он забрал у охранника автомат и ткнул дулом в направлении соседней дачки.

- Видишь левый участок? - сказал Серега, - он вообще, считай, не просматривается. А если там кто засел? Я бы, если бы меня дачку вашу послали осмотреть, как раз чердачок и обжил бы...

Лось хмыкнул. Чердачок был тих и пустынен, никто на участке не двигался: только белели в темноте посыпанные снегом остатки картофельной ботвы, да чертежным рисунком возвышался алюминиевый остов теплицы.

- Или вот опять же лес, - сказал Сережа, - видишь вон тот дуб на опушке? С этого дуба вся дача просматривается, Васька, разверни прожектор.

Все следущее произошло в одно мгновение.

Васька, недолго думая, крутанул тяжелый выпуклый глаз прожектора. Верхушку дуба залило светом. Прибор ночного видения, который держал в руках сержант Иванько, ведший наблюдение с дуба, мгновенно вышел из строя. Серега единственный увидел блеск линз и мелькнувшую меж веток тень.

Сергей вскинул автомат.

- Ты что? - удивился Вася.

Раздалась сухая короткая очередь. В ветвях дуба что-то шумно всхрупнуло, с тридцатиметровой  высоты на землю, ломая ветки, полетел человек.

И тут же бесшумно щелкнувшая пуля, прилетев с чердака соседней дачи, ударила Сережку в грудь.

- Нас обнаружили, - сказал Алешкин в рацию, - начали!

Лось увидел, как над бетонной стеной, отгораживающей особняк от соседней дачки, как по волшебству возникли темные фигуры. Мигнуло и погасло изображение дороги на экране, стоявшем в караульном домике, и тут же из леса выскочили четыре неясных силуэта в камуфляже. Они не стали тратить времени на открывание ворот, - о бетонное навершие стены царапнули ловко брошенные кошки, силуэты в мгновение ока оказались поверх стены. На секунду в лучах прожектора на рукаве одного из них  сверкнула круглая эмблема - золотистый олень на черном фоне. Что за картинка, на фиг? Олень против Лося... 

Откуда-то гаркул голос:

- Всем бросить оружие! РУОП!

Лось попятился. Этого не могло быть! Он совершенно точно знал, что этого не могло быть! Не далее как два часа назад совершенно надежный человек снова перезвонил ему и уже подробно рассказал, как начальник секьюрити с ахтарского меткомбината приходил в РУОП и просил посодействовать против долголаптевских... И хотя начальник не знал всех тонких раскладов, - эти пробитые менты попросили за содействие бабки, и начальник - не заплатил!

Лось колебался доли мгновения. РУОП или не РУОП? Если РУОП, тогда надо падать задницей кверху и молиться, дабы поскорее потерять сознание. Если не РУОП - то кто? Старые грехи? Тогда - ему конец. Налетят, ребят положат на землю, а самого вывезут в ближайший лесок и там же без затей шлепнут. Тогда - надо кричать, чтобы отстреливались, и пытаться уходить, это один шанс из тысячи, но так и этого шанса нет...

РУОП или не РУОП?

Краем глаза Лось заметил, как рядом с ним ошалевший, полупьяный Мишка Байбак разворачивает «калашников». Спецназовец Вася, словно парализованный, ничего не видел и не слышал. Он лежал, обхватив упавшего товарища, и тупо повторял:

- Серега! Серега!

Каким-то чудом Вася разглядел движение автомата над головой. Он выбросил ногу, не глядя, Мишка Байбак подломился и грохнулся спиной о доски, очередь бесполезно ушла к звездам и заснеженным верхушкам елей. К забору гигантскими прыжками мчались овчарки.

- Рвем когти, - закричал Лось Камазу.

Оба бандита нырнули в караульную комнатку и ссыпались вниз по лестнице, в темный, освещенный сорокаваттной лампочкой гараж. Там, близ полок с инструментами, темнел вделанный в пол канализационный люк. Канализацию эту сначала копали на самом деле, намереваясь проложить трубу на несколько десятков метров, до ручья, протекавшего в лощине, но потом местные власти заартачились, оказалось, что ручей какой-то особо чистый, а главное - Лось сам полюбил этот овраг и приспособился гулять в нем с собакой. Вместо канализации сделали отстойник, а широкую трубу, чтобы добро не пропадало, приспособили под подземный ход. В трубу врезались три люка - в самом доме, в караульном домике и в глубине участка.

Лось бросился к люку и громко выругался: посереди гаража, закатившись одним колесом на вожделенную крышку, стоял тупорылый синий “рейнджровер” и пялился на Лося квадратными мертвыми фарами. Где могли быть ключи от этой посудины, - Лось не имел представления.

- Убери тачку! - скомандовал он Камазу.

Сверху уже неслись матюки и звучные удары, кто-то заорал не своим голосом. Лось накинул стальной засов на дверь, ведущую в гараж.

Камаз неторопливо подошел к внедорожнику, уперся пятками в стену, растопырился - и синий “рейнджровер” легко, словно взятый на буксир тягачом, скатился с люка. Камаз играючи подцепил крышку.

Лось нырнул внутрь. Камаз хотел было последовать за ним, но сообразил, что лаз для него явно тесноват. “Застряну”, - пронеслось в голове.

В следующую секунду дверь в гараж вздрогнула от удара, и тут же раздалась автоматная очередь, кучно бившая по запору. Камаз бросился за “рейнджровер”. Стальной засов в мгновение ока был перешиблен, в гараж влетели трое пятнистых, как крокодилы, парней. Они в мгновение ока оценили обстановку, сообразив все и про раскрытый люк, и про слишком крупногабаритного парня, прячущегося за дорогой тачкой. Один собровец бросился к люку, другой заорал, распялив глотку:

- Руки! Руки на капот!

Камаз положил руки на заднее стекло внедорожника, потом примерился и толкнул. Тяжелая машина нехотя сдвинулась с места. Прежде, чем собровцы сумели сообразить, что происходит, правое переднее колесо въехало в раскрытый люк. Машина с грохотом осела, ударившись рычагом подвески о бетонный пол.

Один из собровцев подскочил к люку, сунул в щель автомат и наугад выпустил звонкую очередь. 

Сержант Чиркин, предводительствовавший тройкой, начал отчаянно ругаться. Кто бы ни ломанулся с окруженного участка через этот люк, догнать его не было возможности. Даже если с ходу найти домкрат, чтобы вытащить из раскрытого люка плотно застрявшее в нем колесо тяжелого внедорожника, понадобится минут десять-пятнадцать... Оставалось только надеяться, что беглеца перехватят на другом конце.

С досады Чиркин вскинул автомат и изрешетил ни в чем ни повинную дорогую тачку.

*      *     *

Собровцы появились на караульной площадке спустя мгновение после того, как с нее исчезли оба бригадира.

 Один из них ударил караульного ногой в пах, и как только тот согнулся, добавил сцепленными в замок руками по затылку. Байбака пнули так, что тот вышиб спиной окошко, ведушее в караульную комнатку, тут же на него навалились и принялись охаживать от почек и до затылка.

- Кто стрелял? - грянул сверху вопрос.

Поскольку Байбаком уже занимались, имелся в виду, очевидно, первый выстрел. 

- Это не я! - взвизгнул кто-то, - это он!

Испуганного Васю оторвали от лежавшего Сережки. Тот был еще жив: Вася видел, как на губах  его товарища пузырится розовая пена, как пульсируют на свету зрачки. А затем в поле зрения Васи появились чьи-то ноги, обутые в десантные ботинки пятидесятого размера, и один из этих ботинков с размаху ударил Сережку в бок, как футболист бьет победный пенальти.

*      *     *

Прощальный собровский выстрел не пропал даром: срикошетировав от трубы, одна из пуль на излете задела Лосю правое плечо и там и осталась. Ползти в узком, холодном ходу сразу стало вдвойне неудобно: под животом хлюпала собравшаяся после осенних дождей вода, плечо наливалось ноющей болью. Лось замерзал: тренировочный костюм, в котором он вышел из дома на пять минут, был явно неприспособлен для долгой прогулки при нуле.

А между тем ползти было надо быстро: даже если те, кто штурмовал дачу, не были осведомлены о тайном ходе заранее, сообщение о беглеце наверняка передали по рации, и сейчас пятнистые ребята с изображением красавца-оленя на груди ломятся к оврагу...

И тут Лось внезапно вспомнил, где он видел картинку с оленем. Коля Заславский достает кожаную записную книжку с вытесененной золотом картинкой и буквами: АМК.  “Это что за олень?” - спросил тогда Лось. “Это не олень, а изюбрь, - ответил Заславский, - Сляб его выбрал эмблемой комбината”. Они тогда еще посмеялись, что лось и изюбрь - почти тезки.

Служба безопасности комбината? Промышленная полиция? СОБР города Ахтарска?

Это меняло дело. Интересно, если он подстрелит ахтарского мента, порвут ему московские менты очко за коллегу, или нет?  Лось вынул из-за пазухи ствол, проверил обойму и снял с предохранителя. Дальше он полз уже со стволом в руке.

Лось дополз до конца трубы минут через семь. Выход был расположен под нависшим камнем и замаскирован на славу: сверху его было ни за что не разглядеть, а снизу внимательный наблюдатель мог различить лишь узкую тень у основания камня. Лось прислушался: все было тихо, но кто знает? Может, по обеим сторонам трещины уже стоят “изюбри”, вооруженные, противу всяких биологических законов, отнюдь не метровыми рогами, а автоматами Калашникова?

Высоко в верхушках деревьев шумел ветер. В овраге было довольно светло, - ночь была лунная, снег неожиданно кончился и тучи разошлись. Облетевшие березы и ясени не давали тени, и метрах в двух под собой Лось ясно увидел отпечатавшуюся цепочку двойных рубчатых следов. 

Если они пройдут обратно, они наверняка увидят следы его кроссовок.

Лось совсем уже было собрался вылезти из-под камня, когда где-то рядом, в трех метрах, характерно щелкнула рация, и гнусавый голос проговорил:

- Седьмой, я седьмой! Высылаем к вам еще троих, не перестреляйте друг друга. Выход не нашли?

- Не нашли. Это точно в ту сторону, к речке.

- Смотри в оба. Там этот бандюк чего-то не может найти выхода, как бы он нам не соврал...

Связь прервалась. Лось, наполовину высунувшийся из дыры, замер. Под ним, метрах в трех внизу, шли двое ребят. Из-за того, что штурм начался раньше, чем планировалось, и из-за мудрого поведения захваченного в джипе бандита они так и не отыскали  искусно замаскированной трубы. Ребята ступали осторожно, облапив руками тупорылые автоматы и то и дело меняя сектор обстрела. Господи, хоть бы они только не взглянули наверх! Они впервые в этом овраге, а Лось знает здесь каждый камушек, как только они пройдут, он никогда не попадется им на глаза...

Один из собровцев задрал голову, одновременно вскидывая автомат. Он еще ничего не видел - это было просто профессиональное движение - но спустя секунду он неминуемо должен был увидеть.

Два выстрела разорвали мокрую ноябрьскую тишь. Бывший биатлонист, быть может, немного потерял физическую форму в том, что касалось драки или бега на длинную дистанцию. Но он по-прежнему оставался одним из лучших стрелков России. Две пули легли точно - одна в лоб поворачивающего  человека, другая  в висок его спутника.

Лось кубарем выкатился из-под щели и бросился вниз по ручью.

*      *      * 

Через десять минут все было кончено. Если не считать того первого безумного выстрела, которым убили Иванько, бандиты почти не оказывали сопротивления.

По количеству нападавших и оснащению их они быстро убедились, что имеют дело с государственной структурой, быстро ложились на землю и покорно подставляли ребра под собровские сапоги.

Впрочем, бить их особо не били. Несмотря на самый настоящий ордер, подписанный областным прокурором, а также присутствие на операции нескольких московских ментов во главе с Гордоном, следовало помнить, что ахтарский СОБР залетел на добрых три с половиной тысячи километров западнее своей территории. Было ясно, что завтра или послезавтра всех арестованных бандитов отпустят, и мало будет приятного, если он все потянутся в поликлиники брать справки о раздавленных зубах и переломанных ребрах.

По-настоящему досталось только тем, кто оказался в караульном домике - оттуда прозвучало две очереди, оттуда убили Иванько, а главное - у одного из бандитов, Васи Демина, вытащили поддельное удостоверение какого-то липового спецназа “Уран”. При виде удостоверения ахтарские собровцы пришли в ярость и начали топтать москвича весьма основательно.

Когда Черяга вбежал в дом, бандиты уже лежали, уткнувшись носом в дорогой паркет, смирно, как шпроты в банке.

Черяга поддал под ребра первому, кто попался ему на пути:

- Где Заславский? - заорал он.

- Там... в подвале...

Замок с подвальной двери сбили двумя выстрелами. Прямо на бетонном полу кучкой тряпья сидел человек. Кто-то из бойцов включил свет, человек поднял усталые и испуганные глаза.

- Что за черт? - растерянно сказал Черяга,- ты кто такой?

- Я - Степанян, - печально ответил черноусый пленник.

Через двадцать минут Черяга поднялся в гостиную. Сковозь посеченные выстрелами окна в дом врывался ветер, на полу огромного зала рядком, как коробки на складе, лежали братки со сложенными на затылках руками.

Рядом с ражим собровцем на коленях стоял стянутый наручниками Вася Демин. Выглядел Вася ужасно. Прежде чем рассвирепевшие сибиряки поверили, что он действительно мент, ему успели сломать два ребра и напрочь отбить почки.

Озабоченный Алешкин шагнул к Черяге и прошептал на ухо:

- Плохо дело, Денис, Лось, кажется, сбежал...

- Как сбежал?

- Через люк, ети его мать... Двух ребят в овраге убил, пять минут назад их нашли. Авось еще поймаем, ребята по следу идут.

- А кто видел, что это Лось?

- У ребят на два выстрела две дырки в голове ночью с двадцати шагов. Кроме Лося, в этом клоповнике никто так не стреляет. И еще -  мы спецназовца убили...

- Какого спецназовца?

Командир мотнул головой, показывая на Васю:

- Его товарища. Это он из “калаша” Иванько завалил...

- А ну встань, - сказал Алешкин.

Вася с трудом вскарабкался на ноги.

- Это он меня украл! - завизжал из-за спины Черяги армянин. - Он и еще один!

Вася изменился в лице, увидев пленника.

- Ты откуда? Тебя же увезли...

- Как увезли? - повернулся Черяга к спецназовцу.

- То есть... - запутался Вася, - мне Сережка сказал. Он видел, как человека в багажник грузили...

Черяга мгновенно сообразил, что произошло. На даче был только один специально оборудованный подвал. И как только эти два мента привезли нового пленника, предыдушего спешно пришлось переселять на другое место...

- Какая тачка? Когда уехала? - рявкнул Черяга.

- Ты, ментяра, не очень язык распускай, - посоветовал с пола один из задержанных. Ему немедленно двинули по почкам. Алешкин выхватил пистолет, сунул под кадык спецназовцу:

- Мозги вышибу! Отвечай!

- Д-давно уехала, - прошептал Вася, - серая “волга”, еще светло было...

Алешкин выругался. В кармане запищала рация.

- Третий, третий, я двенадцатый, - сказала рация, - к вам две тачки, “мерс”, госномер три семерки и “тойота лендкрузер”, тоже три семерки, что делать с тачками?

- Задержать, - сказал Алешкин.

- Отставить! - заорал Черяга, - это Извольский!

Командир СОБРа начал материться.

- Только штатских нам еще не хватало, - сказал он.

Извольский появился в гостиной через пять минут. Директор вошел, хрустя битым стеклом, за спиной его бугрились два охранника, длинное темно-серое пальто Сляба колыхалось от сквозняка.

- Где Колька? - рявкнул директор.

Степанян растерянно шевелился в углу.

- Это что за чучело? - спросил Извольский.

- Заславского увезли отсюда, - вполголоса сказал Алешкин, - часа три назад.

- А Лось?

- Сбежал. Двоих убил. Вон, Камаз ему дверцу подержал...

Извольский обвел глазами всех присутствующих. Подошел к шкафообразному детине, лежавшему с краю.

- Ты Камаз?

- Да.

- Встань.

Витя Камаз неторопливо поднялся с пола, по-прежнему держа руки за затылком. Камаз знал, что имеет дело с разъяренным СОБРом и разъяренным директором, и потому двигался неторопливо и плавно, словно индийский факир перед гремучей змеей. Его поразило, что директор оказался почти одного с ним роста, ну разве сантиметра на четыре пониже. Они даже весили, наверное, одинаково, только там, где у Извольского был канцелярский жирок, у Камаза были одни сплошные мускулы.

- Где Заславский? - спросил Сляб.

- Не знаю никакого Заславского, - ответил Камаз, - а ты кто такой?

Командир СОБРа кашлянул.

- Вы ребятам премию обещали... - напомнил он.

Извольский повернулся и смерил собровца глазами с головы до ног.

- Обещал, - сказал он, - за освобождение Заславского. А не за хрена этого. Вы мне завтра муху от паука спасете и тоже премии потребуете...

- Но они не.... - начал Черяга.

Сляб стремительно повернулся к заму по безопасности.

- Они - не! А ты - да! Ты лоханулся, понял? И они свои пятьдесят штук получат, но из твоего кармана, понял?

Черяга сморгнул. Извольский платил ему неплохие деньги, но Черяга работал на него достаточно недавно, а тратил много, и пятидесяти тысяч у шефа безопасности на счету не было. Было тысяч тридцать восемь, если прикинуть. Зато было две иномарки - внедорожник-“мерс” и дареная Извольским “ауди”, черт с ним, “ауди” придется продать...

В это время наверху шикарной лестницы, начинающейся прямо из гостиной, появилось новое действующее лицо.

Мишка Клыков успел набраться основательней, чем все прочие бандиты, а потому еще час назад отключился и спал беспробудным сном. Он умудрился проспать весь штурм; собровцы, прочесывавшие верх здания, мимоходом заглянули в комнату, где Мишка дрых на коврике у разбитого окна, и решили, что парень словил пулю.

Теперь организм Мишки пробудился и потребовал новой порции водки; не найдя оной возле себя, Мишка спустился вниз, а спустясь, обнаружил в гостиной немеряное количество людей и Камаза с поднятыми руками.

Нельзя сказать, что Мишка хорошо соображал; притом долгий опыт приучил его к рефлекторному хамству, а рефлекторное хамство и плохая соображалка в некоторых случаях являются смертельным сочетанием.

Мишка, как был, босой и в штанах без майки, кувыркнулся через перила, выхватил у ближайшего собровца автомат и диким голосом заорал Извольскому: “Не трожь Витька, урод!”

В присутствии СОБРа не рекомендуется хватать чужие автоматы. И тем более - наставлять их на человека, обещавшего выплатить СОБРу за операцию пятьдесят тысяч долларов, даже если только что в короткой, но содержательной беседе выяснилось, что доллары платит не комбинат, а зам. Выстрелы грянули одновременно - стреляли Алешкин и двое его рядовых. Голова Мишки лопнула, как перезрелый арбуз, свалившийся из контейнера при разгрузке. 

Мишка стоял так близко, что кровь и мозг обрызгали темно-серое шерстяное пальто Извольского. Бандит выронил автомат и упал ничком. Камаз стоял неподвижно, старательно держа руки на затылке.

- Шли бы вы отсюда, Вячеслав Аркадьевич, - безо всякого выражения сказал командир СОБРа, - неровен час, еще кто-нибудь выскочит.

Сляб оглядел серые комочки на ворсе пальто, похожие на грязь от проехавшего рядом автомобиля. Медленно снял с себя пальто, кинул двумя пальцами в угол.

- Пошли, - сказал он Черяге.

Денис поплелся за ним побитой собакой. Зам Алешкина резво нагнулся, скатал пальто в клубок.

- А че? - сказал он, - классная шмотка, почистить и носить на здоровье.

*      *       *

Шура Лось благополучно пробежал метров двести вниз, после чего перешел ручей и вскарабкался на другую сторону оврага. Там, одним концом к оврагу, а другим к дороге, стояла небольшая дачка-развалюха, а при ней - прогнивший гараж. Дачку с гаражом Лось купил четыре месяца назад за смешную сумму в пять тысяч долларов, и знали об этом приобретении только два его ближайших соратника. В самой дачке никто не жил, зато в гараже стояла старенькая “пятерка” с любовно излаженным двигателем и полным баком бензина. Там же, прямо в “пятерке”, в потайном месте, лежал техпаспорт, права и заграничный паспорт с фотографией Лося, все на имя некоего Александра Ивановича Никодимова.

Особо приятным обстоятельством было то, что дачка, располагавшаяся на другой стороне оврага, выходила к другому проселку и другому шоссе, и представить себе, что сибирские изюбри, малознакомые с подмосковной географией, будут поджидать его на другом проселке, не приходилось. 

Лось всегда полагал, что уж если ты завел на даче подземный ход, - так ведь не голым же потом из этого хода выбираться?

Когда, спустя двадцать минут, трое собровцев прибежали к дачке по следам Лося, то они не застали там ничего - не считая раскрытых дверей гаража и свежих отпечатков протекторов на присыпанной снегом дороге.

*      *       *

После того, как Черяга и Сляб уехали,  командир СОБРа Алешкин и Володя Калягин отвели Камаза на кухню. Кухня на даче была большая и современная, с красивой японской газовой плитой. Плиту разожгли, на нее донышком вверх поставили тефлоновую сковородку, а на сковородку щекой положили Камаза и порекомендовали ему ответить, где Заславский, раньше, чем из его щеки получится яичница.

Камаз не стал ждать, пока сковородка нагреется, и принялся вырываться. Это было нелегко сделать, поскольку его приторочили к плите наручниками, да и Алешкин был мужик видный собой и в одиночку легко бы справился хоть с медведем.

В конце концов оказалось, что Калягин с Алешкиным недооценили долголаптевского бригадира: он стряхнул с себя обоих ментов, выдрал из плиты дверцу духовки, к которой был приторочен, и пошел этой дверцей помахивать. Махал он до тех пор, пока Алешкин не ткнул в дверцу шокером. Проводимость у дверцы была прекрасная, и Камаз на некоторое время отключился.

После этого, плюнув на технические достижения кухонных дизайнеров, Камаза приковали к батарее и принялись его обрабатывать исключительно с помощью подручного инструмента, а именно - пластиковой бутылки, наполненной водой. Бутылка имела то преимущество перед руками и ногами, что не оставляла следов. Интересовало Алешкина главным образом два момента - куда увезли Заславского и куда мог поехать Лось. Относительно первого пункта Камаз отговаривался совершенным незнанием, и это было похоже на правду. Но обидней всего было то, что Камаз решительно отказывался подтвердить, что в люк гаража сбежал именно Лось. Вместо этого он уверял, что в гараж с ним ломанулся кто-то из местных быков, а кто - он не знает, поскольку вообще у Лося бывал редко и парней его в лицо не различает. Это было явным враньем, потому что тот, кто убил в овраге собровцев, стрелял куда лучше рядового необученного бойца. Да и невероятным было, чтобы авторитетный пацан вроде Камаза подставился бы ради шестерки под собровские кулаки, заткнув на глазах разошедшихся изюбрей канализационный люк внедорожником. За такие шуточки и пулю под горячую руку можно схлопотать.

Остальные бойцы не проявили стойкости Камаза. Особенно словоохотливым оказался спецназовец Демин. Этот показал, что вниз, в гараж, бросились именно Камаз с Лосем, и что больше никто за ними не побежал. Более того - Демин показал, что Камаз приехал на дачу не просто так, а эмиссаром от какой-то то вышестоящей шишки, и разговор между Камазом и Лосем состоялся не совсем дружественный. Разумно было предположить, что Камаза именно и прислали вправить мозги насчет Заславского. Но Лось то ли успокоил недалекого бригадира, то ли заверил его, что все, о чем его просят, уже сделано.

Проблема была в том, что ребята действительно не знали, куда повезли Заславского. Это знал только сам Лось - а Лось сбежал.

*      *      *

В Москву ехали в полном молчании. Извольский сам даже не сел за руль, что было для него проявлением крайнего неудовольствия. Водитель, слышавший выстрелы, посматривал на директора с немым вопросом.

Сразу после Большого каменного моста, на Якиманке, Извольский внезапно увидел большой, светящийся изнутри автомобильный салон с дорогими иномарками.

- Останови, - сказал Сляб водителю.

Тот послушно притерся к бровке. Салон уже закрывался, но ради крупного во всех отношениях гостя тут же продлил время работы. Извольский пошел куда-то вглубь машин, вскоре вокруг него вились уже две девицы и два мужика.

Денис подошел к менеджеру, скучающему за столиком.

- Вы подержанные иномарки покупаете? - спросил он.

- А что у вас?

- Ауди-100, этого года, прошла тысячи три. Со всеми наворотами.

Продавец сочувственно оглядел Черягу.

- Кризис, да? Пригоняйте свою тачку, сойдемся... 

В глубине салона мягко заурчал двигатель, вспыхнули и погасли фары.

Довольный Извольский, сопровождаемый целой свитой продавцов, подошел к менеджеру. Машина, им выбранная, была хорошенькая и отчаянно-красная “тойота-королла”. К удивлению Дениса, Сляб улыбался.

Менеджер весь изогнулся, приготовившись записывать данные для техпаспорта.

- Оформите все на имя Ирины Григорьевны Денисовой, - сказал Сляб. 

- Паспортные данные? - спросил менеджер, не требуя, однако, самое паспорта.

Сляб продиктовал паспортные данные и, хотя его никто особо не пытал, добавил:

- Я человеку тачку побил, надо ущерб возместить.

Ущерб, что и говорить, возмещался с лихвой - побили старую “шестерку”, возвращали новую “тойоту”. Извольского заверили, что документы будут готовы завтра к полудню, и Сляб сказал, что пришлет за машиной человека. 

Выйдя на улицу, Сляб явно повеселел, что-то насвистывал себе под нос и выгнал наконец из-за руля водителя. Черяга сел рядом на переднее сиденье и, нахохлившись, смотрел вперед.

- Ты о чем с менеджером говорил? - внезапно спросил Извольский.

- Спрашивал, за сколько можно продать “ауди”.

- А зачем тебе ее продавать?

Денис не ответил.

Сляб расхохотался, хлопнул Черягу по плечу.

- Надулся, как мышь на крупу! Заплачу я твоим собровцам, пошутить нельзя!

Денис искоса взглянул на шефа. Ему не показалось, что там, в домике, среди покорно лежащих бандитов, Извольский шутил. Просто он переменил свое мнение после того, как купил веселую красную “тойоту”, и это было очень нетипично для Извольского, который мнения никогда не менял. “Откуда, кстати, он знает ее паспортные данные?” - удивился Черяга, а потом сообразил, что они вместе писали протокол об отказе от претензий, а уж запомнить цифры с любой бумажки для Извольского - пара пустяков, у него память, как у фотокамеры “минокс”.

Часть вторая

Как прокатили сталь

“Кроме богов”, - отвечал Филипп, - “я 

не боюсь никого, а не доверяю 

очень многим из присутствующих”.

Полибий

Глава первая

РАО “Атомэнерго”, или национальные особенности деления атомного ядра

А утром Черягу разбудило обиженное курлыканье мобильника, - звонил Неклясов. 

- Денис, - сказал он, - приезжайте немедленно в офис.

По голосу Неклясова Черяга понял, что случилось что-то ужасное.

- Что такое?

- Приезжайте. Это не телефонный разговор.

Дима Неклясов дожидался Черягу в своем кабинете на третьем этаже. Вид у него был такой растерянный, словно только что перед Черягой кабинет покинул призрак Иоанна-крестителя с неклясовской головой на серебряном блюде.

- Ну, что стряслось? - спросил Черяга.

Он был почему-то абсолютно уверен, что новые беды имеют отношение к пропавшему Заславскому. И не ошибся.

- Э.. это “Росторгбанк”, - сказал Неклясов, - они звонили.

- И что они хотели?

- Чтобы я вернул кредит.

- Какой?

Неклясов виновато опустил глаза, потом собрался и выпалил:

- На закупку продовольствия. Восемнадцать миллионов долларов.

- И кто его брал?

- “Ахтарск-контракт”. Заславский.

- А при чем здесь ты?

- Они говорят, что “АМК-инвест” прогарантировал контракт. Они бы не подписали подобный контракт просто с Заславским. У него же уставняк - десять тыщ баксов.

- Они говорят?

Неклясов убито покачал головой:

- Я не гарантировал такого контракта.

*      *       *

Было уже девять утра, когда в офис приехал Извольский. 

Объяснения пришлось повторить. Сляб молча сидел на стуле, грузный и взъерошенный.

- Что-то я не понимаю, - наконец спросил директор, - у них что, крыша поехала - у банка? Как можно подписать контракт на восемнадцать миллионов долларов и не поинтересоваться по телефону хотя бы - а вы правда гарантируете контракт? Или это липа?

Неклясов опустил голову еще ниже.

- Вячеслав Аркадьич, - тихо сказал он, - я правда не подписывал ничего подобного! Я давал Коле гарантии. Под контракты с “Росторгом”. Пятьсот тысяч, два миллиона... Вот... вот контракты, настоящие! Я их гарантировал!

Неклясов засуетился, вытащил из груды бумаг на столе толстую папку с окантованным сталью глазком, вынул из нее несколько листочков.

- Но я не подписывал контракта на восемнадцать миллионов! - вскричал Неклясов.

Извольский выхватил у него из рук бумаги и некоторое время изучал их.

- Так, - сказал Извольский, - для закупки свинины... Тушенка марки “Великая китайская стена”... и прочих товаров народного потребления .... так?

Неклясов еле заметно кивнул. Черяга еще не понимал до конца, что происходит. Извольский замер, и в кабинете внезапно стало необыкновенно тихо. Так тихо, что было слышно, как за дверью шелестит на компьютере секретарша.

- АМК - как расшифровывается? - тихо спросил Извольский.

- Ахтарский металлургический комбинат.

Голос Извольского был полон ледяной издевки.

- Ты мне в этом названии можешь найти слово “свинина?” А? Или часы электронные тайванские?

Неклясов сжался. Кулак Извольского грохнул по столу, так, что бумаги вспорхнули вверх и залетали по комнате, как вспугнутые белые гуси.

- За моей спиной решили нажиться? - заорал Извольский, - бабки помимо меня провернуть? Моей фирмой гарантировать свой гешефт на тушенке?!!

- Но... это было абсолютно безопасно, - забормотал Черяга, - ведь ничего же не было! Кредит мы отбивали, бабки возвращали в срок...

- А восемнадцать лимонов?

- Я не подписывал этого контракта!

Неклясов, казалось, готов был разрыдаться. Черяге внезапно стало жалко этого молодого, испуганного очкарика. Скорее всего,  его действительно соблазнил беспроигрышным барышом Заславский. Комбинацию Заславский, разумеется, разыгрывал не один, а в компании с Лосем... Соблазнил, подписал на два-три контракта, и, когда отношения банка с ахтарскими двойниками стали доверительными и тесными (ну как же, - такие солидные фирмы) - обнес банк на восемнадцать лимонов и... стоп. Заславский должен был свалить за рубеж. А вместо этого...

Внезапно Черяга поднял голову.

- Погоди, Дима, - сказал он, - ты говоришь, что банк не давал деньги “Контракту” без вашей гарантии, потому что уставняк у “Контракта” десять тысяч баксов?

- Да.

- А у вас какой уставняк?

- Тридцать тысяч.

- Так чем вы лучше “Контракта”?

- Но мы гарантируем контракт всеми своими активами... - начал Неклясов, а потом стал белый, как фарфоровый чайник, и замолчал.

- Иначе говоря, - ледяным тоном подытожил Черяга, - вы гарантируете контракт в том числе и контрольным пакетом АМК, принадлежащим именно “АМК-инвесту?” И банк в случае невозврата кредита вправе наложить арест на все ваше имущество и в том числе - на акции?

Было даже удивительно, что из трех человек эта простая и страшная мысль пришла в голову первому - директору по безопасности.

В кабинете стало тихо, как в гробу.

Потом Извольский медленно, с искаженным лицом, стал вставать со стула.  С налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками он ужасно напоминал медведя, поднявшегося на задние лапки. 

Неклясов запоздало вспискнул и попятился от Извольского.

- Слава! - страшным шепотом начал Черяга.

Извольский прыгнул.

Полукруглый пластиковый стол, за которым работал Неклясов, с точки зрения военной был расположен крайне неудобно, закрывая бизнесмену все пути ретирады, и оставляя только один проход - тот, через который и продвигался сейчас Извольский. 

Первый удар гендиректора почти достиг цели, - Неклясов отшатнулся, прикрываясь кстати случившейся  папкой, но кулак Извольского врезался в папку с такой силой, что папка с развороченным рылом полетела в одну сторону, а сам Неклясов, немилосердно путаясь в ножках крутящегося стула, рухнул на пол. 

В эту секунду Денис подхватил гендиректора за локти сзади и закричал:

- Слава! Уймись!

Извольский двинул Черягу локтем, и тот пушинкой отлетел к стенке. Управляющий “АМК-инвеста” лежал под столом, дрыгаясь наподобие макаронины, лениво колыхающейся в кипятке, и с ужасом наблюдал, как к нему приближается огромная туша облаченного в костюм от Грекова медведя. По счастию, в эту секунду нога разъяренного Извольского угодила в опрокинувшуюся в начале схватки корзинку для бумаг. Извольский запнулся, загреб обутой в корзинку ногой и растянулся носом о ковролин. 

И тут же Черяга подскочил к нему с диким криком:

- Слава! Успокойся!

Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился охранник. Охраннику  представилось феерическое зрелище: посреди кабинета в обнимку катались его непосредственный начальник (сиречь Черяга) и начальник начальника, имевший статус охраняемого объекта (сиречь Извольский). При этом Черяга  проигрывал, так как всего лишь пытался удержать противника, которому явно уступал в весе, а Извольский, рычавший, как пьяный барсук, все никак не мог встать на ноги из-за проклятой корзинки.

Исполнительный директор “АМК-инвеста” забился под стол и наблюдал оттуда за исходом схватки.

- Чего смотришь? Беги! - крикнул Черяга Неклясову.

Тот наконец очнулся. Быстро-быстро стал на коленки  и прополз под столом. Встряхнулся около изумленного охранника, вылетел в предбанник, и порскнул вниз по лестнице.

Мало по малу Извольский успокоился. Охранник с Черягой усадили его на стул,  поднесли стакан с водичкой и утихомирили, как могли. Между тем на часах натикало уже одиннадцать - пора было ехать в “Атомэнерго” получать заслуженную награду.

*         *        *

Причина, по которой Вячеслав Извольский приехал в Москву, была довольно необычная для российского директора - Извольский затеял строить собственную электростанцию.

Разумеется, ни один российский меткомбинат, даже не плати он налогов вовсе и располагайся рядом с портом и залежами руды, не мог бы в нынешнее время помышлять о строительстве с нулевого цикла. Но в том-то и дело, что о нулевом цикле речи не было: в ста километрах от завода,  там, где степь уже окончательно переходила в светлую тайгу, стоял городок Белое Поле, а в нем - две очереди заброшенной в 1993 году АЭС. Стоимость достройки составляли приблизительно семьдесят миллионов долларов. В прошлом году она равнялась пятидесяти миллионам, а в будущем году добралась бы уже до ста.

Городок находился в ужасающем состоянии. Он был построен на ровном месте среди сосен и пихт и должен был быть образцовым социалистическим “городом будущего”, с прямыми улицами, утопающими в зелени скверами и белоснежными домами. Строительство, впервые приостановившееся в 1985 году, после Чернобыля, окончательно заглохло в 1993. Два энергоблока, законченных на 97% и на 85%, вставали из полувырубленного бора, и с каждым годом молодая поросль подбиралась  к ним все ближе. Никакой другой работы, кроме строительства АЭС, в городке не было. Не было и никакого другого поселка ближе, чем на сорок километров. Специалисты по возведению и эксплуатации ядерных объектов занимались собирательством и охотой. Мало кто из них смог переехать в другие города - жилье в мертвом городе стоило триста-четыреста долларов, и купить на эти деньги даже собачью конуру в областном центре было невозможно.

Примерно треть от потребной ему энергии завод получал со своей собственной, не очень дешевой ТЭЦ. Остальную продавала ему местная энергосистема. 

Энергосистема продавала заводу энергию в четыре раза дороже, чем она стоила на самом деле, а Извольский платил за энергию векселями, которые на рынке стоили в четыре раза дешевле, чем по номиналу. В целом получалось баш на баш. Но Извольскому не нравились две вещи: во-первых, унизительное состояние зависимости от энергосистемы, которая время от времени порывалась брать с завода деньги. Во-вторых, оплачивая общий тариф, завод должен был платить и за ракетную часть, за которую не платило государство, и за проводок, перекинутый поверх забора части к коммерческой палатке, и за новую дачу главы “Сунжэнерго”. 

Кроме того,  электроэнергия, которую продавала система, была в принципе дорогая, даже если не считать ракетной части и барышей посредников. Она была дорогая потому, что основыми генерирующими мощностями в области были три старые допотопные электростанции, или, на сленге энергетиков, “живопырки”. Себестоимость энергии на них была такая же, как если бы Извольский вздумал плавить металл не в домне, а в земляной печке, и вдобавок половину этого металла продавать налево.  Короче - достройка АЭС сэкономила бы Извольскому две трети реальных платежей за электроэнергию.

Услышав о намерениях Извольского, энергетики взволновались. Если бы Извольский достроил АЭС, он бы перестал субсидировать “живопырки”. Более того - Извольский, будучи человеком пробивным, наверняка бы распихал излишки дешевой энергии от АЭС по разным местным предприятиям - и где бы тогда была энергосистема? Энергетики живо посчитали, что достройка АЭС унесет у системы 70 млн. дол. в год, но это было еще полбеды. Если учесть, что не меньше половины этой суммы попадало не на счета энергосистемы, а в карман ее попечителей, получалось, что Извольский лишал всех заинтересованных лиц тридцати пяти миллионов долларов в год!

Беда была в том, что местные энергетики ничего сделать не могли. АЭС принадлежала не им и даже не РАО “ЕЭС России”. АЭС принадлежала акционерному обществу, контрольным пакетом которого управляло Министерство атомной промышленности в городе Москве на улице Большая Ордынка.

Вячеслав Извольский съездил в городок будущего Белое Поле. Увиденная там нищета поразила даже его.

После этого директор отправился на улицу Большая Ордынка, где неподалеку от Минатома располагалось РАО “Атомэнерго”, - владелец всех прошлых и будущих атомных электростанций Великой, Уральской и Сибирской Руси.

Руководитель РАО, представительный седовласый мужчина с орлиным взором, выслушал планы сибирского директора и уточнил, за сколько тот хотел бы купить АЭС у “Атомэнерго”. Извольский ответствовал, что хотел бы получить АЭС даром, по той же причине, по которой даром отдают бесхозный пустырь. “Но мы израсходовали на строительство АЭС два миллиарда девятьсот миллионов долларов”, - указал собеседник Извольского. “Но в ближайшие пять лет вы не сможете вложить в нее ни копейки, а через пять лет это будет уже не АЭС, а развалины Колизея”, - возразил Извольский.

Собеседник сурово посмотрел на Извольского и сказал, что, исходя из соображений национальной безопасности, он не может передать ядерную станцию в частные руки. Тогда Извольский любезно заметил, что ядерную электростанцию в частные руки вполне может передать и областная администрация. Дело в том, что за электростанцией еще с 1993 года водились долги, - и в бюджет, и самому заводу, на долги наросли ужасающие пени, и обанкротить из-за этих долгов стройку было раз плюнуть. 

- Просто в этом случае мне придется улаживать вопрос о стоимости стройки с губернатором, а я бы мог уладить его с вами, - сказал Извольский.

- И на каких условиях вы хотели бы его уладить? - осведомился собеседник.

Извольский взял бывший при нем блокнотик и на блокнотике написал: $500.000

Собеседнику директора сумма показалась обидной, и он дал это понять. Извольский еще дважды прибегал к помощи блокнотика, но даже за миллион долларов глава РАО отказался поступиться интересами, как он выразился, “ядерной безопасности страны”.

Больше миллиона за развалины Колизея Извольскому платить было обидно, и миллионер Вячеслав Извольский произнес горячую речь о пяти тысячах жителей Белого Поля, приехавших жить в город будущего и обреченных промышлять сбором ягод в тайге. Собеседник на это заявил, что не допустит, чтобы пять тысяч бывших советских людей, носителей уникальных технологий и государственных тайн, оказались, как он выразился, “в рабстве у мошенника-капиталиста” и заодно почему-то справился, нет ли Вячеслава Извольского еврейских корней и не является ли он гражданином государства Израиль?

Директор понял, что разговор зашел в тупик и удалился, забрав с собой блокнотик, на котором были начертаны во время разговора разные цифры, а также пластиковую ручку с надписью РАО “Атомэнерго”, которую ему вручили в начале знакомства.

*      *      *

Любой другой человек на месте Извольского плюнул бы на всю историю, но Извольский обладал пробивной силой и напористостью танка. Кроме того, его поразили слова собеседника о том, что на строительство АЭС было израсходовано без малого три миллиарда долларов. “Да за эти деньги АЭС в Антарктиде можно построить”, - рассудил Извольский. Он дал Черяге и Брелеру поручение “разъяснить вопрос”.

Черяга и Брелер явились к директору спустя три недели с папкой бумаг и двумя видеокассетами. Черяга справился у Извольского, собирается ли тот по-прежнему покупать АЭС, и Сляб сказал:

- Конечно.

- Темное это дело, - вздохнул Черяга, - и огребем мы на нем кучу оплеух.

- В каком смысле?

- Ты знаешь, сколько денег в прошлом году РАО “Атомэнерго” вложило в постройку Белопольской АЭС?

- Ноль, - ответил Извольский: он слишком хорошо помнил подъезды к станции, по которым вот уже три года не проходил ни один грузовик.

Черяга подал ему лист:

- Двести пятьдесят миллиардов рублей, - сказал Черяга.

Извольский присвистнул.

- И куда же делись эти деньги?

- Схема была такая, - любезно разъяснил Черяга,  - существует дочерняя структура нашего РАО. Она называется “Атомстройфинанс” и занимается выпуском векселей, которыми “Атомэнерго” расплачивается со строителями АЭС. Строители АЭС, естественно, продают эти векселя на рынке, где они стоят аж 18% от номинала. На рынке эти векселя скупают разные структуры, - вот у меня тут список, и приходят с векселями в РАО. А РАО погашает векселя по номиналу.

- Деньгами? - уточнил Извольский.

- Деньгами.

- И много у них денег, чтобы покупать по рублю полушку? - спросил Извольский.

- Денег у них очень мало. Как ты знаешь, деньги за электроэнергию получает местная сеть, а АЭС в сеть не входит. Поэтому деньги они получают в последнюю очередь. В среднем деньгами набегает около одного процента. Средняя задержка зарплаты на российских АЭС - восемь месяцев.

Черяга помолчал и добавил:

- Честно говоря, я когда расследовал этот вопрос, одного не понял. Почему это у нас еще ни один атомный реактор от неплатежей не рванул.

Извольский изучал поданные ему листы.

- Значит, - спросил он, - денег на зарплату у них нет, а на то, чтобы погашать векселя всяким фирмам - есть?

- Не только фирмам, но и физическим лицам.

- И кто же эти физические лица? -усмехнулся Извольский.

- Наш господин директор РАО - член ЦК Конгресса левопатриотических сил, - сказал Черяга, - так что вышеозначенные лица являются депутатами парламента, а фирмы принадлежат людям, посвятившим свою жизнь борьбе против гримас российского коррумпированного капитализма. Правда, если они поборются против капитализма на деньги РАО еще полгодика-год, то проблема торжества борцов за счастье трудового народа на территории бывшей России, зараженной продуктами распада полутора десятка протекших или взорвавшихся реакторов станет неактуальной.

Извольский задумчиво листал документы.

- То есть ты хочешь сказать, что эти деньги идут не в личный карман директора, а на нужды партии?

- Без сомнения, - ответил Черяга.

- Господин директор тоже себя не забывает, - подал сбоку голос Брелер, - он у нас пользуется определенной репутацией еще с того времени, как ликвидировал последствия аварии на Чернобыльской АЭС.

- Я знаю, - коротко кивнул Извольский.

- Я имею в виду, - пояснил Брелер, - что на ликвидацию аварии гнали состав за составом.  И не всякий состав доходили до Чернобыля. Под это дело можно было списывать добро тоннами.

Извольский  молчал.

- Понимаешь, Слава, - сказал Черяга, - если ты хочешь забрать себе эту АЭС, ты это можешь сделать. Но при этом имей в виду, что ты играешь не  против вора-директора, а против крупнейшей политической партии, имеющей большинство в парламенте. И что АЭС нужна ей, чтобы отмывать деньги на избирательную кампанию. И что двести пятьдесят миллиардов - это мелочь. А вот когда начнется президентская кампания, то пылесос включат на полную мощность...

- И какая-нибудь Нововоронежская АЭС взорвется к чертовой матери, - докончил Юра Брелер. Видимо, вопрос, заданный Извольскому насчет “гражданства в государстве Израиль” Брелера сильно пробрал.

- В общем, на нас наедуют по полной программе, - сказал Черяга. - Поднимут в парламенте вопрос о законности приватизации комбината и так далее и тому подобное.

*      *      *

Наверное, сибирскому директору по прозвищу Сляб стоило отцепиться от этого дела, но он не привык, разинув рот, закрывать его, не проглотив намеченного куска. Кроме того, он с почтением профессионального производственника привык относиться к вопросам ядерной жизнедеятельности, и слова Черяги о том, что горячее желание российских патриотов поживиться, где можно, бабками для выборов,  может кончиться вторым Чернобылем, разозлили его не на шутку.

Извольский пару раз прокачал ситуацию в уме и решил, что коль скоро обирание РАО - вопрос не частнофинансовый, а политический, то и идти за решением надо к политическим противникам левых.

Поразмыслив, Извольский напросился на встречу. Он встретился с одним из самых известных финансистов страны, с человеком, лично Извольскому крайне неприятным. Этот человек воплощал в себе все, что ненавидел Извольский: федеральную власть, используемую как высокодоходный финансовый инструмент, близость к Кремлю, абсолютную бессовестность и редкое умение осуществлять многоходовые комбинации, в процессе которых стратегические интересы страны  преобразовывались в финансовые интересы автора комбинации. Кстати, этот человек действительно обладал тем, в чем ни с того ни с сего обвинил Извольского глава РАО “Атомэнерго”, а именно - израильским паспортом.

Впрочем, на сей раз для Извольского имели значение две вещи. Во-первых, кремлевский финансист ненавидел коммунистов, и ненависть эта была глубока и взаимна. Во-вторых, именно ему был обязан нынешним своим постом министр атомной промышленности.

Финансист удивился просьбе о встрече до чрезвычайности - его интересы никогда не пересекались с интересами АМК. Еще больше удивился он теме разговора - состоянию ядерной энергетики. По мере того, как Извольский говорил, финансист становился все задумчивей. Извольский ясно видел, что в мозгу собеседника уже прокручиваются оперативные комбинации, и таких комбинаций было три: публично выстирать грязное белье патриотов. Лишить их существенного источника финансирования. Прибрать источник себе.

Извольский показал собеседнику документы, и тот был чрезвычайно впечатлен увиденным. Он не ожидал такой тонкости от сибирского домоседа. “У вас хорошая служба безопасности”, - удивился финансист. - “Не завидую тому, кто ввяжется с вами в драку”. “А вы не ввязывайтесь”, - засмеялся Извольский. “Не собираюсь”, - с полной серьезностью покачал головой собеседник. Собеседник полюбопытствовал, чего бы хотел Извольский взамен за свои бумаги, и Извольский ответил, что хотел бы Белопольскую АЭС.

Извольский встретился еще с одним человеком. Этот с недавних пор заведовал энергетикой страны и ненавидел кремлевского финансиста всеми фибрами души. Больше его он ненавидел только левых. После этого реформатор-энергетик и финансист встречались уже только друг с другом и с министром атомной промышленности, и так как последний был одарен неожиданно большой для чиновника долей порядочности, все три высокие договаривающиеся стороны порешили, что дырку надо затыкать, желательно без особого шума, но непременно срочно. Договорились также, что на дырку никто из трех не сядет, потому что дальнейшая добыча ядерных долларов из дырки грозила обнажением активной зоны и потому, что договаривающиеся стороны недолюбливали друг друга и не намерены были дать противнику возможность кормиться за счет чужих усилий.

Спустя неделю гендиректор РАО “Атомэнерго”, которое на 100% принадлежало государству, без шума и со всеми замами вылетел со своего места. На четвертый день по воцарении нового гендиректора (его звали Алексей Звонарев) Вячеслав Извольский прилетел в Москву вести переговоры по поводу передачи недостроенной Белопольской АЭС в совместное владение с Ахтарским металлургическим комбинатом.

*      *       *

Витю Камаза освободили из-под ареста около 11 утра. Предъявить ему было, и в самом деле, решительно нечего: молодой человек заехал на дачу к своему знакомому и там огреб по чавке от нивесть откуда свалившихся восточносибирских изюбрей. Правда, на даче отыскались несколько незарегестрированных стволов, но Витя-то тут при чем? Не он же привез эти стволы в своем джипе? 

Уже к полудню Витя Камаз, помывшийся и засвидетельствовавший немногочисленные синяки у врача, явился в “Серенаду”, где на втором этаже его ожидал Коваль.

В глубине души Коваль был безмерно доволен. Вчерашний неожиданный налет ахтарского СОБРа на дачу Лося чудом не порушил комбинацию, о которой Камазу знать не полагалось. Если бы ахтарцы замели на даче Заславского или Лося, и если бы оба начали петь (а этого даже в случае Лося исключить было нельзя, учитывая невоспитанность сибиряков, а уж в случае сопли и фраера Заславского разумелось само собой), тогда... законному вору Ковалю даже не хотелось думать о том, что могло быть тогда. В этом смысле он готов был одобрить беспрецедентную стрельбу, учиненную Лосем, хотя  в любой другой ситуацией он убийство ментов назвал бы беспределом и постарался бы от беспредельщика избавиться.

Соответственно похвалы заслуживал и Камаз, потому что только благодаря ему Шурка Лосев был сейчас жив и на свободе, но слишком явно демонстрировать свою благодарность Камазу законный вор не собирался.

- Садись, - буркнул он вошедшему бригадиру, - ну что, второй раз одному и тому же Черяге попался?

Камаз обиженно засопел и почесал в затылке пятерней, по габаритам напоминающей погрузочный ковш шагающего экскаватора.

- Ладно, - буркнул Коваль, - что уж там. Как попался, так и выпустили. Шурке помог - за это хвалю. Правда, ментов Шурка замочил. Это скверно.  Вытаскивать его надо...

- Я не сказал, что это Лось сбежал, - гулко бухнул Камаз, - я сказал, бычок сбежал, а кто - не знаю. 

- Ты-то не сказал, да другие сказали.... Особенно спецназовец этот... Ну да ладно, они как сказали, так и обратно слова возьмут. Это ты правильно сообразил, на незнакомого бычка все валить... Много менты беспредельничали?

Камаз пожал плечами.

- Собак постреляли... - сказал он, - тачки побили. Опять же - Лосю в “БМВ” прямо на сиденье насрали...

- Тебя-то как, хорошо отделали?

- Хожу помаленьку, - сказал Камаз.

- Беспредельные они люди, - проговорил Коваль, -  сначала своя вертушка, потом свой СОБР... Это что такое, АМК - акционерное общество или государство какое? Лезут в чужой город со стволами... А если бы Шурка в Швейцарии жил? Они что, тоже туда бы полезли? Тоже мне, нашелся директор, лично по разборкам ездит, хорошего пацана из-за него вальнули... Он директор или кто? Если директор, пусть сидит в кабинете и бумажки подписывает...

Камаз терпеливо молчал. Тот факт, что вчера из него чуть не сделали отбивную, никоим образом не повлиял на его отношение к АМК. Это были  издержки избранной им профессии. Если бы он был физиком и его, в ходе эксперимента, ошпарило бы паром из неисправного автоклава, - это был бы еще не повод ненавидеть автоклав. Это был бы только повод тщательней подготавливать опыты. Тем не менее он знал, что такие мысли в его среде достаточно нетипичны, а потому шевельнул губами и сказал:

- Вальнул бы падлу...

Коваль улыбнулся.

- Ну, валить его рано, а сделай-ка ты вот что: последи-ка за ним. Не нравится мне этот сибиряк, шибко не нравится. Поглядим-увидим, на чем ему рога обломать можно...

- Проследить? - со старательной тупостью переспросил Камаз.

- Ну да, нацепи ему хвост. Это теперь твоя тема, Витек, ты у нас по ахтарским в спецах будешь...

*         *          *

С переговоров Извольский вернулся довольный до крайности. Новый директор РАО нашел вопрос о бесплатной передаче недостроенной АЭС меткомбинату чрезвычайно разумным. То есть о собственно передаче речь не шла. РАО и меткомбинат учреждали совместное предприятие, в котором меткомбинату принадлежали 74,9% акций, а РАО “Атомэнерго”, которое, как ни крути, все-таки выстроило 98% электростанции и целый город - 25,1%. То есть блокирующий пакет.

Директор дал понять, что его просили оказать сибиряку эту услугу, в связи с чем можно было спрятать блокнот и не рисовать на нем никаких цифр.

И самое главное - новый директор очень понравился Вячеславу Извольскому. Это был молодой еще мужчина, почти ровесник Сляба, бизнесмен с Дальнего Востока, представитель редкой, но крайне приятной Извольскому породы. Наварив собственное состояние на посреднических операциях, обтерев собой все дыры российской экономики, имея к сорока годам деньги, которые и по западным меркам были весьма значительными - этот человек не хотел тупо продолжать варить бабки. Он знал изнутри, как работает эта чудовищная система, знал, какой вред она наносит, и поэтому знал, как сломать ее по-настоящему.

Извольский вернулся из “Атомэнерго” около полудня, коротко бросил в коридоре Черяге:

- Зайди.

Денис, естественно, зашел.

У Извольского в особнячке не было собственного кабинета, по специальному его настоянию. Когда покупали особнячок, кабинет планировался, но Сляб лично вычеркнул его из чертежей, вопросив: “А какую табличку повесите? Гендиректор АМК? Так какой я, к черту, гендиректор, если кабинет в Москве, а завод в Сибири?” Планируемый кабинет превратили в большую и красивую переговорную комнату, чьей главной приметой была коллекция метровых бутылок дорогого коньяка. На  памяти Черяги коллекцию распили только один раз, на день рожденья председателя правления банка “Металлург”. Пили всем особнячком и очень усердно, однако не опростали и половины от общего литража.

Конечно, когда Извольский был в Москве, переговорная использовалась как его кабинет, благо была оборудована соответствующим образом и предбанник у ней был тот же, что у Неклясова, - переговорная направо, Неклясов налево.

Когда Черяга зашел в комнату, он увидел, что Сляб сидит в покойном кожаном кресле и цедит себе в стакан коньячок (не из большой бутыли, а из обычной). Физиономия у Извольского была хитрая и довольная - видимо, все прошло даже глаже, чем директор ожидал.

Наверное, весть о хорошем настроении великого хана распространилась по особнячку почти мистическим образом, ибо за спиной Черяги растворилась дверь и, обернувшись, Денис увидел осторожно протискивающегося в щель Неклясова.

Великий герцог Ахтарский поднял очи и некоторое время глядел на своего молодого вассала, как сытый и ленивый лев на пробирающуюся к водопою лань.

- Ладно, садитесь, - наконец изрек директор. - Будем обсуждать, как из дерьма вылезать...

- А что в “Атомэнерго” было? - поинтересовался Неклясов.

- Садись! Тебе, котеночек, не до атомщиков должно быть.

Неклясов сел, причем, как заметил Черяга, кресло выбрал то, что было подальше от директора и поближе к двери. Пальцы его нервно крутили ручку, у корней волос Черяга внезапно заметил несколько капелек пота - молодой директор “АМК-инвеста” явно считал, что сегодня у него в жизни случилась большая и непоправимая трагедия. Хуже было только когда он сдавал экзамены и не сдал диамат на пятерку...

- Ну, что скажешь, вредитель? - осведомился Извольский, глотая коньяк.

- Прежде всего, - сказал Неклясов, - надо выкупить Заславского. Вы уж извините, Вячеслав Аркадьевич, но его надо купить за любые деньги. Он подтвердит, что моей подписи на контракте нет...

- Мы его не выкупим. Это все туфта, - сказал Черяга.

- Почему?

- Потому что разводку придумал не Заславский. А бандиты. Он задолжал казино, к нему пришел Лось и затеял эту историю с кредитами. Потом они взяли восемнадцать миллионов, а накануне того срока, когда банк должен был потребовать деньги обратно, Заславский сбежал. Только бандиты кинули его по второму разу. Обещали паспорт в Лондон, а посадили в подвал и потребовали от нас еще двести тысяч...

- Нелогично, - сказал Извольский.

- А?

- Нелогично. Они кинули банк на восемнадцать миллионов. Зачем мараться и просить еще сдачи?

- Не такая уж это сдача, - сказал Черяга. - Они два дня не просили выкупа - попросили, когда был близок конец срок договора. Сегодня они с нас попросят пятьсот штук. Или лимон...

- И отдадут Заславского? - внезапно спросил Неклясов. Ручка выскользнула из его пальцев и покатилась по ковролину. 

- Никогда. Зачем? Чтобы он давал показания против Лося? Люди хотят срубить на халяву капусты. Заславского они сразу же закопают, если еще не закопали... В общем, лучше приготовить эти восемнадцать миллионов...

- Зачем? - высоко поднял брови Извольский.

- Ну как зачем? На тот крайний случай, если суд признает гарантию подлинной, я не говорю, что он это сделает, но ведь...

Сляб хищно улыбнулся.

- Ты у меня все-таки следак, Денис, - сказал директор. И пояснил: - “АМК-инвест” ценен тем, что владеет контрольным пакетом комбината. А если он кому-нибудь продаст этот пакет, то ценность “АМК-инвеста” составит ноль целых хрен десятых. В этом случае банк может забирать себе сколько угодно активов “АМК-инвеста”. Что и послужит ему уроком - не давать кредитов, не позвонив по телефону.

Денис даже растерялся. Такая простая мысль не приходила ему в голову. Между тем, казалось бы, все было так логично. Если у тебя есть контора “Редькин и Хрен”, которая владеет акциями комбината, и этой конторе угрожает опасность, то почему бы ей не передать  акции конторе “Редькин и Хрен-плюс”? Ну да, вот поэтому его и зовут Денис Черяга, а не Вячеслав Извольский...

- Погоди, Слава, - уточнил Черяга, - а мы деньги за акции платим или нет? Потому что если мы платим деньги, то они попадают на счета “АМК-инвеста”, а если нет, то нам как-нибудь не обжалуют эту сделку?

Извольский засмеялся.

- Не шуми, Денис, все сделаем путем...

И начал рассказывать схему сделки. Схема была запутанная и сложная, Денис понял ее только со второго раза. А поняв, поразился, - угроза, которая еще сегодня утром казалась смертельной  и непереносимой, не стоила выеденного гроша...

То есть так, во всяком случае, казалось тогда и Денису, и, разумеется, Извольскому.

Глава вторая,

Русский бизнесмен на радневу

На следующий день, трясясь в полупустой  и щелястой электричке, Ирина не могла не думать о вчерашнем госте. Гость был груб и нахален, эту свою грубость он пытался скрыть и оттого выглядел ужасно неловким. Он страшно напоминал динозавра в цивильном платье. Он был не бандит, ни в коем случае - но Ирина каким-то чутьем поняла, что он приказывает бандитам.

Ирина никогда не встречалась с такими людьми, но, порывшись в известном ей багаже книжного опыта, очень легко нашла аналог: итальянские тираны XIV-XV вв. Бернабо Висконти, Франческо Сфорца,  хитрый и богатый Козимо Медичи, владелец второго по величине банка Флоренции, который просто купил народную любовь и полную власть, после чего второй по величине банк Флоренции стал первым - во Флоренции, Италии и Европе.

Аналогия Ирине понравилась. Было очень забавно думать, что ты знакома с живым Фридрихом Барбароссой, хотя последний, строго говоря, не тиран, а император, но разница только в масштабах - в конце концов, все эти Висконти и Сфорца именно Барбароссе и подражали... Вот только картинки, которые приходили на ум при воспоминании об этом времени, были далеко не забавные.

Фредерико делла Винья разбивает лоб о стены темницы, дабы избежать невыносимых пыток... Бернабо Висконти встречает папских послов на мосту через Эбро. Послы несут бумагу, отлучающую Бернабо от церкви. “Будете ли вы пить или есть?” - ласково спрашивает Бернабо послов, и послы понимают, что пить - это значит, что их скинут с моста в реку, а есть - это значит, что им затолкают бумагу в глотку...

Эццелино да Романо окружает безоружную свиту Фридриха с шестьюстами всадниками, и обнажает меч: “Ваше величество, мне кажется, мой меч лучше вашего”. Окруженный Фридрих цедит с ледяной вежливостью “несомненно”. “Ваше величество, так как мой меч лучше вашего, я хотел бы поднести его вам и навсегда стать вашим вассалом”...

Галантность рука об руку с нечеловеческой жестокостью, разговоры о долге рядом с самой гнусной изменой,  череда крови, предательств, пыток и золотые монеты, вывалянные в грязи. “Почему ты заплатил мне за предательство моего господина фальшивым золотом?” “Потому что изменник вроде тебя недостоин настоящего...”

Разбитая “шестерка” дожидалась ее во дворе. Ключи от машины оказались у соседки, та делала удивленные глаза и шептала:

- Ах, Ирина Григорьевна, я так испугалась, представьте, стучатся в дверь и просят передать вам ключи, а сами-то - рожи квадратные, плечи как балка...

- Ничего страшного, - сказала Ирина.

День был сегодня незагруженный. У Ирины была одна пара в два часа дня, после обеда, потом полтора часа перерыв, а потом еще пара, - так уж по-дурацки составили расписание. На кафедре было много народа, хорошенькая Лидочка вертелась перед зеркалом и мазала губки чем-то фиолетовым, степенный Иван Ильич полюбопытстовал:

- Вы что такая грустная, Ирина Григорьевна?

- Так, - сказала Ира, - познакомилась с одним человеком.

- С кем?

- С Каструччо Кастракане, - загадочно сказала Ира и отбыла в аудиторию.

Аудитория была большая, с крошечной кафедрой в центре и вздымающимися амфитеатром трибунами, а студентов было мало, и большая их часть стояла перед дверями аудитории и курила плохие сигареты. Студенты были заочники, собравшиеся на две недели, среди них было много ребят старше Иры, а были совсем молодые, и Ира услышала  обрывки диалога. “Ну да, изнасиловали, натурально, она в ментовку побежала”. “Да она на колени им лезла, я ее еще в сторону отвел, говорю, ты чего с хачиками лижешься”, “Да чего с ней спать, она как школьный завтрак - дают бесплатно и всем, а в горло не лезет”. “Ей засадишь...”

- Вот кому бы я засадил, - громко и ни к кому особенно не обращаясь, сказал один из студентов, провожая выразительным взглядом аппетитную попку вчерашней аспирантки.

Ирина услышала и вздрогнула. “Ну, попадись ты мне на экзамене”, - подумала она. Серость, серость, дождь за окном и известка с потолка в коридорах, и мать, которую два года назад сбили ночью на тихой улице, и вечно пьяный, давно живший отдельно от них отец, грязные туалеты и грязные мысли, зачем им история, господи боже ты мой, зачем им история, они просто не прошли по конкурсу на экономический, а денег платить за обучение нет...

Ирина, опустив голову, прошла в аудиторию и встала за столом, и первый человек, которого она увидела, был Извольский.

Гендиректор сидел, насмешливо улыбаясь, во втором ряду близ прохода, в аудитории было холодно, Извольский так и не снял плаща, и от этого не очень бросался в глаза среди других студентов-заочников. Ну сидит и сидит - плотный, тридцатилетний - мало ли тут тридцатилетних?  Вдобавок плащ у Извольского был почему-то легкий, не по сезону летний. Было непонятно, куда директор подевал свое темно-серое пальто.

Потом в кармашке у Извольского зачирикал телефон, он вытащил его и сказал: “Алло”, и тут же, как назло, зачирикал другой телефон,  Извольский вытащил и его и так и отошел к стене аудитории, поочередно лаясь сразу с двумя  мобильниками. Студенты с недоумением на него оглядывались. Извольский договорил, спрятал телефоны куда-то, и снова сел на скамью.

Так уж получилось, что лекция, которая причиталась сегодня с Ирины, была лекция об экономике средневековых итальянских городов. 

Великое множество всяческого научного народа считало итальянские коммуны тем самым местом, где зародился современный капитализм. Когда-то, года три назад, когда Ира именно средневековую Флоренцию избрала темой своей диссертации, ей так и казалось. На дворе был 1995 год, кончалась приватизация, над Россией занималась заря капитализма, и Ирине казалось, что сейчас она напишет замечательную работу о волшебной стране, где предприимчивый человек в течение нескольких лет мог стать миллионером.

Но чем больше она работала с источниками, тем больше облик этой страны казался подозрительным. С одной стороны - вроде как будто, к примеру, в Италии и зародились банки. А с другой - никакие это были не банки, потому что все, что они делали - это получали от папы римского право на сбор десятины где-нибудь во Франции и Англии, а если у налогоплательщиков этой самой десятины не всегда хватало, то банки как раз и ссужали им на оплату налогов те деньги, которые потом должны были собирать. С одной стороны - вроде банки как бы и выдавали кредиты, но выгодней всего им было кредитовать не производство, а правительства. Точнее, правительства все время делали банкам предложения, от которых невозможно было отказаться. Поэтому банки кредитовали правительства, а так как денег у правительств не было, то они в обмен расплачивались с банками привилегиями. Но так как рано или поздно деньги все равно приходилось платить, то тогда правительства, вместо того, чтобы расплатиться с кредитом, брали банкира за шею и вешали его повыше.

С одной стороны, вроде бы и появлялись в Италии люди, разбогатевшие своим трудом, но вот чтобы сохранить свое богатство, им приходилось инвестировать его во власть. Как, например, Козимо Медичи, который из второго банкира Флоренции стал ее первым диктатором, после чего его банк опять-таки стал не вторым, первым. Или Джованни Аньоло, пизанский банкир, который попросту купил власть над родным городом у наемников, которых Пиза наняла для собственной охраны.

А когда кому-нибудь все-таки взбредало в голову кредитовать, что называется, “реальный сектор”, то тут у него начиналась куча сложностей. Вот если банк хотел давать кредиты правительству - никаких проблем. Правительство соглашалось на любые проценты, посколько все равно не намеревалось ничего платить. А если банк хотел кредитовать торговца, который собирался купить десять тюков шерсти, то тут сразу оказывалось, что и кредита-то выдать нельзя, поскольку существуют законы о ростовщичестве, которые это самое кредитование напрочь запрещают и считают не финансовой операцией, а смертным грехом.

Причем, что характерно, за смертный грех кредитования торговца шерстью банкир должен был нести наказание не в будущей жизни, а в этой: правительство, всегда жадное до денег, нет-нет да и забирало все золото у ростовщиков в казну.

Поэтому кредитовать торговца шерстью кредитовали, но делали это правой ногой через левое ухо, - например, с помощью “сухого обмена” - cambio secco.

При “сухом обмене” операция кредитования замаскировывалась как операция по обмену валюты, а сама процедура состояла в том, что, к примеру, флорентийский банк, выдавая заемщику флорины, обязывал вернуть эти флорины по тому курсу, который будет через десять дней у флорина в городе Венеции. Курс флорина относительно  венецианского дуката, понятное дело, все время колебался, но, как правило, в Венеции он был в целом выше, чем в самой Флоренции. Таким образом, законы статистики обеспечивали заимодавцу прибыль, а колебания курса избавляли его от обвинений в ростовщичестве. Он всегда мог сказать, что ссудил определенную сумму в венецианских дукатах и получил назад ту же сумму в дукатах, а что дукат в первый и второй раз стоил по-разному, так что с этого? Ведь если человек ссудил, к примеру, мешок зерна - то он должен и обратно получить тот же самый мешок зерна. Даже если зерно за это время подорожало.

В общем, кончилось это для Италии ужасно плохо.  А именно - деньги во всех этих маленьких городах,  в которых банкиры, едва разбогатев, становились либо правительством, либо его жертвой, благополучно истлев, переварили сами себя, и Италия стала игрушкой в руках народившихся национальных государств, бездарные короли и полководцы которых то и дело наносили поражения бывшим банкирам. 

Студенты перебрасывались бумажками и перешептывались, их видимо не интересовали ни Медичи, ни Аньоло, и только один человек слушал внимательно, не шевелясь и так и не снимая легкого не по-зимнему плаща. Извольский даже подался вперед: его голубые глаза были удивленно раскрыты, и он слушал, как шестилетний ребенок дивную сказку, явно не все понимая - вряд ли директор был осведомлен о политических различиях в устройстве города Флоренции и герцогства Миланского, - и столь же явно испытывая удовольствие.

Прочирикал звонок, студенты с веселым топотом рванули наружу, и только Извольский остался сидеть в своем втором ряду. Ирина подошла к нему.

- Это специально для меня? - спросил директор, - или плановая лекция?

- Вам действительно интересно? Не верю.

- Почему? Это стимулирует воображение. Хотя в общем-то грустно, что правительства за шесть сотен лет не поумнели.

- А что, банки до сих пор занимаются “сухим обменом”?

- Ну, у правительств другие заскоки, поэтому и сухой обмен происходит немного по-другому.

-  А как именно?

Извольский пристально - очень пристально - глядел на Ирину. Его очень забавляла эта девочка, которая с такой уверенностью судила о вещах, бывших пятьсот лет назад, и так мало знала о жизни.

- Я не банкир. И вообще я не люблю банки.

- Почему?

- Так. У меня один банк требует восемнадцать миллионов, которых он мне не давал.

- Миллионов - чего?

- Ну не рублей же, - усмехнулся Извольский.

Сумма была чудовищная для Ирины, непредставимая. Что в рублях, что в долларах.

- Это вы так говорите, потому что вы не банкир, - сказала Ирина.

- Отчего же? У меня в России два банка. Один в Ахтарске, другой здесь, в Москве, и еще третий сейчас прикупим, тоже областной - он из-за кризиса в полной заднице.

- А зачем вам покупать банк, если он в полной заднице? - чуть покраснев, спросила Ирина.

- Ничего страшного. Мы закон через областное собрание провели, что ежели один банк покупает другой банк, убыточный, то величина налогов, причитающаяся с первого банка в областной бюджет, уменьшается на величину убытков второго банка.

-  И много у него убытков?

- А мы побольше нарисуем... Кстати, чего мы здесь сидим? Пойдемте пообедаем.

Ира взглянула на часы. Следующей пары у нее все равно не было, в лекциях как раз намечался полуторачасовой перерыв. 

- У нас столовка плохая, - сказала Ира.

Извольского даже перекосило от мысли, что он может пообедать в университетской столовке.

*     *      *

Ресторан, в который ее повез Извольский, находился довольно далеко от университета, и был, как показалось Ирине, самым роскошным из всего, что могла предложить Москва. В ресторане были тяжелые, обитые бархатом стены, вышколенные официанты с грацией балерунов и белоснежные скатерти, на которых красовались букеты живых орхидей.

Так получилось, что представление Ирины о ресторанах было составлено в основном по мотивам зарубежных фильмов и рассказов некоторых коллег, совмещавших преподавание истории с активной половой жизнью. В целом Ирина смутно полагала, что это такое отвязное место, где непременно звучит похотливая музыка, красивые стриптизерки с силиконовыми грудями садятся на колени мужчинам, а каждый вечер имеет  обыкновение заканчиваться стрельбой из различных видов автоматического оружия.

Но почему-то в этом конкретном ресторане не было ни стриптизерок, ни музыки, а устроить стрельбу в нем было затруднительно ввиду арки металлоискателя на входе.

Их провели в отдельный кабинет, отделенный портьерами от основного зала, и Ирина долго, стараясь скрыть свое смущение, листала меню.  Слова в меню стояли непонятные, то есть сами-то слова были знакомые, но за сочетаниями, в которые они складывались, не вставало никакого осмысленного для Ирины образа, все равно что читать учебник по ботанике, где только латинские названия и нет картинок. Ирина была голодна и ей сразу захотелось опробовать кучу блюд, но тут же стало неприятно, что Извольский может подумать, что она пришла сюда поесть.Тогда Ирина решила выбрать что-то подешевле, но тут оказалось, что в правой колонке нет цен. Ирина зажмурилась и ткнула пальцем наугад.

От спиртного она отказалась категорически, а Извольскому принесли бутылку какого-то вина, и он тут же выпил бокал, видимо не стесняясь тем фактом, что был за рулем.

- А как же у вас два банка, - спросила Ирина, - а вы говорите, что вы не банкир....

Извольский улыбался и пристально разглядывал Ирину.

- Я производственник. У меня карманные банки. А банкир - это у которого карманные заводы.

- А зачем вам банки?

Извольский подумал и взял салфетку.

- Ну вот смотрите - вот предприятие, - и директор изобразил в центре квадратик. Оно покупает уголь, руду и электроэнергию. И продает металл. Металл оно продает не само, а через  фирму Х, которая зарегестирована на острове Кипр. Фирма Х покупает прокат по половинной цене и платит предприятию через 180 дней после покупки. Что происходит с деньгами?

- Деньги вытекают из предприятия и втекают в фирму, - сказала Ирина.

- Правильно, - согласился Извольский, - но эти 180 дней заводу все же надо на что-то кушать. Ему нужны деньги, которые будут не его деньгами. И он берет кредит. В своем карманном банке. Под 60% годовых в валюте. И как только деньги из фирмы приходят на завод, они уходят в банк на оплату кредита. Вот, например, зачем нужен банк.

- Я не понимаю, зачем эта схема, - спросила Ирина, - это же ведь воровство.

- У кого?

- У завода.

- Неправда. Если эти деньги вернуть заводу, их отберут в налоги. И вот тут-то их действительно разворуют, потому что все бюджетные деньги разворовываются. А если эти деньги слить в оффшор, они вернутся на завод.

Ира искоса наблюдала за собеседником. У Извольского было довольно некрасивое, плоское лицо, что называется - морда сковородкой. Но странное дело - в процессе разговора собеседник Сляба мгновенно привыкал к этому лицу. И тому же самому человеку, который поначалу был шокирован полными щеками и чугунным подбородком, через несколько минут казалось, что его визави гораздо красивее любого прилизанного киногероя. 

- Если бы все эти деньги возвращались на завод, - сказала Ирина, - вы бы не относились к разбитому “мерседесу”, как к расколотой чашке.

Извольский усмехнулся.

- А почему ты считаешь, что я не заработал на “мерседес”? Я хозяин пятого по величине в мире меткомбината. Мне принадлежит контрольный пакет. У меня сытые рабочие, сытый город,  у меня количество машин в городе за три года выросло с двенадцати тысяч до сорока пяти. Что, лучше было бы, если бы завод стоял, рабочие голодали, а зато я честно платил бы все налоги? Которых, кстати, тоже не было бы. Потому что к этому времени меткомбинат с полностью уплаченными налогами давно бы издох. Зато я честно ездил бы на “волгаре” семьдесят восьмого года рождения и был бы правильным директором, да?

Ира замялась, не зная, что ответить. Ее неприятно поразило, что Извольский так быстро сказал ей “ты”. Хотя в этом-то, к слову, не было никакого дурного подтекста, а была просто старая привычка. Поговорите с русским директором десять минут, и если за эти десять минут он не швырнет в вас случившимся под рукой предметом, то он начнет говорить вам “ты”.

- У меня другое представление о честности, - сказал Извольский, - у меня такое представление, что именно в последнем случае я был бы сволочь, негодяй и дурак. Потому что мне дали завод, город и двести тысяч подданных, а я их просрал. Так что на “мерседес” я заработал. И не в одном экземпляре.

- А как вы определяете, на сколько “мерседесов” вы заработали? - спросила Ирина. - Вот у вас в этом оффшоре деньги, и кто делит, какую часть вернуть заводу, а какую оставить вам? Потому что если это делите вы, то не может быть такого, что вы ошибаетесь в свою пользу?

- Когда генеральный директор “Дженерал Моторс” получает зарплату, - возразил Извольский, - он тоже сам  определяет, сколько миллионов получит.

- Нет, не он сам. А еще и акционеры.

- А  у меня контрольный пакет акций. Это давно не секрет.

- А каким образом вы получили этот пакет? Если я правильно помню, у нас на аукционах гражданам их не продавали.

- А каким образом этот твой... Аньоло получил город Пизу?

Ирина рассмеялась и взглянула на часы.

- Что, пора к студентам?

- Да.

- Я тебя отвезу, - сказал Извольский, - только по дороге на минутку заедем в офис.

Ирина взглянула на часы, - до лекции оставалось двадцать минут. 

Когда Извольский галатно отворял перед Ирой дверцу “БМВ”, он  заметил на другой стороне улицы, напротив ресторана, “пятерку” невзрачного кофейного цвета. Над зеркальцем заднего вида “пятерки” болталась приметная обезъянка. Извольский внезапно вспомнил, что уже видел эту машину напротив университета, только тогда обезъянки за стеклом не было, а стоял там же ароматизатор “корона”.

Это обстоятельство немного позабавило Извольского, потому что по рассказам Черяги директор знал, что таким образом, со сменой обезъянок и прочих народных примет, развлекаются слежкой самые бедные слои общества, как-то: дешевые бандиты, мелкие частные сыщики и милиция.

Извольский, знавший из конфиденциальных источников, что за ним во время его визитов в Москву имеет обыкновение следить банк “Ивеко”, досадливо усмехнулся. “Совсем уже обеднели российские олигархи, - подумал директор, - вместо машин меняют обезъянок за стеклом”.

Но Извольский ошибался.

Когда его “БМВ” вырулила от тротуара, из соседней подворотни выскочила ободранная синяя “девятка” и пристроилась “пятерке” в зад.

Извольский не обратил на “девятку” никакого внимания, да и мудрено это было сделать:  “девятка” не была с ним у университета и не сопровождала его в ресторан. На третьем перекрестке “девятка” деликатно помигала поворотником и отвалила в сторону, а место ее занял невзрачный старый “фольксваген”.

*      *      *

Офисом у Извольского оказался красивый трехэтажный особнячок, отделенный от улицы фигурной решеткой.

Извольский высадил Ирину из машины и с улыбкой повел в глубь двора, туда, где среди крутых представительских тачек ярко-красным пятном выделялась небольшая “тойота”. Тут в кармашке Извольского зазвонил телефон, он выслушал, покачал головой и сказал:

- Извини, Ира, я на минутку.

И исчез в предупредительно распахнувшихся стеклянных дверях.

Ирина осталась стоять посереди двора, нетерпеливо поцокивая каблучками. Во дворе никого не было, не считая двух не то водителей, не то охранников, которые курили около внушительного с крокодильими глазами джипа. Ирина невольно прислушалась к их разговору.

- Бандитов-то спецназ охранял, они с СОБРом друг друга перерезали, а после всего мочилова Сляб заявился... - рассказывал один другому.

- Зачем?

- А за хмырем этим, которого сперли... Так что ты думаешь? Там какой-то спецназовец завалялся, полетел по лестнице прямо к Слябу, собровцы по нему в упор, все мозги на пальто вылетели

- А что Сляб?

- Что Сляб? Снял пальто, выкинул и ушел... 

Водитель увидел Ирину, оценивающе оглянулся и замолчал.

- Вы кого ищете, девушка, - приторным, как халва, голосом спросил водитель, - Случайно не меня?

Ирина вспыхнула и не знала, что ответить, но тут выражение лица водителя поменялось. Ирина обернулась, и увидела, что за ней стоит тот самый человек, с которым она уже виделась на шоссе: жилистый, гибкий, с грустными васильковыми глазами. Ирине он тогда сразу понравился.

- Здравствуйте, - сказала Ирина, и протянула маленькую руку в черной дешевой перчатке.

- Здравствуйте, - кивнул Денис, - как вам подарок?

- Какой подарок?

Денис кивнул на ярко-красную “тойоту”.

- Он же ее вам купил.

 У Ирины сделалось удивленное лицо, Денис хлопнул себя по лбу и с не совсем наигранным ужасом произнес:

- Боже мой, Ирина Григорьевна! Я же ему весь кайф поломал! Не говорите Славке, а то он меня побьет!

Ирина расхохоталась. Ей почему-то стало весело и легко, гораздо легче, чем с тяжелым, опасным Извольским.

- А как вас зовут?

- Денис. Черяга. Я у Славы зам.

- По чему? По экономике?

Денис улыбнулся, показывая белые ровные зубы.

- По безопасности.

Они замолкли, не зная, что сказать друг другу. Ирина озабоченно посмотрела на часы - до начала лекции оставалось меньше пятнадцати минут, где, в конце концов, Извольский?

- Вы меня не довезете? - жалобно спросила Ира.

Черяга отрицательно покачал головой.

- Нет. Слава сейчас выйдет. А вот и он...

Извольский, по-прежнему в летнем плаще, сбежал с бетонных ступенек. Как ни странно, он не стал гневаться, завидев Иру с Денисом возле красной “тойоты”, а только махнул рукой:

- Все разболтал, да?

В руках его был пластиковый пакет с документами, ключами и техпаспортом. 

- Вячеслав Аркадьевич, - сказала Ирина, - я не могу принять такой подарок...

- Вот еще, - фыркнул Извольский, впихивая ей в руки пакет, - я же не “мерс” тебе дарю! Я разбил твою тачку, надо же тебе на чем-то ездить...

У раскрытых ворот уже урчала большая машина, длинная и светло-серая.

- Ира, я должен ехать, - сказал Извольский, - может быть, мы поужинаем вечером? Я заеду за тобой.

Ирина смущенно кивнула.

Черяга с Извольским пошли к серой машине. Ирина наконец решилась.

-  Вячеслав Аркадьевич, - спросила она, - а кто такой Сляб?

Извольский обернулся. Легкий, почти летний плащ странно выглядел посереди ноябрьской Москвы.

- Уже услышала? - добродушно сказал директор, - это меня так прозвали. Никакого почтения к шефу...

Светло-серая машина скользнула из ворот, как щука из заводи. “Все мозги на пальто вылетели, Сляб снял пальто и выкинул”. Ирина поежилась. Что бы ни рассказывал сегодня Извольский о красивых операциях с подставными компаниями, - российский бизнес красивыми операциями не ограничивался. “Чезаре Борджиа вошел в замок, где его ожидали мятежные командиры, обнял их и сказал, что все прощено и забыто. Потом он подал знак, и его свита бросилась на изменников с мечами”. Ирину вдруг откуда-то охватило внезапное и пронзительное, как порыв северного ветра, предчувствие беды.

На лекцию она опоздала на пятнадцать минут. Водитель, отозванный в сторонку Черягой, довез ее до университета на ее собственной “тойоте”.

Только уже входя в аудиторию, Ирина сообразила странную вещь: сибирский директор обещал заехать за ней, но не спросил ее адреса. Конечно, адрес ему сказали. А еще ему наверняка доложили, как со скандалом делили квартиру, и как внезапно умерла мать, и что кроме бабушки Насти и кошки Маши у нее никого нет... Ей стало неприятно, как будто она стала разбирать испортившийся телефон и нашла в нем чужой “жучок”.

*       *       *

Встреча, на  которую уехали Извольский с Черягой, была та самая встреча в “Росторгбанке” по поводу взятого “Ахтарск-контрактом” кредита.

Встреча прошла в суровой и недружественной обстановке. Черяга, не вдаваясь в особые подробности, заявил, что гарантия подложная, и что человек, который подписал контракт, сгреб деньги и распилил их с бандитами. Представители банка волновались, кричали, что у них есть пленка, на которой Неклясов признает свою гарантию, но по прослушивании пленки оказалось, что Неклясов именно говорит о старых кредитах, по полтора-два миллиона, которые давно были погашены. 

Вдобавок на встрече не было президента банка, а был лишь его зам и начальник кредитного управления, и Вячеслав Извольский был, разумеется,  этим взбешен. Это все равно, как если бы хан приехал во вражескую ставку, а его встретили два евнуха вместо самого полководца.

В конце концов договорились встретиться завтра, уже с президентом банка, тем более что пришедший на переговоры начальник управления не имел никаких полномочий решить дело миром и казался страшно испуганным своим собственным ляпом.

Уже в конце разговора Денису позвонили.

Выходя из банка, Денис наклонился к Извольскому и сказал:

- Кажется, нашли Заславского.

- Где?

- Тебе обязательно туда ехать? Он, вроде бы, не свежий.

Но Слябу приспичило-таки поехать, мало ему было одного загубленного пальто.

Коля Заславский лежал лицом вниз в небольшом овражке, километрах в десяти от московской кольцевой дороги. Он был в дорогом костюме и в том самом плаще, который он почти никогда не надевал. Когда его перевернули и задрали рубашку, на белом подгнивающем животе обнаружился след от утюга.

Видимо, сообщники Заславского решили использовать свою жертву до конца и потребовали от него его собственных денег. Может быть, Заславский перевел на свой счет часть от восемнадцати миллионов, и Лось резонно решил, что эта часть мертвому Заславскому уже ни к чему, а ему, Лосю, весьма пригодится.

Заславский лежал в овраге как минимум со вчера, место было безлюдное, поверх оврага шли деревянные дачные домики, пустые в это время года. Заславского нашли деревенские мальчишки: теперь они, как грачи, сидели на ближних деревьях, обозревая уйму понаехавших «уазиков», а при виде темно-серого “мерса”, в котором приехал Сляб, разразились восторженным уханьем.

- Смотри, какая тачка!

Извольский вышел из “мерса”, спустился по непролазной грязи к ручью и постоял над мертвым Колей. Он смотрел на покойника, как смотрят на погасший бычок, выброшенный в унитаз.

- Там у ребят проблемы, - вполголоса сказал Черяге подошедший сзади Гордон.

- А?

- Со спецназовцами. С “Ураном”. Катят бочку что вот, мол, прилетел ахтарский СОБР и какого черта он делал в Подмосковье.

- А такого черта он и делал, - ответил Черяга, - что если московский спецназ охраняет бандитов, так не к спецназу же по поводу бандитов обращаться!

- В общем, учти, - сказал Гордон, - там начальству по жизни нечего сказать, спецназовцы действительно облажались. Но неофициально они просто на ушах стоят. Я так слышал, что вы этого армянина пасете и правильно делаете, потому что наверняка на него наедут, чтобы он отказался от своих слов, что его спецназовцы похитили. А без этого получается, что они оба там были случайно, а ваши взяли одного и застрелили...

Извольский подошел к собеседникам. Ботинки его и брюки были в изрядной грязи.

- Давно он тут лежит? - спросил Сляб.

- Как минимум со вчерашней ночи, - ответил Гордон, - я так полагаю, что его с дачи Лося прямо сюда и повезли. Камаз, наверное, приехал сказать Лосю, чтобы тот не выдрючивался и завалил Заславского, а Лось сказал, что все уже на мази. Опоздали мы вчера часика на полтора.

- Поехали, - сказал Сляб.

Роскошный “мерс” застрял в непролазной грязи и поцарапал днище. Менты из “уазиков” сбежались его выталкивать. Шел мокрый холодный дождь, небо было цвета протухшей свинины, и мальчишки на деревьях восторженно комментировали каждое усилие ментов:

- Во! Смотри! Ща поддон картера пропорет!

*      *      *

Остаток дня Извольский провел в офисе. Было окончательно ясно, что банк непременно подаст в суд, а суд непременно наложит арест на активы “АМК-инвеста”. Чтобы не иметь лишней головной боли, фирму следовало разгрузить ото всяческого привлекательного имущества и обязательств.

Самым лакомым куском, разумеется, были акции Ахтарского металлургического комбината, но и без них было много чего интересного.

Было само здание московского офиса, принадлежавшее “АМК-инвесту”, он же владел загородной представительской резиденцией. Наконец, была куча контрактов, деньги по которым причитались именно “АМК-инвесту”, и теперь надо было оформить уступку прав требования, чтобы деньги по договору причитались кому-то другому, скажем, фирме “Интертрейд” или еще как. Наконец, надобно было внимательно проследить за тем, чтобы во всех дочерних фирмах, в которых доля “АМК-инвеста” превышала 51%, эта доля сократилась хотя бы до 25 процентов минус одна акция.

Словом, фирму следовало раздеть, и по сложности и муторности процесс этот не уступал процессу снятия одежек с капустного кочана - это страшно подумать, сколько их надо ободрать, прежде чем доберешься до кочерыжки.

Натурально, по вечной своей привычке процесс контролировал сам Извольский. Права требования были переуступлены, имущество передано на баланс “Фениксу”, - точнее, были составлены и подписаны соответствующие договоры, но даты на них высокие договаривающиеся стороны не проставили. В конце концов, не было смысла гробить фирму с устоявшейся репутацией, не дожидаясь завтрашнего разговора с президентом “Росторгбанка”.

То же самое касалось и акций: банк “Металлург” выделил трем фирмочкам, - “Импера”, “Кроника” и “Лагуна”, - аж семнадцать миллионов долларов на покупку контрольного пакета АМК, который отныне должен был был разделен между этими тремя фирмочками. Фирмочки должны были перечислить эти семнадцать миллионов на счета “АМК-инвеста”, а “АМК-инвест”, в свою очередь... возвращал их банку “Металлург”, которому именно столько был должен по одному из контрактов.

Такой вот намечался круговорот бабок в природе. 

Фирмочек было три, поскольку если бы “АМК-инвест” передал кому-то больше чем 25% акций комбината, то, по российскому законодательству, он должен был бы просить на это разрешение территориального отделения антимонопольного комитета. И, хотя, казалось бы, могучему АМК разрешение это было добыть раз плюнуть, все равно это была лишняя головная боль: звонить, приказывать и одалживаться. Принцип у Извольского был совершенно четкий - если сделку можно сделать в обход каких-то бюрократических органов, то ее надо делать в обход бюрократических органов. Меньше нервов и меньше информации утекает через дырявое сито ГАК. Поэтому каждая фирмочка получила по 24% акций комбината, и еще сделали какую-то четвертую, кажется, “Амина”, которая поимела оставшиеся 2,5%.

Опять-таки эта комбинация была не доведена до конца - регистрация фирмочек занимала некоторое время, соответствующие документы должны были быть подписаны завтра, и торопиться не следовало. Окончательный срок уплаты по гарантии истекал через два дня, до этого банк не имел никакого права подавать в суд, а за два дня много о чем можно было договориться.

Тяжелые трудовые будни директора, занимавшегося облегчением карманов собственной “дочки”, прервали два звонка. Один - от замминистра внутренних дел, который был связан с начальником отряда “Уран” дальними, но прочными родственными узами. Министр, как и следовало ожидать, был крайне недоволен действиями ахтарского СОБРа,  ни с того ни с сего налетевшего - не на своей территории - на загородную дачу уважаемого бизнесмена Александра Лосева, охраняемую вдобавок спецназом.

Замминистра обещал разогнать ахтарский СОБР  “к такой-то матери”, а Извольский в ответ заметил, что замминистру тоже не очень следует выделываться, потому что если он, Вячеслав Извольский, процитирует средствам массовой информации слова о “даче уважаемого бизнесмена, охраняемой спецназом”, то СМИ могут неправильно его, замминистровы, мотивы понять.

Замминистра в ответ заметил, что он, Вячеслав Извольский, не в первый раз действует силовым структурам на нервы, и в доказательство вспомнил историю с Конгарским вертолетным заводом, когда Вячеслав Аркадьич “ни за что ни про что обидел уважаемых людей”. Извольский в долгу не остался, и кончилось тем, что оба собеседника забили на завтра стрелочку на нейтральной территории и договорились обсудить накопившиеся разногласия.

Другой звонок был из той же черной серии: позвонил сунженский губернатор, до которого донесли вести об эпопее с Заславским. Какая-то наушная сволочь представила дело так, что Заславского замочил чуть ли не сам Сляб, и Извольскому долго пришлось уверять, что он сделал все для спасения засранца, который запутался в собственных мошенничествах.

Историей о восемнадцати миллионах губернатор был чрезвычайно недоволен, все спрашивал, нельзя ли их выплатить. Видимо, его подначивал его собственный зам, дядя Заславского, справедливо полагавший, что чем меньше дерьма в этой истории повиснет на племяннике,  тем лучше будет для областной администрации. Впрочем, за наскоками губернатора скрывалась одна крайне прозаическая мысль - не считает ли уважаемый Вячеслав Аркадьич, что к случившемуся как-то причастна областная администрация, и не последует ли из этой истории осложнений для швейцарских счетов вышеупомянутой администрации? Извольский  сказал, что администрацию он ни в чем не винит, и что в хорошем стаде всегда найдется паршивая овца, и дело кончилось тем, что губернатор Дубнов согласился забыть о том, что существовал такой Николай Заславский.

Зато губернатор буквально полез на стенку, услышав о высказываниях замминистра, и обещал Слябу всемерную поддержку и обличение зарвавшейся московской ментовки, которая охраняет бандитов. Правда, как намекнул губернатор, поддержка была не безусловной и зависела от взаимной признательности директора.

Да, кстати, звонил еще и третий человек - председатель влиятельного думского комитета. Парламентарий шпынял Извольского за покупку АЭС и советовал ему не иметь дела с новым председателем “Атомэнерго”, который, по его словам, разыскивался правоохранительными органами Казахстана за какие-то таможенные дела.

За всеми этими делами московский офис Извольский покинул в четверть одиннадцатого вечера, что было по его меркам чрезвычайно рано.

*      *       *

В представлении Ирины Григорьевны Денисовой вечер наступал после шести часов, а рабочий день заканчивался максимум после семи. 

Поэтому уже к шести она начала прихорашиваться: тщательно вымылась, уложила волосы, и долго размышляла о том, не накрасить ли ресницы и губы. Но, как она инстинктивно чувствовала, косметический набор, подаренный Ирине два года назад университетом, еще в бытность ее аспиранткой, был из самых дешевых. И кроме того, Ирина совершенно не умела краситься. Она даже было обвела губы и заглянула в зеркало. Губы оказались какого-то распутно-алого цвета, и вдобавок неровно и вызывающе окрашенные. 

Ирина поскорее стерла помаду, вздохнула и принялась одеваться.

С одеждой тоже была проблема. Единственный костюм, который можно было считать выходным, был куплен в прошлом году на вещевом рынке за семьдесят долларов. На костюме значилось, что он сделан в Италии, но так как в слове “Италия” было сделано сразу две ошибки, Ирина предполагала, что костюм сшили либо в Китае, либо в Турции.

У выходных туфель отвалился каблук; даже целой пары кологоток, и тех в доме не было за совершенной ненадобностью. Ира всю жизнь ходила в джинсах, в университете ей сначала делали замечания, а потом перестали. Теперь Ирина растерянно перебирала старые, изодранные колготки и вспоминала слова секретарши кафедры Лидочки: Лидочка неделю назад говорила, что изо всех деталей женского туалета мужик больше всего балдеет от черных стильных чулок. Бог его знает, так это было или не так, но Лидочка в этом отношении была несравненно опытней Ирины. Вот только черных чулок у Ирины не было.

В конце концов Ирина рассердилась и надела джинсы и новые, но отчаянно дешевые туфли. Она не была уверена, что в рестораны пускают в джинсах, и решила спросить об этом у самого Извольского.

Но Извольский не появился ни в шесть, ни в семь, ни в пол-восьмого. Ира позвонила ему по телефону, но трубку отчего-то подняла какая-то вежливая стерва (Ирина не знала, что сотовый телефон Извольского переключен на офис). Ирина попросила Вячеслава Аркадьевича, и стерва спросила, “как вас представить”. Ирина сказала, что это Ирина Денисова, и стерва ответила, что обязательно передаст.

Секретарша знала, что шеф дико занят, что в офисе полный аврал, что половина юристов спешно перетряхивает активы “АМК-инвеста”, а другая - вычитывает тридцатистраничное соглашение с “Атомэнерго”, имя Ирины Денисовой ей ни о чем не говорило, и она просто не передала Извольскому сообщения, чтобы тот не швырнул в нее чем-нибудь под горячую руку. Поэтому, когда Ирина позвонила второй раз, секретарша очень вежливым голосом сказала, что Вячеслав Аркадьич крайне занят и связаться с ним можно будет только завтра.

Ирина жутко обиделась и даже чуть не заплакала, что, в общем-то, было  нелогично. Извольский Ирине не очень нравился.

Во-первых, он весил не меньше ста килограмм, а Ирина с детства не могла терпеть толстых людей. И хотя Славу Извольского, особенно в хорошо пошитом костюме,  никак нельзя было назвать толстяком, он все же был весьма упитан и мордаст. И оттого совершенно не совпадал с представлениями Ирины о том, как должен выглядеть ее муж или любовник. 

Во-вторых, и это было еще важнее - директор просто пугал Ирину. Он не был бандит, но он был из тех, под кем ходят бандиты - а также прокуроры, судьи и всякие мелкие губернаторы. Ирина несколько раз подрабатывала переводчицей, так вот: Извольский совершенно не походил на западного бизнесмена, при взгляде на которого так и мерещатся залитый солнцем офис, легкие жалюзи на окне, фарфоровозубый менеждер в белой рубашке... От Извольского пахло крепостными стенами, решетками средневековых темниц и правом первой ночи. Он не был директор Ахтарского меткомбината - он был сеньор города Ахтарска. Только сеньор может днем обещать заехать, а вечером даже не соизволит взять трубку...

Ирина грустно оглядела свою вымытую до блеска кухню со старенькой раковиной, вернулась в комнату, скорчила рожу сиамской кошке Маше, свернувшейся на ворохе перепробованных платьев, и сказала: “Ну и что!” Она переоделась в любимые джинсы и тапочки, платья бросила в шкаф и села за старенький компьютер готовиться к завтрашней лекции.

В восемь часов она включила телевизор и, перебегая с канала на канал, услышала, что сегодня в Подмосковье нашли труп директора фирмы “Ахтарск-контракт” Николая Заславского, и что наблюдатели связывают эту находку со вчерашней беспрецедентной историей, когда спецподразделение, входящее в состав силовых структур города Ахтарска, взяло штурмом дачу некоего бизнесмена Александра Лосева. МВД рассматривает действия ахтарского СОБРа как не имеющее аналогов нарушение субординации. “Спецподразделения не являются частной собственностью того или иного директора, - заявила в камеру какая-то мясистая морда в погонах, - эти сибиряки не разбирались совершенно в оперативной обстановке, наломали кучу дров, поубивали людей, и против них будет возбуждено дело по превышению служебных полномочий. Достаточно сказать, что ими убит безо всякой причины сотрудник отряда специального назначения, находившийся на даче в гостях”. Корреспондент попросила прокомментировать слух о том, что бизнесмен Лосев является одним из лидеров долголаптевской преступной группировки, а вышеупомянутые спецназовцы являлись членами группировки и даже за несколько часов до операции привезли на дачу похищенного ими бизнесмена Степаняна. На это мясистая морда заявила, что Степанян сейчас задержан и обстоятельства его пребывания на даче “подлежат выяснению”, а ни о каких контактах между спецназом и бандитами не может быть и речи. “Это слухи, которые распространяют коррумированные коммерсанты, решающие с помощью своего СОБРа свои проблемы”, - подчеркнула морда.

Было без четверти одиннадцать, когда в двери коротко прозвенел звонок.

- Кто там? - спросила Ира.

- Это я.

Ирина распахнула дверь. Извольский стоял на темной изгаженной лестничной площадке с огромным букетом в руке. За ним топтался охранник с целой кучей пластиковых пакетов. Сердце Ирины куда-то упало, и она поскорее оперлась рукой о косяк.

- Я думала, вы не придете, - сказала Ирина. - Я не одета...

Она говорила, чтобы что-нибудь сказать. И ей почему-то казалось, что она говорит сплошную глупость. 

Извольский по-хозяйски поцеловал Ирину в щеку.

- И отлично, - сказал он, - сил нет еще в кабак куда-то переться.

Охранник уже молча и споро разгружал на кухне пластиковые пакеты. Ирина заметила какие-то закуски, салаты, огромный торт. В отдельном пакете были бутылки - два коньяка, четырехгранная высокая водка, шампанское для дамы и две бутылки вина. “Господи, куда столько?” - ужаснулась Ирина.

Охранник исчез так же бесшумно, как появился, дверь за ним захлопнулась, Извольский с Ириной остались одни. Извольский огляделся: он был в однокомнатной квартире, чистенькой и бедной. В раскрытой двери виднелась маленькая кухня, дверь справа вела в большую комнату, сплошь заставленную книгами в тусклых обложках. Даже в прихожей стенку подпирал книжный шкаф, и пока Извольский вешал плащ, одна из книжек слетела на пол к его ногам. Извольский поднял книжку: книжка принадлежала перу какого-то Броделя и трактовала, сколь мог судить директор, о Средиземноморье эпохи Филиппа II, время жизни которого Извольскому было совершенно неизвестно. Извольский тоже недавно читал статью некоего Броделя о применении конвертерных шламов в производстве цемента, но он подозревал, что это не тот Бродель.

- Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть, - сказала Ирина.

- Ага, - директор, скинув туфли, прошел в кухню, ухватил один из коньяков и отбыл с ним в гостиную.

Там Извольский сел на диван, скрутил бутылке горлышко и глотнул несколько раз, чувствуя, как отпускает его безумное напряжение дня, кипы контрактов, Белопольская АЭС,  ругань замминистра Китайчикова  в трубке и косой след утюга на белом, как простыня, животе сброшенного в овраг трупа.

Впрочем, владевшее директором беспокойство никак не сводилось без остатка исключительно к паршивцу Заславскому.

Вопреки обычному представлению о “новых русских” как о патентованных развратниках, плещущихся в шикарных бассейнах с соблазнительными проститутками и охотящихся в компании крутобедрых нимф на крокодилов в Южной Америке, Вячеслав Извольский вел жизнь, которая многим бы показалась достаточно аскетической. 

Человека, приходящего на работу в восемь часов и покидающего офис около двух ночи, как-то не тянет в бассейн с зеленоглазой наядой. Его тянет спать. Правда, гендиректору не обязательно отправляться в ресторацию, чтобы пообедать: заказ всегда могут доставить прямо в кабинет. Отсюда и возникает необходимость периодического пользования секретарш,  столь же удобных в смысле экономии времени, как и столовая внутри здания.

Извольский давно привык снимать стресс таким способом, однако месяца три назад с ним случился конфуз: после длинного заседания он зазвал секретаршу Верочку в комнату отдыха, но то ли мозг его был занят какими-то соблазнительными финансовыми видениями, то ли еще что - а только на Верочку у него почему-то не встал.

Спустя два дня повторилась та же история. Извольский огорчился и выгнал Верочку, а вместо нее Черяга привел красивую куколку с льняными волосами и голубыми глазами Мальвины. Но и с куколкой вышел если и не совсем конфуз, то что-то крайне неудовлетворительное. Следующая секретарша была просто профессиональная проститутка, деликатно подсунутая все тем же Черягой. Дамочка была столь искусна, что расшевелила бы и мертвого, и с этой стороны было все в порядке, но вот беда - как секретарша, она никуда не годилась, и Извольский выгнал ее после первого же перевранного звонка.

Ситуация складывалась неприятная, тем более, что  вторую секретаршу, которая Мальвина, сплавили заму, и зам оказался чрезвычайно доволен. По заводу уже начали перешептываться. Черяга расспросил обеих секретарш и, разумеется, все знал, но с шефом на эту тему сам не говорил. В конце концов,  непосредственного отношения к безопасности завода тема не имела.

Поэтому Извольский взял четвертую секретаршу - девятнадцатилетнюю орхидею с гибкой талией и большими глазами, и больше секретарш не менял. Все на заводе вздохнули облегченно, и только один Черяга знал маленькую подробность: к орхидее Извольский не притронулся.

Медицинские анализы у Извольского были в норме, и Черяга, осторожно проконсультировавшись, получил следующий ответ: либо человек перманентно устал, либо у него образовался маленький психический заскок. В том смысле, что один раз не получилось случайно, другой раз - по ассоциации, и пошло-поехало. 

Что Извольский не полный импотент, было ясно хотя бы из отчетов о редких банях и тому подобных мероприятиях, относившихся директором скорее к числу представительских акций, нежели к собственно развлечениям. Групповух Извольский никогда не терпел, и о происходившем Черяге было известно лишь со слов девушек. По ним выходило, что расшевелить Извольского становилось все трудней, а самое процесс принимал все более и более необычные формы. Нет-нет, по нынешним временам все происходившее не переходило границ нормы, благо границы эти стали довольно широкими. Но оно неуклонно приближалось к границам, и Черяга каждую неделю клялся себе, что поговорит с шефом, - и каждую неделю ему не хватало духа.

Извольский, естественно, довольно ясно отдавал себе отчет в своем состоянии. И поскольку было понятно, что человек, впущенный женщиной в квартиру в одиннадцать вечера с розами и шампанским, пришел к ней не затем, чтобы  поужинать, то вопрос стоял очень просто: а каков он, Сляб, будет в постели? Особенно - после сегодняшего разговора с замминистра и перед завтрашним разговором  в “Росторгбанке”?

Извольский глотнул для храбрости еще коньяка, потом углядел в углу комнаты, за книгами, шкаф со стеклянными дверцами и с посудой для торжественных случаев, и достал себе изящный граненый стакан синего стекла.

Когда, спустя десять минут, спешно переодевшаяся Ирина вошла в гостиную с подносом, уставленным закусками, она удивилась: Извольский успел выхлестать пол-бутылки.

Опьянеть он еще не опьянел. Лицо директора потеряло прежнее уверенное выражение, глаза глядели как-то растерянно и одиноко. Пиджак Извольский снял и бросил рядом, узел шелкового бордового галстука был чуть приспущен. А интересно, Черяга вел бы себя так же? Ирина помотала головой. Почему ей все время вспоминался этот человек с васильковыми глазами? Он зам у Извольского. Зам по безопасности. Штатный палач. “Мозги обрызгали пальто Сляба, и он снял пальто”. А где в это время был Денис Черяга? И что бы он сделал в подобной ситуации? Не стал бы снимать пальто?

Ирина торопливо расставила закуски и села на стул близ дивана.

- У вас неприятности? - спросила она, подпирая рукой щеку и глядя на Извольского озабоченными большими глазами.

- У директора каждый день неприятности, - усмехнулся Извольский. Глаза его слегка ожили, распахнулись, и он глядел на Ирину жадным и откровенным взглядом, в значении которого невозможно было ошибиться.

- Это из-за этой истории с ахтарским СОБРом? 

- Что, уже по ящику показывали?

- Да, говорили, что ваш СОБР стрелял в спецназовцев, охранявших дачу какого-то бизнесмена...

Ирине больше всего хотелось спросить, был ли сам Извольский на этой даче, и правда ли, что перед ним застрелили человека.

- Бизнесмена, - сказал Извольский, - хорош бизнесмен по кличке Лось... У вас в Москве все продается. Столько всего продается, что никаких денег не хватит всю Москву купить. Потому что если купил кого один раз, то через неделю надо покупать по-новой...

Ирина с некоторой тревогой наблюдала, как Извольский скрутил горлышко бутылке с водкой, набулькал почти половину стакана, в котором на донышке еще теплился коньяк, и заглотил получившуюся смесь одним глотком.

В кармане брошенного пиджака зачирикал телефон. Извольский, подумав, ответил. Голос в трубке был тягуч и звучен - обладатель его, бывший цековский работник, долго упражнял голосовые связки в парламенте, прежде чем вьехать в Белый дом на черном коне кризиса. В парламентский свой период обладатель звучного голоса не раз и не два грозился разобраться в особенностях приватизации Ахтарского металлургического комбината.

- А, Вячеслав Аркадьевич, - зарокотал в трубке уверенный басок, - что это вы там за моей спиной об экспортных пошлинах договариваетесь? Я, понимаешь, докладываю премьеру о росте доходной части, цифры называю, а он мне: “На металлургов пошлин не будет! Вон, Сляб с Дерипасом уже с ребятами перетерли...” Я прямо как дурак стою, вроде ответственный за промышленную политику, а таких вещей не знаю...

Извольский упрямо сжал челюсть. Звонившего действительно не было на вчерашнем совещании, которое Извольский благополучно пропустил и на котором слетевшиеся со всех концов России металлурги убеждали правительство не вводить экспортные пошлины. Был Починок, был Боос, Драганов был, - а этого деятеля не было, хотя пошлины он предложил ввести. И что о совещании он знал, это ясно. 

Отчего ж не пришел? Хотел потом в частном порядке взять за услугу?

- Так куда ж нам еще пошлины вводить? - сказал Сляб, - во всем мире рентабельность меткомбинатов под семь процентов, а пошлины у вас - двадцать. По миру пойдем. И так кризис, у меня сорок миллионов в банке зависли...

- Кстати, о сорока миллионах, - сказал по телефону защитник промышленности, - ты, говорят, там рогом упираешься? Ну если у людей в этом банке ничего нет, то чего с них возьмешь? Согласился бы ты на их схемку, глядишь, и с пошлинами нашли бы взаимопонимание...

“Схемка” предполагала, что из сорока миллионов комбинату отдадут двадцать, и то через полгода.

- Подъезжай завтра, переговорим, - донеслось из трубки, - российскую промышленность надо защищать, на то мы тут и поставлены, - часика в три тебя устроит?

- Устроит, - мрачно сказал Извольский и захлопнул телефон.

- Что случилось? - тревожно спросила Ирина, глядя на резко помрачневшее лицо директора.

- Оно тебе надо? Не хватало еще с тобой о дерьме разговаривать.

Настроение его внезапно испортилось, и он еще раз хлебнул коньяка.

- Чистый рэкет, - сказал Извольский.

- Как, настоящий рэкет? - с изумлением спросила Ирина, глядя на трубку.

- Ага, настоящий, - Извольский слегка сполз с кресла и глядел на нее пьяными смеющимися глазами, - знаешь, как это бывает? Сначала приезжает бригада отморозков на пробивку, шум, гам, стволами в нос тычут, стекла в магазине бьют, директор магазина бросается искать приличную крышу. Та приедет, порядок наведет, отморозкам по ушам даст, наш директор не нарадуется: “какие у меня славные защитники”. А защитники отморозкам за прикрученную точку заплатят...

- Я не поняла, - нахмурилась Ирина, - к вам действительно бандиты приехали? Стекла били? Вот в этом вашем особняке?

- Нет, стекол не били. Сказали - введем экспортные пошлины. 

Ирина удивленно наморщила лобик.

- Так это были не рэкетиры? А правительство?

- А что, есть разница? - осклабился Извольский. Он говорил механически, на автопилоте. В глубине комнаты стояла кровать, очень чистенькая, полутораспальная, застеленная гладеньким шерстяным покрывалом, и директор все время переводил взгляд с Ирины на кровать и обратно.

- А что же хотели взамен? Ну, чтобы стекла не били?

- Банчок есть один. У нас в нем сорок лимонов пропало из-за кризиса. Расчеты за руду. Он больше половины не хочет возвращать, вот мне и позвонили, чтобы я соглашался.

- Так ведь кризис же, - удивилась Ирина, - у них, наверное, и вправду денег нет.

- У нас, Иришка, - усмехнулся Извольский, - кризис вот какого рода: пришел грабитель, то есть государство, и гробанул киоск на остановке, унес десятку... А утром продавщица, то есть банки, говорит вкладчикам: пропало, мол, два ящика водки, упаковка дорогих конфет и двадцать тысяч рубчиков...

И тут телефон зачирикал снова.

- Да, - сказал Извольский.

- Добрый вечер, Вячеслав Аркадьич. Эк вас Китайчиков-то пропесочил...

- Кто говорит? - удивился Извольский.

- Не узнали, Вячеслав Аркадьич? Богатым будете.

Извольский внезапно узнал голос, хотя живьем говорил с человеком только два раза, совершенно мельком. Это было то самое значительное лицо из Минобороны, которому в свое время приглянулся Конгарский вертолетный завод.

- Узнал, - сказал Извольский безо всякого выражения.

- Что ж вы так, а? На чужой территории, застрелили спецназовца... Я вам прямо скажу - Китайчиков подписал ордер на арест этого вашего Алешкина. И посмотрим кто еще там отдавал ему приказы - ваш Черяга, наверное? Мне насилу удалось его удержать. Чисто по старой дружбе. Говорю: “Сергей Васильич, не может быть так, чтобы Ахтарск совсем уже от Москвы отделиться задумал. Вячеслав Аркадьич умный человек, он поймет, что перегнул палку”.

В переводе речь известного лица значила следующее: отдай мне Конгарский завод, или я посажу Алешкина и Черягу.

- Никакой я палки не перегибал, - сказал Извольский, - если вашему Китайчикову хочется поднять вопрос, отчего спецназ охраняет бандита, я могу поднять этот вопрос.

- А Ми-38 “Ястреб”? - спросило значительное лицо.

- Какой Ми?

- Который в Тушино летал за запчастями. Вам не кажется, что к этому полету тоже могут быть вопросы? И звучать они могут так:  не противоречит ли национальной безопасности передача военного завода в руки лица, которое использует передовую военную технику, еще не поступившую на вооружение российской армии, в бандитских разборках?

Извольский хмыкнул. Это уж его явно на понт брали - с вертушкой все было чисто, комар носу не подточит...

- А задавайте ваши вопросы сколько хотите, - пьяно сказал Сляб, - найдите Камаза и снимите с него показания, как его охально изобидели...

- Зря вы так, Вячеслав Аркадьич, - сказала трубка, - вы бы лучше до утра подумали. Нельзя иметь слишком много врагов...

Извольский захлопнул телефон и отключил его.

- Кто это был? - тревожно спросила Ирина.

- Я же говорю, - все в Москве продается.

- А в Ахтарске все уже продано? Вам?

Извольский внезапно соскользнул с дивана и оказался на корточках перед Ирой. Ирина теперь ясно видела и складки рубашки, вылезшие из-под брючного ремня, как это обычно бывает у полных людей, и едва заметные капли пота там, где в течение дня безупречно свежий воротничок касался шеи, и небольшое пятно на галстуке: видно, обедая, Извольский капнул туда соусом или что-то в этом роде. От Извольского отчаянно пахло хорошим коньяком и водкой: было видно, что директор пьян и не может себя контролировать или, во всяком случае, не считает нужным.

- Ира, - сказал Извольский, - ну какого черта ты мне “вы” говоришь?

Он  начал ее целовать - грубо и жадно, дрожащими руками расстегивая кофточку, запах спиртного был невыносим, и Ире казалось ужасным, что все будет вот так, сразу, она была не против, но ведь в конце концов, она не проститутка, не секретарша, которую зовут на диван в обеденный перерыв и за это платят зарплату...

Она попыталась отпихнуть Извольского.

- Погоди, - проговорила она, - там мясо в духовке...

- Плевать, - совершенно искренне сказал Сляб.

Он потащил ее на кровать и тут же сам навалился сверху.

Ирина постаралась его оттолкнуть, но куда там! Грубые, тяжелые пальцы без обручального кольца (что кольца нет, Ирина заметила только сейчас), рванули кофточку, губы Извольского впились в тонкий розовый сосок, окруженный несколькими ресничками-волосками.

- Пусти, пусти, - бормотал Сляб, - господи, я так хочу тебя, все будет хорошо...

Внизу его живота уже пылала раскаленная жаровня, смесь водки, страха и неуверенности в собственных силах подгоняла директора, и крыша у него отъехала как-то разом и бесповоротно. Теперь Ира билась уже по-настоящему, ей было безумно обидно, у нее было мало опыта, но никакого опыта не было нужно, чтобы понять, что то, что происходит, уже не называется любовью, а целиком подпадает под действие 117-й статьи Уголовного кодекса Российской Федерации.

Ирина выскользнула было из-под Извольского, но директор был тяжел и невероятно силен.

- Не надо! - пискнула Ирина.

Извольский уже пыхтел, как паровой молот. У бедер Ирины ворочалось что-то твердое, горячее, она отпихнула эту штуку рукой, Сляб перехватил руку и сжал так, что Ирине показалось, что он ее сейчас раздавит.

“Он может убить меня, и за это ему ничего не будет, - вдруг мелькнула безумная мысль, - если он может приказать расстрелять спецназовцев, и за это ему ничего не будет, то за меня  - тем более”.

Она перестала сопротивляться и только тихо плакала. Ирине показалось, что она похожа на заготовку, на которую с размаху опускается гигантский пышуший жаром пресс. Стальная пряжка от ремня (директор так и не удосужился снять брюки, только расстегнул) немилосердно врезалась в бедро, прижатая тяжелым грузным телом. Ира закрыла глаза.

Кошка Маша, испуганная непривычной возней в спальне, сначала жалась у дверей, а потом вскочила на заставленный закусками стол и с урчанием вцепилась в кусок белобокого осетра. На кухне исходила ароматом скворчащая в духовке свиная вырезка.

Потом Извольский как-то переполз с Ирины на кровать, раскинул руки - и захрапел. Белая его рубашка была измята, под мышками желтели пятна пота, и под отлетевшими пуговицами была видна странно белая, почти безволосая грудь с жесткой черной дорожкой волос, спускающейся к пупку. Из расстегнутых штанов болтался член директора, похожий на длинный увядший лист салата. Из глупо раскрытого рта ползла струйка слюны.

Ирина лежала некоторое время, не смея шевелиться. Но пьяный директор действительно спал, и, может быть, от этого и было страшнее всего и тоскливей. Ахтарский хан показал свое истинное лицо. Знатный сеньор некоторое время держался почти совсем как человек, ухаживая за понравившейся ему девушкой из простонародья, даря цветы, конфеты и даже красную, как помидор, “тойоту”. Потом ему надоело ломать комедию, он надрался и поступил с ней, как всегда поступали сеньоры с отданной в услужение хорошенькой служаночкой.

Ирина тихонько сползла с кровати, выключила духовку, в которой потихоньку дотлевала вырезка,  и прошла в ванную. На ней еще болтались остатки одежды - разорванная кофточка, пропахшая потом Извольского. Почему-то эта кофточка ужасно рассердила Ирину - она была у нее любимой и нарядной, привезенной из Англии, и было совершенно ясно, что вторую такую кофточку Ирина не скоро купит, а от Извольского в подарок - не возьмет.

Ирина залезла в душ и долго и тщательно мылась, отскребывая каждый кусочек своего тела, внутри и снаружи, от того, что произошло между ней и насильником двадцать минут назад. Когда она вышла из распаренной ванной, Извольский по-прежнему спал, только уже перевернулся на бок и сладко сопел, обняв подушку. 

Ирина прошла на кухню, включила свет и задумалась. Что делать - она совершенно не представляла. Можно было бы, конечно, подать на Извольского в суд, но Ирина все же не была настолько наивна, чтобы полагать, будто в сегодняшней России миллионера можно засадить за изнасилование. 

Ирина вдруг представила, как завтра к ней приходит Черяга - симпатичный Черяга с васильковыми глазами, - и предлагает деньги. Или, наоборот, начинает угрожать. Потому что Черяга - начальник службы безопасности, и наверняка в его компетенцию входит и решение подобных проблем... Ирина подумала, что ее случай - конечно не первый. Просто там, у себя, в Ахтарске, где директор по кличке Сляб царь и бог, к нему девиц привозят на дом, целыми автобусами...

Но даже не будь у Извольского сухощавого Черяги с васильковыми глазами, что скажут в милиции? 

Ухаживал? Ухаживал? Цветы дарил? Ах, целую “тойоту” дарил? Пришел в одиннадцать ночи с коньяком и закусками? И после этого вы, гражданочка, утверждаете, что навалился пьяный и изнасиловал форменным образом? А вам не кажется, Ирина Григорьевна, что вы наглейшим образом пытаетесь сорвать куш с соблазненного вами человека?

Ирина села за стол на кухне, сжала голову руками и невидящими глазами уставилась на обои в розовый поблекший цветочек. Часы над ее головой пробили двенадцать. В комнате заворочался Извольский, всхрапнул, перевернулся на живот и умолк. “Убить бы тебя”, - отстраненно подумала Ирина. Ее голова была как гироскоп, мысли болтались как-то отдельно от мозга.

В кухню прошла кошка Маша, вспрыгнула на колени хозяйки и свернулась клубком. Маша довольно урчала: ей понравилась осетрина и понравился гость, который осетрину принес.

Ира выпила чаю, вытерла непонятно как выступившую слезу, и тихо начала одеваться. Спустя пятнадцать минут дверь квартиры защелкнулась, оставив где-то далеко, на развороченной кровати, одиноко сопящего Извольского.

На улице было холоднее, чем она ожидала. Нехорошая снежная поземка дула прямо в лицо, кошка Маша в сумке начала жалобно мяукать, и Ирина побежала, спрямляя дорогу, через сквер, чтобы успеть на метро, пока не ушел последний поезд.

В припаркованнай за углом дома машине водитель ткнул локтем дремлющего седока:

- Слышь, Мишун! Смотри, соска эта побежала!

- Какая соска?

- Та, которую Сляб в кабак водил. Поехать за ней, что ли?

- Отхлынь. Тебе не за соской велели смотреть. Вот сейчас объект за ней выскочит, тогда и поедем...

- Ну, как знаешь, - невозмутимо сказал водитель, откидываясь в кресле.

Глава третья,

или правила игры без правил

Вячеслав Извольский проснулся от настойчивого чириканья мобильника. Он буркнул что-то и перевернулся на другой бок, отмахиваясь от телефона, как от мухи, но тот звонил, не переставая, и наконец Извольский, не открывая глаз, нашарил и взял трубку.

Телефон зачирикал голосом Черяги.

- Слава...

- Который час? - простонал Извольский.

- Уже десять, Слава! Нам в одиннадцать надо быть в банке!

- Я приеду, - пробормотал Извольский, - или нет, пришли водителя.

- Куда?

- Сам знаешь куда, - хмыкнул Извольский.

Он бросил трубку и окончательно открыл глаза. Башка болела невыносимо, лучи солнца били по постели прямой наводкой, и Вячеслав долго не мог вспомнить, где он и что. Потом он вспомнил, что он у Иры, и что вчера... Он, кажется, ужасно боялся, но все было хорошо. Господи, как все было хорошо. Черяга может утереться. Теперь не придется думать о том, что он, Вячеслав Извольский, может только с проституткой, и только, извините, в общем, неважно как...

 Память медленно колыхалась, как снулый карп в приправленной хлоркой воде. Десять утра. Два пополудни по ахтарскому времени. Кошмар...

Нет, кажется, все было не так уж хорошо.

Он был пьян... где она? Извольский пошарил рукой, почти уверенный, что Ирина спит рядом, но никого рядом не было, и простыни с другой стороны неширокой постели были холодные и почти не смятые. “Встала, - подумал Извольский, - кажется, я как-то не очень себя...

Извольский окончательно разлепил глаза и уставился на ворох развороченных простынь. С ворохом что-то было не так. Нет, не с ворохом. С ним... Сляб помотал головой и уставился на собственное тело. Он был почему-то одет. Белая рубашка была смята от сна, из-под задравшихся брюк торчали ноги в носках с синими стрелками. Ни фига себе! Память стремительно возвращалась. “Боже мой, - мелькнуло в голове, - да она меня тряпкой отхлестает и права будет...”

- Ира! - позвал он, - Ира!

Ни звука в ответ.

Извольский поднялся с кровати и принялся оправлять рубашку. В ванне Иры не было и на кухне тоже. Часы пробили десять. Ну да, она пошла в институт. У нее же лекция. Черт возьми, какая лекция! Какая, на хрен, лекция...

Он прошлепал по пустой квартире, открыл в ванной кран и сунул голову под холодную воду. Голова потихоньку прояснялась, а вот настроение оставалось прежним, гадким. Что-то было ужасно не так - в этой пустой залитой солнцем квартире. В прошлой ночи. Ирины нет. Но ведь кот... кошка же здесь?

Извольский опрометью кинулся на кухню.

Под батареей, там, где раньше стояли все три мисочки для кота, было пусто. И самого кота не было. Извольский, похолодев, кинулся к окну. Его собственный “БМВ” стоял внизу, поблескивая, как кусок каменного угля. А рядышком стояла канареечно-красная “тойота”. Если она уехала в университет - почему она уехала не на ней?

Извольский трясущейся рукой схватил телефон. На кафедре было занято, он дозванивался минут пять, прежде чем ленивый женский голос сказал:

- Алло!

- Мне Ирину, - закричал в трубку Извольский.

- А ее нет.

- Где она?

- Она утром передала, что заболела, - сообщил ленивый голос. - Вы домой звоните, если что...

Извольский захлопнул телефон и бросился в переднюю.

И только там он заметил то, что должен был заметить с самого начала - разорванный техпаспорт от “тойоты”, ключи от нее же, и записку: “Вячеслав Аркадьевич! Уходя, захлопните дверь”. И все.

*      *      *

Извольский опоздал на встречу на пятнадцать минут, и, по мнению Черяги,  он смотрелся не так, как положено выглядеть счастливому любовнику: глаза у него были растерянные, как у школьника, получившего двойку по любимому предмету, щеки отливали нехорошей желтизной, и вообще выглядел директор так, словно он вчера не много трахался, а много пил. Лицо Извольского было неожиданно некрасивым и потухшим. “Е мое, - обеспокоенно подумал Черяга, - если у него с ней как с секретаршами ничего не вышло...”

Кроме того, гендиректор был облачен во вчерашнюю мятую рубашку и мятый же костюм, с отворотами брюк, запачканных грязью, что резко отличало его и от улыбающегося президента “Росторгбанка” г-на Ростиславцева, и даже от безукоризненно выглаженных банковских шестерок.

Ростиславцев лично провел всех собравшихся в свой кабинет, душевным голосом извинившись за вчерашнее свое отсутствие и долго и со значением пожимал руку мятого Извольского.

- Очень рад с вами познакомиться, - сказал он, - вы ведь такой медведь, все время сидите в своей Западной Сибири...

- Восточной Сибири, - поправил Извольский.

Они зашли в кабинет, роскошью не уступавший спальне высокооплачиваемой проститутки, и расселись вокруг круглого стола. В этот момент двери кабинета отворились, и в них показались два новых действующих лица, которых Извольский здесь никак не ожидал увидеть.

- Позвольте вам представить, - сказал Ростиславцев, - Геннадий Серов, вице-президент банка “Ивеко”, и Алгис Аузиньш, начальник металлургического департамента, тоже из “Ивеко”.

- А они что здесь делают? - хмуро спросил Извольский.

- Мы не очень крупный банк, - объяснил, улыбаясь, Ростовцев, - оценив вашу позицию, мы решили, что проблема возврата кредита представляется достаточно сложной. Мы переуступили право требования по иску банку “Ивеко”.

Черяга с Извольским переглянулись. “Ивеко”, один из крупнейших российских банков, настоящий монстр и по объему уставного капитала, и по объему активов, и по весу в правительственных кругах, - давно недолюбливал комбинат, а комбинат отвечал банку полной взаимностью. Банк перебил комбинату пару удачных проектов, пытался опустить комбинат на ВЧК, а летом едва не сломал комбинату шею - осторожно, действуя чужими руками, но в то же время исключительно беспощадно и умело. Со стороны Извольского пакостей насчитывалось меньше, - после заседания ВЧК он набил президенту “Ивеко” морду.

Естественно, вожделенной мишенью “Ивеко” являлся контрольный пакет акций металлургического комбината, а вместе с ним - возможность прогонять через свои оффшоры миллионы горячекатанных и холоднокатанных долларов.

До контрольного пакета банку - особенно сейчас, в разгар финансового кризиса - было как сопле до луны, а вот сдачи с набитой морды он дать вполне мог. Во всяком случае, отныне следовало полагать, что вопрос о подлинности кредитного договора будет решен в пользу банка “Ивеко”. Если в случае с крепеньким середнячком “Росторгбанком” можно было рассчитывать на справедливое рассмотрение дела или, по крайней мере, на конкурентоспособность ахтарских взяток, то в случае с “Ивеко” вопрос решался однозначно. Звонок с самого верха, - и арбитражный суд слона признает мышью, а мышь - страусом.

Все эти, или схожие размышления, пронеслись в голове Черяги в одно мгновение, а Извольский подобрался и спросил:

- А нельзя узнать, за сколько вы продали право требования?

Ростиславцев потупил глазки:

- Мы переуступили долг в зачет наших обязательств перед “Ивеко” по форвардным контрактам.

- В любом случае вы выгадали, - усмехнулся Извольский, - от нас вы, Петр Александрович, не получите ничего. Я уже говорил - договор был подписан без ведома “АМК-инвеста”, подпись присутствующего здесь Неклясова на гарантийном письме - подделка, а ваш начальник кредитного отдела, - полный чудак, если не проверил факт гарантии.

Извольский помолчал и выдал добавку:

- Если, конечно, он не в сговоре с мошенниками. Это я бы в первую очередь посоветовал выяснить. Так что единственное, что я могу вам посоветовать - это возбудить уголовное дело и выбить восемнадцать миллионов с долголаптевской оргпреступной группировки.

Начальник кредитного отдела, присутствовавший здесь же, покраснел как помидор, вскочил и начал оправдываться.

- Простите, Вячеслав Аркадьевич, - уточнил Серов, - но ведь подпись Заславского и печать на договоре подлинные?

- Это ничего не значит, - возразил Извольский, - что Заславский заключал договор, я признаю. Можете взять себе в погашение кредита все имущество, которое принадлежит “Ахтарск-контракту”.

- А что ему принадлежит? - усмехнулся Аузиньш, второй человек из “Ивеко”, - пачка канцелярских скрепок и старый компьютер?

- Думаю, компьютер он арендует у “АМК-инвеста”, - ухмыльнулся Извольский.

Директор уже ничуть не напоминал того помятого мужика с похмелья, который ввалился пятнадцать минут назад в кабинет. Глаза Извольского горели знакомым бешеным огоньком, мешки под глазами исчезли, и - всего удивительней - даже костюм уже как-то не казался таким мятым, безвольно сидящим на обвислом теле. Директор занимался любимым делом - он дрался. Теперь для него было вопросом чести не заплатить банку ни копейки. А для банка, соответственно, было вопросом чести вытрясти из АМК восемнадцать миллионов.

- Очень печально, что на нашей встрече отсутствует сам господин Заславский, - ласково улыбаясь, сказал вице-президент “Ивеко”.

- Мы все смотрели вчера новости, - ответил Извольский, - бандиты использовали парня и выкинули. Между прочим, они имели еще наглость просить с нас за него двести тысяч. Уже после того, как сломали ему шею.

- У правоохранительных органов, - сказал Серов, - может быть другой взгляд на события. Они могут решить, что это странное похищение и требование выкупа - инсценировка. Что вы решили не возвращать кредит, поняли,  что показания Заславского будут свидетельствовать против вас, и убрали лишнего человека.

- Зачем? Заславский - тряпка. Он показал бы все, что я хочу, - возразил Извольский.

- Вокруг вашего комбината постоянно какая-то уголовщина, - поддакнул Аузиньш, - сначала противозаконный штурм дачи честного бизнесмена, потом этот труп...

- Вот еще по 208-й дело забыли возбудить, - спокойно напомнил Извольской.

- По какой 208-й?

- А за хулиганство. Помните, как ваш шеф по чавке огреб?

Серов с Аузиньшем переглянулись. Видимо, история эта пересказывалась широко и много, и имя Вячеслава Извольского было навечно занесено в самую первую строку корпоративного листа ненависти, поверх имен многих нелюбезных банку политиков и предпринимателей.

- Я вам говорю, господа, - сказал Извольский, - у вас есть единственный шанс получить эти деньги. А именно - доказать факт сговора Заславского с Шурой Лосем и наехать на долголаптевских. Через ментовку или как хотите.

Извольский перегнулся через стол.

- Вы достаточно влиятельный банк, чтобы выбить эти бабки у Лося и даже у Виктора Ковалева. А вы, чтобы натравить на меня ментовку, величаете долголаптевского отморозка “бизнесменом”.  Ради бога. Но только учтите - если вы намерены получить некоторое сексуальное удовлетворение, отымев комбинат во все дырки - то вам выйдет полный облом. Но если вы все-таки банкиры, и думаете о деньгах, а не о кровной мести, - то давайте охотиться на бандитов вместе.

Серов взглянул на часы и демонстративно встал.

- Благодарю вас за встречу, - сказал банкир, - наш банк сам выберет тактику, которой будет придерживаться. 

*      *      *

Извольский, Черяга и Неклясов вышли из банка в двенадцать сорок.

- Все документы подготовлены? - спросил Сляб Неклясова.

- Да.

- Все слить немедленно. Ни полушки не дам! Козлы!

*     *      *

Вернувшись в офис и оставшись один в кабинете, Извольский первым делом набрал номер кафедры. Там было занято так долго, что секретарша дважды успела принести на подпись договоры переуступки прав. Пока он дозванивался, здание, в котором он сидел, таким образом, перешло из собственности ЗАО “АМК-инвест” в собственность ЗАО “Ахтарский феникс”. Наконец его соединили, и он опять спросил Ирину.

- Ее не будет некоторое время на кафедре, - ответили ему, - звоните домой.

- Извините, я звонил домой, там никого нет. Мне очень срочно нужно ее разыскать. Может быть, вы подскажете телефон какой-нибудь подруги?

- А кто, собственно, ее спрашивает?

- Вы меня не знаете, меня зовут Извольский...

- Вот как раз с Извольским-то она велела вообще не говорить, - мстительно заявил женский голос, - и всем велела не говорить. Ясно?

И в трубке послышались короткие гудки.

Извольский в бешенстве влепил кулаком по столу. Нашла время выдрючиваться!

Конечно, можно было снять трубку, позвать Черягу и попросить его найти Иру.  Вряд ли двадцатипятилетняя преподавательница кафедры истории спряталась так, чтобы профессиональная служба безопасности не разыскала ее к концу дня. А что сказать Черяге? Нет, что он подумает, когда услышит, что после ночи, проведенной в квартире дамы, дама сбежала от Извольского в неизвестном направлении? Посмотрит своими васильковыми глазами и скажет тихо, но твердо: “Слава, тебе не пора сходить к врачу?” Черт бы побрал жизнь, в которой ты даже пончик не можешь съесть, чтобы об этом не доложили двум банкам и пятерым конкурентам...

 Хуже всего было то, что Иру надо было найти не только потому, что Слябу было страшно представить без нее сегодняшнюю ночь и все остальные ночи. Вокруг комбината начиналось что-то непонятное. Извольский не соврал - соединенной мощи банка и АМК хватило бы, чтобы додавить долголаптевских бандитов. Но банку - точнее, его председателю Александру Арбатову, - совершенно очевидно было плевать на собственно восемнадцать миллионов долларов. Он хотел получить эти деньги именно с АМК. Любым способом. Хоть горячим катаньем, хоть холодным. И совершенно не исключался, к примеру, такой способ: банк увозит Ирину и ласково намекает, что не стоит Извольскому опротестовывать иск. Разумеется, как все, что касается прямой уголовщины, это делается не своими руками. А руками каких-нибудь измайловских, солнцевских или тех же долголаптевских. И понятно, что в таком случае Извольский покорно восемнадцать миллионов выкладывает, а люди начинают шептаться, что директор АМК совсем раскис и его только ленивый не имеет. А это плохо для деловой репутации, когда про тебя такое шепчут, потому что у других тоже возникает соблазн пожрать на халяву.

А между тем следовало полагать, что банк про Ирину знает. У Извольского не было сомнения, что за ним следили в принципе, и байка о том, как во время кризиса с кредитом и покупкой в частную собственность ядерной электростанции генеральный директор АМК отправился в Московский государственный университет слушать лекцию по истории, наверняка уже стала достоянием общественности.

Что бы там ни подумала эта девчонка, в полночь сбежавшая из собственной квартиры, а история для Извольского была совершенно исключительная и невероятная, и любое заинтересованное лицо могло решить, что к героине этой истории следует присмотреться поближе.

*    *     *

Было пять часов вечера, когда в кабинет пожилого человека с водянистыми глазами, того самого, который беседовал с Ковалем насчет Лося и кредита,  протиснулся средних лет мужик в кожаной водительской куртке.

- Иннокентий Михайлович, вызывали?

- Да. Как успехи?

- Да я вам уже докладывал...

- Доложи подробней. За вчерашний день.

- Объект появился на работе в 9.05. В 9.50 уехал в “Атомэнерго”. На Ордынке провел час, в 11.30 вернулся на Наметкина. В 12.30 без сопровождения уехал в Московский государственный университет.

- Куда? - удивленно переспросил Иннокентий Михайлович.

- В МГУ... - растерянно сказал парень. - Там такие два корпуса здоровых слева от главного входа, так он в первый пошел. Через два часа покинул здание со спутницей, фотографии мы сняли, поехал в “Федерико”, там отобедал, девушку привез в офис. Из офиса поехал на встречу в банк, а девушку отвезли в университет на красной “тойоте”. “Тойота” была куплена позавчера вечером лично объектом на имя Ирины Денисовой. По возвращении из банка до десяти пятнадцати находился в офисе, потом с охранником поехал в Выхино, улица Каменецкого, дом 5, район новостроек. Денисова прописана в 115-й квартире, на девятом этаже. Охранник уехал на метро, сам объект остался в квартире. В 12.40 Денисова покинула квартиру, с собой несла одну большую сумку, в сумке была кошка.

- Откуда это известно?

Шофер поколебался.

- Мы решили, что происходит что-то необычное. Я сказал Пете проследить за Денисовой. Он пошел за ней, она села в метро, он сел напротив. В метро она вынула кошку из сумки, погладила и заплакала. Вообще казалась очень расстроенной. Доехала до центра, вышла на станции Пушкинская, вошла в подъезд дома номер сорок пять по Большой Бронной. Через пять минут на четвертом этаже дома зажегся свет. Петя сообщил мне, я рассудил, что женщина будет там до утра, и приказал возвращаться.

Человек с водянистыми глазами подумал.

- Ты сказал, “тойота” была куплена на имя Денисовой?

- Так указано в техпаспорте.

- А поехала она на метро?

- Да. “Тойота”  осталась  во дворе.

- Кто проживает на четвертом этаже дома на Большой Бронной? - спросил человек с водянистыми глазами.

Шофер пожал плечами.

- Мы не занимались этим вопросом.

- Почему?

- Иннокентий Михайлович, ну какой это имеет смысл? Если девка от него убежала...

- Если генеральный директор пятого по величине в мире меткомбината после переговоров, на которых с него требуют восемнадцать миллионов долларов, отправляется на лекцию в МГУ, это обязательно имеет смысл, - ровным голосом сказал Иннокентий Михайлович. Выясните, кому принадлежит квартира на Большой Бронной и где Денисова. У тебя все?

- Еще за ним следили. 

- Кто?

- Ребята на белой “пятерке”. Принадлежит детективному агентству “Сентябрь”. Пара бывших ментов, специализируются на слежке за неверными женами. Дешевки. 

- Они тоже следили за девушкой?

- Нет. Остались у дома. Уехали утром за Извольским. Можно на них надавить и узнать имя заказчика.

- Отставить, - покачал головой Иннокентий Михайлович.

*      *      *

Получив от Коваля приказ следить за Извольским, Витя Камаз особо не мудрствовал. Ребят в бригаде было достаточно мало, и они были заняты важным делом укрепления авторитета бригады, а именно - выбиванием дани из приподнявших было голову владельцев прикрученных точек. 

За прошедшие три дня имел место целый ряд неприятных инцидентов, связанных, как полагал Камаз, не столько с безвременной смертью прежнего бригадира, сколько с жалкими результатами железнодорожной разборки. О том, как офоршмачился Камаз, “забив стрелку вертушке”, знала уже чуть не вся Москва.  А узнав - бросилась отбирать точки.

Вите Камазу пришлось вести себя нагло и жестко. На следующий же день на одной из стрелок, забитой в приличном на вид ресторанчике, Витя хладнокровно сунул в печень собеседника тонкий и широкий нож, а ребята его повыхватывали волыны и повышибали довольно много стекол  и  мозгов. За Камазом мгновенно, словно вспыхнувшая от спички бензоколонка,  укрепилась слава беспредельщика, и слишком многие убедились, что если Камаз получил по мозгам от металлургического Левиафана - это еще не повод думать, будто он не справится с любой из московских бригад.

Тем не менее отвлекать в таких условиях силы  на слежку за Извольским было бы глупо, не говоря уже о том, что слежка вышла бы непрофессиональной и Извольский ее мгновенно бы засек. Поэтому Камаз, недолго думая, нанял парочку бывших ментов из охранного агентства, сильно сомневаясь в полезности всего предприятия: ну какие, в самом деле, новые черты в характере директора можно обнаружить, отследив его перемещения из Белого Дома в ресторан “Максим” и обратно?

Но слежка дала крайне неожиданные результаты: детективы известили, что после встречи в РАО и до встречи в “Росторгбанке” директор поехал...  в Московский государственный университет, на исторический факультет. Поскольку заподозрить Извольского в желании получить третье - историческое - образование было трудно, то, очевидно, дело было не в том, что Вячеславу Аркадьевичу приспичило узнать о взаимоотношениях гвельфов и гибеллинов, обстоятельствах воцарения на византийском троне Льва Исавра или тому подобных вещах, - а в девице, которая отправилась обедать с ним в ресторан “Федерико”, и которой была торжественно вручена новая “тойота”. Детектив представил Камазу фотографию девицы, и Камаз сразу просек то, что отсутствовало в докладе мента. Девица была на удивление плохо одета, джинсы и китайские кроссовки с вещевого рынка явно не соответствовали статусу любовницы Ахтарского хана, и объяснение тому могло быть одно - гендиректор еще не успел закидать красавицу подарками.

Тем удивительнее было следующее известие: Извольский приехал к девице в тот же день, на ночь глядя, а буквально через час после его приезда девица выскочила из подъезда, как ошпаренная, с одной не очень большой сумкой и, не взглянув даже на подаренную “тойоту”, полетела к метро. Ленивые сыщики, еще на своей ментовской службе привыкшие работать от забора и до обеда, за девицей не проследили, и куда она делась - было неизвестно.

Эта история Камаза очень заинтриговала. Он вертел ее и так и сяк, но случившееся не вписывалось в ясные рамки. Если Извольский с девицей поругались - то квартиру покинуть должен был Извольский. Если бы девица на него обиделась - то Извольский должен был бы бежать за ней следом. И даже если бы он за девицей не побежал, то он должне был выждать часик-другой и уехать. Что ему делать в грязной бетонной новостройке? Но он нарисовался в подъезде только утром, помятый и небритый.

Словом, между Извольским и девицей явно приключилась какая-то непонятка, и девицу следовало отыскать. Имя и место работы профессорши выяснили еще сыщики. Поразмыслив, Камаз снял трубку, позвонил на кафедру, и, говоря с сильным иностранным акцентом,  попросил к телефону Ирину Денисову.

- А кто ее спрашивает, - подозрительно осведомились на том конце.

- Я есть Майкл Канкрин, из университета Анн Арбор, - сказал Витя Камаз, -  я сейчас в Москве два дня и очень хотел видеть мисс Денисову, мы хотеть пригласить мисс Денисова на симпозиум, в Мичиган.

- Ирины сегодня нет в университете, - ответили ему.

- Но я звонил домой, дома телефон не отвечает, - посетовал американец Канкрин, - может быть, можно подсказать, где она есть? Может, подруга или друг?

- Нет, - ответили ему, - подсказать нельзя.

- Но почему? Это очень важно, наш симпозиум каждый год собирать лучших специалистов по Ренессанс...

- Потому что Ира просила ни с кем не разговаривать, особенно если кто представится Вячеславом Извольским или американским профессором с деланным акцентом, - и нахальный голос тут же сменился короткими гудками.

Камаз поразмыслил немного, почесал бритую голову и спустился вниз, туда, где в машине ждал его верный соратник Перчик.

- Поехали в университет, - сказал Камаз.

*      *      *

Спустя двадцать минут Камаз вступил на знакомую территорию МГУ. Правда, путь его лежал не к главному зданию, а к гуманитарному корпусу, похожему на поставленный на попа коробок спичек. Новый костюм и безукоризненно повязанный галстук придавал Камазу достаточно благообразный вид, который для людей знающих, несомненно, портила короткая стрижка. Но Камаз рассчитывал, что знающих людей на историческом факультете не окажется.

Камаз успел вовремя: в тот момент, когда он поднялся на лифте на третий этаж,  сорокалетняя женщина в пышной черной юбке и туфлях на высоких каблуках поворачивала ключ в двери кафедры истории средних веков.

Лицо у женщины было вытянутое и увядшее, в волосах сидел огромный, как у куклы Мальвины, бант. Витя Камаз мгновенно представил, как он сдает этой даме экзамен и как она вкатывает ему пару: все-таки университетские годы бригадир помнил очень хорошо.

- Простите пожалуйста, - обратился к ней Витя Камаз, - это не с вами я разговаривал по телефону?

- А вы кто? - подозрительно спросила женщина, и Камаз мигом узнал давешнюю чуть привзивзгивавшую манеру говорить.

- Я представился как американец, - улыбнулся Камаз.

- Вы удивительно быстро адаптировались в России, мистер Канкрин. За двадцать минут вы потеряли весь акцент.

- Простите, - сказал Камаз, осторожно завладевая рукой дамы и оттаскивая ее к окошку, - как вас зовут?

- Любовь Ивановна,

- Простите, Любовь Ивановна, за недавний обман, но Иру действительно надо разыскать. И срочно.

- Простите, а почему? Она что, что-то натворила? 

Дама вела себя очень агрессивно. Наверное, она собиралась разводиться или только что развелась.

- Ирина ничего не натворила, - покачал головой Камаз, - а вот с ней могут натворить. Если мы ее не разыщем. 

- Вы - это кто? Милиция? Прокуратура?

- Служба безопасности Ахтарского металлургического комбината, - ответил Камаз.

- Я надеюсь, что Ирина ничем ваш комбинат не обидела?

- Вы разве не знаете, кто такой Вячеслав Извольский?

Дама помотала головой. Проклятые гуманитарии! Из правительства они знают Примакова, а из бизнесменов Вяхирева.

- Вячеслав Аркадьевич - мой шеф. Директор АМК, - вежливо объяснил Камаз. - Поймите, Ирине грозят неприятности. Есть люди, которые могут охотиться за ней. Просто чтобы причинить боль Извольскому. Вы не представляете, сколько врагов имеет директор крупного комбината...

Любовь Ивановна заколебалась. Молодой человек вел себя веско и достойно, и к тому же был весьма привлекателен. Любовь Ивановну всю жизнь сводили с ума именно такие - высокие мужчины с метровыми плечами и косолапой походкой тяжеловеса. Вот интересно - если Ира встречается с директором, почему бы Любови Ивановне не встречать с этаким мишкой... Право, для начальника службы безопасности он весьма обходителен, а еще говорят, что все эти начальники ни что иное, как бандиты...

- Ну если так, - взмахнула она длинными ресницами... тут же опомнилась и с грустью сказала:

- Но я правда не знаю, где Ира.

- Но наверняка она могла поехать к подруге или к родственнице... Вы же знаете ее подруг?

- У нее нет подруг, - вздохнула Люба, - вот разве что Маша Верецкая, она живет на Большой Бронной....

*      *      *

Часы уже пробили три, когда в кабинет Извольского влетел ошарашенный Черяга.

- Славка, включи телевизор!

По телевизору показывали пресс-конференцию министра экономики. 

- В чем дело? - нахмурился Извольский.

Но тут пресс-конференция кончилась, и пошел следующий сюжет, - тот, о котором доброхоты со студии звякнули Черяге полминуты назад.

- Сегодня на окраине Москвы, - сказала хорошенькая корреспондентка, - найден труп Опанасенко Михаила Ивановича, старшего оперуполномоченного отдела по борьбе с экономической преступностью города Харькова. По заключению экспертов, украинский оперативник был сбит машиной, и пока трудно сказать, преступление это или несчастный случай. По информации украинской стороны, Михаил Опанасенко прибыл в Москву, чтобы расследовать факт лжэкспорта крупных партий проката с Ахтарского металлургического комбината. Два дня назад люди, которые представились работниками службы безопасности комбината, забрали его вещи из ведомственной гостиницы, и с тех пор и до сегодняшнего дня Опанасенко никто не видел.

Генеральный директор Ахтарского металлургического комбината Вячеслав Извольский отказался комментировать происшедшее. Генеральный директор комбината сейчас находится в Москве, и, напомним, с его именем связано еще одно громкое дело последних дней: нападение ахтарского СОБРа на дачу бизнесмена Александра Лосева, в ходе которого погиб охранявший дачу сотрудник московского спецназа.

Извольский был настолько поражен, что даже рот открыл от неожиданности. Он отказался комментировать?! Да его и не спрашивали...

- Он из рук ел, - возбужденно сказал Черяга, - все три дня пузо чесал, Мишка его в стриптиз-бар водил, часы купил, сегодня утром глазки продрал в одиннадцать. Отвези, говорит, на восьмую Парковую, у меня там родственница. Повезли. Он водителя отпустил, говорит, когда надо, вызову, - и вот те на...

В мозгу Извольского вертелась одна мысль: кто?

“Ивеко”?

Слишком быстро. Банк мог узнать о кредите день, два, неделю назад. Тот, кто убил следователя, планировал операцию по крайней мере на месяц вперед. Он сначала сумел возбудить уголовное дело на Украине. Парень приехал в Москву, прошло несколько дней, постановщик сюжета решил, что лучшего времени не подгадать - и следователь был убит. Любой здравомыслящий человек может сообразить, что комбинату это убийство поперек горла, но телевидение - великая сила...

Кто?

Бывшее руководство “Атомэнерго”? Нет, этих на телевидении не любят...

Звонок значительного лица: “Нельзя восстанавливать против себя все силовые структуры”. ТОО “Сатурн”, три замминистра - финансов и обороны, и одна жена... Американский заказ на уничтожение ракет, сорок миллионов долларов, мелочь с точки зрения оборотных средств, клочок воздуха, который может помочь удержать на плаву Конгарский вертолетный, - но куча денег, если заграбастать их просто так, а КВЗ пустить ко дну... Звонок, который, между прочим, и кончился тем, что Извольский от страха напился, и Ира...

И тут же дикая мысль обожгла Извольского, прогнав все прочие соображения: Ира! Если игра пошла так, что мочат украинских ментов, если историей со лжеэкспортом теперь наверняка займется российская прокуратура, то эти жадные военные козлы точно не пройдут мимо такого свежего кочана.

- Я тебе говорил, что с вертолетчиками не надо связываться? - спросил Извольский.

Что мог сказать Денис?

- Ладно. Поговори со своими людьми в прокуратуре. Военным тоже мало не покажется, если мы их белье выполощем... И еще - срочно отыщи Иру.

Черяга поднял брови.

- А где она?

- Не знаю, -  Извольский сорвался на крик, - ясно? Не знаю! Дома нет, на кафедре нет - ищи!

“Е мое, - ужаснулся про себя Черяга, - это что же такое у них вчера было? Если у мужика в постели не встает, это еще никак не повод сбежать от него неизвестно куда... А уж если она сбежала...” Черяге было неприятно додумывать мысль до конца. Из третьих уст он хорошо представлял, каков может быть с женщиной пьяный Извольский.

*     *      *

Спустя двадцать минут после разговора с Извольским Черяга поднялся на пятый этаж одного из однотипных панельных домов, ровными рядами засеявших землю близ кольцевой автодороги. Дверь ему открыла доцент кафедры средневековой истории Люба Семенова, которая, как доложили Черяге, была одной из подружек Иры.

- Добрый вечер, - сказал Денис, - я начальник службы безопасности ахтарского металлургического комбината....

Люба очень удивилась.

- А удостоверение у вас есть? - спросила она.

Черяга молча протянул ей коричневую книжечку.

Люба изучила документ и, тревожно взглянув на Черягу, сказала:

-У меня уже спрашивали про Иру. Говорили, - из службы безопасности.

- Кто и когда?

- Два часа назад, когда я уходила с кафедры. Такой здоровый, как шкаф, белокурый, глаза серые...

- Камаз, - тревожно сказал Черяге бывший с ним охранник.

- Что? - не поняла Люба.

- Витя Камаз, бригадир долголаптевский, - процедил сквозь зубы Черяга.

Люба вскрикнула, прикрывая рот рукой.

Черт бы подрал Извольского! Почему его собственная СБ должна узнавать обо всем  последней? 

*     *     *

В четыре часа вечера Извольский вновь поехал в РАО “Атомэнерго”. Договор, подписываемый им, был пятидесятистраничным и трехсторонним, - помимо РАО “Атомэнерго”, на нем должна было стоять подпись от РАО “ЕЭС России”, десятки пунктов оговаривали взаимные обязательства и штрафные санкции. Извольскому вовсе не хотелось очутиться в ситуации, при которой он выстроит АЭС, а начальство РАО опять сменится и примется ставить ему палки в колеса. И из-за невозможности достать какую-нибудь режимную фигулину размером с зажигалку объект нельзя будет эксплуатировать по соображениям ядерной безопасности. Несмотря на вчерашний звонок, все было тихо, повыкинутые из концерна Парвусы публичных концертов не устраивали. Правда, был звонок руководителя думского комитета, - но депутат на то и рожден, чтобы упражнять глотку...

К пяти в “Атомэнерго” ожидали приезда главы РАО “ЕЭС России”, оставался последний час, чтобы повыловить оставшихся в соглашении блох,  но Извольский смотрел на текст, на рождение которого он затратил столько нервов, денег и сил, почти отсутствующим взглядом.

Он позвонил Черяге и услышал, что служба безопасности проверила четырех подруг Ирины, и что у трех Ирина не появлялась, а четвертой, Верецкой, нет дома.

- Слава, у тебя с собой сколько охраны? - спросил Черяга.

- Двое, второй водитель, а что?

- Ты знаешь, об Ирине Камаз расспрашивал. Мы его накрыли в подъезде подружки Иры, на Большой Бронной, чуть до стволов не дошло.

Камаз?!

Извольский вспомнил белую обшарпанную “семерку”, которая его выпасала. Нет, каков наглец...

Сляб в раздражении захлопнул телефон. Этого еще не хватало, мало ему спецслужб и украинской ментовки, еще и какой-то отморозок нарисовался... О Господи! Ну где же она? Не могла же она уехать из Москвы, у нее ж денег ни хрена нет, или она у подружки заняла и уехала?

Сляб очнулся и увидел, что глава РАО “Атомэнерго” смотрит на него несколько недоуменно, видимо ожидая ответа на заданный вопрос.

- Извини, ты что-то спросил? - сказал Сляб.

- Третья сторона на час задерживается, - ответил Звонарев, - звонил, велел передать извинения.

Подозрительно поглядел на Извольского и поинтересовался:

- Ты не простыл? Такой холод на улице...

- А? Я?  Извольский вздрогнул, - Какой холод,  - брезгливо сказал он, - вот у нас в Ахтарске сейчас холод так холод...

Он внезапно представил себе свой дом в Ахтарске: ровную слепящую гладь снега, далекий лес за разрисованным морозом окном, и спальню, освещенную утренним солнцем, стократно умноженным настом. Белая хрустящая постель и на ней - нагая, розовая и желанная Ирина... Извольский потряс головой. 

За окном стояла и стыла поздняя ноябрьская Москва, с желтушно-светлого неба лениво слетали снежинки и превращалась в хлюпающую кашу под колесами автомобилей, и то, что было вчера ночью... Боже мой! А если она его не простит? А если она вообще никогда его не простит?

- Слушай, к тебе у МВД Казахстана нет претензий? - спросил неожиданно Извольский.

- Ни малейших. Там такое было дело, что мы везли в Китай алюминиевый порошок и забыли дать взятку начальнику таможни, и он этот порошок конфисковал как стратегический груз. Так что это мы таможне предъявляли иск, а не она нам.

- А что случилось с порошком потом? - рассеянно спросил Извольский.

- А, продал он этот порошок нашим конкурентам и на это дело построил себе ро-оскошную дачу...

- Дачу? - переспросил Извольский.

Черт, как ему не пришло в голову, что Ирина может быть на даче! Но он знает про дачу... А вдруг она хотела, чтобы он ее нашел, только помучился? 

Извольский вскочил со стула. В смятении посмотрел на часы.

- Черт, - сказал директор, - я вспомнил... у меня важная встреча... Я к шести вернусь. Хорошо?

Директор РАО “Атомэнерго” только варежку разинул от удивления, - а Извольский уже хлопнул дверью и грузно побежал по коридору. Атомщик посмотрел: до шести оставалось полтора часа.

- Нет, точно у Сляба крыша поехала, - прокомментировал он, ни к кому особенно не обращаясь.

*      *      *

Вечереющая дорога была залита ледяными крошевом и забита автомобилями. Водитель изо всех сил гнал “мерс” по резервной полосе,  взметывая за собой фонтаны жидкого снега. Извольский в раздражении посмотрел на часы: ему надо было вернуться на Большую Ордынку через полтора часа, по такой паршивой дороге времени на туда и обратно как раз в обрез.

На Калужском шоссе директор сам сел за руль. За городом похолодало, в подернутых ледком лужах отражались низкие беременные облака, деревья стояли голые и мокрые.

Извольский еле нашел дачный участок.

Бабушка Ирины копалась в полузасыпанном снегом огороде, никаких признаков Иры вокруг не было.  Извольского старушка вспомнила и удивилась, чего он приехал.

- Ирочки-то нет, - сказала она.

Директор вдруг сообразил, что телефона на даче нет и старушку Ирина точно предупредить не могла.

- Как же так? - растерянно сказал Сляб, - она мне сказала, что на даче...  Я и решил, что здесь. Может, на какой другой?

- Да она, если сказала про дачу, наверное, Никишино имела в виду, - разъяснила бабка, - у нее там у подружки дача. Она туда ездит, там дом теплый и газовый котел в подвале...

- Это где? - спросил Извольский.

Это оказалось по Киевскому шоссе километрах в сорока наискосок. Улица Подбельского, дом пять. Сляб взглянул на часы - двадцать пять минут шестого. Он уже опаздывал. В России четыре РАО, главы двух РАО в шесть будут ждать Извольского на Большой Ордынке. Это было безумие. Надо было возвращаться, но какой-то инстинкт, похожий на инстинкт лемминга, гнал и гнал Извольского вперед.  “Перебьются, - с внезапным ожесточением подумал директор, - что они, договор не подпишут, если я завтра приеду?”

*      *      *

Они уже были в десяти километрах от поселка, когда в кармашке Извольского зазвонил телефон:

- Слава? Ирина на даче у подружки Верецкой, Киевское шоссе, деревня Никишино, улица Подбельского, дом пять. Ты где?

- В десяти километрах от Никишина, - сказал Извольский.

В трубке помолчали, потом Черяга сказал:

- Слава, немедленно вернись. Я сейчас приеду.

- И не вздумай. Это мое дело.

- Слава, пойми! У Верецкой были долголаптевские! Они в двух местах ошивались, спрашивали, где Ира! У них же крыша с этим кредитом поехала! Я уже не говорю об украинском опере!

- Я с охраной, Денис. 

Голос Извольского неожиданно сорвался на крик:

- И не вздумай за мной соваться, понял? Ты еще в постель со мной ляг!

*       *        *

Ночь Ирина провела у Светы, своей школьной подружки, а утром, когда рассвело и пошли первые электрички, поехала на дачу в Никишино. Она сказала Свете, что проживет там несколько дней и просила никому не говорить, где она. 

- Вообще никому, понимаешь? Если позвонят из Австралии и скажут, что хотят пригласить меня на симпозиум, не говори.

- А почему ты думаешь, что позвонят из Австралии?

- Потому что человек хитрый, и людей у него много.

Кошку Машу она на всякий случай оставила у Светы.

В Никишино было хорошо и покойно, дом быстро отогрелся и стал походить на человеческое жилье, Ирина шлялась из комнаты в комнату и читала старые книжки. В том, что Извольский ее забудет, Ира не сомневалась. Собственно, было очень даже вероятно, что он уже про нее забыл. Манера директора - прийти во второй вечер знакомства, напиться и изнасиловать, не снимая носков - не оставляла сомнений в том, что таких Ирин у него по рупь тридцать дюжина. Было, правда, почему-то жалко, что она больше никогда не увидит Дениса Черягу, но, с другой стороны, о чем жалеть? Каков хозяин, таков и пес с васильковыми глазами...

На кухне стоял старенький черно-белый телевизор, и Ирина услышала, что в Москве нашли труп оперуполномоченного, который занимался лжеэкспортом на Ахтарском металлургическом комбинате. Ирине стало страшно, потому что оперуполномоченный пропал три дня назад и, стало быть, когда Извольский кормил ее в ресторане, украинец сидел где-нибудь в подвале, и Извольский это знал. Или не знал? Или такими делами занимается Черяга? Ирина представила себе, как Черяга садится за руль серого хищного автомобиля и на всем скаку бодает украинского милиционера.

На даче была только крупа и сгущенка, а по дороге еды Ирина забыла купить от тоски. Пообедала она кашей, а вечером все-таки решила сходить в магазин. Правда, был ноябрь, за окном в пять часов было совсем темно, но кое-где по деревне горели фонари и магазин был совсем недалеко, - у асфальтированного пятачка, которым кончалась нормальная дорога и у которого останавливались идущие к электричке автобусы.

В магазине перед закрытием было почти безлюдно, продукты были какие-то засиженные и скудные, совсем как при советской власти. В нем был даже кефир в стеклянных поллитровых бутылках, который Ирина нигде не видела уже лет пять, и Ирина взяла две бутылки этого кефира, масло, сыр и яйца.

На приступочке у магазина, прямо под раскуроченной телефонной будкой, сидела веселая пьяная компания. Когда Ирина выходила из дверей, один из парней схватил ее за руку и сказал:

- Эй, девушка! Не выпьете с нами?

Ира выдернула руку и сказала:

- Я не пью.

Вся компания захохотала, Ира хотела было побежать прочь, но самый крупный из компании вскочил и загородил ей дорогу. Это был молодой еще парень в драной зеленой куртке, с необыкновенно грязными волосами и маленьким, как кнопка, носом. От него несло спиртным, как от Извольского. Только не коньяком, а какой-то сивухой.

- Чего, городская, да? Брезгуешь нами?

- Ребята, дайте мне пройти...

Парень вцепился ей в воротник куртки. Ирина задохнулась от злости. Она сунула руку в сумку, выхватила оттуда бутылку кефира и с размаху рассадила ее о голову парня. Парень вскрикнул и пошатнулся, а в руке Ирины осталась острая, пахнущая кефирным грибком “розочка”.

Теперь уже с мест повскакали все остальные.

- Сука, она мне бошку разбила! - плачущим голосом закричал курносый, обладавший, видимо, на редкость крепкой головой. Ирина бросилась было бежать, но бежать было некуда, парней было пятеро, они окружили ее и прижали к двери магазина.

- Ну курва, я эту бутылку тебе в п... засуну!

- Да мы тебя!

Одинокая продавщица, если и видела, что происходит у двери, решила не вмешиваться.

- Помогите! - закричала Ирина.

Но кто ее слышал? У забора с той стороны пятачка мелькнула какая-то тень и поскорее бросилась прочь, да и тень, похоже, была женская.

Потные хари окружили Ирину, она отчаянно махнула “розочкой” и оцарапала чью-то руку, потом ее схватили за локоть и грубо стали драть куртку.

Рядом завизжали тормоза.

- Эй, ребята, как проехать на улицу Подбельского...

Голос замер, и его перебил другой, знакомый:

- А ну прочь все!

Кто-то из парней обернулся:

- Вали назад, дядя, пока не задавили...

В следующую секунду раздались выстрелы. Пули зачиркали об асфальт под ногами пьяниц, звякнуло и опало стекло в витрине, мужики бросились прочь. 

Перед Ирой открылось пустое пространство, и на этом пустом пространстве стояла темная тяжелая иномарка, а у водительской дверцы стоял Извольский и методически всаживал пулю за пулей в асфальт под ногами ублюдков.

- Ах ты гад, - не совсем убедительно воззвал пьяный голос из темноты, - брось оружие! Я участковый!

Извольский повернул ствол в сторону представителя власти, тот стушевался и пропал куда-то за магазин. Из машины выскочили еще двое, очень внушительного вида и тоже со стволами.

- Садись в машину, - сказал Извольский.

Ирина, у двери магазина, только помотала головой.

- Прекрати истерику, - закричал Сляб, - ты думаешь,  я тебя тут оставлю? На даче? Когда такие вокруг бродят?

- А чем ты лучше их?

В темноте за магазином опять началось какое-то шевеленье, Извольский кивнул, двое телохранителей отправились разбираться. Разобрались, судя по всему, быстро и эффективно: Ирина услышала чей-то короткий вскрик и характерный шлепок вялого тела о землю, глухой удар кулака.

- Там участковый, - хихикнула Ирина, - смотри, никого не убей...

- Мне ничего за это не будет, - сказал Извольский.

- Вот именно. Ты можешь приказать убить этого милиционера с Украины, ты можешь застрелить спецназовца, и тебе ничего никогда не будет! 

Они остались одни у освещенного козырька. Телохранители то ли где-то притихли из уважения к шефу, то ли были заняты зачисткой места сражения.

- Поехали, - сказал Сляб, - я тебе все объясню.

- Что ты мне объяснишь?!

- Слушай, Ира, вокруг комбината дикая склока. Меня топят третий день.  Украинский опер - это еще цветочки. Ты знаешь, что тебя уже разыскивали? Не мои люди?

- А кто?

- Те, кто все это затеял. Ты думаешь, если они убили украинского мента, они с тебя пылинки сдувать будут?

- Почему я? У тебя таких сто штук.

- Это ты думаешь, что сто штук. Они-то меня лучше знают. Они быстро доперли, что тобой из меня можно веревки вить.

Ирина, поколебавшись, села в машину. Откуда-то вынырнули телохранители, скользнули на заднее сиденье.

- Мне надо заехать на дачу, - сказала Ира, - выключить все и запереть.

Когда темно-серая иномарка вновь выползла с Подбельского на асфальтированную дорогу, она не заметила невзрачных “жигулей”, припаркованных чуть позади магазина. В “жигулях” сидели трое, и один из них внимательно смотрел, как на фоне освещенного зала магазина на мгновение обрисовались силуэты водителя и пассажиров.

- Он на водительском месте, - сказал человек.

- А остальные?

- Не устраивай мясорубки. Он на водительском месте.

*     *      *

Обратно ехали молча. На улице давно стемнело, свет фар выхватывал из ноябрьской мутной тьмы то репейный куст на обочине, придавленный к земле выписывавшим кренделя грузовиком, то обсыпанную талым снегом канаву, то мерзлое мокрое белье, хлопающее на веревке среди облетевшего сада.

Дорога хотя и звалась в девичестве асфальтированной, однако в целом напоминала лунную поверхность, испещренную кратерами от метеоритов. “Мерс” переваливался по ней, как утка, безжалостно царапал брюхо, Ира забилась в угол на заднем сиденье, старательно отодвинувшись от одного из охранников. Охранник был массивный, высокий, и слишком походил на хозяина.

Метров через двести Извольский начал приходить в себя и сделал водителю знак остановится. Машина свернула к обочине.

- Мишка, сядь за руль, - сказал Сляб.

Они поменялись местами, и через мгновенье машина вновь запрыгала, как заяц по кочкам. На электронных часах, вделанных в панель, ярко светились цифры: восемь часов пять минут.

Извольский вынул из кармана телефон и позвонил в РАО “ЕЭС России”. Его соединили немедленно, что было неплохим знаком.

- Это Извольский, - сказал он. - Я... словом  это, я опоздал...

Невидимый собеседник в трубке слегка хмыкнул.

- Да в общем это ваше дело, Вячеслав Аркадьевич. Я со своей стороны договор подписал, можете приехать и поставить закорючку когда хотите. 

- Извините, что так получилось, - сказал Извольский. - Я... я вам потом объясню...

Интересно, что он объяснит? Что он бросил все и поехал за сбежавшей от него девушкой? И что если бы он это не сделал, ее бы просто зарезали у продуктового магазина? Что это? Интуиция? Случайность? А если бы ему сказали - или Белопольская АЭС, или Ирина? Наверное, он все-таки выбрал бы АЭС, а потом выл ночами с тоски.

- Я бы все-таки хотел встретиться, - сказал Извольский.

- Завтра в девять устроит?

Извольский скосил глаза на сжавшуюся в уголке Ирину.

- А попозже? 

- В одиннадцать.

- Добро.

Извольский спрятал телефон в карман и снова посмотрел на Ирину. Заднее сиденье машины перерезал толстый подлокотник, и поверх этого подлокотника еще стояла большая потрепанная сумка. Из незастегнутого ее верха торчал уголок толстой книги и рукав зимней куртки. Ирина сидела в углу и сосала лапу, как медвежонок.

Извольский спихнул сумку вниз и взял девушку за локоть.

- Что с рукой?

- О бутылку порезалась, - сказала Ира.

Порез оказался довольно глубоким, было даже непонятно, как Ира не почувствовала его, пока не уселась в машину. 

Извольский наклонился и стал слизывать темную соленую кровь с узкой ладошки, жадно, как кошка лакает сливки. Ирина вырвала руку, и Сляб неожиданно легко выпустил ее, - больше всего он боялся походить на себя вчерашнего. Директор про себя подивился, как спокойно девочка реагирует на все, что случилось. Другая на ее месте билась бы в истерике. Сляб предпочел бы, чтобы Ира билась в истерике - тогда ее можно было бы обнять и пожалеть.

- А где кот? - неожиданно спросил Извольский.

- У подруги.

- Это хорошо, - почему-то пробормотал Извольский.

- Что - хорошо?

- Кошек не люблю. И собак тоже.

- Почему?

- Не знаю. У нас дома кошка жила, когда я маленький был. Совхоз “Ленинский путь”. Подсобное хозяйство АМК. Сразу по ту сторону реки от комбината. Денег не было, еды тоже, мать как раз под суд отдали, мне соседка колбасы принесла, а кошка ее взяла и съела. Я этой колбасы еще два года не видел.

- А за что мать под суд отдали?

- Кур отравила. По пьянке им вместо кормодобавки аммофос засыпала. Триста кур сдохли. Грязное было место, - пробормотал Извольский, - не то город, не то село, с комбината черт знает чем несет, мы городских через речку ходили бить.

- А сейчас там что?

- Все развалилось. Я его продал.

- В каком смысле продал?

- Ну, это же все на балансе комбината было. Коровники, свинарники, себестоимость курицы тридцать рублей, на рынке куры тогда по четырнадцать шли. Что мне - металл продавать, а на выручку субсидировать птичниц, которые комбикорм по домам растаскивают?

- А что с птичницами стало?

- Я не сторож птичницам, - ответил Извольский.

- Так что же с птичницами? Передохли, как куры?

- Ну что у нас за дикая логика? - сказал Извольский. - Был пароход. Назывался плановая экономика. Пароход потонул, потому что к нему днище забыли приделать. Все барахтаются в воде, кто-то сам плывет, кто-то за бревно схватился, кто-то целый плот построил. Ну сколько человек выдержит плот? Ну, сто. А на плот лезут целой оравой. Сначала бандиты на шлюпке подплывают, пальцы гнут, “в натуре, бобер, слезай с плота, наш будет!” Потом хмырь какой-нибудь плывет, бумажкой трясет: “Я губернатор, законно на ваш плот избранный”. Потом приходит Москва и законы пишет: ты, такой-сякой, нехороший, у тебя на плоту сто человек, а рядом тысяча тонет. А ну давай принимай всех на борт, каждому заплати пенсию, детское пособие, и льготы ветеранам. А как я их приму? Плот-то не выдержит. 

А потом на меня начинают орать: ты, сволочь, тех, кто в шлюпке, покрошил! Женщина за плот цеплялась, а ты ее веслом по голове. Ребеночка не пустили на плот, и его акула скушала. Все правильно. И веслом по голове били, и пальцы от бревен отрывали. Только те, которые орут, они не из тех, кто плот строил. А из тех, кто пароход затопил.

“Мерс” наконец выбрался с разбитого проселка и довольно резво полетел по узкой двухрядной дороге, соединявшей Киевское и Калужское шоссе. Панель управления светилась зеленоватым светом, на переднем сиденьи, рядом с водителем, лыбился охранник, - персональный плот Извольского был очень и очень неплох.

Извольский замолчал, с ужасом чувствуя, что говорит что-то не то. Следовало говорить не о пароходах и плотах, а о том, что он был вчера ужасной сволочью, и что это не он был виноват, а просто выдался дикий день, и дикая неделя, и как-то все навалилось. Следовало просить прощения и говорить “Я тебя люблю”. Но Извольский совершенно отвык просить прощения у кого бы то ни было, а что касается “Я тебя люблю”, - то этих слов он не говорил года три. В самом деле, не секретарше же Верочке их говорить, зазвав ее в комнату отдыха перед обедом? Правда, Вячеславу Аркадьичу не реже раза в неделю приходилось выступать перед большим количеством людей и говорить: “А теперь я хочу искренне поздравить нашего дорогого и любимого имярека и в знак любви и признательности...” Дальше следовали аплодисменты, фотовспышки, и, в зависимости от статуса имярека - какой-нибудь подарочный кувшинчик, фарфоровая статуэтка или даже чек. Но та любовь, в знак которой дарился набор суповых кастрюль, явно не имела ничего общего с чувством, которое Извольский испытывал сейчас. Если бы человек, которому Извольский дарил вышеупомянутые кастрюли, вдруг испарился прямо на сцене, директор бы пожал плечами и вернулся в президиум. А если бы пропала Ира, это было бы... ну, как если бы Извольскому сказали, что объемный взрыв газа уничтожил коксохимическую батарею.

- Ира, ты понимаешь, - внезапно севшим голосом сказал Извольский, - я должен был полтора часа назад договор подписать. О Белопольской АЭС. Я ее покупаю... То есть как раз не покупаю, но это неважно... Меня ждали два человека… А я сюда поехал. Люди - они злые. Могут из-за сорванной встречи договор в корзинку выкинуть... Всю жизнь потом гадить будут… А ты говоришь - у меня таких сто штук...

 - Отвезите меня домой, - сказала Ира, - и не трогайте, ладно?

Извольский с беспокойством взглянул на охранника. Тот невозмутимо пережевывал жвачку и смотрел вперед, на дорогу, выхватываемую из темноты светом фар.

- Вокруг завода что-то не то происходит, - сказал Извольский, - кто-то за ниточки дергает, а ниточки к чеке гранатной привязаны. Я об этом должен думать. А я о тебе думаю. Ты понимаешь?

Она наверняка не понимала. Она не могла знать, что Извольский, не думающий о комбинате, - это все равно что голодная кошка, не думающая о печенке. Это нонсенс.

- Я как ищейка, которой под нос табак сунули, - сказал директор. - Я... тебе очень плохо было вчера?

Ирина взглянула искоса. Извольский сидел в полуметре от нее, тихий, грузный,  в тяжелом новом пальто - откуда-то шестерки уже успели принести шефу обновку, и смотрел не на нее, а на собственные сжатые руки, с короткими пальцами и хищными нестриженными ногтями, которые вчера несколько раз оцарапали Ирину.

Ирина не успела ответить.

Две круглые фары,  уже некоторое время следовавшие за “мерсом” по пустынной дороге, вдруг наддали и выросли. Дорога слева осветилась, в окне мелькнула белая нахальная “шестерка”, идущая почему-то на обгон “мерса”.

В следующую секунду стекла “шестерки” синхронно попозли вниз, и в них выставились дико сверкнувшие  в свете фар стволы.

Извольский что-то закричал и толкнул Ирину вниз, под сиденье. Падая, она успела заметить, как покрывается паутиной трещин стекло и как из головы водителя разлетаются фонтанчики крови и мозга.

Машина вильнула и полетела с обочины вниз, хрустя редкими кустами, присыпанными снегом, сильный удар швырнул Ирину головой о дверцу, и она на несколько мгновений потеряла сознание.

Когда она очнулась, все было уже кончено. Машина сидела посереди затянутого ледком болотца - или лужи, тут кому как удобней. В двигателе что-то предательски потрескивало. Машина, видимо, перекувырнулась пару раз: она стояла почти на ребре, привалившись к дереву, и сквозь осыпавшееся стекло дверцы Ирина видела где-то высоко-высоко редкие зимние звезды и трехметровый откос шоссе, белый, покрытый изморозью, на которой четко выделялась пропаханная “мерсом” черная  борозда. У человека, сидевшего за рулем,  очередь снесла полголовы. Его сосед лежал виском на выбитом лобовом стекле, и Ирина как-то механически отметила, что все сиденье вокруг него залито кровью, как дешевая сосиска бывает залита кетчупом.

Где-то в руке билась сильная боль, куртка была в осколках стекла и в крови, и поперек Ирины, скорчившись и закрыв ее от пуль, лежало большое и неподвижное тело Извольского.

- Слава! - сказала Ирина, - Слава!

Извольский не шевелился. Двигатель потрескивал все сильнее и сильнее. Ирина отпихнула от себя тяжелое тело, кое-как перевалила его на сиденье и поползла к дверце. Дверца не подавалась. Ирина выбралась из скособоченной машины через разбитое стекло, потом вцепилась в дверцу с другой стороны. Дверца смялась от удара в гармошку, замок заклинило наглухо.

Ирина перегнулась через дверцу, схватила Извольского за руки и потащила вон. Тащить  было ужасно неудобно. Машина стояла косо, дверь смотрела не столько вбок, сколько вверх, Извольский весил положенный ему центнер, и еще был одет в тяжелое темно-серое пальто, и вдобавок в руке, где-то у плеча, наливалась тупая боль. Правый рукав совсем промок от крови, и теперь уже было ясно, что это не чужая кровь, что Ирину ранили, и сколько у нее есть времени, прежде чем она ослабеет и не сможет вытащить Славу - неизвестно.

Извольский не пролезал решительно, и тогда Ирина сначала взяла и стащила с него пальто, тяжелое и уже намокшее от крови. Она дернула пальто и свалилась с ним в жидкую грязь, а в машине опять что-то треснуло и хрупнуло, и на секунду Ирине представилось, что вот сейчас машина взрывается и от человека, который сделал с ней вчера то, что сделал,  останется только пальто.

Она опять встала и взялась за безвольные, еще недавно такие жадные руки, принадлежащие неподвижному и, может быть, уже мертвому человеку, закинула их себе за плечи, повернулась спиной и пошла от мертвой машины. Она тянула, ругалась, плакала и кричала, и в какой-то момент, - она сама не поняла какой - тяжелое тело выскользнуло из искореженной металлической утробы, как ребенок, выходящий на свет после кесарева сечения, плюхнулось в ледяную грязь, и Ирина потащила его прочь, вдоль по болоту, потому что вверх по склону идти не было решительно никакой возможности.

А потом машина загорелась. Не взорвалась, как это всегда бывает в кино, а именно загорелась, как это чаще всего бывает в жизни. Из-под капота лениво выползли языки пламени, побежали вверх и вбок, огненный жар обдал Ирину, опалив синтетическую курточку и волосы, в болоте зашипели какие-то разлетевшиеся брызги, и Извольский впервые шевельнулся и застонал.

Ирина сунула руку за пазуху директора и вытащила оттуда плоскую коробочку мобильного телефона. Коробочка тут же распалась в ее руке - она была вдребезги рассажена пулей. Ирина знала, что у Извольского был и второй телефон,  но она очень хорошо помнила, как после разговора директор опустил его в карман пальто, и стало быть, второй либо выпал еще в машине, либо сгорел вместе с пальто.

Ирина сидела, глядя бессмысленными глазами на фейерверк, потом стала щупать пульс на руке Извольского.  Но ее собственные руки слишком дрожали, пульса она не могла найти, она бросила это занятие и потащила Извольского к откосу, туда, где начиналась твердая земля. 

Видимо, это было все-таки болото, а не лужа, потому что в один прекрасный миг кочки под Ириной расступились, и она мгновенно провалилась  по пояс. Над головой вверху пронеслась машина, но почему-то не остановилась, а поехала дальше, опасаясь выяснять, кто там горит в канаве.

Ирина легла на живот и дальше перебиралась только ползком, волоча за собой тяжелое, безобразно набухшее тело. У края откоса она оставила Извольского и поползла, хватаясь за редкие вывороченные кустики, наверх. Один раз она скатилась вниз, собрала последние силы и попозла опять, оставляя за собой темный вывороченный след.

Минут через десять ей удалось забраться на откос. Машина уже догорала, жар от нее иссяк, и мокрую Ирину начал пробирать зверский холод. Она встала на четвереньки и попозла к обочине, понимая, что если Извольский еще жив, то он просто замерзнет через десять-пятнадцать минут, или сколько там надо для раненого человека, промокшего в ледяной болотной жиже.

Две машины проскочили мимо нее, то ли не заметив, то ли не желая ввязываться в стремную ситуацию, и лишь тогда, когда “мерс” давно уже догорел и на трассе стало темно, ее обдало слепящим светом фар в третий раз. 

Машина, шедшая со стороны области, остановилась. Это была темная “девятка”, доверху набитая пассажирами.

Дверцы “девятки” распахнулись, из нее выскочило несколько парней, и Ирине невольно бросился в глаза один - огромный, что твой сервант,  с короткой стрижкой и неожиданно умно блеснувшими в свете фар глазами.

- Что за хрен? - удивился кто-то.

- Ребята, - сказала Ирина, - я вас умоляю, там... внизу... человек. Директор. В нас стреляли. Он умирает...

Сухощавый парень в кожаной куртке метнулся к обрыву.

- Камаз! Атас! Это соска Извольского!

В руках одного из парней появился пистолет, он ткнул его Ирине в бок и заорал:

- В тачку! Живо!

- Отставить! - рявкнул шкафообразный, тот, которого называли Камазом.

- Шифер поехал, Камаз! Это ж на нас повесят! Гасим соску и валим отсюда!

Ирина отшатнулась, но ее крепко держали за воротник.

- Ишь ты! С-сучка! Да мы ща тебя...

Из-за взгорочка, со стороны Москвы, выскочила еще одна машина, кажется, иномарка, она была еще далеко и шла на большой скорости, далекая, равнодушная, маленький замкнутый мирок с включенной печкой, анатомическими сиденьями и весело орущим радио.

- Помогите! - жалобно закричала Ирина, как будто ее мог услышать кто-то на этой пустынной дороге, рядом с сожженным “мерсом”, жуткими бандитами, выскочившими неизвестно откуда, и умирающим Извольским.

Водитель “девятки” ударил ее по коленям, схватил за руку и потащил в машину.

В следующую секунду раздался бешеный скрип тормозов. Иномарку развернуло  так, что она едва не хряснулась о “девятку”. Дверцы ее распахнулись, и раньше, чем жуткая компания успела чего-то сообразить, водитель хрюкнул и пропахал носом асфальт, от непонятно с какой стороны прилетевшего хука.

- Стоять! - раздался дикий крик,  кто-то в компании грязно выругался, и тогда вместо крика по асфальту защелкали выстрелы.

Ирина подняла голову и увидела  в свете фар “девятки” бешеное лицо Черяги, всаживающего в асфальт у ног перепуганной шпаны одну пулю за другой.

- А ну, суки, мордой в землю! - орал Черяга, а бандиты уже лежали на проезжей части, необыкновенно покорно и организованно, растопырив ноги и отклячив в ночное небо перепуганные задницы.

Ирина с размаху бросилась к Черяге, ткнулась головой в грудь.

- Там... Слава... у болота...

А выскочившие из иномарки ребятки уже скатывались вниз по склону, на дороге показались фары еще одной машины, и Ирина обвисла на руках Черяги, чтобы через десять минут очнуться и увидеть сквозь подступающую черноту, как над головой рокочет вертолет с красным крестом на боку...

Глава четвертая

Разбор полетов “Мерседеса”

Вячеслав Извольский открыл глаза. 

Он лежал на белых накрахмаленных простынях в одиночной палате с розовыми, как зефир, стенами. Где-то справа стояла рогатая, похожая на лося капельница, и рядом с этой капельницей сидел и глядел на босса Черяга.

В комнате стояло какое-то странное марево, и от этого марева лицо Черяги расплывалось и дрожало, как в неисправном телевизоре, невыносимо остро, как после дикой пьянки, ныл висок, но не это было самое странное. Самое странное было то, что кроме головы ничего не ныло. Извольский чувствовал свое тело так: голова, руки... и больше ничего.

Он попытался вспомнить, что это с ним случилось и где он так надрался, а вспомнив, вздрогнул и спросил:

- Что с Ирой?

- Все нормально с Ирой, - ответил Черяга, - ранило ее сквозным в плечо  и еще немножко зацепило, она тут три дня над тобой сидела, пока я ее в гостиницу не отвез... Она тебе, Славка, жизнь спасла. Из тачки через разбитое окно вытащила, как она тебя тащила, бугая такого, с простреленной рукой, я вообще не понимаю. А тачка сгорела.

Черяга скромно опустил рассказ о собственном участии в спасении директора. О том, как наплевал на запрет Извольского не ехать в Никишино, подхватил людей и помчался на Киевское шоссе. О том, как в восемь пятьдесят  позвонил Извольскому на сотовый и как сотовый, понятное дело, не ответил, так как был вдребезги разбит пулей. О том, как перезвонил на другой номер, который Сляб никогда не отключал, и заподозрил неладное, когда обольстительный механический голос сообщил ему, что абонент находится вне зоны досягаемости... О том, как после этого автомобили полетели по гололеду со скоростью сто шестьдесят,  хотя мало ли по какому делу может барахлить связь...

Извольский не отвечал. Ничего, что случилось после того, как с ними поравнялась белая “шестерка”, он не помнил, помнил только, как столкнул Иру на пол...

- Три дня? - шевельнулся Извольский, - какое сейчас число?

- Зима уже сегодня, второе декабря, - сказал Денис, - ты уж извини, ты у нас четвертый день в отключке, вот такая штука.

- Что со мной?

- Главное - живой, - успокоительно сказал Черяга, - а все прочее зарастет.

Но глаза шефа службы безопасности предательски сморгнули.

- Что со мной? - повторил Извольский, - только не ври, ясно?

- Позвоночник у тебя, Слава, малость того... - пряча глаза, ответил Черяга, - ничего постоянного, это можно исправить, только вот лежать тебе придется долго.

На памяти Извольского Денис никогда не прятал от шефа глаза.

*      *      *

За те три дня, которые Вячеслав Извольский лежал без сознания, связанный с жизнью лишь тонкой ниткой капельницы и аппаратом искусственного дыхания, много чего случилось, и большая часть случившегося была не так приятна для комбината.

Камаза с его бойцами, разумеется, пришлось отпустить. Как ни странно, в их прямой непричастности к покушению сомневаться было трудно: да, разыскивать Ирину они разыскивали. Проблему с адресом они решили очень просто: расспросили соседей и, убедившись, что утром квартиру Верецкой покинула девушка, отвечающая описанию Ирины, они просто стукнули купленному менту, и тот в два счета пробил адрес дачи. Продавщица сельпо видела их у остановки минут десять спустя после того, как Извольский уехал из деревни. Но представить себе, что киллер спустя сорок минут, когда на месте происшествия может быть уже полно ментовки, приедет полюбопытствовать, а все ли он сделал, как надо - было трудно. К тому же стреляли из белой “шестерки” с форсированным двигателем, а братки катили на “девятке” цвета мокрый асфальт.

Нет, на курок нажимали не ребятки Камаза, а кое-кто посерьезней, и Извольского спасло только то, что, выехав из деревни, он посадил за руль охранника, а сам сел сзади. Стреляли же по тому, кто был за рулем, стреляли прицельно, но из пистолета (кучность была потрясающая - из пяти пуль, выпущенных из мчащейся машины по другой мчащейся машине, три попали водителю в голову) В это же время другой киллер, для страховки, выпустил общую очередь по “мерсу”, и вот эта-то отвлекающая очередь, пройдя наискосок, и ранила Извольского трижды: одна пуля ушла в грудь, задев легкое, другая попала не очень страшно, в плечо, а  третья разбила сотовый, прошила тело и застряла в позвоночнике.

Черяга и следователь, назначенный прокуратурой вести дело, расспрашивали Ирину несколько часов, но та мало что могла сказать. Все, что она видела - это беленькую “шестерку”, которая начала обгонять “мерс”. “Шестерка”, очевидно, была с форсированным двигателем, потому что “мерс” шел на большой скорости и обогнать его было нелегко. Номеров Ирина не заметила, лиц - тем более.

Черяга поехал в Никишино. Участковый инспектор, испитый парень с красным носом и огромным синяком под скулой, почему-то был крайне нелюбезен. О причинах этой нелюбезности Черяга узнал спустя полчаса от некоей бабы Любы, чей участок выходил задами к пятачку перед магазином и которая имела привычку вместо телевизора наблюдать за интересной примагазинной жизнью. Восьмидесятилетняя баба Люба рассказала ему, как компания местных алкашей, в числе коих находился и сам участковый, замела перед магазином какую-то городскую фифу, как фифа стукнула Кольку бутылкой по голове и как потом на площадь вылетела иномарка, из которой выскочил человек с пистолетом и два мордоворота. “Я уж думала, они ее убъют, - вздохнула баба Люба,  - а он как пойдет стрелять, аж стекла в домах звенят”.

Кроме истории со стрельбой, баба Люба заметила и еще одно: почти сразу за пистолетом и мордоворотами подъехала еще одна машина, беленькая “шестерка” с погашенными фарами. “Шестерка” забилась в переулок и стояла там без малейших признаков жизни минут пятнадцать, а когда иномарка с Извольским вновь выбралась с разбитого проселка на асфальтовую дорогу, тихо снялась с места и покатила себе прочь. Умница бабка заметила даже блестевшие на “шестерке” номера. Номера, как выяснилось, были выданы три месяца назад старому “форду”, каковые номера и были свинчены с “форда” за день до покушения.

Саму же “шестерку” не нашли нигде; скорее всего, машина была не краденая, учитывая форсированный движок, и выкидывать ее исполнители не сочли нужным.

Но самое интересное было другое. Если в Извольского стрелял не Камаз, то возникал вопрос - а откуда киллеры знали маршрут директора? Можно было, конечно, предположить, что они просто ехали за объектом. Но ведь Извольский перемещался не по городской забитой трассе. “Мерс” сначала поехал на Калужское шоссе, потом - на пятидесятый километр Киевского. Половина пути - по узким загородным дорогам. Всюду - на дикой для таких дорог скорости в сто - сто двадцать километров. Трудно представить себе, чтобы в таких условиях охранники Извольского не засекли скачущую за ними, как черт, “шестерку”. Или даже череду сменяющих друг друга машин.

Но если "шестерка" знала, что Извольский отправится в пустынное Никишино, то откуда? Со слов Камаза? Не исключено. Со слов Верецкой? Но к ней в тот день обращался только Камаз. Наитщательнейшие поиски ничего не обнаружили, и оставалась одна версия, сколь очевидная, столь и пугающая: информацию сняли с сотового телефона Извольского. Сняли, когда ему позвонил Черяга... Понятно, что кто угодно мог купить бы запись подобного разговора у ФАПСИ. Но вот прослушивать телефон в режиме реального времени могли только очень серьезные ребята, вооруженные соответствующей спецтехникой.

Денис изучил и пятачок перед магазином, и грязный проселок, и про себя подивился, почему киллеры не направились за своей жертвой на дачу и не расстреляли ее там. На даче спасения не было: не пьяному же участковому броситься на помощь гибнущим пассажирам иномарки? Даже телефона в поселке отродясь не имелось, за исключением того, что у магазина, да и тот был с корнем выдран еще летом.

Из этого дополнительно вытекало, что киллеры явились в Никишино буквально за четверть часа до огневого контакта. Они проехали по пустынной дороге и нашли ее весьма подходящей для своих планов, а вот дачи они в глаза не видели, сколько рядом соседей, не знали, и поопасились сунуться на раздолбанный проселок. Еще возьмешь, к примеру, и застрянешь в сугробе после расстрела, со всеми вытекающими отсюда неприятностями... Между звонком Черяги и выстрелами как раз прошел час, и это дополнительно работало на паскудную версию. Сотовый телефон прослушивали безо всякого жучка. Недаром, нет, недаром завел Извольский  в Ахтарске свою сотовую компанию. Так то - Ахтарск...

В целом картина мастерской стрельбы была неутешительна, и командир СОБРа Алешкин, осмотрев раздробленную голову собственного бойца, отвел Черягу в сторону и сказал:

- Хорошо стрелял Шура Лось.

- Ты уверен?

- Либо он, либо профи.

- В смысле не бандиты?

- Нет. Слыхал я о таких местечках, где учатся стрелять из тачки по тачке. 

Задумчиво еще раз оглядел труп, вздохнул и добавил:

- У нас, конечно, спецслужбы как супермаркет, так что могли кто-нибудь и нанять, - но вы никому с погонами на хвост не наступали?

Еще как наступали - с Конгарским вертолетным заводом!

*      *      *

Беда не приходит одна.

На следующий день после покушения на Вячеслава Извольского Государственная Дума Российской Федерации обратилась к премьер-министру Евгению Примакову с письмом по поводу кадровых перемен в руководстве в РАО “Атомэнерго”. Государственная Дума выражала недоумение, почему на место “заслуженного академика, профессионального атомщика” пришел сорокалетний бизнесмен, никогда не работавший на АЭС. Государственная Дума полагала, ни больше ни меньше, что увольнение всей верхушки РАО “гибельно скажется на интересах национальной безопасности России”, и призывала премьера остановить “развал ядерной отрасли” и вернуть на прежнее место прежних людей.

В письме упоминался также пример “преступного разбазаривания государственного имущества” со стороны нового руководства. А именно,  готовящаяся “безвозмездная передача Белопольской АЭС в частное владение бизнесмена Вячеслава Извольского, имя которого постоянно упоминается в последнее время в связи с разными полукриминальными историями”.

В приложении к письму была опубликована биография нового директора “Атомэнерго”, Звонарева, частично фантастическая (например, утверждалось, что он разыскивается МВД Казахстана за пропажу непонятно куда двух вагонов феррохрома, закупленных его фирмой по бартеру), частично же реальная: пропажа вагонов с феррохромом действительно имела место, только МВД Казахстана по этому поводу и не шевельнулось.

Через несколько часов после скандала в Думе Черяге позвонил сам Звонарев и попросил о срочной встрече. Черяга приехал, и Звонарев рассказал, что ему звонил глава могущественного думского комитета и предлагал подать в отставку по собственному желанию. 

- Он сказал, что народ не позволит раздавать АЭС, как леденцы в магазине, и что всякий, кто покусится на народную собственность, как Вячеслав Извольский, получит по заслугам.

Черяга помолчал.

- Договор, я полагаю, вы не будете сейчас подписывать? - спросил  наконец Денис.

Глава “Атомэнерго” даже покраснел от гнева.

- На договоре должна была стоять подпись Извольского. Вы подпишете его, как зам?

- Да.

Директор молча раскрыл лежавшую сверху папку и протянул Черяге два экземпляра довольно толстого соглашения. 

- Подписывайте.

Черяга принялся читать. Договор занимал страниц тридцать убористого текста, напечатанного через один интервал. На последней странице стояли реквизиты двух РАО и меткомбината. От меткомбината стояло: Денис Черяга, зам. гендиректора АМК.

- Да подписывайте же. Это тот же самый текст, который мы согласовали с Вячеславом Аркадьевичем. Я распорядился распечатать файл и поменять фамилии.

Денис подумал - и размашисто расписался.

- Вы храбрый человек, - сказал он, - вы думаете, что в Извольского стреляли из-за вот этого?

- А у вас были другие проблемы?

Денис помолчал.

- Все-таки странно. Извольский - не главное действующее лицо в вашем назначении. Деньги можно отмывать через другие строящиеся АЭС. Пытаться убить генерального директора крупнейшего меткомбината, чтобы напугать до полусмерти генерального директора РАО «Атомэнерго»? Проще было, извините, хлопнуть вас, или кого-нибудь из тех, кто вас назначил.

Звонарев покачал головой.

- Убить меня в разгар скандала – это значит подставить тех думских коллег, которые скандал устроили. Убить тех, кто меня назначил... физически невозможно. Или по крайней мере неимоверно трудно. Не легче, чем убить президента. А сибирский директор? Очень хорошее нравоучение, чтобы все усвоили – на чужой кусок лучше не покушаться. Вы же кусок отняли? Отняли. И отняли вы его не у партии, а у конкретных людей.

*     *      *

Но ни Денис Черяга, ни Юра Брелер не разделяли уверенности Звонарева в том, что в Извольского стреляли из-за Белопольской АЭС. Левые всегда обожали рассуждать о том, как они повесят расхитителей народного добра в массовом порядке, когда они придут к власти и процедура вешания станет законной и безопасной, но еще ни один левый не пустил вышеозначенному расхитителю пулю в лоб по личной инициативе. А конкретные люди, которые сидели на финансовых потоках, все сплошь поросли дремучим мхом и были замечены в воровстве, но никак не в криминале. Звонарев, кивая в сторону патриотов, скорее хотел натравить АМК на своих собственных врагов, чем помочь реальному расследованию покушения. 

Поэтому гораздо более вероятными Черяге представлялись две версии - основная и неосновная. Версия неосновная была - долголаптевские. Точнее, Лось. Как ни крути, а самолюбивый бригадир мог обидеться, и крепко обидеться на разгром, учиненный на его даче: на простреленные автомобили, изгаженные ковры и мебель, поломанную о головы его собственных бычков.

Но очень скоро Черяга получил достоверные сведения, что в тот самый час, когда стреляли в Извольского, Лось развлекался в казино “Серенада”. На первый взгляд, это ничего не значило - Лось мог намеренно составить себе алиби, а шестерку послать разбираться с директором. Но в том-то и дело, что если бы Лось решил провернуть такой финт, то он озаботился бы более солидным алиби: не в им же контролируемом казино, а где-нибудь за границей или, скажем, на допросе в прокуратуре. Кроме того, Лось, в силу специфических особенностей биографии, вряд ли уступил бы возможность расстрелять Извольского кому-нибудь другому и отвалил кучу денег постороннему и очень высококвалифицированному киллеру за дело, которое щекотало его нервы и повышало его авторитет.

И, наконец, покушение на Извольского следовало рассматривать, так сказать, в контексте: вкупе с убийством украинского следователя и обвинениями ахтарского СОБРа в заведомом беспределе. Конечно, у долголаптевских были ресурсы и возможности сначала натравить на комбинат украинского следака,  а затем шумно его загасить. Но на хрена козе баян? Интерес братков прослеживался однозначно: взять восемнадцать лимонов кредита и слинять с ним. Зачем дразнить изюбря и наряду с чисто коммерческой операцией затевать широкомасштабное гасилово?

Кстати, Коваль позвонил Денису Черяге на следующий день после покушения. Он был весьма сдержан, но сильно испуган, и даже предлагал свою помощь в расследовании. Денис от помощи, разумеется, отказался, а сам звонок мало что доказывал.

Поэтому самой неприятной и основной  версией являлся, без сомнения, Конгарский вертолетный завод. В размахе проводимой против завода операции явно чувствовались грязные руки, холодный ум и горячее сердце спецслужб.

Понятное дело, именно эта версия и была самой сложной для отработки.  После уже упоминавшихся проверок завода в состав пайщиков ТОО “Сатурн”  вошел, помимо оборонщиков и финансистов, брат одного из заместителей директора ФСБ. Подведомственные пайщикам ресурсы были если не безграничны, то очень велики,  и разыскать того конкретно сотрудника ФСБ, СВР или армейского спецназа, который по приказанию начальства нажал на курок, было, мягко говоря, трудно.

Возможно, Денис и успел бы выяснить что-то за эти три дня, если бы большую часть своего времени не провел сам в высоких кабинетах в качестве не то свидетеля, не то обвиняемого.

Ибо много было скверного в те дни, но едва ли не самым скверным была позиция властей в деле с ахтарским СОБРом и дачей Лося.

Трудно сказать, что больше всего раздразнило федеральных силовиков. Упущенная ли выгода в размере двухсот тысяч долларов, так и не внесенных во внебюджетный фонд. Факт наглого самоуправства ахтарского СОБРа на чужой охотничьей территории. Дружественные отношения с долголаптевской группировкой, простиравшиеся до самой верхушки правоохранительных органов, или просто вульгарный компромат на парочку знатных милицейских чинов, снятых за одним столом и в одной бане с Ковалем.

Все эти обстоятельства, разумеется, Денисом просчитывались заранее. Не было учтено того, что пайщики ТОО “Сатурн” будут рады добить комбинат руками следователей, коль скоро они  не смогли сделать это руками киллеров. А также того, что на даче не окажется Заславского и что там будут два спецназовца. 

Вот из-за спецназовцев-то сибиряки и погорели. Командир отряда “Уран”,  подмахнувший договор на охрану, был в общем-то недалеким и сравнительно честным солдафоном, поимевшим с Лося деньги, почти без остатка истраченные на нужды отряда. Другое дело - посредник из вневедомственной охраны. Этот, во-первых, долголаптевские деньги истратил на сооружение трехэтажной дачи в Барвихе, во-вторых, был родственником и другом важных шишек в МВД. Договор был заключен только после того, как посредник тщательно проверился и убедился, что долголаптевских никто не собирается в ближайшее время трогать; более того,  и платили-то долголаптевские, понятное дело, не за двух бойцов, а именно за сам факт “красной” крыши.

Теперь расчеты долголаптевских блестяще оправдались. Штурм подмосковного особняка вляпал ментов в жуткое дерьмо. Получалось - либо спецназовцы охраняли бандита, либо - ахтарский СОБР взял штурмом особняк мирного бизнесмена.

И московское милицейское начальство рьяно взялось отстаивать вторую версию. С Васи Демина взяли показания о том, как его друг, Сережа, стоя рядом с охраняемым субъектом, заметил, благодаря присущей спецназовцу бдительности, блеснувший в ветвях оптический прицел; о том, какое безобразие учинили собровцы в особняке, а также о том, как на глазах Демина раненого Серегу били ногами. О похищении Степаняна в показаниях, естественно, не было ни слова. Зато патологоанатом засвидетельствовал, что рана Сереги была тяжелой, но не смертельной, и что парень, прошедший Чечню, вполне мог бы выкарабкаться, если бы ему оказали медицинскую помощь вместо того, чтобы охаживать сапогами.

По факту убийства сержанта спецназа Сергея Игнатьевича Митягина было возбуждено уголовное дело, и командиру СОБРа Алешкину грозило сразу два обвинения - за превышение служебных полномочий и за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть потерпевшего.

Правда, с версией о нападении на дом честного бизнесмена плохо согласовывались трупы двух сибирских собровцев, лежавших в овражке, равно как и добытые ахтарскими изюбрями показания, из которых вытекало, что кроме Лося, застрелить сибиряков было просто некому. Но и тут следствие быстро нашло выход. Охранники дачи быстро и охотно изменили показания. Выходило, что Лосев с дачи как уехал утром, так и не возвращался. Что же до человека, застрелившего милиционеров - то этот человек утром вышел из леса и постучался в ворота дачи. Его приютили, не спросив, разумеется, паспорта, и, видимо, этот нехороший и неизвестный человек был каким-то бандитом, раз он так гнусно повел себя при виде российской милиции. Тюремная почта работала исправно, приметы неизвестного все описывали с похвальным единомыслием,  а на вопрос, откуда посторонний человек знал про подземный ход, возражали - что наверняка не знал, а просто, будучи загнан в угол, увидел канализационный люк и нырнул в оный...

Всего этого не произошло бы, если бы на даче действительно взяли Колю Заславского. Но вместо Коли, который показал бы все, что угодно АМК, там оказался Степанян. Черяга мгновенно понял важность этого свидетеля и окружил Степаняна заботой и вниманием. После того, как бизнесмен отказался поселиться в гостинице АМК, ему выделили в охрану трех ражих собровцев. Собровцы сопровождали его всюду и ласково увещевали говорить правду, только правду, и ничего кроме правды. Поскольку они ясно дали понять, что за рассказ чего-нибудь кроме правды Степаняна ждут всяческие неприятности, Степанян дал самые благоприятные для АМК показания: написал, что похитили его Митягин и Демин, что сделано это было по приказу Лося, и что он сердечно выражает работникам ахтарского СОБРа признательность за спасение из рук жестоких и наглых бандитов.

На второй день в офис Степаняна, оберегаемый СОБРом, пожаловал ОБЭП. Степанян был та еще мелкая сволочь, которой для крупных афер не хватало воображения, а для честной жизни - совести. СОБР, полезный против братков, был бессилен против обэповцев. Те в два счета надыбали в офисе кучу договоров, тянувших на две-три статьи типа “мошенничество”, “незаконное предпринимательство в сфере торговли” и “уклонение от налогов в особо крупных размеров”, закоцали бизнесмена и увезли с собой.

Следователь популярно объяснил торговцу, что тот неправильно ведет себя, оговаривая уважаемого бизнесмена Александра Лосева и работников силовых структур. И что в случае, если Степанян будет упорствовать в своих показаниях, он очутится в Бутырках. Степанян уже однажды отсидел полтора года правильным мужиком. Порядки “в крытке” были ему известны, и он прекрасно представлял себе, что может сделать долголаптевская братва с человеком, дающим показания на Лося. В отличие от каких-нибудь курганских отморозков, долголаптевские вобрали в себя немало воров старой формации, всегда отстегивали на общак и на зоне пользовали огромным влиянием.

Степаняну хватило часа, чтобы радикально переменить свое мнение и сочинить заяву, согласно которой он пребывал на даче Александра Лосева в гостях, по собственному желанию и с любезного приглашения последнего. После этого Степаняна все-таки отправили на “сборку”, чтобы тот еще раз нюхнул тюрьмы и не дай бог, не передумал, выйдя на волю и попав в лапы ахтарских собровцев, дожидавшихся армянина за воротами СИЗО.

Черяга с Извольским напоролись на то, что было хуже взяточничества, коррупции и всеобщей лености - на круговую поруку силовиков. Ту самую круговую поруку, которая заставляет суд оправдывать опера, забившего до смерти подозреваемого, гаишника, на полной скорости протаранившего чужую машину, или омоновца, спьяну пристрелившего кого-нибудь в кабаке.

Все это безобразие продолжалось три дня - столичные газеты захлебывались от лая, в то время как Извольский лежал между жизнью и смертью в кунцевской клинике. Возможно, если бы ментовка просто пожелала обезопасить себя от обвинений,  комбинат не стал бы огрызаться. Но кто-то очень большой и сильный перегнул палку, и на четвертый день Черяга нанес ответный удар.

В столицу на сессию Федерального Собрания прилетел губернатор области Александр Дубнов. Александр Дубнов выступил не где-нибудь, а с трибуны Совета Федерации. Для особо непонятливых господин Дубнов повторил выступление на бис - на пресс-конференции, последовавшей в перерыве заседания.

Александр Дубнов заявил, что ахтарская прокуратура располагала точными сведениями о том, что бригадир долголаптевских по кличке Лось похитил Николая Заславского, уроженца области и, между прочим, племянника первого зама губернатора. Что прокурор выписал ордер на арест Лосева и что московские правоохранительные органы отказались содействовать области в деле освобождения заложника. Что причина этого отказа выяснилась тогда, когда оказалось, что дом бандита... охранял спецназ.

“Почему в тот момент, когда генеральный директор Ахтарского металлургического комбината, главного донора областного бюджета, лежит без сознания и на волосок от смерти, федеральные власти расследуют не покушение на руководителя крупнейшего завода, а защищают бандитов? - трагически вопросил губернатор, - значит ли это, что интересы собственных московских воров им ближе, чем интересы российской экономики, реальные живые силы которой расположены в регионах? Почему вся промышленность расположена вне Москвы, а все деньги находятся в Москве? И на что тратятся эти деньги?”

Патетическая речь губернатора упала на хорошо унавоженную почву. Губернаторы ненавидели Москву. Расправа над командиром ахтарского СОБРа могла стать опасным прецедентом. В Генпрокуратуру и правительство полетел гневный запрос. Черяга, которого трижды вызывали на допросы (один из которых длился пять часов) и один раз - к замминистра внутренних дел, получил наконец возможность заняться своими прямыми обязанностями.

Отважная защита губернатором крупнейшего налогоплательщика области вызвала бы у Черяги куда больше признательности, если бы вышеупомянутая отвага не сопровождалась серией налоговых зачетов, принесших контролируемым губернатором фирмам несколько сотен тысяч долларов. 

*       *        *

Было уже девять часов вечера, когда Денис приехал в больницу после губернаторской пресс-конференции. Извольский по-прежнему не приходил в сознание. Врачи отвечали, что состояние больного тяжелое, но стабильное. Выписанный из Петербурга профессор, лучший в России специалист по травмам позвоночника, сказал, что больной обречен на неподвижность по крайней мере в течение шести-семи месяцев.

- У него, кстати, легкий характер? - спросил профессор.

Денис пожал плечами. Легкий ли характер у Чингисхана?

- А что? - спросил Денис.

- Учтите, характер у него непременно испортится. Капризничать будет, как примадонна...

Это радовало. Денис попытался представить себе Извольского с испортившимся характером, но воображения не хватило.

Окна палаты Извольского выходили во двор, во дворе и перед дверями дежурили угрюмые собровцы. Настроение у сибиряков было соответствующее, москвичей они готовы были передушить голыми руками, и вчера чуть не сломали руку новенькой медсестре, которую без предупреждения отправили сделать Извольскому укол. Сестричку приняли за вражеского агента, скрутили и повели к главному врачу на опознание. Потом долго извинялись.

В палате было темно, за плотно задернутыми шторами горела настольная лампа, у постели Извольского сидела Ирина. Все эти дни она провела в больнице, сначала как пациент (шок и обильная кровопотеря), потом - как сиделка. Для интеллигентной курочки, ни с того ни с сего получившей пулевую рану, Ирина держалась удивительно спокойно и ни разу не устроила ничего похожего на истерику.

Глаза Ирины были закрыты, сонное тело чуть сползло со стула, но при стуке закрывающейся двери Ирина выпрямилась и улыбнулась Черяге.

- Почему вы не в своей палате? - сердито сказал Черяга.

- Меня выписали. И вообще у меня все почти зажило, только бинт надо менять.

- И давно вы здесь сидите?

- Часа три.

- Вам лучше поехать отдохнуть, - сказал Денис, - я вас отвезу.

Они спустились вниз и сели в джип: Ирина заметила, что помимо водителя в джипе оказался еще и охранник. Ночь была темной и мокрой, с неба падал легкий снежок, тут же расплывавшийся на асфальте в вязкую муть, “дворники” машины мотались туда-сюда, как маятник.

- Вы знаете, кто стрелял? - спросила Ирина.

Черяга молчал. Ну что он, в самом деле, мог ответить этой девочке? Что есть только один реальный канидат, который решится стрелять в Извольского?

Что Извольский предчувствовал это, говорил, что не надо комбинату лезть на вертолетный завод? Но он ожидал другого - проверок, визитов налоговой, ФСБ... Вместо этого генералы наказали выскочку-директора, отобравшего у них ракетный кусок, просто и страшно. Они не поверили, что история с вертолетным заводом - частная инициатива Черяги, и смешно было бы в это поверить, зная степень деспотизма Извольского, который не то что соседний завод  - туалетную бумагу не разрешит купить без собственной подписи...

- Есть варианты, - сказал Черяга.

Они некоторое время ехали молча, а потом Ирина спохватилась:

- Куда мы?

- На нашу дачу, - ответил Черяга, - это что-то вроде гостиницы.

- Но мне надо домой...

- Ира, вам не надо домой, - устало сказал Черяга, - меня Славка съест, если я отвезу вас домой. Вы видите, во что мы влетели? Поживите, ради бога, в огороженном месте, на работу вас отвезут с охранником, а еще лучше возьмите отпуск. Меньше голова будет болеть у всех.

- Но мне надо вещи из дома забрать, - сказала Ирина.

С этим Черяга не мог не согласиться.

Они доехали до мрачной новостройки, и охранник первым профессионально зашел в подъезд, проверился, потом впустил Ирину с Денисом.

В квартире было темно и стояла ужасная вонь. Вся еда, которую принес Извольский три дня назад, протухла самым гадким образом: воняла пережареная свинина в духовке, подпахивала посеревшая осетрина, маслины в вазочке подернулись каким-то белым налетом.

Черяга профессиональным взглядом окинул гостиную. Нетронутая еда. Закупоренная бутылка шампанского. До половины опростанный коньяк и смирновская водка, от которой отхлебнули добрый стакан. Кровать колом - Извольский за собой, разумеется, не прибирал. Картина вполне красноречивая, даже если не заметить порванных женских трусиков, забившихся под одеяло. 

- О Господи, - сказала Ирина, - я должна все убрать!

Перевела взгляд на кровать и страшно сконфузилась.

Черяга прошел в кухню и стал набивать там протухшей жратвой  пакеты для мусора. Руки его слегка тряслись.

*      *      *

“Дача” оказалась гигантским трехэтажным особняком, выстроенном в престижном районе Рублевского шоссе. Толстый бетонный забор вокруг особняка был увешан телекамерами, как елка - игрушками. Впрочем, сам особняк не походил на обиталище “нового русского”, а был вытянут в длину, изобличая тем самым смешанные гостинично-представительские функции.

Гостиница, разумеется, была сугубо убыточной, и существование ее диктовалось соображениями безопасности. Было бы не очень приятно, если бы тот же Извольский или Черяга, остановившись в “Палас-отеле”, был сфотографирован в номере с проститутками. И наоборот - километры пленки, потраченные на съемку гостиничных утех областного руководства, обожавшего погудеть на халяву, были одним из элементов линии Маннергейма, выстроенной комбинатом на границах своей сферы влияния.

Черяга вполголоса побеседовал у стойки, получил ключ и проводил Ирину в ее апартаменты - в большой двухкомнатный номер на втором этаже, с огромной кроватью, телевизором, мини-баром и кучей сверкающей сантехники в просторной ванной. На фоне бархатных, до пола, портьер, и затянутого ковролином пола потрепанная сумка с вещами и книгами смотрелась, как окурок на дворцовом паркете.

Черяга убедился, что все нормально, рассказал, как заказать утром завтрак, и взялся за ручку двери:

- Спокойной ночи.

Ира сидела на краешке огромной постели.

- Погодите, - сказала Ира.

Черяга остановился. Девушка глядела на него исподлобья, глаза у нее были как у встревоженного воробушка.

- Извините, я, наверное, глупость спрашиваю, но отчего стреляли в Славу?

- Зачем вам это, Ира?

- Затем. Иногда в людей стреляют оттого, что они кому-то помешали, а иногда - оттого, что они сами такие. Я в больнице слышала - это правда, что ему мстили за убитого спецназовца? Спецслужбы?

Черяга вернулся в комнату, обошел кровать, стараясь держаться как можно дальше от Ирины, присел на краешек стола.

- Да, - сказал он, - возможно, в него стреляли спецслужбы. 

- Из-за спецназовца?

- Нет. У нас в области есть завод. Конгарский вертолетный. Где-то месяц назад его директор попросился под крышу АМК. У завода были неприятности. У него был крупный военный заказ, американцы оплачивали ему разделку ракет, и несколько силовиков хотели, чтобы ракеты разделывал не завод, а фирма, которая должна была взять в аренду площади завода. Фирма принадлежала этим силовикам.

- Это так прибыльно?

- Если красть - да. Если работать с заводом в целом - не очень.

- А зачем Слава его брал?

- Он не хотел. Я попросил.

Ирина вздрогнула.

- А стреляли в него?

- Мне было бы приятней, если б стреляли в меня.

- И больше ничего не может быть? - спросила Ирина

- АЭС.

- Какая АЭС?

- Белопольская АЭС. Сляб должен был подписать договор о ее переуступке меткомбинату.

Ирина слегка вздрогнула. Самые последние слова Извольского были именно об АЭС.

- А где это? Я никогда не слышала о такой...

- Она недостроенная. Третий год зарастает молодым подлеском.

- Тогда кому она нужна?

- Под строительство, которого не было, списывались огромные деньги. Деньги шли на финансирование одной политической партии.

- Какой?

- Скажем так - не правой. То есть у нас все партии одна другой изумительней, но с данного предприятия деньги шли господам патриотам. 

- И Слава все равно ее купил?

- Ее нельзя было купить. Он заткнул всю дырку. Понимаете, кто-то может счесть, что он поступил не по-джентльменски. Ему нужна была одна АЭС, а он взял и сменил все руководство РАО.

Ирина молчала. Денис чувствовал, что ему надо бы уйти из этой комнаты, но уйти не мог.

- Он очень жестокий человек, - сказала Ирина, - он забыл, что такое “нельзя”.

- Неправда. Если бы он был просто жестоким человеком, вы бы не тащили его из машины.

- Вы знаете, почему я убежала? Я могу рассказать вам....

- Не надо, Ира. Вы потом будете жалеть, что рассказали. Ложитесь лучше спать.

В коридоре Денису встретился Дима Неклясов. Он проводил Черягу, выходящего из комнаты Ирины, удивленным взглядом. 

Спал Денис в эту ночь ужасно. Несмотря на усталость, он проворочался в постели добрый час, а в полтретьего проснулся от непростительного сна. На простыне темнело сладко пахнущее пятно - с Денисом случился грех, более подобающий прыщавому юнцу, нежели начальнику службы безопасности гигантского предприятия, который, в конце концов, имеет возможность заказать с доставкой на дом любое число плевательниц для спермы.

Денис проворочался еще часок, понял, что не заснет, оделся и поехал в больницу.

В пять часов утра Вячеслав Извольский впервые за четыре дня открыл глаза.

*     *      *

В следующий раз Вячеслав Извольский проснулся уже заполдень. Он лежал все в той же одиночной палате с розовыми стенами и унылым пластиковым полом. Огромный телевизор с видаком глядел на Извольского потухшим четырехугольным оком. В палате было  темновато - за окном шел снег, ветви деревьев скреблись о стекло, как мыши в подполе.

За дверью громко орал телевизор, что-то довольно зареготали охранники, потом вдруг раздался треск автоматной очереди, одной и другой. Звук слишком хорошо напомнил Извольскому то, что он слышал перед тем, как упасть на пол машины три дня назад. На мгновение директору показалось, что он - все еще там, что эта палата - греза умирающего, потом Сляб сообразил, что это охранники пялятся на какого-нибудь Шварценеггера, хотя платят им деньги не за то, чтобы они пялились на Шварценеггера, а чтобы не спускали пальца - с предохранителя, и глаз - с коридорной двери.

- Прекратите! - крикнул Извольский.

То есть он хотел крикнуть. Вместо крика получился полушепот, в груди  болезненно дернулось и продрало как огненным колом, и директор, задохнувшись от боли, тяжело закашлялся. Чей-то серый силуэт метнулся к двери.

Что-то крикнули, телевизор мгновенно вырубился.

Когда Извольский, через секунду, открыл глаза, он увидел, что у двери стоит Ирина и смотрит на него, чуть склонив голову, с жалостью и с какой-то опаской, с которой смотрят на свирепого, но запеленутого в намордник пса. Извольский сообразил, что она сидела на стуле сбоку и чуть сзади, только он не повернул головы и ее не увидел.

- Ну, здравствуй, - сказал Извольский.

Ирина стояла совершенно неподвижно, как фарфоровая статуэтка, неяркий свет настольной лампы, падавший откуда-то сзади Извольского, очень хорошо освещал стройную фигурку в джинсах и свитере и чуть осунувшееся лицо смольнянки с большими глазами и бледными, ненакрашенными губками. 

- Я врача позову, - проговорила Ирина.

- Не надо... сам придет... подойди сюда.

Ирина сделала несколько шагов к постели. Так лань подходит к воде, насторожив ушки и то и дело прислушиваясь, не затаился ли поблизости лев.

- Да подойти же, - хриплым шепотом сказал Извольский, - я на этот раз не укушу... При всем желании...

Ирина заплакала и, опустившись на колени, ткнулась головой куда-то под мышку раненному.

- Это из-за меня, - сказала она, - это все из-за меня. Если бы ты не поехал за мной...

- Глупая ты у меня, Ирка, - сказал Извольский, - жизни радоваться надо. Это раз в сто лет бывает, чтобы такой киллер по такому объекту промахнулся...

Ира подняла голову и стала смотреть на Извольского своими большими серыми глазами. На мгновение Слябу представилась вновь та самая картинка, которая три дня назад сорвала его с места и погнала в ноябрьскую муть:  залитая зимним солнцем спальня в его доме, и на белой простыне розовое тело Ирины... Только не было спальни, а была больничная койка, и Ахтарск был в четырех часах лета, и на белой простыне лежал он, а не Ирина.

- Вот я встану на ноги, и мы поженимся, - тихо сказал Извольский. - Или нет. Я нескоро встану на ноги. Поэтому мы сначала поженимся, а потом я выздоровлю. Но зато мы потом обвенчаемся. В церкви. Я в Ахтарске красивую церковь построил, большую, красную такую, как особняк “нового русского”...

- Ты верующий?

Сляб прищурился.

- Черт его знает, -задумчиво сказал директор, - но ты знаешь, солнышко, когда церковь строишь, под это дело такую кучу денег списать можно..

Ирина неуверенно засмеялась.

- Ты вот смеешься, - довольно сказал Извольский, - а меня, может, Бог за эту церковь и спас. А может, это не Бог был, а мусульманский Аллах. В Ахтарске татар много, мы как раз собирались мечеть строить. В этом году тоже ведь налоги надо оптимизировать, а? Вот Аллах поглядел вниз с тучки и решил, как так? Соседу хату построил, а мне нет? Пусть еще поживет, я тоже особняк хочу...

Извольский замолк. На полном, жестком лице выступили капли пота. Он говорил гораздо дольше, чем было нужно. У него кружилась голова, наверное, от лекарств, которыми его напичкали, и он не совсем понимал, что говорит.

- Слушай, - сказал Сляб, - я был полная сволочь. Я... вообще-то я редко пью. А тогда...

Ирина молча положила узкую ладошку поверх его руки.

- Давай не будем об этом. Этого не было. И все. Ладно?

Извольский закрыл глаза и некоторое время молчал.

- Ладно, - тихо наконец сказал он, - давай не будем.

Прошло минут пять, и они просто сидели и смотрели друг на друга.

- Позови сестру, - сказал Извольский.

Ира встревожилась.

- Тебе плохо?

- Нет. Все нормально. Просто это... в общем, в туалет хочу.

Ира встала и достала откуда-то из шкафчика белую посудину с резиновыми валиками по краям.

- Я справлюсь.

- Вот еще, - сказал директор.

Девушка упрямо вскинула голову.

- И не беспокойся. Я  за мамой ухаживала...

Ирина осеклась. Она ухаживала за матерью, тогда, два года назад, когда ей позвонили из милиции и спросили, кем ей приходится Анна Федоровна Денисова... Но это продолжалось всего три дня, а потом было внутреннее кровотечение, новая операция, и пьяные слезы отца в гулком холле крематория. Машину, которая сбила мать, так никогда и не нашли. Это было бы слишком страшно, если бы с этим человеком - если бы со Славой было бы так же, как с матерью.

Ирина действительно все сделала как надо, ловко расстелила клеенку и подсунула посудину под тяжелое тело, вымыла Извольского и унесла посудину в ванную комнату, шикарно отделанную и качеством своим не уступающую ванной в хорошем четырехзвездочном отеле. Но все-таки она переоценила свои силы: Извольского перекормили лекарствами, все, что могло быть испорчено в его организме, было испорчено, и на дне судна лежало несколько зелено-рыжих и невыносимо вонючих комков.

Ирина почувствовала, что ее сейчас стошнит. Она вымыла судно, а потом долго и с ожесточением терла руки, по локоть, пока они совсем не распарились. Только тогда, успокоившись, она вышла в палату.

Извольский лежал, чуть склонив голову набок, и смотрел на нее жесткими голубыми глазами.

- Ты же у меня вся зеленая,  Ирка, - тихо сказал Извольский. - не надо было тебе этого делать.

Ирина покраснела. Потом молча опустилась на колени, и губы ее коснулись колючей, небритой щеки Извольского.

- Не туда, - слабо попросил директор.

Ирина послушно поцеловала его в губы.

*       *       *

На этот раз Извольский очнулся всерьез и надолго, и пробуждение его произвело в больнице радостный переполох. Очень скоро в палату пожаловал оперировавший его хирург. Хирург изъявил восхищение по поводу железного организма больного.

- Другой человек на вашем месте точно бы помер, - жизнерадостно заверил он Извольского, - а на вас, на сибиряках, все заживает как на собаке. Мы вас семь часов резали, в две бригады, у вас сердце останавливалось, - а вы вон, через четыре дня уже разговариваете...

- Когда я смогу вернуться в Ахтарск? - спросил Извольский.

Врач даже опешил.

- В Ахтарск? - переспросил он, - зимой?

Он никогда не был в Ахтарске, но предполагал, что это что-то вроде приполярного ада, где зимой по улицам бродят медведи, а из унылых блочных пятиэтажек сочатся струйки прорвавшейся канализации.

- Вам не в Ахтарск надо, а в Швейцарию, - сказал хирург, -  в Швейцарию вас можно будет везти месяца через два. Вот, кстати, держите на память.

И врач извлек из кармашка целлофановый мешочек, в котором болтались два смятых кусочка металла.

- Те пули, которые из грунта выковыряли, на экспертизу взяли, - пояснил врач, - а это для вас.

Врач положил мешочек на тумбочку при кровати. Извольский скосил глаза и увидел, что там же, на тумбочке, лежат какие-то бумаги в розовой папке.

- Это что? - спросил директор.

- Ваш зам принес и положил. Договор какой-то.

- Покажите.

Врач поднес бумаги к глазами Извольского, неторопливо перелистнул. Это был договор с “Атомэнерго”. На последнем листе красовались подписи главы РАО “ЕЭС России”, РАО “Атомэнерго” и Дениса Черяги.

Вслед за врачом в палате образовался Дима Неклясов - чистенький, подтянутый, с очаровательным выражением на плутоватой мордочке. Извольский попросил Ирину выйти, и она торопливо выскочила за хирургом, видимо, чтобы расспросить его о здоровье раненого. 

- Как иск? - спросил Извольский.

- Что иск? - пожал плечами управляющий директор “АМК-инвеста”. “Ивеко” подал иск в арбитражный суд города Москвы. Суд вчера наложил в превентивном порядке арест на имущество, принадлежащее “АМК-инвесту”. Мы подали апелляцию, чтобы арест сняли...

- И много им удалось арестовать?

Неклясов шутливо развел руками.

- Увы, - сказал он, - здание на балансе “Ахтарского феникса”, все права требования переуступлены. У нас даже компьютеры - и те арендованные.

- А акции?

Неклясов вытащил из бывшей при нем сумки ворох бумаг.

- Акции Ахтарского металлургического комбината приобрели три компании. “Импера”, -173.475.000 акций, “Кроника” - 166.746.000 акций  и “Лагуна” - все прочее. Вот - свидетельство о регистрации, передаточное распоряжение, выписка из реестра.

Неклясов сел на стул у подушки, наклонился к больному, листая документы. 

- Все сделки закончены третьего дня, так что пусть арестовывают активы, сколько влезет, - заключил Неклясов.

Извольский лежал на постели, закрыв глаза. Молодой финансист озабоченно пригляделся - да смотрел ли шеф бумаги? Но тут губы Извольского шевельнулись, он сказал:

- Хорошо. Денис где?

- На допросе.

- Каком допросе?

- Ну, в прокуратуре. Из-за этого налета на дачу...

Неклясов сощурил глаза и зашептал:

- Ой, Вячеслав Аркадьич, тут такое было! К нам в офис менты лезли, целый день работать было нельзя, еще бы чуть-чуть - и мы акции не успели слить. Алешкин под следствием, слава богу, губернатор приехал и как рявкнет, что в Москве все продались. Только перед этим пришлось с ним договориться.

- Что значит «договориться»? - изумился директор, неприятно удивленный тем, что осторожный и двуличный губернатор не бросился безоговорочно помогать комбинату в обмен на будущие одолжения, а поставил себя как товар на прилавке: хочу этому продамся, хочу тому…

- Не знаю, там какие-то зачеты прошли, Черяга их подписал, вроде договорились на полгода вперед...

Извольский слегка нахмурился. Никто, кроме него, не имел права влезать в зачетные схемы комбината. На этот зиждилась вся система управления. Черяга грубо нарушил субординацию. Конечно, у Извольского он спроситься никак не мог, а губернатор Дубнов, если надо, был законченной скотинкой…

- Какие именно зачеты? - уточнил Извольский.

- Да я не знаю, Федякин знает (Федякин был первый зам по финансам), Федякин вроде стал упираться, а Денис как на него рявкнет - “Пока Сляб в больнице, всем распоряжаюсь я!”.

Это была прямая ложь. Денис не говорил таких слов.

Неклясов помолчал, а потом спросил заговорщическим шепотом:

- Вячеслав Аркадьич, а правда, что вы не хотели Конгарский завод себе брать, что вас Черяга уговорил?

- При чем тут... - начал Извольский, - и мгновенно понял, при чем.

- А почему ты считаешь, что это - из-за Конгарского?

Неклясов сконфузился.

- Все так говорят... - пробормотал он. - Конечно, точней только Черяга знает.

- А он что говорит?

- Да он молчит. Там долголаптевских арестовывали, того самого Камаза, который ему стрелку забил. Только это глупо как-то, зачем Камазу в вас стрелять, если его Черяга до полусмерти напугал. Он как-то это дело не очень расследует. Вы сами посудите, Вячеслав Аркадьич, - ну если это из-за него, то зачем ему в такую сторону все расследовать? Камаза-то арестовать проще. А нам из-за этого опять неприятности.

Неклясов приостановился.

- Вы уж извините, Вячеслав Аркадьевич, что я так прямо скажу - но три дня прошло, а Черяга за это время ни черта не сделал. Только за Ирочкой этой ухаживал.

- Какой Ирочкой?

- Ну, которая с вами в машине была. 

Извольский помолчал.

- Что значит ухаживал? - спросил он.

- Ну, он ее отсюда забрал, вчера в гостиницу повез. 

Неклясов вдруг хихикнул.

- Приехали они, - сказал он, - иду я через полчаса мимо ее двери, вдруг вылетает Дениска, весь красный, словно его выгнали...

Глаза Извольского задумчиво сузились.

*     *      *

В то самое время, когда Дима Неклясов старательно топил Дениса Черягу, сам Черяга сидел на жестком стуле в узком, как пенал, кабинете, на третьем этаже здания Генеральной прокуратуры, и разговаривал со следователем по особо важным делам.

Разговор велся, как это ни странно, не о покушении на жизнь гендиректора одного из крупнейших российских предприятий. Генеральная прокуратура до сих пор не сочла возможным заинтересоваться этим делом. То есть заинтересоваться-то она заинтересовалась, и высокий милицейский чин пообещал в телекамеру, что этим займутся лучшие следователи, - но только вот как-то в связи с покушением на Извольского Дениса еще никто не расспрашивал. Так что у Черяги, не понаслышке знакомого с родным ведомством, создалось твердое впечатление, что дело забрали в Генпрокуратуру, чтобы никакие доморощенные расследователи на местах им заниматься не могли.

Разговор шел об убийстве украинского обэповца Михаила Опанасенко, и был это, собственно, не разговор, а допрос. Собеседником Черяги был некто Андрей Обылов, - человек, с которым Черяга в бытность свою работником Генпрокуратуры встречался мало, но слыхал достаточно. 

- Значит, вы впервые встретились с Опанасенко вечером 25-го ноября? - спрашивал Черягу Обылов, обнажая редкие желтые зубы.

- Да.

- Темой вашего разговора был лжеэкспорт Ахтарского металлургического комбината?

- Комбинат не занимается лжеэкспортом, - покачал головой Черяга. - Насколько я понимаю,  у Опанасенко были просто вопросы по поводу подлинностей подписей на ряде бумаг, был уже вечер, мы предложили ему прийти на следующий день.

- Когда у вас созрело намерение похитить его и убить?

- Мы не убивали Опанасенко и не похищали его.

- Денис Федорович, факты говорят сами за себя. И свидетельствуют они о том, что Опанасенко появился в офисе АМК, что признаете и вы, и множество людей, а спустя два дня был найден мертвым. Документы, бывшие при нем, исчезли. Где он был в течение этих двух дней - не знает никто.

- В течение этих двух дней Михаил Опанасенко находился в нашей гостинице. В его распоряжении были двухкомнатный номер и “БМВ”-“семерка”. Факт его пребывания в гостинице могут подтвердить несколько десятков людей.

- Которые все являются работниками вашей же службы безопасности?

- Не только.

- Опанасенко два дня провел в вашей гостинице. Его командировка была сроком на четыре дня. Вы хотите сказать, что он никуда не выходил?

- Почему же? Выходил. Ездил с нашим водителем по магазинам. Авось продавщицы его запомнили. Все-таки украинский говорок, одет небогато, а покупает много.

- И в каких же магазинах они были?

- Насколько мне сказал водитель - в Детском Мире, а потом в ГУМе и на Манежной площади.

- И что там покупалось?

Черяга зевнул.

- Меня там не было, - сказал он, - снимите показания с шофера. Пальто вроде покупал для дочери, сапожки, далматин купил длинный...

- И все это - на зарплату оперативника?

Черяга пожал плечами.

- Может, на зарплату, может, нет. Может когда наш водитель помог.

- Очень интересное утверждение. Получется, что работник правоохранительных структур добровольно поселился за счет подозреваемых в их гостинице и за их счет ходит по магазинам?

Денис поудобней расположился в кресле, щелкнул зажигалкой, не спрашивая разрешенья Обылова. 

- У вас есть другое объяснение тому факту, что он жил у нас?

- У нас есть такое объяснение, что Извольскому  мало убить человека - он хотел бы испортить ему репутацию.

- А на себя Извольский тоже покушение устроил? Такую гипотезу, что в опера, легшего под комбинат, и в директора комбината стреляли одни и те же люди, вы не рассматриваете?

Обылов помолчал.

- Насколько я понимаю, - сказал он, - о том, кто стрелял в вашего директора, пишет газета “Московский собеседник”?

Черяга поднял брови.

Статья в “Московском собеседнике” еще не была напечатана, и содержание ее было известно только двум людям. Один из этих людей был главный редактор «Московского собеседника». А другой был бывший начальник Черяги, ныне – зам генерального прокурора, который сразу по появлении статьи должен был возбудить на основании приведенных в ней  фактов уголовное дело.  Собственно, в этом-то был смысл статьи: дело было не в том, чтобы поведать городу и миру сенсационные факты об одном из заместителей министра обороны, а в том, чтобы легализовать с ее помощью оперативные материалы. 

- Вы ясновидец? - спросил Черяга. - Умеете читать газеты на будущей неделе?

Обылов внимательно - очень внимательно - смотрел на Черягу. 

- Денис Федорыч, - сказал он, - насколько мне известно, “Московский собеседник” собирается опубликовать заказную статью, построенную на клевете и чудовищной дезинформации. Если кто-то надеется, что российская прокуратура купится на весь этот взлор, то, уверяю вас, единственное дело, которое может быть по этому поводу возбуждено, - это уголовное дело о клевете. 

- Посмотрим, - сказал Денис.

- Я вам советую смотреть внимательно. Потому что, конечно, в условиях нынешнего развала правоохранительной системы я не могу исключить, что в нашем с вами ведомстве найдутся люди, настолько недобросовестные, что они за деньги олигарха заведут заведомо вздорное дело. Но это все еще вопрос будущего. А дела по факту убийства майора Опанасенко и сотрудника отряда «Уран» Сергея Митягина уже существуют. И свидетель по этим делам в любой момент может стать обвиняемым.

Черяга оскалил зубы.

- Иными словами, - как только статья подписывается в номер, вы подписываете ордер на мой арест?

Обылов смотрел на него пристально, не мигая и не отводя глаз. 

- Вы свободны, Денис Федорович, - сказал он. Подумал и со значением прибавил, - пока свободны.

*        *        *

Когда Денис вернулся в больницу, было уже два  часа дня. Какой-то академик, специалист по повреждениям позвоночника, перехватил Черягу в коридоре и долго втолковывал всякие неутешительные вещи.

- И потом, - сказал раздраженно профессор, - вы там как-нибудь постарайтесь, оградите больного. Ведь следователь приходил!

- Какой следователь?

- Я в этом не разбираюсь. Экспорт какой-то украинский...

“Ничего себе”, - ошеломленно подумал Денис.

Извольский молча выслушал отчет Дениса обо всем, что произошло за три дня. Не возражал и не жаловался. Полное лицо, утонувшее в белых подушках, оставалось бесстрастным, но Черяга хорошо знал босса и не обманывался: сначала выслушает, потом пропесочит так, что мало не покажется.

Особенно Дениса смущало присутствие Юры Брелера. Если Извольский хотел устроить кому-то выволочку, он почти никогда не делал это с глазу на глаз. Он всегда звал свидетеля.

- Ты, говорят, губернатора подрядил на защиту? - спросил Извольский.

Денис кивнул.

- А что там конкретно было?

В этом был весь Извольский. Не успел продрать глазки после тяжелого и продолжительного обморока, - уже беспокоится, не обокрали ли за три дня его комбинат.

- Мы договорились им платить за электричество. Через фирму “Феникс”, - ответил Черяга.

Пайщиками “Феникса” был первый зам. губернатора Николай Трепко, его сын, широко известный в определенных кругах под нелестной кличкой Чирей, а также жена директора “Сунжэнерго”. “Феникс” охотно принимал ото всех предприятий области резаную бумагу, именуемую векселями “Сунжэнерго” в уплату за электричество, причем наблюдалась такая любопытная закономерность. На рынке эта резаная бумага стоила по двадцать процентов от номинала, а “Феникс” принимал ее по пятьдесят процентов. Разница же между пятьюдесятью и двадцатью процентами откатывалась, через господина Трепко, на карман губернатора.

- Много заплатили? - спросил Извольский.

- Ну, за первый месяц.

- Много, - сказал недовольно Извольский.

- Слава!

- Важны не деньги, а принцип! - сердито сказал Извольский. - Мы никогда через них не платили. Этим гадам дай палец, всю руку откусят. Векселя индоссировали?

- Что? - удивленно спросил Черяга. Что такое индоссамент, он представлял себе весьма смутно.

- Я спрашиваю - завод индоссировал векселя?

 - А какая разница? - удивленно спросил Черяга.

- Такая, что мы приняли на себя долги этого сраного “Сунжэнерго”. И теперь, если кто купит этот вексель, он теоретически может впарить нам иск. Деньгами. По номиналу векселя. А какие у меня отношения с “Сунжэнерго” после покупки Белопольской АЭС, ты знаешь.

Черяга густо покраснел.

- Но, Слава... этого никто не делает... Ты хоть слышал, чтобы кто-то в России пришел на предприятие и потребовал погасить вексель деньгами?

- Мне плевать, делают это или не делают. Это возможно сделать. Ты поставил завод в ситуацию, при которой он может попасть на полмиллиарда. Хорошо похозяйничал, правда?

Помолчал и спросил:

- Кто в меня стрелял?

- Полагаю, что Сокольский, - наконец решился произнести Черяга имя влиятельного лица. У него таких фирмочек, как ТОО “Сатурн”, около полутора десятков. Универсальная схема - если завод хочет, чтобы ему оплатили военный заказ, он должен отдать несколько выгодных производств в аренду фирме Сокольского. Не то чтобы он не пережил без КВЗ, но это дурной пример. Мол, если один завод взбунтовался, то могут и другие.

Половина денег от фирм идет на поддержку патриотов, а патриоты в парламенте голосуют за увеличение военных расходов. А деньги, пущенные на военные расходы, идут на оплату продукции, произведенной фирмочками Сокольского. По всему по этому он у нас большой друг левых партий, которые не устают нахваливать защитника отечества. Даже готовы видеть его министром обороны. Прикрытие всей конторе обеспечивают на самом верху ФСБ - Венько. 

Я так понимаю, что они сейчас очень плотно взаимодействуют с Генпрокуратурой. Во всяком случае, следователь мне сказал час назад, что как только мы заведем дело на Сокольского, в Генеральной прокуратуре подпишут ордер на мой арест.

Брелер сбоку добавил:

- Мы по своим каналам пробили следователя, который ведет дело по факту самоуправства Алешкина. Ему звонили от Венько. Это нам за Конгарский вертолетный - это однозначно.

Извольский помолчал.

- Кто меня конкретно исполнял?

- Была белая “шестерка”, - по второму кругу начал Денис.

- “Шестерку” я сам видел. Как звали людей, которые в ней сидели?

- Слава, когда я успел бы? Меня за три дня пять раз допрашивали.

- Ну да, - усмехнулся Сляб, - где тебе знать, кто в меня стрелял. Ты моей работой занимаешься. “Пока Извольский больной, здесь распоряжаюсь я”, - твои слова?

Черяга постарался сдержаться. “Перед тобой раненый и парализованный человек” - напомнил он себе.

- Кто такую глупость сказал? Всем Федякин командует.

- А зачет через “Феникс” Федякин подписывал?

- А что нам, сидеть и смотреть, пока генералы нас едят?

- А договор с РАО?

Денис сморгнул. Его подпись на договоре с РАО действительно смотрелась не совсем адекватно.  Извольский дрался за этот кусок два месяца. И вдруг, пока он лежит без сознания, его зам, в перерыве между двумя допросами в прокуратуре, с легкостью необыкновенной покупает для завода имущества на добрый миллиард баксов...

- Но это формальность, - сказал Денис, - ты же... ты же просто не успел его подписать...

- Ты его смотрел перед подписанием? Ты вообще этот договор когда-нибудь видел иначе, чем в закрытом виде на столе юриста?

Денис промолчал.

- А если бы тебе подсунули другой договор? Где было бы, например, написано, что комбинат обязуется выплатить за АЭС этак миллионов пятьсот баксами, и получает за это  десять процентов акций?

- Звонарев был в ярости, - сказал Денис, - на него надавили, он взбрыкнул. Он распечатал договор и готов был его подписать. И вот представь себе, что вместо того, чтобы подмахнуть текст, я кладу договор в дипломат и говорю: “Извините, Алексей Давыдыч, но я - простой следак, и я должен посоветоваться с юристами, тот ли вы договор подсовываете своим союзникам или другой.”  Да он решит: на хрена мне такие союзники. Или на следующий день испугался бы - и не подписал!

- За что тебя Ирина из комнаты вышибла? - спросил Извольский.

- Что?!

- Ты вчера отвез Ирину в гостиницу. Поднялся к ней в номер. За что она тебя через двадцать минут погнала веником?

Черяга вдруг жутко и неудержимо покраснел. Он пальцем не притронулся к девушке. Здесь он был чист. Но простыня в его комнате, которую, наверное, уже перестелила исполнительная прислуга, чистой не была. Извольский истолковал очевидное смущение Дениса по-своему.

- Я тебе сказал, чтоб держался от Ирки подальше? - рявкнул Сляб, - сказал? А ты? Я еще остыть не успел, а ты в постель к ней лезешь? 

- Вранье. Я не лез.

- Ты уволен, - сказал Извольский.

- Как уволен? - тупо переспросил Денис.

- Вячеслав Аркадьевич.... - в ужасе зашептал Брелер.

- Вон из моей палаты, - сказал Извольский, - и если ты еще раз подойдешь к Ире...

Денис встал. Он знал, что спорить с шефом в таком состоянии совершенно бесполезно. Уж если Извольский чего-то вбил себе в голову, то не ему, Денису, это оттуда выбивать. Тем более что по большому счету именно он, Черяга, и виноват. Именно он втравил шефа в историю с Конгарским вертолетным и Сляб сразу предупредил его, что если что - уволит.

Черяга склонил по-военному голову и вышел в коридор. Брелер было рванулся за ним.

- Останься, Юра, - негромко приказал Извольский.

Глава пятая

Кидняк - основа российского бизнеса

У дверей больницы Черягу дожидался его служебный “мерс”, - красивый, с низко посаженным бампером, похожий  на плоского серебристого карпа. Из машины выскочил водитель Сережа.

- Куда едем, Денис Федорыч?

- Никуда, - сказал Денис, - я пройдусь.

В него как будто вкололи дозу новокаина и начали спарывать кожу. Черяга знал, что ему должно быть больно, но больно не было. Потом новокаин кончится, и боль придет. Тяжелые тучи, все эти дни грозившие дождем и снегом, как-то развиднелись, на небе показалось бледное, словно в бане распаренное солнце, подлетевший ко входу в корпус “жигуль” нечаянно обдал Черягу брызнувшим из-под колес веером грязной воды.

Водитель растерянно смотрел, как шеф службы безопасности комбината идет по талым зимним лужам, - без машины, без охраны.

- Денис Федорыч!

Водитель, почуяв что-то плохое, бросился за ним. Черяга обернулся. 

- Не иди за мной, - сказал он с заиндевевшей улыбкой.

Водитель заморгал глазами. Черяга приостановился. Он был почти уверен в том, что будет дальше. Сляб любил показательную порку. В кармане водителя зазвонил мобильный телефон, - собственно, это был телефон внутри машины, но его можно было снять и носить с собой.

- Семенов слушает, - сказал Сережа. 

Потом на вопрос невидимого собеседника сказал “нет”. Выслушал все, что ему было сказано, с выражением крайнего изумления на лице, заправил телефон в кармашек и глянул на Дениса круглыми глазами преданной собаки, которую посадили на цепь - а хозяин пошел дальше. Денис угадал и смысл звонока, и ход разговора. Звонил Брелер по требованию Извольского и под оком последнего. Сначала Брелер спросил, сидит ли Черяга рядом в машине, и водитель ответил: “нет”. Тогда Брелер сказал, что Черягу в машину сажать не надо и везти куда-либо запрещено, потому как Денис Федорыч уволен.

- Денис Федорыч, - сказал Сережа, - вы все-таки садитесь...

- Отстань. И тебя выгонят.

У въезда в больницу, перед полосатым шлагбаумом, стоял большой черный джип, и в глубине его Денис заметил лицо Ирины. Уж она-то совершенно не удивилась тому, что видит Черягу пешком,  и приветливо помахала узкой белой ладошкой. Черяга поплотнее запахнулся в пальто и прошел мимо. Боли не было. Было такое чувство, что рядом с тобой сидит близкий тебе человек и плачет.

У разбитой, открытой всем ветрам остановки, где была толпа и не было автобуса, Черяга минут пять ловил такси, но не поймал и пошел прочь пешком. Идти было хорошо, только было непонятно, куда идти. Впрочем, куда ехать, было тоже непонятно.

У Дениса была квартира в Москве - однокомнатная клетушка за Кольцевой, полученная еще во время работы в прокуратуре. Сейчас там жила двоюродная сестра с маленьким ребенком и без мужа, и возвращаться туда было глупо. 

Внезапно образовалась какая-то дикая куча свободного времени, и Денис просто шел куда-то, вышел на широкий проспект и повернул по направлению к центру, безо всякой особенной мысли. Вокруг потянулись красивые дома сталинской постройки, мелькнула вывеска банка “Ивеко” с непременным гербом из зеленого льва на красном щите, у вертящихся дверей метро симпатичная девушка жестоко ошиблась и пожелала узнать у хорошо одетого господина, не желает ли он посетить презентацию таймшерной фирмы.

Если бы Денис был внимательней, и оглядывался по сторонам, он наверняка заметил бы “БМВ” с затемненными стеклами, который переползал за ним от остановки к остановке, но Денис был слишком рассеян, чтобы заметить странный хвост.

Денис гулял очень долго, достаточно плохо воспринимая происходящее. В один из редких моментов просветления он обнаружил, что сидит на скамейке в сквере на Никитском бульваре, и в руках держит пластиковый пакет с заводной игрушкой, которую купил неизвестно когда. От больницы до сквера идти было часа полтора, а Денис помнил, что вроде бы ни на чем не ехал. Поразмыслив, Денис сообразил, что купил игрушку для дочки двоюродной сестры. Чуть наискосок от сквера близ здания театра стоял черный “БМВ” с затемненными стеклами.

Денис проголодался и зашел в забегаловку, где съел пельменей и выпил невкусной водки. После того, как он выпил водки, он понял, чего ему хочется, но так как водка была самопальная, а забегаловка - не очень чистая, Денис вышел на улицу и километра через полтора набрел на светленькое недорогое кафе с большим выбором всяческого пойла.

Денис сел за столик и спросил сначала бутылку водки, а потом еще два пива. Он даже не мог сказать, что опьянел. Просто одно ошеломленное состояние понемногу переходило в другое ошеломленное состояние.

Потом зазвонил телефон. Звонок оказался из Череповца - говорил сильный, уверенный в себе человек,у которого все было отлично в жизни и с которым Денис общался очень мало.

- Что у тебя там случилось со Слябом? - спросил человек.

- Он меня уволил.

- За что?

- Его чуть не застрелили, - ответил Денис.

- Да ты-то тут при чем?

- В него стреляли за то, что сделал я.

- Заезжай, потолкуем, - сказал собеседник, - я всю неделю на заводе. 

Денис заказал новую бутылку.

Он провел в кабаке два или три часа. Было еще несколько звонков - одни звонили, чтобы выразить соболезнования, другие приценивались. Был один человек, который завтра прилетал в Москву и хотел бы встретиться. Был звонок из Лондона и звонок из Израиля. Последним позвонил кто-то вкрадчивый, осторожный.

- Добрый день, Денис Федорович. Мы с вами не встречались, но мы в некотором роде коллеги, я возглавляю службу безопасности банка “Ивеко”...

Шеф службы безопасности “Ивеко” готов был назначить встречу в любое время. Голос у него был сладкий, как торт “Наполеон”. Наверное, таким голосом человек из “Ивеко”, бывший начальник одного из управлений КГБ, беседовал с академиком Сахаровым.

Потом звонки прекратились. Денис не обратил на это внимания, но когда он сам захотел позвонить, выяснилось, что телефон не работает. Мобильник был записан на фирму, и кто-то исполнительный, Брелер или иной зам, велел отключить номер. А может, распорядился сам Извольский. Он любил помнить о таких вот мелких деталях.

Черяга уговорил полторы бутылки. Для Черяги это было много. Вокруг все уже расплывалось, и Денису казалось, что вот сейчас к столику подойдет Ирина и скажет, что ей плевать на Извольского, что он хам и насильник, и что им пора вместе поехать домой.

Ирина действительно подошла, и Черяга сказал:

- А без работы-то я не останусь.

- В самом деле? - спросил Ирина, и Черяга объяснил:

- В “Ивеко” я не пойду. Они меня выдоят и выкинут. И к этим, лондонским, тоже. Они собственных директоров кидают.

Черяга хотел было объяснить Ире, как Лондон кинул ребят в Казахстане, и как в ответ лондонцев кинул Саяногорск, и что, наверное, надо ехать в Череповец, потому что там человек самый приличный, но тут сознание его прояснилось, и он увидел, что перед ним  не Ирина, а непонятно откуда взявшаяся лярва в мини-юбке. Лярва смеялась и наклонялась так, что Денис видел ее груди, похожие на теннисные мячики, Денис ощерился и сказал:

- Пошла вон.

Лярва допила коньяк и пошла, а к Денису подошел официант и предложил расплатиться. Денис отдал ему карточку. Карточка была корпоративная и принадлежала фирме “Интертрейд”.  Официант вернулся через пять минут и сказал, что карточка заблокирована. Официант ухмылялся и видимо предвкушал, как этому типу сейчас будут бить рожу.

Денис достал из бумажника двести долларов, официант ушел с ними и вернулся обратно с ворохом рублей.

Денис на некоторое время отключился, а потом обнаружил, что он уже на ногах, и двое красивых мальчиков из охраны ведут его к выходу. В руке у Черяги был зажат ворох рублей со сдачи. Черяга хотел спросить, куда его ведут, но один из мальчиков успокаивающе сказал:

- Все в порядке, ваши друзья уже ждут.

На тротуаре перед пивнушкой стоял “БМВ” с затемненными стеклами и открытой задней дверцей, и в эту дверцу охранники впихнули Черягу. Сдача с долларов разлетелась по всей машине. “БМВ” взвизгнул покрышками и сорвался с места.

- Из-звините, я немного не в форме, - сказал Денис.

- Бухой в стельку, - согласился сосед по сиденью. Голос был странно знакомый Денису, и прищурившись, Черяга узнал соседа: это был Витя Камаз. Он занимал половину салона и как-то двоился в глазах.

- А мне, Денис Федорыч, поручили тебя замочить, - сообщил бандюк.

- Устаревшая информация, - икнул Черяга, - Сляб меня уволил.

- Мне велели тебя замочить час назад.

Денис зашарил в поисках дверцы, и откуда-то в руках Камаза появился длинный плоский ствол. Черяга попытался ухватиться за ствол рукой, но промахнулся, а Камаз поднял ствол и ударил Черягу рукояткой в висок. Денис закрыл глаза и с тихим вздохом сполз под сиденье.

*     *     *

Денис очнулся оттого, что кто-то положил его у подножья водопада. Холодная вода стекала за шиворот и гладила живот, как наманикюренные ноготки проститутки. Черяга открыл глаза, застонал и перевернулся.

Он лежал на бетонном полу не то склада, не то дачного подвальчика, и незнакомый молодой бультерьер лил ему на голову воду из ведра. Ведро было заляпанное краской и такое мятое, словно попало в железнодорожную катастрофу.

Метрах в двух от Черяги, растопырившись на стуле, сидел Витя Камаз, и трескал из банки пиво “Хейнекен”. Рядом стоял деревянный стол, а на столе дулом к Черяге лежал немецкий “Хеклер-кох” с длинным рожком и коротким рылом. “Хеклер-кох” был явно лишней деталью в этой комнате. Если бы Витя Камаз хотел, он мог бы порвать Черягу на шелуху одними руками. Вообще же Камаз с автоматом удивительно смахивал на бронтозавра, вооруженного рогаткой.

Черяга посмотрел на часы и увидел, что они разбиты. Стрелки застыли на половине шестого. Сейчас,  стало быть, было позднее.

- Пивка хочешь? - спросил Камаз.

Черяга сел и дернулся было по направлению к автомату.

- Но-но! - строго сказал Камаз, накрывая имущество рукой размером с чугуноковш.

Бультерьер с ведром отошел от Черяги подальше. Денис прислонился затылком к приятно холодной стене. Голова, как ни странно, не болела, а эпизоды последних часов сознательной жизни вспоминались вполне удовлетворительно. Коньяк в кафе был, видимо, удовлетворительный.

- Так ты меня сюда замочить привез? - уточнил Денис, глядя на Витю Камаза.

- Я сказал, что мне велели тебя замочить, - отозвался Камаз.

- После моей отставки? - недоверчиво спросил Черяга.

- После. И до. Мне тебя Коваль на стрелке велел замочить, помнишь, той, с вертушкой? Я даже человека на чердак отрядил со стволом, чтобы случайностей не было. Если б ты не на вертушке прилетел, - полный абзац бы тебе вышел.

Черяга помотал головой.

- Коваль? Меня?!

Это не имело смысла. Какого черта вор в законе стал бы убирать ахтарского замдиректора? Разве что - в порядке мести за своих сибирских коллег. Но постой-ка!

- Откуда он вообще знал, что я буду на стрелке? Я утром приехал в Москву!

- Вот это меня и занимает, - кивнул Камаз, - откуда он знал, что ты будешь в Москве.

Черяга, склонив голову, изучал своего собеседника. Вот как ошибаешься в людях. А по виду у этого Камаза всего одна извилина, да и та от удара монтировкой...

- И что ж ты хочешь делать?

- Не люблю, когда меня подставляют, - сказал Камаз, - если уж тебя решили гасить, почему бы не нанять киллера?

- Так почему бы? - тупо спросил Черяга.

- Потому, что вышел бы шухер. Твой Сляб начал бы искать концы. А так концы на виду: назначили бригадиром отморозка, отморозок наехал на людей не по чину, оборзел и пришил на стрелке кого не надо. Производственная травма.

- Погоди, какая-то у тебя непонятка получается, - сначала меня надо было тихо убрать, а теперь меня можно громко убрать.

- Теперь есть на кого свалить.

- А?

Камаз пояснил, как маленькому.

- Сначала чуть не загасили директора комбината, а потом загасили зама. Что думает народ? Народ думает - жил-был зам, которому сильно мешал директор. Зам заказал шефа, но шеф остался жив. Шеф навел справки, и узнал, что заказ пришел от зама. Шеф отплатил заму в его же валюте.

- Но он же меня уволил!

- Вот именно.

Черяга все с большим вниманием глядел на собеседника. И подумать только, что вчера он готов был поклясться, что у Вити Камаза вместо морды - радиатор, а вместо мозгов - коробка зажигания.

- Который час? - спросил Черяга.

- Двенадцать.

- Черт, часы разбились... Так я чего-то не понял: ты меня мочить собираешься или нет?

- Не собираюсь, - сказал Камаз, - не люблю, когда меня подставляют.

Почесал пятерней репу и добавил:

-Я, между прочим, три курса мехмата закончил. На пятерки.

- А турнули за что?

- Профессора ограбил. 

Черяга даже хрюкнул.

- Слыхал, что хохла задавили? Который вас проверять приехал?

Черяга кивнул.

- Ты его, что ли, приказал под колесо пустить?

- Я что, больной? Он у меня с руки ел, хохол, в представительской квартире жил, девок лапал, всю информацию слил...

- А его задавили. А кто виноват? Завод... Сечешь расклад?

Черяга закрыл глаза.

Дима Неклясов: “Я не брал эти 18 миллионов”. Встреча в “Росторгбанке”: “Мы переуступили право требования денег”. Витя Камаз: “Тебя должны были завалить в среду”. Бледный, как смерть, Неклясов: “Мне звонили - требовали выкуп за Колю”... Кто получал место Черяги? Брелер. Кто мог нанять вора - вора в законе! - чтобы расправиться с комбинатом чужими руками? Кто мог организовать проверку на Украине, дать комбинату поймать на крючок продажного обэповца и - втоптать АМК в оглушительный скандал?

О Господи!

Черяга вскочил на ноги, и Витя поспешно сгреб автомат.

- Сколько ты можешь собрать бойцов? - спросил Черяга.

- Что?

- Сколько ты можешь собрать бойцов? Трезвых? Через час?

- Что ты хочешь?

- Ты покойник, понял? - сказал Черяга. - Как и я. Ты при всех раскладах не выживаешь. Тобой чужую кровь подотрут.

- И что ты можешь мне предложить?

- Если я прав - место Брелера. Как минимум.

- А если неправ?

Черяга вздохнул.

- Тогда нас отымеют во все дырки, разорвут пополам, и что осталось, опять отымеют.

- И чего ты собираешься делать?

- Ограбить офис на Наметкина, - сказал Черяга.

*      *       *

Было около часа ночи, когда к  затихшему полусонному особнячку подкатил  джип. В джипе сидели пятеро: сам Черяга с Камазом, троюродный брат Камаза по кличке Перчик, и двое близняшек - Андрей Сокольцев по кличке Валет  и Михаил Сокольцев по кличке Черт.

Дениса била нервная дрожь. Если в особняк за каким-то хреном прикатил Брелер, или кто-то работает заполночь, - он в лучшем случае проведет остаток ночи в СИЗО.

Но все было спокойно: за длинными прутьями ограды стояли всего две машины, обе - охранничьи, и свет в особнячке горел только в двух местах: в холле, где за конторкой скучали два ночных охранника, и в будочке у ворот.

В ночное время в будке никого не было: ворота открывал либо охранник, либо магнитная карточка. Карточку у Черяги, в отличие от кредитки, не заблокировали. Он сунул ее в прорезь замка, что-то щелкнуло, дверь поползла в сторону. Черяга вместе с Перчиком шагнул внутрь. Худощавый Перчик в джинсах и китайском пуховике выглядел удивительно безвредным, красная вязаная шапочка скрывала слишком короткую стижку.

Рядом, за решеткой, мирно урчал джип, свет от его фар дополнительно освещал Черягу и Перчика, создавая у охранников обманчивое впечатление непотаенности и открытости.

Черяга подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Над ним, словно вьюнки на тонкой ножке, висели две телекамеры. “Вот сейчас не впустят меня, и все”, - подумал Денис.

- Кто там? - полюбопытствовал сонный голос.

- Андрей,  ты? - Черяга узнал человека по голосу, - открой.

Замок щелкнул. Черяга оказался в шлюзе между двумя стальными дверьми, для маскировки отделанными светлым веселеньким деревом. Одна дверь не открывалась, пока не закроется вторая. Черяга аккуратно закрыл за собой дверь наружу.

- Денис Федорыч, вы?

Голос принадлежал второму охраннику.

- Я, Миша.

- А....

- Поговорить надо. 

Миша и Андрей молчали несколько секунд. Секунды были очень долгими. Потом второй замок щелкнул.

Черяга поднялся по мраморным ступенькам вверх. Миша, в тренировочном костюме, свернулся калачиком на кожаном диване. Андрей рассеянно наблюдал в телевизор за спутником Черяги: тот, демонстративно отойдя от двери, курил сигарету, красный кончик ее алел, окруженный падающими невесомыми снежинками. Черяга подошел совсем близко к охранной стойке.

- Э... Денис Федорыч... - сказал Андрей, - было распоряжение вас не пускать...

 - Я знаю, - сказал Денис.

Рука его вынырнула из кармана, и в грудь Андрею уставился  ТТ, выданный Денису Камазом из каких-то своих бандитских запасов. По распоряжению самого Черяги под пиджак охранники поддевали бронежилеты, но от ТТ это не спасало.

- Заблокируй дверь и открой обе сразу, - сказал  Денис, - а ты, Миша, лежи как лежал. И никакой сигнализации.

Андрей побелел.

- Денис Федорыч, - сказал он, - меня выгонят...

- Брелера выгонят. Тебя оставят. Это я тебе обещаю.

Андрей, поколебавшись, нажал на кнопку. Перчик метнулся в образовавшийся проход, проворно взбежал по ступенькам.

- Отойди к стене, - велел Черяга.

Андрей исполнил требуемое. Он поступил на работу совсем недавно, его принимал Брелер, а не Черяга. Перчик ловко перемахнул через стойку и стал около компьютера.

- Отвори ворота, - сказал Черяга, - вон та кнопка, большая. .. твою мать!

Перчик перепутал кнопки и ткнул в ту, что вызывала милицию. Где-то в десяти кварталах отсюда, в ОВД “Юго-Западное”, на пульте вспыхнула красная лампочка и загорелся сигнал тревоги.

Второй охранник, Мишка, вскочил с лавки, цапая на ходу пистолет из кобуры. Перчик, не раздумывая, выстрелил. В пустом изолированном помещении звук был оглушителен, как выхлоп неисправного мотора. Пуля  ПМ попала Мишке в грудь с трехметрового расстояния. Его отбросило к стене, как подхваченный ракеткой волан.

Пистолет Черяги ткнулся Андрею  в висок.

- Тихо, - сказал Денис.

На пульте зазвонил телефон.

- Возьми трубку и скажи, что все в порядке, - приказал Черяга, - ну!

Губы Андрея тряслись. Даже если он скажет, что все в порядке, голос у него будет как у барашка, которого свежуют живьем. Черяга ударил Андрея рукоятью в висок, и тот мягко свалился на пол. Денис взял трубку. Так и есть - звонок был из отделения.

- Ало! Это Черяга! Я тут у ребятишек проверял пульт и случайно нажал кнопку.

В трубке молчали несколько мгновений. Оставалось только молиться, что до отделения милиции слухи доходят медленней, чем до Лондона, и что об увольнении Черяги дежурный еще не знает.

- Не высылать, что ли, машину? - спросил дежурный.

- Можешь, конечно, выслать, если у вас бензин лишний есть, - сказал Черяга.

Черяга повесил трубку и пошарил по пульту. Ворота на телеэкране медленно поползли в сторону, джип проехал в образовавшееся отверстие.

Денис подошел к Мишке. Глаза того были открыты и часто-часто моргали. Под разорванной тканью тренировочного костюма виднелся бронежилет. Слава тебе господи! Денис  взял парня за руки и оттащил его в угол. Мишка был тяжелый и неуклюжий, и ехал по полу, как макаронина.

Камаз с остальной бригадой уже взбегал по мраморным ступеням. Андрей открыл глаза, но не стал сопротивляться, когда Камаз одной лапой выгреб его из-под стойки и понес в угол. Близнецы забрали у охранников и наставили на них их же собственные пушки. 

- Сидите тихо и ничего не будет, - посоветовал Денис.

Андрей глядел на него так, словно был василиском. Глаза Мишки были закрыты, он медленно и неровно дышал. Кажется, выстрел с близкого расстояния сломал ему ребро.

Черяга сграбастал со стойки несколько ключей и  побежал вверх, считая ступеньки. За ним топал Камаз. Коридор на втором этаже был пуст, как аэродинамическая труба, звук шагов тонул в мягком ковролине. Табличек на дверях не было, и Денис, не слишком хорошо ориентировавшийся в московском офисе, испугался, что не найдет нужной двери.

Вот! Кажется, она. Комната 212. Фирма “Ахтарский регистратор”,  точнее, ее представительство. Держатель реестра акционеров Ахтарского металлургического комбината. Что, согласно федеральным законам держатель реестра должен быть независим от своего клиента? Какая неожиданность...

Ключ не подходил к двери, - Денис , перепутав, взял номер двести тринадцать и четырнадцать. 

- Надо спуститься за ключом, - сказал Черяга.

Камаз, подумав, налег на дверь плечом. Та выскочила из пазов, словно в нее въехали кувалдой. Денис закрыл шторы, зажег свет и включил первый попавшийся компьютер.

Собственно реестр акционеров Ахтарского металлургического комбината находился в Сибири, но в свое время Извольский согласился, чтобы реестр был вывешен в сеть. Это давало возможность московским брокерам легко торговать акциями АМК и создавало иллюзию цивилизованного поведения комбината на фондовом рынке. Иллюзию, и не более - потому что кому в России придет в голову торговать акциями, если 75% завода принадлежит одному человеку и никаких драк за собственность поэтому  не ожидается, а дивидендов по акциям не предвидится ближайшие сорок лет, или сколько там надо для принятия нормального налогового законодательства?

Компьютер запросил пароль, но пароль Денис знал - все-таки он не лох со стороны, а шеф службы безопасности.

Через минуту перед Денисом на экране светился реестр акционеров Ахтарского металлургического комбината. Абрамов Сергей Михайлович, 12 акций, Аветисян Никита Гарегинович, - 10 акций, Авросимова Вера Николаевна, 10 акций. Черт! Тут столько физических лиц - работников комбината, что он будет сидеть до рассвета.

Вот - ЗАО “АМК-инвест”, 20 акций. Надо же, зачем-то двадцать акций оставили. Интересно, сколько это? 0,0003% от общего числа? Это нормально. 75% акций к этому времени и должно быть передано из ЗАО... весь вопрос - кому передано.... Как звались эти новые фирмочки? Кажется, “Импера”, “Кроника” и “Лагуна”. Вот и они. “Импера”, -173.475.000 акций, “Кроника” - 166.746.000 акций...

Все как планировалось. Господи, неужели он сел в лужу?

Он нашел то, что искал, на соседнем диске.

Он был прав. Лучше бы он ошибся.

Зашипел лазерный компьютер, выплевывая распечатки. Бумаг было много, компьютер печатал тихо и медленно... С легким шорохом вращалась в дисководе дискета, на которую Черяга сбросил нужные файлы.  По-настоящему следовало бы выдрать из компьютера жесткий диск, и просто унести с собой, - но к утру и так все будет ясно. В ту или другую сторону.

Поверх принтера уже выползла приличная пачка листов, Черяга кивнул на нее и коротко распорядился: 

- Когда распечатаешь все, иди на третий этаж.

Дверь в кабинет Неклясова удалось открыть с первого раза. Бумаги белыми гусями полетели на пол. А если Неклясов не держит в кабинете то, что искал Денис?

Но Неклясов держал. При парализованном Слябе, при уволенном Черяге, - он уже считал себя хозяином если не комбината, то полученных за него тридцати серебряников. 

В кабинет вошел Камаз, сжимая в медвежьих лапах пачку листов. 

- Сматываемся, - сказал Денис.

Они сбежали на первый этаж. 

Андрей лежал в углу, спеленутый, как гусеница в коконе. Перчик сидел над Мишкой. Тот хрипел, на губах пузырилась легкая розовая пена. Видимо, конец сломанного ребра задел парню легкое.

- В машину его, - приказал Денис.

*       *        *

В машине Денис набрал номер Сергея Вайля, главы фирмы “Ахтарский регистратор”. Именно фирма Вайля вела реестр акционеров Ахтарского металлургического комбината. Как мы уже говорили, это означало, что где-то в Ахтарске стоял сервер, на твердом диске которого хранилась информация о правах собственности на те или иные пакеты акций. Сергей снял трубку сразу - в Ахтарке было уже семь утра, и там вставали раньше, чем в Москве.

- Сергей, - спросил Черяга, - Я по поводу тех акций, которые ты перевел из “АМК-инвеста”. Ты послал в Москву выписки из реестра?

В трубке помолчали, потом Вайль сказал:

- Денис, это правда, что ты уволен?

- Да, правда. Я повторяю - ты послал выписки из реестра? Или все, что имеется, имеется только в электронном виде?

- Извини, Денис, я не могу ответить на этот вопрос. И я не понимаю, как ты получил доступ к реестру...

- Верни все обратно. Аннулируй сделки. Если ты не послал нам выписки из реестра - погоди это делать! 

- Извини, я не могу.

- Почему? Все, что я прошу - погоди! 

- Извини, Денис, здесь говорят, что ты уволен из-за сотрудничества с “Ивеко”. Я не могу не рассматривать этот звонок иначе, нежели попытку запутать ситуацию с тем, чтобы акции могли быть арестованы банком.

Денис захлопнул телефон.

Они подъехали к бывшей  “кремлевке” спустя пятнадцать минут. Охранник метнулся было наперерез черному джипу, но Черяга сам распахнул дверцу и крикнул:

- У нас раненый!

В приемном покое все произошло на удивление быстро: Черяга сунул перегнутую пачку долларов в карман хирургу и попросил позаботиться о друге. Хирург привык к таким просьбам. Ему уже не первый раз привозили ночью раненых людей. Этот еще был в бронежилете, почти анекдотический случай. Хирург представил себе, как он будет завтра рассказывать друзьям: “Представляешь, парень в бронежилете поехал на разборку, пуля сломала ребро...” Хирург знал,  что будет дальше: вооруженные люди вокруг палаты пациента, угрозы оторвать яйца, если тот не поправится, доллары, жратва, веселая девочка, исполняющая больному минет....

Он очень удивился, когда худощавый парень, препоручивший больного его заботам, растаял в коридоре.

*     *      *

Охранник, дежуривший перед дверью в палату Извольского, узнал Черягу мгновенно. 

- Денис Федорыч, вас не велено пускать.

- Отойди.

В следующую секунду глаза охранника расширились: он узрел выкатывающегося из-за угла Камаза. Рука его потянулась к кобуре. Черяга ударил его наотмашь, - тот упал в объятья Камаза.

- Подержи его, - сказал Денис. - И никого не пускай.

В палате Извольского было темно и пахло лекарствами и медицинским спиртом. Черяга зажег свет. Сляб лежал в подушках навзничь, лицо его было бледным и рыхлым, как вчерашняя манная каша. Рядом простаивала капельница.

- Слава!

Извольский спал.

Денис потряс его - тот что-то замычал во сне и не проснулся. За дверью шевельнулся охранник, Камаз влупил ему по зубам, что-то шмякнулось об пол. Черяга почувствовал противную дрожь в коленях. “А что, если его накачали снотворным? Он не проснется, и ментовка застрелит уволенного начальника службы безопасности, который пришел с бандитами разбираться со своим шефом”.

- Славка! - Черяга орал.

Извольский открыл глаза. Они были совершенно ясные, как у здорового и бодрствующего человека.

- Ты? - сказал Сляб. - Какого черта...

Черяга сунул ему под нос регистрационные документы фирмы “Импера”.

- Можешь полюбоваться, - сказал он, - Дима Неклясов перевел акции АМК себе в карман. На подставные компании, которые он же и учредил, ясно? У него было по два набора фирм, с одинаковыми названиями, один - зарегестрированный в Москве, другой - в Московской области, и в одних владелец был ты, а в других - Неклясов!

Брови Извольского сдвинулись.

- Нас разводили с самого начала! Заславский действовал не от себя, и не от какого-то там Лося! Он был в сговоре с Неклясовым, а Неклясов - в сговоре с банком! Это был план  “Ивеко”! Для него требовалось две вещи: чтобы возникла реальная опасность ареста акций АМК, и чтоб ты сам приказал продать их подставным фирмам! И чтобы в тот момент, когда ты это приказал, рядом не было бы никого, кто смог бы проконтролировать Неклясова! Брелер был с ними заодно - он не такой лопух, чтобы не знать, что Заславский играет в карты! Первое, что он сделал, явившись в Москву - это начал копать под племянника первого зама. И накопал достаточно, чтобы попроситься в долю. Когда они кооптировали Брелера, они решили убрать меня. Помнишь ту стрелку с Камазом, на которой я летал на вертушке? Меня должны были замочить там, по приказу воров. А на самом деле - по приказу “Ивеко”, потому что очень мало структур могут отдавать приказы вору в законе и использовать их в качестве прикрытия, и “Ивеко” - одна из них!

А потом “Ивеко” приказал убрать тебя, чтобы после твоей смерти с движением акций вообще не возникло никаких проблем! Но ты выжил, это было неприятно, но терпимо. Парализованный Сляб все равно не может контролировать записи в реестре акционеров! Понял? 

В теле директора жили только глаза. Пальцы вздрогнули, как будто хотели сжаться вокруг бумаг, которые держал Денис - но рука осталась неподвижной.

Денис перелистнул документы так, чтобы Сляб мог видеть выписку из реестра акционеров: АО “Кроника” - 167.959.000 акций, АО “Импера”. - 170.365.000 акций,  АО “Лагуна” - 175.484.750 акций. А потом то, что было во взломанном ящике неклясовского стола - регистрационные документы “Кроники”, “Имперы” и “Лагуны”.  В АО “Кроника” 94% акций принадлежало Неклясову Дмитрию Сергеевичу, 1973 года рождения, прописка город Москва, Малый Фетисовский переулок, д. 3, кв. 7. В АО “Импера” - 64% акций. В АО “Лагуна” - 80%. Остальные небольшие пакеты были поровну поделены между все теми же “Имперой”, “Кроникой” и “Лагуной”, и еще четвертой компанией, - какой-то “Лиско”.

В этот момент послышался шум, и в комнату вбежали два охранника.

- Вон, - сказал Извольский.

Ребята переглянулись.

- Он передал акции не банку, а себе, - сказал Извольский.

- И слава богу. Наверное, боялся, что банк ему не заплатит. Или хотел попросить добавки. 

Денис помолчал и добавил:

- Я звонил в Ахтарск, велел Вайлю остановить все операции с реестром.

- А он?

- Спросил, откуда он знает, что я звоню не по поручению “Ивеко”? Чтобы движение по счетам было остановлено и они успели наложить арест на акции.

- Дай телефон, - сказал Сляб.

- У меня его отключили.

- В тумбочке, на нижней полке.

Денис достал из тумбочки телефон и набрал номер Вайля. В Ахтарске как раз было пол-восьмого. Рабочий день еще не начался. Вайль настороженно откликнулся в трубку:

- Опять ты?

Денис примостил аппарат у щеки Извольского.

- Аннулируй последние сделки с акциями, - приказал Извольский, - акции должны вновь быть на счетах “АМК-инвеста.” Полностью блокируй доступ к реестру АМК.  И к реестру самого “АМК-инвеста”.

Денис некоторое время соображал, зачем нужна последняя мера, а потом понял - Неклясов с таким же успехом может распорядиться о продаже банку не акций самого комбината, а акций “АМК-инвеста”. Оно, конечно, вряд ли, - тут уже не обойдешься без липовых доверенностей и крутого кидалова, но в такой ситуации изжогу вам обеспечивают максимально большим числом способов.

- Пойдешь к прокурору, - продолжал Сляб, - возьмешь ордер на арест Неклясова и Брелера. Основание - мошенничество. Какая это статья?

- 159-ая. И еще статья 160,  часть 3, “Растрата в крупном размере и по сговору с группой лиц”, - подсказал Черяга. 

- Обвинение - 159-ая и 160 статьи УК. Пусть человек из прокуратуры сядет на самолет, отвезет ордер в Москву.

Денис взглянул на часы. Рейсовый самолет в Москву вылетал через полчаса. Кажется, Вайлю в Ахтарске пришло в голову то же самое соображение, потому что Извольский сказал:

- Пусть задержат рейс. Если мой полетит в Ахтарск, это будет восемь часов туда и обратно.

Трубка что-то крякала. Кажется, Вайль интересовался, что будет, если суд признает гарантию “АМК-инвеста” по кредитному договору.

- Выплатим восемнадцать миллионов, - ответил Извольский.

Сляб закрыл глаза, разговор кончился. На лице Извольского блестели крупные капли пота. Для парализованного человека, который пять минут назад услышал, что контрольный пакет акций пятого по величине в мире металлургического комбината отныне принадлежит не ему, а непонятно какой “Лагуне”, Извольский держался очень хорошо. Или у него просто не было возможности размахивать руками от отчаяния?

- Возьми ребят, - сказал Извольский, не поднимая век, - и езжай домой к Неклясову. К десяти утра ордер будет здесь. Если будет возможность - найди Брелера. И еще - обеспечь охрану Ирине. Сейчас такая свалка начнется...

- Зачем арестовывать Неклясова без ордера, если реестр все равно заблокирован?

- Дурак! Ему не обязательно продавать банку акции комбината. Ему достаточно продать банку “Лагуну” и “Кронику”. Мы не можем запретить продажу акций “Кроники”.

Черяга молчал.

- Ты понял? Иди.

- Извини, - сказал Денис, - никуда я не пойду.

Извольский открыл глаза.

- Что?

- Я уволен.  Ты забыл?

- Перестань качать права. Нашел время выделываться...

- Я не выделываюсь, - сказал Денис. - Мне нужно было доказать, что не я подставил тебя под пули. Я это доказал. С меня хватит. Мне надоело, когда с людьми обращаются, как с рабами. Когда их натравливают друг на друга. Когда через пять минут после отставки у тебя отбирают машину, а через час - отключают телефон. На комбинате устроили дворцовый переворот - дворцовых переворотов не устраивают в демократических республиках. Я знаю, чем купили Неклясова. Не только деньгами. Он каждую секунду боялся, что ты его выгонишь. Потому что на комбинате можно облить любого - и ты его уволишь. Или прикажешь убрать, если он знает слишком много. Я сыт этим по горло. Я не Неклясов - я не боюсь, что меня выгонят.

Денис повернулся и пошел к двери.

- Стой!

Денис обернулся: Извольский лежал неподвижно, как разбухшая мумия, и глядел на него блестящими ввалившимися глазами.

- У тебя найдется достаточно цепных собак без меня, - сказал Денис.

Дверь оглушительно хлопнула за ним, как нож гильотины, отрезающий жизнь от вечности. В коридоре уже толпилась куча народа.  Брелеровский зам, двое ментов с автоматами, на ментов с нескрываемой классовой враждой таращился из угла Витя Камаз. Камаз сидел на корточках и потому был почти одного с ментами роста. “Вот кого я кинул, - меланхолично отметил Денис, - обещал парню место Брелера, шиш он его получит, дай бог, что не влепят ему за вооруженное ограбление...”

- Денис! 

Стены палаты были достаточно тонкие, чтобы все стоявшие расслышали отчаянный крик Извольского. Черяга втянул голову в плечи и заспешил прочь.

Что-то грохнулось - кажется, капельница. Послышался звон бьющегося стекла, а потом - падение чего-то грузного, тяжелого. И - низкое, от боли, рычание.

Черяга кинулся обратно. Мент с автоматом, опередив его, первым влетел в палату. Извольский лежал на полу.  Бог знает каким усилием воли парализованный человек вцепился пальцами в кровать и попытался поползти за Денисом - но усилия оказалось достаточно, чтобы свалиться на пол.

Извольский не мог шевельнуться, только пальцы скребли по плинтусу. Одеяло сползло прочь, открывая желтое грузное тело с рыжеватыми завитками в паху. Глаза Извольского медленно наполнялись слезами.

Денис кинулся к нему:

- Ты в порядке?

- Не уходи, - прошептал Сляб, - не уходи. Всех, кроме тебя, купят. Как Неклясова.

Это было жутко - видеть плачущего Извольского. Все равно что видеть плачущий грузовик. Они вдвоем с милиционером кое-как подняли Сляба и перевалили его на кровать. Лечащий врач уже бегал кругами и кричал что-то чрезвычайно для Дениса нелестное. Извольский велел врачу убираться.

- Не уходи, - повторил Сляб, - хочешь, отдам тебе Ирину?

Он был неисправим. Что, Ирина пакет акций, чтоб ее сливать из оффшорки в оффшорку?

- Хорошо, хорошо, я не уйду, - говорил Черяга, сидя на полу у подушки Сляба, - успокойся, пожалуйста, а? Тебе не надо волноваться...

Он ненавидел себя. Он был верный пес, который не мог уйти от хозяина. Хозяин был парализован, и у него было много псов, но будут ли они все такими верными?

Один из охранников, дежуривших при больнице, - не собровец и не сотрудник службы безопасности, а просто милиционер, стоявший у входа на этаж, зашел в охраняемый отсек, будучи привлечен шумом, послушал минуты две и побежал куда-то вниз, доставая на ходу из куртки странную для милиционера деталь экипировки - мобильный телефон.

*     *      *

Когда Черяга вышел в больничный коридор, часы как раз принялись бить пол-пятого утра. Денис окинул взглядом присутствующих: трое бандитов, двое ментов, два собровца.  Итого - семь человек. Мало. 

Неклясова надо было ехать брать немедленно, потому что как только банк “Ивеко” узнает о происходящем, Неклясова на квартире не окажется. Это касалось и Брелера, но с Брелером было не так страшно. Он не был номинальным владельцем “Лагуны” и “Имперы”.  Его показания были бы полезны на процессе. Но если отловить Неклясова и заставить его продать акции обратно, то и никакого процесса не надо.

Звонить кому-нибудь было просто опасно. Во-первых, не поверят, что Черяга опять работает на комбинат, решат, что тут какая-то подлянка. Во-вторых, не дай бог, стукнут тому же Брелеру. Масштабы предательства в московском офисе еще предстоит выяснять.

Оставлять Извольского без охраны тоже невозможно. Как только банк узнает о происходящем, у него будут сразу две мысли: спрятать Неклясова и зачистить, любой ценой, Извольского. Ментов с собой брать нельзя - эти не поймут, когда Черяга без ордера будет ломиться в дом на Новой Басманной.

Черяга ткнул пальцем в Камаза, Перчика, собровца и одного из сотрудников секъюрити:

- За мной.

К квартире на Новой Басманной подъехали через пятнадцать минут.  По пути собровец на всякий случай позвонил в гостиницу комбината и спросил, нет ли там Дмитрия Неклясова - Дима обычно экономил на девочках и поблядушки устраивал именно там. Но Димы в гостинице не было.

Дом был без консьержки, но с домофоном. Охранник, не раз возивший московского шефа туда и обратно, знал комбинацию. Окна неклясовской квартиры были темны и пустынны.

Денис поднялся наверх и позвонил в соседнюю квартиру. Он звонил минут пять, пока за дверью не заворочались и сонный голос Мишки Лазарева, заместителя председателя правления банка “Металлург”, не вопросил:

- Кто там?

Ахтарские селились кустами.

Тут только Денис пожалел, что не взял с собой поменьше бандитов и побольше секьюрити. Но, с другой стороны - не оставлять же Извольского с ментами и долголаптевскими...

- Это я, Черяга, - тихо ответил Денис, - открой дверь. Разговор есть.

Стальные штыри медленно провернулись и ушли в чрево сейфовой двери. Так кошка втягивает когти. На пороге стоял недоумевающий Лазарев в байковой пижаме с цветочками. Черяга и не подозревал, что у Мишки такие дедовские вкусы.

- Денис, ты? Господи, я хочу сказать, что очень сожалею...

Лазарев замолчал, увидев недвусмысленную фигуру Камаза. Черяга толкнул его внутрь, Мишка растерянно вскрикнул, а потом увидел человека с шевроном ахтарского СОБРа и растерялся еще больше.

- Все нормально, - сказал Денис, - я снова зам. Славка велел арестовать Неклясова. Сиди тихо и никуда не звони. Можешь только Славке позвонить, если он в сознании.

Собровец отвел Мишку в спальню, где из-под одеяла таращилась заспанная законная супруга, и стал набирать номер мобильника Извольского.

Денис с Камазом прошли на балкон. Это было крепкое здание старинной постройки, и балконы опоясывали его сплошным узором. Перебраться с балкона на балкон было плевым делом. Первым перелез Камаз, вторым Денис.

Камаз, не утруждая себя военными хитростями, обернул огромный кулак курткой и саданул по балконной двери. Стекло с треском посыпалось вниз, бригадир тут же сунул в дыру лапу и отворил запор.

Камаз с Черягой бросились внутрь, через секунду Денис, прекрасно ориентировавшийся в квартире, включил свет в спальне.

В спальне, в ожидании домработницы, царил кавардак. Одеяло торчало колом, из растворенного шкафа свисало грязное белье, рядом с кроватью стоял столик на колесах с остатками ужина на двоих. Сама же кровать была пуста: Неклясов еще не возвращался домой или ночевал в другом месте.

Черяга с Камазом обегали всю квартиру и наконец вышли на лестничную клетку, прихватив с гвоздика в прихожей запасной комплект ключей. В соседней квартире все было спокойно. Миша Лазарев, с изумленным выражением лица, заканчивал разговор с шефом.

- Его нет, - сообщил Черяга, - где он может быть?

Лазарев покачал головой. 

- Не знаю. Он очень поздно приходит, но чтобы так...

- Где он может быть? - заорал Денис.

- Э....э... - а он не в гостинице с девочками?

- Нет.

- Тогда...  вилла “Жар-птица”, знаете? Или казино, “Алькатрас”...

Черяга прикрыл глаза. Шансы найти Неклясова в ночной необъятной Москве таяли, как брошенный в кипяток сахар. Он не мог позволить себе разыскивать Неклясова силами московской службы безопасности, потому что любой сотрудник этой службы первым делом позвонит Брелеру. И, даже если банк еще не знает о происшедшем, к утру ему все будет известно. Если Неклясов не придет сегодня домой…

Несколько секунд Черяга обдумывал, что будет, если Лазарев позвонит Неклясову по телефону и сообщит ему, что дома пожар, и решил, что любой звонок скорее спугнет Неклясова.

- Ладно, - сказал Черяга, - Лешка и Перчик - вы останетесь у Неклясова. Ты. Миш, иди с ними и досыпай там.

Лицо Лазарева выразило крайнюю степень удивления.

- Почему? Ты мне что... не доверяешь? Ты считаешь, что я могу позвонить Димке?

- Извини, Миша. У меня нет причин тебе не доверять. Но у ни кого не было причин не доверять Неклясову или Брелеру. Иди вместе с ребятами.

Но ночевать в чужой квартире Лазареву не пришлось. В ту самую секунду, когда все уже подошли к дверям, на дворе послышался шорох подъехавшего автомобиля. Вспыхнули и погасли фары, Черяга на цыпочках выбежал в соседнюю темную комнату и увидел посереди двора, под ярким светом галогенной лампы, темно-синий сто девяностый “мерс”, - машину Брелера.

- Быстро! - приказал Черяга, - а то сейчас уедет!

Но им повезло второй раз. Брелер не уехал, высадив Диму Неклясова, а за каким-то хреном поперся с ним в квартиру. Ребята перехватили обоих заговорщиков, едва те успели зайти в подъезд. Брелер был почти трезв, Неклясов изрядно набрался, и от обоих прямо-таки несло духами и спермой.

- Привет, ребята, - тихо сказал Денис, выныривая из неосвещенного уголка подъезда с пушкой в руке.

Неклясов почти не среагировал, рука Брелера с похвальной реакцией метнулась к кобуре, но тут же ахтарский собровец завернул начальнику службы безопасности запястье. Брелер вскрикнул от боли, а потом уставился на темную громадину Вити Камаза, выдвигающуюся подобно крейсеру из тумана, и спросил:

- А этот что здесь делает?

- Не надо было меня заказывать, Юра, - сказал Денис. - Когда заказывают, в половине случаев киллер сдает заказчика объекту.

- Я тебя не заказывал, - ощерился Брелер.

- Ну да. Только советовал. Пошли. С вами хотят поговорить.

- Т-ты не имеешь права, - вдруг сообразил пьяный Неклясов, - где твой ордер?

- Ордер уже выписан, Дима. Не беспокойся.

В кармане Дениса запел телефон. 

- Да.

- Денис, ты? - Черяга узнал голос заместителя начальника СОБРа, остававшегося в больнице при шефе. - Мы тут мента отловили с мобильником. Возле палаты крутился и новости на пейджер сбрасывал...  Я вызвал ребят из гостиницы, все равно информация потекла... Куда им ехать?

- Давно он первую новость сбросил?

- Час назад.

- Чей пейджер?

- Не знает. Просто номер.

Денис выругался.  Круг отпущенного ему времени стремительно сужался, как петля на шее приговоренного к повешению. И количество этого времени зависело прежде всего от статуса хозяина пейджера. Если информацию сбрасывали какой-то “шестерке”, то она могла просто не понять ее важности или обождать докладывать начальству до утра. Если информация шла самому Лучкову, шефу безопасности “Ивеко”, то по ночной Москве уже летят банковские машины, в надежде перехватить Неклясова. Хотя вряд ли информация пошла Лучкову – он первым делом позвонил бы Неклясову, домой и на трубку...

- Езжайте домой к Неклясову, - спокойно сказал Денис, - мы подождем вас.

На самом деле Денис точно знал, что ждать подмоги с далекой Рублевки он не будет. Квартира превращалась в ловушку. Служба безопасности банка может оказаться в этом доме через пятнадцать минут, у «Ивеко» нет такой проблемы, как у Дениса, у банка хватает людей и совсем нет предателей...

Пленников вывели во двор. Брелер попытался было вырваться и убежать, но его саданули как следует, и московский шеф безопасности упал на колени в мокрый, расплывшийся лужей снег. Видимо растерянный и пьяный Неклясов убито молчал. Никто из них не орал, - то ли понимали, что сразу же придушат, то ли считали, что в ментовке им все равно ничего хорошего не обломится.

Во дворе выяснилась новая трудность. Пленников было двое, а сопровождающих - четверо (человека из секьюрити Денис все-таки оставил у Мишки Лазарева). Можно было вызвать подкрепление или поехать цугом, на двух машинах, но в конце концов Черяга рассудил проще. Неклясову стянули наручниками запястья и кинули в багажник, а Брелера усадили на заднее сиденье, между Черягой и Перчиком.

Машина выкатилась со двора и понеслась, приседая, по тихой и заснеженной ночной Москве.

- Зачем ты это сделал? - тихо спросил Черяга, - что, обидно было, что “мерс” сто девяностый, а не шестисотый? Славка же тебя из дерьма вытащил. А ты его заказал.

- Не я его заказывал.

- Но ты знал об этом, не так ли?

Голос Брелера был на удивление спокоен.

- Не знал. Откуда?

- Не ври, а? Это пусть Дима Неклясов говорит, что не знал. А ты у нас профи, умеешь просчитывать оперативные комбинации.

Черяга помолчал и добавил:

- Посадят тебя, Юрка. И дай бог, если в ментовскую зону...

- Не посадят.

- Вот как?

- А за что меня сажать? - возразил Брелер. - За сговор с долголаптевскими? Так ты Камаза не захочешь марать. И вообще вам про эту историю громко чирикать не выгодно. Димка продаст акции по-правильному,  до суда дело не дойдет, мочить меня Сляб по некоторым своим принципам не станет... - Брелер хихикнул... - Так что ты будешь на Сляба пахать, пока он тебя второй раз не выгонит, а я буду на Сейшелах загорать с голенькими девочками...

На выезде из города, под желтыми мигающим светофором, стояла машина с омоновцами. Опять, верно, ловили каких-то террористов. Один из них помахал милицейской палочкой припозднившемуся “БМВ”, отгоняя тачку на обочину. Омоновец был крупный, палочка в его руках казалась размером с карандаш. Черяга про себя выругался. Не обратить внимания? Вон их там сколько, две машины. Еще примутся по шинам стрелять...

- Остановись, - велел Черяга водителю.

Одновременно вынул ТТ и упер в бок Брелеру.

- Если ты, козел, хоть пикнешь, - нежно сказал Черяга, - ты ни на какие Сейшелы не попадешь.

“БМВ” остановился. Трое омоновцев с автоматами подошли к машине. Водитель, спустив стекло, протянул удостоверение:

- СОБР города Ахтарска, Сунженская область.

Сержант Аксенов, несущий срочную службу, задумчиво глядел внутрь машины. Что-то ему не нравилось в ее обитателях. Конечно, ахтарский СОБР так ахтарский СОБР, но вот у соседа этого собровца рожа совершенно бандитская. Оно, конечно, по виду одно, что СОБР, что бандюк, но вот почему у соседа в прорези рубашки цепура золотая? Это что теперь в Ахтарске, ментовская униформа такая? Особенно же сержанту не понравился Брелер. Юра был типичный еврей, черноусый и черноволосый. Против евреев сержант ничего не имел, но по ночной поре принял Брелера за чечена.

- Ваши документы? - решил продолжить он проверку.

Черяга потянулся за корочкой.

- Начальник службы безопасности Ахтарского металлургического комбината, - представился Черяга, - извините, что так поздно. Служба такая.

Сержант Аксенов замер. При виде удостоверения ему что-то смутно вспомнилось, вроде бы говорили о каких-то ахтарских делах недавно по телевизору. Ну точно! Их ахтарский СОБР налетел на долголаптевских, эти продажные журналюги еще вякали, что долголаптевские не долголаптевские, молодцы собровцы...

И в следующую секунду произошло то, чего не ожидал никто. Брелер, воспользовавшись тем, что внимание Черяги было отвлечено, точным приемом саданул скованными локтями сидевшего рядом Перчика и рванулся из тачки.

- Помогите! - заорал Брелер, - это бандиты! Они меня убить везут!

Проворства и силы бывшему менту было не занимать, и, кроме того, он резонно рассудил, что обещание Черяги прострелить ему гузно - не более, чем блеф. Не станет Черяга стрелять в человека на глазах патруля. В одно мгновение Брелер выдрался в спущенное окно тачки и врезал Денису ногой меж колен, продолжая орать:

- У них человек в багажнике! И ксивы фальшивые! Это долголаптевские!

Обалдевший от неожиданности омоновец схватил Брелера и выдернул наружу. Черяга выскочил с другой стороны, прямо под дула наставленных автоматов.

- У меня есть ордер на его арест! - заорал Черяга, - я сейчас все объясню.

Может быть, Черяга бы и объяснил все, так как в этот момент сержант Аксенов окончательно вспомнил, что видел Дениса по телевизору, и что по телевизору Денис был представлен именно начальником службы безопасности. Но тут не выдержали нервы у Перчика, сызмальства не переносившего ментов.

С диким криком бандюк ломанулся из тачки, выхватывая блеснувший смазкой ствол.

- Ах ты козел, - заорал Перчик, - ща я тебя урою!

Сержант Аксенов хладнокровно подсек бандита, а его напарник саданул Черягу прикладом АКМ в висок.

В этой ситуации умнее всех повел себя Камаз. Он сообразил, что при Черяге, валяющемся без сознания, объяснить омоновцам будет что-то весьма затруднительно, а крошить этих ребят представлялось невозможным как с чисто технической точки зрения, так и с точки зрения последствий.

- Жми на газ! - приказал он собровцу.

Тот не замедлил последовать совету.  Машина, хлопнув незакрытой дверцей, рванулась вперед. Жалобно хрупнула фара, влепившаяся в легкую железную загородку, выставленную на обочине. Загородка отлетела в сторону, тачка провернулась колесами о жирный снег, в секунду разгоняясь до шестидесяти кеме...

В следующую секунду очередь, пущенная из автомата сержантом Аксеновым, раскроила правое заднее колесо “БМВ”. Машина вильнула задом и с шумом вломилась в пологий холм, вырастающий сразу за обочиной.

Водитель от сильного удара потерял сознание. Камаз, контуженный и едва разбирающий, что происходит, врастопырку полез из “БМВ”, прямо под дула подбежавших блюстителей порядка. Кто-то из омоновцев вырвал из гнезда зажигания ключи и открыл багажник. Из багажника был извлечен закоцанный, потерявший сознание Дима Неклясов.

Всех пассажиров машины согнали в кучу. Один из омоновцев вызвал “Скорую помощь”. С Неклясова и Брелера сняли наручники. Незарегестированные стволы оказались аж у троих - щегольский представительский “Зиг Зауэр” у Камаза и по ТТ у Черяги с Перчиком. Из кармана Брелера извлекли удостоверение, точно такое же, как у Черяги. И написано на нем было точно то же: начальник службы безопасности АМК.

Черяга со стоном перевернулся в грязном снегу, помотал головой и сел.

- Это бандиты! Долголаптевские! Вот этот - бригадир их, Камаз! - орал, не переставая, Брелер.

- Это, может, и долголаптевский, - философски рассудил вслух сержант Аксенов, а вот этого я видел по ящику, его там начальником службы безопасности называли.

- Слушайте, сержант, - сказал Черяга, - эти двое украли у комбината пакет акций. На них выписано два ордера: и городской, и областной. Час назад. 

- Разрешение на ствол где? - оборвал Черягу Аксенов.

- Нету разрешения, - спокойно сказал Черяга, - вы что думаете, я поеду арестовывать людей, которые сперли миллиард долларов, а с собой возьму рогатку?

- Сколько сперли? - обалдел сержант.

- Если исходить из биржевых котировок, - объяснил Черяга, - стоимость АМК будет около миллиарда долларов. А эти двое сперли контрольный пакет.

- Вранье, - сказал Брелер, - он действительно Черяга. Он уволен. Вчера. За покушение на директора. Он своего шефа заказал, понятно? Я - глава службы безопасности. А этот с долголаптевскими снюхался...

Сержант Аксенов растерянно переводил глаза с одного удостоверения начальника службы безопасности АМК на другое. Удостоверение Брелера действительно было помечено вчерашним днем. Здоровенный парнюга с гайкой на пальце и цепурой на шее точно был бандюком - уж на этих у Аксенова глаз был наметанный. 

И вообще Аксенов мог гордиться своими ребятами. Если бы у какого другого наряда “БМВ” сдернула из-под самого носа, так пассажиров бы точно забили до полусмерти. А эти стоят непоротые и еще выступают.

- Все, - сказал Аксенов, - вы задержаны. Пусть утром кто надо разбирается... 

Рядом уже тормозила “скорая помощь”. Неклясова, по-прежнему без сознания, повезли в 20-ую горбольницу, в которую менты любят привозить задержанных в перестрелке бандитов.

*      *      *

Черяга просидел в отделении сравнительно долго - до двенадцати дня. Причиной тому был, естественно, злополучный ТТ. Поэтому, когда к полудню Дениса повели разбираться, Черяга в присутствии заводского адвоката показал, что ствол был им отнят у генерального директора “АМК-инвеста” Дмитрия Неклясова в момент задержания, а уж откуда его взял Неклясов,  Черяга ведать не ведает. 

- Стало быть, вы отправились брать человека, который, как вы утверждаете, обокрал комбинат на миллиард долларов, без оружия? - саркастически спросил следователь.

- Ага.

- Жаль, что мы не можем проверить эту информацию, - усмехнулся следователь.

- В каком смысле? - изумился Черяга. - Вы хотите сказать, что Неклясов - без сознания? Или... умер?! Этого быть не может, удар был слабый...

- Нет, со здоровьем у него все в порядке, - усмехнулся следователь, - пришел в себя через пять минут, как попал в больницу.

- А что такое?

- Его увезли из больницы. Предъявили ордер вроде бы и увезли.

- Кто?!

- Вы утверждаете, что Дмитрий Неклясов обманным путем перевел на счета учрежденных им фирм 75% процентов акций Ахтарского металлургического комбината?

Денис кивнул. Он ничего не говорил следователю о банке “Ивеко”. Ну украл и украл. Может, сам украл. Может, наперсточники помогли.

- Вероятно, - сказал следователь, - у Неклясова были сообщники. Они-то и увезли. Ваш СОБР приехал на десять минут позднее, чем следовало.

Следак помолчал и добавил:

- Знаете, Денис Федорович, если все, что вы сказали, правда, мне даже сидеть с вами в одной комнате страшно, не то что задерживать вас...  Я так понимаю, что не Неклясов увел у вас акции, а кто - даже задумываться не хочу. В общем, свободны вы.

“Как, просто так? Не за деньги?” - изумился про себя Черяга. Но улыбающийся адвокат уже вел его к выходу.

Камаз с Перчиком и Брелер остались в камере. Брелер - потому что на его арест был выписан ордер, и бывший московский шеф безопасности подлежал передаче в руки областной ментовки. Бандиты - натурально, за стволы.

Адвокату Черяга крепко-накрепко велел, чтобы Камаза вечером выпустили. Позиции долголаптевских в тюрьмах были исконно сильны, и мятежного бригадира очень легко могли найти повесившимся или перерезавшим себе вены.

*     *      *

В палате Извольского Денис застал настоящее производственное совещание. С утренним задержанным рейсом в Москву прилетели почти все: замы Извольского по финансам и по экономике, начальник промышленной полиции Володя Калягин и сам мэр Ахтарска с парой заместителей. К этим присовокупился зам. губернатора, не Заславский, а другой, некто Трепко, пребывавший в Москве по губернским делам. Сбоку, у подушки Извольского, сидела Ирина - бледная, осунувшаяся, и в каких-то потертых джинсах, которые просто по чину не полагалось носить любовнице Извольского.

На подоконнике восседал генеральный директор Конгарского вертолетного завода товарищ Сенчяков собственной персоной. Собственно, Сенчяков-то и говорил, и прервать его не было никакой возможности. Сенчяков громко размахивал руками, и слова его были бы уместны на коммунистическом митинге, но здесь, в палате раненого миллионера, перед аудиторией из трех замов и одного мэра, они звучали немного странно.

В палате было душно от такого количества народа, врач в отчаянии метался у двери. Денис понял, что ничего умного от такого совещания не выйдет (что можно сказать при заме, то нельзя при мэре, что можно при мэре, то нельзя при вице-губернаторе), и тихонько шмыгнул обратно к врачу.

- Выгоните их всех по медицинским показателям, - сказал Денис, - особенно того, старого, в дрянном костюме.

Спустя полминуты всех вышибли вон, и Сенчяков продолжил свою речь уже в коридоре.

В палате остались трое: Ирина, Федякин (зам по финансам) и сам Черяга.

Извольский долго молчал, потом шевельнул ртом:

- Упустил?

- Да, - сказал Черяга, - я...

- Не надо. Алешкин рассказывал. На Басманную через двадцать минут, как вы уехали, пять иномарок прикатило. Две с эфесбешниками, остальные банковские. Алешкин с другой стороны въехал, чуть до стрельбы дело не дошло. Ты правильно сделал, что слинял.

Противу обыкновения, директор не ругал Черягу.

- Ладно, - сказал Извольский. - Выпутаемся. Реестр закрыт, записей о продаже пакета там нет... Арбатов звонил.

Денис высоко поднял брови. Арбатов был глава банка “Ивеко”.

- Предлагал обсудить сложившуюся ситуацию, - уточнил Извольский.

- Я ему обсужу, - вскипел сбоку зам по финансам, матерый пятидесятилетний мужик, приглуповатый, как сенбернар, и столь же преданный Извольскому. - Я ему...

- В банк пойдет Денис, - сказал Извольский.

Черяга встепенулся.

- Слава, - сказал он, - я не финансист...

- В банк пойдешь ты, - повторил Извольский, - всеми московскими делами будешь заведовать ты. А Мишка пусть занимается комбинатом. Ты уж меня извини, Миша, но Денис драться умеет, а ты человек неворчливый.

- Я во всех этих акционерных делах не рублю, - повторил Денис.

- А с тебя и не спрашивают. Будешь повторять, что я сказал. Хватит. Напороли косяков, пока я в койке валяюсь.... Иди, Денис. Мне на утку надо, не хватало еще при замах этим заниматься.

Денис с Михаилом Федяковым вышли из палаты. Черяга заметил, что Ирина осталась.

В коридоре было шумно и людно, все гости Извольского спешили поклясться в верности ахтарскому хану. Раскрасневшийся Сенчяков, с горящими глазами, проповедовал случившимся рядом:

- Это не что иное, как атака прогнившего сионисткого режима на лучший российский завод! Цель “Ивеко” - загубить конкурентов западных производителей! Губернатор Дубнов правильно сказал: мы не допустим, чтобы костлявая рука Москвы взяла за горло наших рабочих!

В своем дешевом сюртучке Сенчяков необычайно напоминал пенсионера, второй месяц не получавшего причитающихся ему денег. Аудитория его состояла из пятерых ахтарских собровцев, с деланным безразличием пяливших на оратора чугунные морды, парочки московских ментов и зама губернатора. В углу с явным интересом директора слушал приблудившийся долголаптевский бычок, не покинувший больницу то ли от страха, то ли от усердия.

- А что, верно, - сказал бычок. - Вломить им, сионистам, по полной программе.

Зам губернатора Трепко подхватил Дениса и ловко отвел в сторону.

- Я не совсем понимаю ситуацию, - зашептал он, - если эти акции у Неклясова, то он еще может передать их банку?

- Сделка недействительна, - с каменной рожей сказал Черяга.

- Но он попытается это сделать?

- Сто против одного, это уже сделано.

- Но ведь реестр заблокирован. 

- Он передаст банку не акции комбината. А акции подставных компаний, которым, по его мнению, принадлежит АМК. Это не имеет значения, мы все равно аннулируем сделку.

Зам губернатора обиженно засопел носом. “Интересно, сколько вас сейчас перекинется на сторону банка”, - подумал Черяга. До сих пор банк наверняка не рисковал проповедовать в стане врагов, дабы не насторожить директора. А сейчас они включат передатчик на полную мощность.

В холле Черяга напоролся на доктора.

- Господин Черяга?

- Да.

- Это вы привозили Михаила Макарова?

Денис совсем забыл об охраннике, раненном, когда он взял обманом представительство собственного комбината.

- Что с ним?

- Сожалеем - он умер.

Потолок как бы присел.

- Как умер? - леденея, спросил Денис, - он был в бронежилете.

Врач развел руками.

- Один случай на тысячу, - сказал он, - удар в бронежилет сломал ребро, ребро проткнуло легкое.... в общем, мы приносим соболезнования... Это был налет? Он защищался от грабителей?

Денис пошел прочь. За что умер двадцатидвухлетний охранник Мишка? За банк “Ивеко”? За Вячеслава Извольского? А если бы его спросили - он стал бы умирать за Извольского?

*      *        *

Было около пяти часов вечера следующего дня, когда Денис Черяга вылез из заводского “мерса”  на тротуар возле массивного здания “Ивеко”. В Москве в этот день случился невиданный снегопад, весь центр был в пробках, как весенняя ива - в сережках,  и плохо одетые пешеходы, поспешая к метро, с улыбкой превосходства озирали “новых русских”, упирающихся бампером “ауди” в габариты “мерса”.

Здание банка было расположено недалеко от Белого Дома и мэрии, по внешнюю сторону Садового кольца, в одной из громадных высоток из стекла и стали, украсивших Кутузовский проспект. Черяга задрал голову и долго смотрел на гигантскую семидесятиметровую башню, чья верхушка, казалось, терялась в низких облаках и обрушившемся на Москву водопаде снежинок. 

Вывески на банке не было. “Ивеко” работал только с корпоративными клиентами, и ему не было нужды привлекать к себе медоносного маленького вкладчика яркими слоганами и экзотической, как орхидея, рекламой. Только на стальной колонне у входа темнела небольшая табличка, размером с ящик из-под коньяка: “ИВЕКО. Коммерческий и инвестиционный банк”. Иная фирма-однодневка вешает себе табличку покруче.

Черяга перебросился несколькими словами с группой людей, прыгавших в его ожидании на ступенях  банка, и вошел внутрь.

Процедура доступа в банк “Ивеко” заслуживала отдельного описания.

Черяга сначала обратился в бюро пропусков, где ему была выписан пропуск на имя Черяги Д.Ф, а затем прошел в трехлопастную вращающуюся дверь с металлодетектором. Лопасти двери были выполнены из бронебойного стекла,  при виде Черяги дверь негодующе запищала и застыла, и любезный охранник из соседнего бронированного окошка объявил Черяге, что у него есть металлические предметы и предложил сдать сумку и прочие аксессуары в отдельное окошечко.

Черяга так и сделал, присовокупив к сумке газовый ствол, но дверь не пустила его второй раз - из-за мобильного телефона.

С третьей попытки Черяга преодолел бронированную преграду, охранник отдал ему трубку и пропустил его сумку через интраскоп. Напоследок охранник поинтересовался разрешением на газовую пушку, Черяга ответил, что когда охранник вызовет милицию, тогда он, Денис Черяга, это разрешение предъявит. Охранник  внимательно изучил физиономию посетителя, вызывать милицию не стал и выдал Черяге взамен ствола номерок.

После этого Денис предъявил свой пропуск в другом окошечке, где пропуск зарегистрировали и внесли в компьютер, а Денису выдали магнитную карточку, которую надо было вставить в турникет, и еще один охранник, четвертый по счету, внимательно следил, как Денис тычет карточку в щель и преодолевает последнее препятствие.

Самое забавное во всем этом было то, что у входа в банк Черягу встречали пять лбов, и еще по крайней мере трое ждали его с другой стороны турникетов, и, таким образом, вся процедура допуска и досмотра была ни чем иным, как свинским притворством, имевшем целью показать сибиряку его место.

Не меньшим притворством была и сама встреча, ибо человек, который его принял, был всего лишь одним из замов гигантского банковского монстра, - даже не первым, заметьте, замом, а простым замом, возглавлявшим департамент черной металлургии, каковой департамент, в свою очередь, вершил судьбами двух или трех российских заводиков, выловленных банковскими сетями в мутной водичке российской приватизации. Звали зама Алгис Аузиньш. Это был обрусевший латыш с Урала, белокурый и сухопарый мужик лет сорока.

- Очень рад встрече, Денис Федорыч, - сказал он, энергично протягивая руку, - как здоровье Вячеслава Аркадьича? Такое несчастье, такое несчастье!

Протянутая рука Аузиньша повисла в воздухе. Латыш слегка побледнел.

- Кстати, должен предупредить, - любезно сказал Черяга, - что меня у дверей банка ждут.

- Кто?

- Журналисты. Я обещал рассказать им о ходе переговоров. Так что они очень огорчатся, если со мной в вашем кабинете случится сердечный приступ. Или если я покину банк через другую дверь.

Аузиньш очень естественно растерялся.

- За кого вы нас принимаете, Денис Федорыч? - обиженно спросил зам.

- Сказал бы я вам, за кого я вас принимаю, - усмехнулся Черяга, - да только вы ведь все пишете. Потом предъявите в суде, как матерное оскорбление...

Аузиньш покачал головой.

- Трудно с вами, Денис Федорыч, - вздохнул он, - я понимаю, перенапряжение, череда диких каких-то совпадений, потом предательства  эти - Неклясов, Брелер... Не умеете вы выбирать людей. Как же на такую должность жида можно было брать?

- Мы все равно вернем эти акции, - заявил Денис

Аузиньш развел руками.

- Не знаю, - сказал он, - зачем вы говорите это мне. Насколько я знаю, акции были переведены директором “АМК-инвеста” Дмитрием Неклясовым по распоряжению вашего же генерального директора и на счета фирм, принадлежавших Дмитрию Неклясову. При чем тут банк “Ивеко”?

- А сейчас эти фирмы по-прежнему принадлежат Неклясову?

Прибалт улыбнулся.

- Насколько мне известно, они были проданы каким-то двум оффшоркам.

- Мы все равно вернем акции, - повторил Денис.

- Вряд ли, - усмехнулся Аузиньш. - Это будет очень тяжело. Вы же сами знаете, что акции переводились по распоряжению Вячеслава Аркадьевича.  Так что сделка совершенно легальная. Даже если вы сумеете оспорить ее в областном суде, мы выиграем арбитраж в Москве.

- Посмотрим, - сказал Черяга.

- И-и, Денис Федорыч! Да тут и смотреть нечего....

Аузиньш перегнулся через стол, мягко, настойчиво посмотрел в глаза Дениса.

- Поймите, - сказал латыш своим мягким голосом с чуть заметным прибалтийским акцентом, - мы не хотим конфликта. Это ваша сторона настроена на склоку. На скандал. Мы - мирные люди. Я могу вместе с вами выйти к журналистам и повторить то же самое, от чистого сердца - мы против разборок, судов и публичного выяснения отношений. Я понимаю Вячеслава Аркадьевича. Парализованный человек. Больной человек. Мы очень ценим его. Извольский - директор от бога. Гений! Так и передайте ему. Если бы - подчеркиваю, если бы - мы смогли вступить в контакт с теми фирмами, которые купили акции комбината, и если бы мы смогли убедить их продать эти акции банку - мы бы и думать не смели, чтобы выгнать Извольского. Мы будем только рады, если Вячеслав Аркадьевич будет управлять комбинатом. Естественно, когда поправится. То есть поймите меня правильно - я не знаю, кто купил у Неклясова его фирмочки. Но я приложу все силы к тому, чтобы убедить этих людей не ссориться с Вячеславом Аркадьевичем.

Аузиньш развел руками, обращая ладони к Денису - жест искренности и добросердечия.

- Пусть Вячеслав Аркадьевич едет в Швейцарию. Поправляет здоровье. Не знаю, сколько ему понадобится. Месяц, два, шесть. Вернется, - авось будет директором. 

“Ну да, - подумал про себя Черяга, - а когда он объяснит вам, как работают все оффшоры и схемы, вы замкнете их на себя и учредите свои оффшоры, и выкините Извольского, как использованный презерватив. К этому времени шум будет поднимать поздно, а завод будет работать по старым схемам. С той только разницей, что деньги, которые сейчас через оффшоры возвращаются на завод, будут сливаться через такие же оффшоры в ваш банк...”

- Мы готовы обсудить вопрос о соответствующей компенсации за акции, - журчал Аузиньш, - разумеется, как я уже сказал, если мы сможем договориться с новыми владельцами.  Мы хотели бы инвестировать в завод. Вы понимаете, что в составе крупной финансово-промышленной группы у завода открываются совершенно новые возможности?

- А у Карачинского металлургического тоже открылись новые возможности? - в упор спросил Черяга.

Карачинский металлургический был небольшим уральским заводиком, специализировавшимся на выпуске ценных высоколегированных сортов стали для космической и оборонной промышленности. Банк купил его за взятку губернатору в 1995 году. Заводу обещали кучу инвестиций и выход на мировой рынок, но все кончилось тем, что банк перевел к себе счета завода и получил за него тридцать миллионов долларов предоплаты за поставку ферросплавов в Канаду. Завод этих денег так и не увидел. Зарплату на нем платили фантиками - уральскими франками, отпечатанными губернатором  в 1993 году и с тех пор пылившимися на складах. Директор завода, друг губернатора, чтоб добро не пропадало, стал использовать эти фантики вместо талонов в столовой. На пятифранковой купюре был почему-то изображен хан Ибак - один из сподвижников Кучума, воевавший против Ермака, и,  подходя к кассе столовой, рабочие просили: “Дайте-ка мне еды на пять ебаков”, тем самым характеризуя финансовое положение завода с исчерпывающей проницательностью.

Поговаривали, что эти тридцать миллионов украл не сам банк, а человек, заведовавший металлургией - то есть Аузиньш. Но Черяга знал, что это брехня. Хозяин “Ивеко” держал банк в железном кулаке. 

- Карачинский металлургический - маленькое предприятие с устаревшим оборудованием и скверным менеджментом, - заявил Аузиньш, - его разворовали собственные директора и рабочие.

- Вы просто пауки, - не сдерживаясь, зашипел Черяга, - вы высасываете завод, как муху, и ползете дальше. Вам каждый год нужна новая муха, у вас такой способ питания. Да что вам тридцать миллионов, которые вы у Карачина украли?  Это вам на булавки! Вы на реконструкцию офиса больше потратили! Вам просто неизвестно, что чужие деньги - это не ваши деньги! Для вас предприятие - это фраер, которого надо кинуть! Вы не банкиры - вы лохотронщики во всесоюзном масштабе!

Аузиньш слушал, не перебивая, саркастически улыбаясь.

- Вы, Денис Федорыч, наслушались больного человека, - проговорил он, когда Денис выдохся. - Я, конечно, Вячеслава Аркадьевича понимаю. Он - владелец завода. Бывший. Понятно, что он будет драться до последнего.  Но подумайте, в каком он положении. Он сам не может командовать заводом. Физически. Он даже бумагу не может подписать! Есть единственный человек, через которого он связан с внешим миром - это вы. Без вас он беспомощен.

Но вам-то какой смысл соваться в мясорубку. Вы собственник? Нет. Вы - наемный работник. Насколько я знаю, вы даже не участвуете в пилежке денег. Во всяком случае, вы не являетесь соучредителем всех этих “Фениксов”, “Стилвейлов”, “Интертрейдов”. И даже ходят такие слухи, что он вас выгонял... Больной человек. Неуравновешенный. Хан в изгнании. А если он завтра опять вас выкинет? Неужели вы слепо, как раб, преданы такому человеку? Что это - благодарность? За что? За особняк, который он вам подарил?.. Но поверьте, банк для вас может сделать не меньше. Объясните ему, что борьба бесполезна. Что лучше пойти на мировую. Ему готовы предложить три миллиона долларов. Он соглашается на три миллиона - миллион получаете вы. 

- Ахтарский металлургический комбинат, - сказал Черяга, - стоит значительно больше четырех миллионов долларов. Он стоит значительно больше  миллиарда долларов.

Черяга встал.

- Погодите, куда же вы? - подхватился Аузиньш.

- Мы обо всем переговорили, - бросил Черяга.

Он уже взялся за бронзовую ручку тяжелой дубовой двери.

- Погодите, Денис Федорыч, - окликнул его латыш.

Черяга повернулся.

- Вы ведь по профессии не финансист? - спросил Аузиньш.

- Нет.

- И не экономист?

- Нет.

- И не специалист по корпоративному праву?

- Я бывший следователь.

Аузиньш сокрушенно покачал головой.

- Вот видите, - сказал он, - вы даже не металлург. И вы надеетесь в одиночку отстоять Ахтарский металлургический комбинат? Не отличая мартен от домны и выручку от прибыли?

Черяга вместо ответа хлопнул дверью. То есть он хотел хлопнуть. Но дверь у зама была на тяжелых пружинах, и вместо того, чтобы оглушительно хлопнуть, мягко закрылась за Денисом.

*       *       *

Вячеслав Извольский выслушал отчет Дениса о встрече с Аузиньшем молча. Лицо, утонувшее в подушках, было бледным и нездоровым, под глазами собралась нехорошая желтизна. Черяга с беспокойством вспомнил о том, что у лежащего без движения человека могут отказать почки.

- Тебе надо созвать пресс-конференцию, - сказал Извольский.

- Я уже поговорил с журналистами. Прямо у банка.

- Созови еще одну. Разве ты не понял - он тебе угрожал?

- В смысле?

- Он сказал: ты - единственный человек, через которого я связан с внешним миром. Если тебя убьют, у меня не будет человека, которому я могу доверять.

Ирина, сидящая с другой стороны кровати, вздрогнула.

- Можно усилить охрану, - предложил Черяга.

- Плевали они на охрану, - сказал Извольский. - Шум в прессе - это надежнее. Если замдиректора комбината везде орет, что банк украл акции и чуть не убил его шефа, а потом замдиректора тоже гасят - это вонь на всю Россию. У них тут, в Москве, тоже свои шакалы. Всегда будут рады наехать на “Ивеко”.

- Созовем пресс-конференцию, - кивнул Черяга.

- И не выбирай выражений. Про муху и паука - это здорово. Про лохотронщиков тоже скажи... Журналистам это понравится..

- Банк в суд подаст. У нас вообще нет формальных доказательств, что акции украли они.

- И отлично. Еще один информационный повод. Сколько он там запросит за оскорбление деловой репутации? Два лимона? Мы бы на журналюг больше просадили.

Извольский помолчал, потом закрыл глаза. Ира и Денис тихонько переглянулись, решив, что директор заснул, но минуты через две веки Извольского вздрогнули.

- Ира, выди-ка погуляй, - сказал Сляб.

- Почему?

- Мне надо с Дениской переговорить.

- Вы о чем будете говорить - о женщинах или о заказном убийстве?

Извольский сморгнул.

- С чего ты взяла?

- С того, что в противном случае я не вижу причин, по которым мне надо выходить, - обиженно сказала Ира.

Сляб скосил глаза и улыбнулся Ирине. Та улыбнулась в ответ, нежно-нежно, как улыбаются даже не мужу, а больному ребенку, и Денис вздрогнул от чувства, которое раз и навсегда себе запретил. “Не будь идиотом”, - подумал Денис.

- Не сердись, солнышко, - сказал Извольский. - Это разговор для двоих.

Ирина, слегка надув губки, вышла из палаты.

Сляб некоторое время лежал молча. В зрачках, чуть расширенных из-за всякой анестезирующей дряни, которой кололи пациента, плавала усталость и боль, и из голубых они стали грязно-серыми, словно небо, закопченное дымовым выбросом.

- Позвать врача? - внезапно испугался Черяга.

- Не надо... Я просто хочу, чтобы ты ясно представлял, Дениска. Аузиньш сказал тебе правду. У банка - юридически беспроигрышное дело.

Денис вздрогнул.

- Это не факт. Мы советуемся со специалистами по корпоративному праву...

- Я - лучший специалист по корпоративному праву, чем любой адвокат, который наскребает на своих советах две штуки в месяц. Я через все эти дырки сам пролез. И когда я делал схему, как продать акции, это была безупречная схема, понимаешь? Ты, надеюсь, не думаешь, что у “Росторгбанка” были бы какие-то шансы доказать, что акции увели неправомочно? Так почему же считаешь, что у нас есть шансы это доказать? Если акции проданы такой же фирме по той же схеме?

Извольский помолчал.

- Ты должен ясно это понимать, Дениска. Мы может предъявить Брелеру и Заславскому любое уголовное обвинение в городе Ахтарске, потому что в городе Ахтарске суд примет от меня какое угодно заявление, даже если я летающую тарелку обвиню в диверсии против комбината. Мы можем выиграть областной арбитраж, если губернатор не перекинется на сторону банка. Но мы не выиграем Высший арбитражный суд и еще до этого мы не выиграем окружной арбитражный суд. Не потому, что банк его купит. А потому, что если генеральный директор АО продал за что-то - хоть гвозди, хоть колбасу, хоть акции - другому АО, эта сделка является действительной. Въехал?

- И что же нам делать?

- Врать. Сделки не было. Это наша позиция. Никаких записей в реестре не было. Если у Неклясова есть выписка из реестра, а она наверняка есть - это подделка. 

- Но...

- И самого Неклясова не было. Ясно? За два часа до покушения я приказал уволить Неклясова. За прохлопанный кредит и по совокупности причин. Неклясов утащил печать “АМК-инвеста” и, пользуясь всеобщим бардаком, зарегестировал сделку. Он не имел права это делать, поскольку уже не был генеральным директором.

- Это опасно...

- Это менее опасно, чем правда. Закажи “АМК-инвесту” новую печать. Скажи, что старую украли. Этой новой печатью переметь все договоры о передаче имущества “АМК-инвеста” и все, что было подписано в последние недели. Возьмешь и подделаешь мою подпись под приказом об увольнении Неклясова, я, извини, сам сопли вытереть не могу... 

- Но у нас есть Брелер! Он может показать, что сделка была мошенническая...

- Показания Брелера, извини, стоят рупь тридцать десяток... Банк скажет, что чего нам надо, то он и показывает. Собственно, так оно и будет. Потому что Брелер должен подтвердить, что Неклясова – выгнали до передачи акций.

- И так - мы сможем выиграть суд?

Извольский усмехнулся.

- Мы не можем выиграть суд, Дениска. Мы можем выиграть время.

- Ну хорошо. Мы выиграли время и проиграли процесс. И что тогда?

- Тогда? Тогда нам остаются внеюридические методы.

Денис слегка побледнел.

- Ты серьезно? Ты хочешь, чтобы я... чтобы... ну, в общем, Арбатова...

- Боже мой, Дениска, ты что, начитался плохих детективов? На хрен мне заказывать Арбатова? Во-первых, это ничего не даст, во-вторых, его убить не легче, чем Клинтона. Особенно сейчас, когда банк этого ждет. Зачем мне сорок человек тратить на слежку за Арбатовым и гадать, кто из них сдаст меня банку?

- Но... ты же сам сказал... внеюридические...

Извольский расхохотался. Точнее, он попытался это сделать, но сразу же лицо его болезненно исказилось, из губ вместо хохота вырвался какой-то хриплый стон, губы побелели.

Денис бросился к директору.

- Славка! Ты что?

- Ничего. Все в порядке, - еле слышно сказал Извольский. - Ты больше не смеши меня так, Дениска. А то я умру от смеха. Слушай сюда. Банк обманул нас не тем, что нанял пару киллеров. А тем, что провернул длинную и красивую комбинацию. Теперь моя очередь проворачивать комбинации...

Извольский говорил около часа, с перерывами на медсестру и два укола. Под конец он совсем выдохся, и Денис должен был сесть на корточки около подушки, чтобы слышать свистящий шепот шефа. Извольский часто останавливался на половине фразы, чтобы отдышаться, но логика оставалась нетронутой, мысли цеплялись одна за другую, как шестеренки в часах, и все же временами у Дениса возникало дикое подозрение, что то, о чем так складно говорит шеф, - это некая наркотическая фантазия, логический сон, спровоцированный всей той обезболивающей дрянью, которую в него влили.

- Это очень сложно, - сказал Денис, - и я не уверен, что смогу вести себя, как ты хочешь.

Извольский подмигнул.

- Сможешь. Как сказал один массовик-затейник времен Елизаветы, весь мир театр, и люди в нем актеры.

Часть третья

Арбитраж по-русски

При спецификации прав 

собственности по понятиям

в условиях либеральной модели экономики

внутренний валовой продукт приближается

к общей сумме трансакционных издержек

Виктор Пелевин

Глава первая

в которой губернатор Сунженской области снимает с себя поводок и шлейку

Прокуратура сунженской области действовала с молниеносной быстротой.

Юрий Брелер и Дмитрий Неклясов были объявлены во всесоюзный розыск через сорок минут после того, как Извольский позвонил в Ахтарск, а еще через сутки Брелера, скованного наручниками, свели по трапу рейсового самолета “Москва-Сунжа”. “Лагуна” и ее товарки были вычеркнуты из реестра акционеров, словно их там никогда и не бывало.

В тот же самый день, когда это произошло, акции всех трех фирм - “Лагуны”, “Кроники” и “Имперы” были проданы Дмитрием Неклясовым трем оффшорным компаниям, а те, в свою очередь, снова перепродали акции - еще двум оффшоркам. Название банка “Ивеко” ни в каких учредителях оффшорок не значилось, да и странно было бы ему там упоминаться. “Ивеко” в связи с финансовым кризисом спешно сливал все принадлежавшие ему активы в оффшоры, и было ясно, что компании, прикупившие акции у Неклясова, принадлежат руководству “Ивеко”, а не банку как таковому.

Оффшорки подали жалобу в областной арбитражный суд о признании неправомочными действий регистратора,  суд в тот же день рассмотрел дело и оставил жалобу без удовлетворения. Оффшорки, натурально, тут же вкатили в суд апелляцию.

Как уже говорилось, - оспаривать было чего. Действия Неклясова по продаже акций одной компании другой были формально законны, и из реестра новые владельцы акций были вычеркнуты безо всяких на то оснований. Впрочем, было очевидно, что областной арбитражный суд этих  тонкостей во внимание не примет. Губернатор решительно сунул голову в петлю, отстаивая интересы Извольского, а судьи решат так, как скажет губернатор. Другое дело - московский арбитраж. Тут, ясное дело, ничего хорошего ожидать не приходилось...

Заседание областного арбитражного суда было назначено на  двенадцатое декабря. 

*     *     *

Девятого декабря, утром,  губернатор Сунженской области Александр Дубнов прилетел в Москву на очередную сессию Совета Федерации. Кроме сессии, у него имелся еще ряд неотложных дел, как-то - выбить в Минфине застрявший трансферт,  получить “добро” на банкротство пары приглянувшихся ему заводиков и трахнуть восходящую звезду эстрады, гастроли которой летом спонсировал Ахтарский металлургический комбинат. При организации гастролей певице дали понять, что встреча с губернатором является необходимым условием успеха шоу, и восходящая звезда, поколебавшись, согласилась, хотя экстерьером губернатор Дубнов точь-в-точь напоминал кусок дрожащего желе, щедрой рукой залитый в водонепроницаемый костюм шестьдесят второго размера.

По выступлении в Совете Федерации губернатор откочевал на званый прием в “Савое”, куда собрался весь московский бомонд и где немедленно по приезде Дубнов углядел полного сорокалетнего брюнета, неторопливо поглощающего тарталетки с икрой. Брюнет был заместителем министра финансов, и именно от его подписи зависело, когда регионам будут выделены положенные по закону о бюджете деньги: месяцем раньше, тремя месяцами позже, или никогда. Злые языки говорили, что вследствие такой хлебной должности у замминистра в приемной стоял ящик, вроде почтового, куда коленопреклоненные губернаторы кидали пакеты со взятками. Все это было, разумеется, наглое вранье, - Дубнов это знал доподлинно.  Никакого ящика не было, а был счет в швейцарском банке.

Губернатор Дубнов, улыбаясь, подошел к чиновнику, и тот тотчас же обернулся.

- Что ж, Сергей Ефимович? - спросил Дубнов, - третий месяц область денег не получает, люди уже всех собак съели...

Замминистра холодно развел руками.

- Так казна пуста, батенька, - усмехнулся он, - да еще у вас бюджет непомерно составлен. Думаю, в этом году уже ничего не получится. Вы уж лучше сами как-нибудь, возьмите, что ли, кредит у коммерческих банков...

- Да кто ж нам даст! - в сердцах всхрапнул губернатор - после кризиса!

- Да помилуйте, не далее как вчера я и Александр Александрович обсуждали проблемы вашей области...

- Какой Александр Александрович?

Чиновник развернулся и сделал несколько шагов в сторону, пока не уткнулся боком в плотного улыбающегося человека, о чем-то беседовавшего у стены.

- Вот, прошу любить и жаловать, мой старый друг Александр Александрович Арбатов, председатель правления банка “Ивеко”, - поклонился замминистра.

Арбатов улыбнулся и протянул руку, и в следующую секунду замминистра как-то неслышно исчез, и губернатор и банкир остались одни. Губернатор внезапно почувствовал себя один на один с ловким и хитрым зверем, превосходящим его и когтями, и деньгами, и титулом...

- Что это он сбежал как ошпаренный? - удивился Арбатов, - или у вас с ним нелады?

- Нам деньги должны из Минфина прийти, - буркнул губернатор, - все подписи еще две недели назад поставили - а не переводят.

- И много денег? 

- Двести миллионов.

Банкир покачал головой.

- Кошмар, - сказал он, - до чего довели регион. Ведь богатейшая область, уголь, никель, один из лучших металлургических комбинатов, а налоги никто не платит. Сидите на дотациях у центра...

Банкир осторожно взял губернатора под локоток.

- Александр Семеныч, я понимаю ваш местный патриотизм, но нельзя же так сразу считать, что вот из Москвы одно плохое. Ведь помилуйте, кого вы отстаиваете? Регион в тяжелейшем положении, деньги вы получаете из центра, а ваш Извольский  налоги ворует просто тоннами!

- А стреляли  в него тоже оттого, что он налоги ворует? - усмехнулся губернатор.

Брови банкира взлетели вверх.

- Помилуйте, - сказал он, - что вы говорите? Вы что, хотите сказать, что это мы стреляли в Извольского?

- Слухами земля полнится... - неопределенно сказал губернатор.

- Но это же... - банкир даже растерялся. Вся его добродушная, круглая физиономия выражала такое недоумение, будто его обвинили в попытке положить в карман яблоко с фуршетного стола или приехать в Кремль на велосипеде вместо бронированного “мерса”.- Я даже не знаю, что сказать, - промолвил банкир. - Ведь Извольский, прости господи, уголовник! История эта с убийством украинского опера! Говорят, начальником промполиции чуть ли не бандита назначил, в пику вам. Опять же - вертолетный завод прибрал, на котором чечены кое-что покупали... Мало ли у него врагов! Мы в банке всегда придерживаемся правила: не заказывай, и не заказан будешь. Пули, знаете ли, летят в обе стороны. Если  в Извольского стреляли, это что значит? Значит, он кого-то приказал убрать, а тот пришел и сдал заказчика...

Мимо прошел стройный официант с серебряным подносиком. На подносике манили глаз тарталетки с икрой и сыром. Арбатов поманил пальцем официанта, взял с подноса тарталетку с сыром, заглотил ее и продолжал:

- Что же получается? В регионе, где нет денег  учителям и врачам, вы отстаиваете интересы человека, который не платит налогов! Я понимаю, что вы добросовестно заблуждаетесь, но ведь как это выглядит со стороны, а?  Кто-то может подумать, что если губернатор области защищает интересы злостного неплательщика,  то это происходит не просто так.  А потому, что какой-нибудь “Феникс” заключил с этим неплательщиком сделки, сколь невыгодные для бюджета, столь выгодные для губернатора.

Разговор губернатору сильно не нравился. Дело в том, что начинающая эстрадная певица ждала его сегодня ночью именно в загородной гостинице АМК,  и в глубине души губернатор даже подозревал, что АМК щедро оплатил ее ласки, и, согласитесь, это как-то непорядочно забавляться за счет комбината и слушать о том, что Извольский сам себя заказал... А губернатор гордился тем, что он очень порядочный человек и никогда не изменяет тем, кто ему заплатил,  до тех пор, пока кто-то другой не заплатит ему намного больше.

- Александр Семенович, - продолжал мурлыкать Арбатов, - вы совершенно правильно отметили в своей речи, что наш банк не вкладывает денег в развитие вашей области, но ведь мы готовы это сделать! Мы просто мечтаем вам помочь!

- Ага. И дать кредит под сто сорок процентов годовых.

- Зачем кредит? - пожал плечами Арбатов. - Мы готовы употребить все свое влияние в правительстве, чтобы кредиты вам не понадобились! Сколько вам задолжал Минфин, вы говорите? Двести миллионов? Мы готовы приложить все усилия, чтобы эти деньги были выплачены как можно скорей. И опять же - сейчас в правительстве обсуждается бюджет на будущий год. Что, Извольский вас будет представлять? Просить, чтобы на будущий год вам выделили четыре миллиарда, а не два? Не будет он вас представлять, ему лишь бы собственный зоб набить, на область ему плевать. А мы - будем...

- А если не будете? - прямо спросил губернатор.

Глаза Александра Арбатова внезапно сузились. Лицо потеряло всякую любезность, и банкир резко и хмуро сказал:

- Не будем - так ведь не то что двух миллиардов, а и двух копеек можно не получить. 

Губернатор искоса взглянул на собеседника. Хозяин “Ивеко” вел себя довольно показательно. Показательность заключалась в том, что банкир не предлагал Дубнову никаких собственных денег, хотя, казалось бы, если ты банк - то твоя обязанность вкладываться в экономику! Предложи кредиты, скажи, что готов финансировать те или иные проекты, обозначь, какое количество денег можно украсть... Но вместо того, чтобы дасть возможность губернатору красть собственно банковские деньги, Арбатов предлагал только одно - дать собеседнику возможность украсть деньги федерального бюджета. Из чего следовало две вещи: во-первых, слухи о плачевном состоянии самого банка полностью справедливы, во-вторых, слухи о том, что влияние банка на правительство как-то уменьшилось, совершенно лишены оснований.

Губернатор заметно занервничал. Эстрадная певица эстрадной певицей, но стоила ли дружба с Извольским двух миллиардов рублей трансфертов? Господи, да на эти деньги, если четверть украсть,  двести певиц можно купить! А ведь можно украсть не четверть, а больше...

Арбатов наклонился прямо к лицу губернатора.

- Я все понимаю, - сказал он, - у вас есть обязанности перед избирателями. К сожалению, они не любят нас, москвичей. Но ведь мы не просим вас обратиться против комбината. Ни в коем случае! Просто - немного объективности. Не давите на судей. Разрешите открыть в области филиал “Ивеко”. Ведь у вас арбитражный суд завален делами на три месяца вперед. Вот пусть и рассматривают дело комбината в общем порядке...

Этой ночью губернатор и эстрадная певица договорились, что она приедет в область в апреле, когда кончатся жуткие сибирские морозы, и что концерты ее будет спонсировать местный пивоваренный завод.

- А АМК? - спросила певица, не забывшая прежних спонсоров.

- Что - АМК, у нас не один АМК в области... - неопределенно ответил губернатор.

*      *      *

Так получилось, что арестованного Брелера доставили именно в областной СИЗО. У губернатора на Юру Брелера был зуб длиной с мыс Флорида, и губернатор (устами областного прокурора) решительно воспротивился тому, чтобы бывший глава сыскного агентства “Юдифь” был отдан в распоряжение  властей города Ахтарска.

Брелер оказался в небольшой трехместной камере, где кроме него обитали двое: вьетнамец, везший на продажу шмотки (в шмотках обнаружилось полкило марихуаны), да сорокалетний немного придурковатый слесарь, спьяну покрошивший в капусту жену. Оба обитателя хаты были людьми весьма смирными, к преступному миру не принадлежали и к жилистому, тренированному Брелеру относились с величайшим почтением. 

Брелер лег на нижнюю шконку, заложил руки за голову и так и пролежал до самого отбоя. Вертухаи его не тревожили и со шконки не сгоняли.

Карты легли для Брелера самым скверным образом. Если бы вся афера удалась, как по писаному, он бы сейчас получил причитающиеся ему деньги, сделал ручкой и отбыл бы за кордон наслаждать теплой погодой на Гавайских островах. Если бы Черяге удалось арестовать Диму Неклясова, то, опять-таки, Дима без лишнего шума вернул бы акции, куда попросили, а Брелер после некоторой нервотрепки обрел бы свободу, заграничный паспорт и те деньги, которые были скинуты ему на швейцарский счет в качестве задатка. Не очень большие деньги, но для того, чтобы купить домик в Швейцарии, вполне достаточные. Никто бы в этой истории не стал поднимать шума - ни банк, обделавшийся по самые ушки, ни комбинат, которому не к чему было распространяться от том, как его едва кинули.

Случилось же самое гнусное: непонятка. Контрольный пакет акций был и там, и там, и каждая сторона будет драться до последнего. В этих условиях банку будет жизненно важно заставить Брелера замолчать. И это не так уж трудно, учитывая, какой вес на зоне и в “крытке” имеет союзник банка законный вор Коваль...

Брелера вызвали на допрос на следующий день. Областная тюрьма была холодной и грязной, совсем непохожей на Сейшельские острова, где Юра  хотел провести Рождество. В камерах люди еще нагревали пространство собственным телом и дыханием, а в коридорах изо рта конвоиров и подследственного шел белый легкий парок.

В кабинете следователя багряно рдели два стареньких пятисотваттных рефлектора с открытой спиралью, а за деревянным прямоугольным столом Брелера ждали двое: следователь областной прокуратуры Алтыньев, с которым Брелер был шапочно знаком и которого знал за подстилку губернатора, и начальник промышленной полиции города Ахтарска Володя Калягин.

- Садитесь, Юрий Иосифович, - ухмыльнулся Алтыньев.

Подследственный сел на деревянный стул с гнутыми металлическими ножками.

Калягин молча смотрел на Брелера. Они стали друзьями еще в далеком 1982-м году, когда молодой и безусый стажер Володя Калягин пришел на работу в пятое отделение милиции города Ахтарска, в котором служил капитан Юра Брелер, ненамного старше стажера. Они вместе пили, вместе обмывали очередные звездочки, и однажды во время задержания банды, ограбившей сберкассу, Юра спас Вовке жизнь или, по крайней мере, избавил от долгих месяцев на больничной койке.

Когда Юра Брелер ушел на повышение, в область, а потом стал работать в отделе внутренней безопасности облУВД, связь не прервалась - именно благодаря поддержке влиятельного и хитрого Брелера Калягин поднялся до замначальника Ахтарского УВД.

Потом они оба покинули органы. Выставленный из милиции Калягин возглавил полубандитскую структуру, Брелер затеял бюро, торгующее информацией. Один не раз обращался к другому за бесплатной консультацией, а другой - за бесплатным же силовым прикрытием. Бывшие менты держались вместе.

Когда Калягин вернулся в органы в качестве начальника новоучрежденной промполиции, именно он убедил Извольского вытащить Брелера из дерьма, в которое тот вляпался, и оба друга вновь делали одно и то же дело - служили Ахтарскому металлургическому комбинату.

Теперь они сидели по разные стороны стола в узеньком зарешеченном кабинете, и руки Брелера были стянуты за стулом наручниками.

- Снимите браслеты, - негромко сказал Калягин.

Следователь областной прокуратуры вскинулся:

- Владимир Авдеевич, у него ж черный пояс...

-  Я сказал - снять!

Конвойный расстегнул браслеты. Областной следак, повинуясь красноречивому взгляду Калягина, вышел из кабинета, аккуратно притворив за собой дверь.

Брелер, ссутулившись, сидел у стола и растирал онемевшие запястья. Калягин молчал. Потом потянул к себе лист и ручку:

- Кто предложил выставить “Росторгбанк” на восемнадцать миллионов?

- Лось.

- А когда родилась идея подключить к этому Неклясова?

- Не знаю, но позже. Кредиты уже крутились вовсю. 

- Кто был инициатором?

- Формально - Коваль.

- А неформально?

- “Ивеко”. Иннокентий Михайлович Лучков - шеф безопасности “Ивеко”.

Калягин шумно вздохнул. Несмотря на то, что банк уже единодушно считался главным автором случившейся подлости, его название нигде легально не фигурировало. Слова Брелера были первым свидетельством, которое можно предъявить формально, на следствии.

- Какая связь между Ковалем и “Ивеко”?

- Этого никто не знает. Кроме самого Коваля и Лучкова. Похоже на то, что Коваль перед Лучковым долг отрабатывает.

- Законный вор? Перед бывшим гэбешником?

- Может, он вором не без помощи гэбешника стал...

- На чем они поймали Неклясова?

- Сначала - на психологии. Обхаживали, как невесту, мол, ты такой замечательный финансист, а эти ахтарские медведи тебя не ценят, а потом пленку отщелкали, на застолье с девочками.

- С какими девочками? - обомлел Калягин. - Димка у нас что, чиновник? Кому этих девочек демонстрировать?

- Не в этом дело. Он пьяный был. Про украинский экспорт рассказывал. А главное - над Слябом смеялся. 

- Как?

- Помнишь ту историю с секретаршами? Ну, когда Сляб девиц менял и все никак у него... ну, в общем, не вставал? Так вот, вроде бы Димка эту историю изобразил. В лицах. Ты бы вычеркнул это, когда протокол будешь писать.

- А тебя на чем поймали?

Брелер молчал.

- Тебя на чем поймали, Юрка? Тебя же ведь Сляб из дерьма вытащил. Мы же с тобой друзья. Ты что, просто так всех кинуть решил?

- Да.

- Ну знаешь, - сказал Калягин после минутной паузы, - слов нет.

- Дай закурить, - попросил Брелер.

Калягин бросил ему через стол пачку “Кэмела”. Брелер осторожно выпростал одну сигарету.

- Да ладно, бери всю...

Брелер жадным, почти воровским движением смахнул пачку в карман.

- И как же ты в эту ситуацию вписался?

Брелер молчал и нервно стискивал пальцы. Калягин даже перегнулся через стол.

- Ты их вычислил, да? Ты, шеф безопасности, их вычислил, и пришел не к нам, а к ним?!

- Я их вычислил.

Калягин коротко размахнулся, и Брелер замер, ожидая удара. Но рука его бывшего друга внезапно безвольно опустилась, начальник промполиции вскочил и заметался по кабинету. Потом остановился, нависая над Брелером.

- Как ты их вычислил?

- Через Заславского. Заметил, что он дурью балуется и очень плотно за ним следил. Хотелось дать сдачи губернатору. Сам следил, пару раз втемную агентства нанимал. Один раз вижу - он поехал за город. На дачу. Бац - смотрю, к даче Неклясов подъезжает. Бац - едет служебная машина Лучкова. Бац! - а дача начальника Лучкова...

- И что ж ты сделал? Сам постучался в ворота?

- Не в тот день.

Калягин безнадежно махнул рукой, обошел стол, и опустился на прежнее место.

- Кто стрелял в Извольского?

- Я не знаю.

- Кто - стрелял - в Извольского? Долголаптевские или банк?

- У Лучкова что, шифер поехал, мне такие вещи говорить? У нас вообще такого базара не было. Было - что Неклясов сольет акции. Но...

Калягин, коротко замахнувшись, ударил бывшего друга по лицу. Удар был не очень силен, и тренированный Брелер, подсознательно ожидавший чего-то в этом роде, легко мог блокировать руку. Но статус подследственного заставил его на какое-то время замешкаться, а потом - попытаться уклониться от удара. Стул, на котором он сидел, наклонился на задних ножках, расслабленная кисть хлестнула Брелера по губам, и тот повалился на пол  - стул в одну сторону, а Брелер - в другую.

Дверь кабинета раскрылась, и в нее прыгнули двое ребят Калягина. Вовка коротко скомандовал, Брелера подхватили с пола и, распялив руки, прижали к стенке.

- Ты, сукин сын, - сказал Калягин, - ты не думай, что я с тобой буду церемониться. Ты всех кинул. Ты нас в дерьмо втравил. Ты Сляба замочил...

- Нет!!!

Вовка ударил Брелера еще раз, наотмашь. Тот на мгновенье обвис на руках державших его ребят, помотал головой, приходя в себя.

- Мы так будем разговаривать или по-человечески? - спросил Калягин. - Мне это не доставляет удовольствия, поверь.

Брелер, чуть прикрыв глаза, глядел на бывшего товарища. Он очень хорошо помнил, как годика полтора назад, еще когда они оба начинали, Юрке Брелеру нужна была некая стремная информация от одного довольно-таки поганого человечка. И так как человечек запросил за свою информацию слишком большую цену, Брелер справился, не может ли Вовка Калягин ему помочь. Вовка помог, информацию Брелер получил, а спустя неделю выяснилось, что произошла маленькая недоработка - человечек, казалось бы, надежно затопленный, всплыл в пруду охлаждения заводской ТЭЦ, и даже спустя неделю было видно, что издох человечек не оттого, что затонул, а оттого, что его словно сквозь прокатный стан пропустили...

- Я не финансист, Вовка, - сказал Брелер, - и меня не посвящали в эти расклады. Мое дело было - обеспечить безопасность.

- Например, убрать Дениса?

- Что - Денис? - взорвался Брелер, - вы с ним на ножах! Ты еще попомни мои слова, вы с ним сейчас поцапаетесь, если он вторым после Сляба станет!

- Черягу - ты предложил вальнуть?

- Нет. Но я знал.

- А кто предложил?

- Не знаю, думаю, что Лучков. Это его операция от А и до Я. Он решил, что Черяга может быть слишком опасен. Правильно, кстати, решил. 

- А ты какое в этом участие принимал?

- Когда узнал, что Черяга прилетает в Москву, позвонил на пейджер. Лучков никому не давал полной информации. Как и Извольский. Только - поди туда, принеси то.

- Почему Лось попросил выкуп за Заславского? Какой смысл?

- Не знаю. У меня две версии. Либо Лучков хотел сбить всех с толку, либо Лось упорол отсебятину. Я так думаю, что этот кредит Лучков и Коваль могли распилить между собой. А Лосю ничего не досталось. Поэтому ему просто дали Заславского и велели его замочить. А Лось решил срубить бабок на халяву. 

- А украинец?

- Какой украинец?

- Капитан Опанасенко. Он приехал по указке Лучкова, так?

- Наверное.

- Черяга Опанасенку поручил тебе. Как получилось, что его два дня никто посторонний не видел? Случайно или как?

Брелер поколебался.

- Или как.

- То есть ты знал, что украинца должны убить, и ты принял меры к тому, чтобы он все эти дни провел либо пьяный, либо в борделе, либо в магазине за покупками, где о нем ни один хрен достоверно не вспомнит?

- Да.

- И когда он наконец разлепил глазки и изъявил желание пожаловать к родственнице, ты позвонил и сигнализировал, чтобы к родственнице его не пустили?

- Да.

- Кому звонил?

- На пейджер. 

- И после этого ты утверждаешь, что не знал, что в Славку будут стрелять?

- Не знал. Мне казалось, что расклад такой: убивают украинца, комбинат в дерьме, всюду переполох, прокуратура арестовывает всю документацию в особняке, в это время подлетает иск, - и среди всеобщего бардака Неклясов переводит акции.

Калягин щелкнул пальцами. Двое громил отпустили Брелера, тот, разминая запястья и досадливо улыбаясь, сел на стул. Два бывших мента молча смотрели друг на друга.

- У тебя камера-то какая? - вдруг спросил Калягин.

- Нормальная. Вьетнамец да пьяница... Слушай, Вовка, забери меня отсюда.

- Куда?

- В Ахтарск.

- Где тебя в Ахтарске держать? Камеры на пятьдесят человек, тебя там в первую же ночь удавят...

- А ты не в камеру. В поселок забери. Домой к себе, понял? У тебя же дома подвал есть, ты же туда людей сажал? А? Я же точно знаю, что не все у тебя по камерам сидят! Меня же здесь зарежут, Вовка! Неважно, в какой хате! Ночью придут и зарежут, вертухая купят, Коваль наверняка уже маляву прислал, чтоб меня замочили. Нету в тюрьме ментовской власти - здесь власть воров! Ты же знаешь!

- Не пори истерику, Вовка. Кто тебя тронет?

- Истерику? А не помнишь, как тебя в прошлом году чуть не замели? Какая у тебя была истерика, у мента бывшего?! Кто тебя тогда отмазал, а?

В прошлом году двух ребят будущего начальника промполиции застали за неучтивым делом: они привезли одного бизнесмена в некое уединенное обиталище, стащили с него брюки, взяли небольшой кипятильник, и, воткнув его одним концом в сеть, другой конец засунули бизнесмену в срамное место на предмет выплаты долга. С перепугу ребятки показали на Калягина, как на заказчика, и загреметь бы ему в СИЗО, если бы его друг Брелер не надавил на главного зачинщика всей операции, главу ахтарского УВД Александра Мугутуева. Мугутуев к идее посадить своего бывшего зама охладел, ребятки взяли свои слова обратно и месяца через два вышли на свободу.

- Ты понимаешь, что ты говоришь, Юрка? Людей за миллион душат! Какое за миллион - за штуку баксов! А ты миллиард помог спереть! 

- Делай, как хочешь. - бесцветным голосом сказал Брелер. - Только я знаю, и ты знаешь - меня убьют. А я тебе еще пригожусь.

Калягин помолчал.

- Хорошо, я попробую.

В дверь раздался осторожный стук, потом она слегка приотворилась и внутрь просунулась лисья мордочка давешнего важняка.

Калягин встал.

- Тут вот с тобой товарищ следователь жаждет посебеседовать, - с непонятной досадой сказал он, - ты уж поспособствуй информацией... Чего тебе завтра принести?

- Да принеси как всем. Вон, спортивки принеси... А то в чем забрали, в том и хожу, - и Брелер развел руками, показывая еще недавно щегольский, а теперь изрядно мятый пиджак, - жратвы принеси...

Помолчал и прибавил:

- Привет Ленке передай. Она у тебя красивая, Ленка-то.

Калягин помедлил у двери кабинета, хотел что-то сказать, потом пожал плечами и вышел.

Следующие четыре дня Юра Брелер провел большею частью на допросах. Допрашивали трое: Володя Калягин и областной следак, а однажды на посиделки заехал прилетевший из Москвы Черяга.

Черяга во время допросов даже ни разу не взглянул на Брелера: сидел, подперев лоб рукой, и иногда только закрывал глаза от усталости или отвращения.

Калягин принес бывшему приятелю нормальную одежду и распорядился, чтобы обеды ему носили из соседней кафушки, а жена Калягина спекла для заключенного его любимый пирог с вязигой.

Допросы делились на две части. Во-первых, комбинату надо было доподлинно знать то, что произошло на самом деле. Во-вторых, комбинату нужны были от Брелера официальные показания на предмет того, что никаких сделок с акциями Неклясов провести не успел. Брелер покорно говорил все, что у него требовали, и только каждый раз просил забрать его из областного СИЗО. 

*      *      *

Денис Черяга прилетел из Москвы в Сунженский международный аэропорт в восемь утра двенадцатого декабря. Точнее, Денис летел из Швейцарии с пересадкой в Москве,  и его личные биологические часы отказали полностью. Теперь Денис, сонно моргая и отряхиваясь, как собака, спускался по трапу, вглядываясь в здание аэропорта - красивую бетонную тарелку, вырастающую прямо по курсу.

Как уже было сказано, областной центр Сунжа и город Ахтарск находились друг от друга на расстоянии всего в сто двадцать километров, и сущестовование в обоих городах международных аэропортов было, по российским меркам, изрядной расточительностью.

Еще удивительней было то, что новое здание аэропорта губернатор затеял строить аж в 1992-м году, аккурат в то самое время, когда в области завелся самостоятельный бюджет, и денег в этом бюджете перестало хватать на зарплаты врачам, учителям и прочим отягощающим казну элементам. Так случилось, что в 1993 году статья бюджета по адресной помощи населению была выполнена на три процента, а статья бюджета по строительству международного аэропорта - на триста двадцать процентов. Это могло бы показаться удивительным тому, кто не знал, что ТОО “Облаэрострой” возглавляет свояк губернатора Ивочкина, и, таким образом, не меньше половины  пущенных на строительство денег откатываются непосредственно на карман господину губернатору.

Когда в 1995 году в области выбирали нового губернатора, некоторые национальные особенности возведения международных аэропортов привлекли к себе внимание прессы и соперничающих с ним кандидатов, и в результате губернатор Ивочкин потерпел сокрушительное поражение от своего преемника Александра Дубнова. После этого в статусе аэропорта произошли некоторые существенные перемены: а именно, ТОО “Облаэрострой” отныне возглалял не Ивочкин-младший, а брат первого заместителя губернатора г-на Трепко.

К некоторой досаде Дениса, губернатора Дубнова на месте не оказалось: он улетел на север области, где в одном из поселков голодные учителя объявили забастовку. Дениса принял зам Дубнова, тот самый Трепко, брат которого теперь строил аэропорт, а также множество других народохозяйственных объектов. 

Трепко с Денисом был сама любезность: улыбка его была такая теплая, что на ней можно было испечь яичницу. Он заверил Дениса, что никаких проблем с арбитражным судом не предвидится, и после этого оба собеседника перешли к обсуждению более насущной проблемы: проблемы платежей АМК в областной бюджет, каковые платежи должны были быть сделаны строительными материалами для вышеописанного аэропорта.

Уже прощаясь, Денис сказал:

- Да, по поводу Брелера. Слава хочет, чтобы его перевели в ахтарский СИЗО.

Господину Трепко, только что сделавшего с АМК очень хороший бизнес на стройматериалах, было неудобно отказывать собеседнику в такой скромной просьбе. Он позвонил областному прокурору, и тот, помявшись, сказал, что подпишет нужные бумаги.

*     *     *

Заседание областного арбитражного суда по апелляционному иску ТОО “Импера” о признании действий регистратора неправомерными началось в пять вечера.

Интересы АМК защищали трое юристов,  - два заводских и выписанный из Москвы адвокат. Интересы “Имперы” - два московских адвоката, не раз представлявших банк “Ивеко” в различных тяжбах.

К удивлению Дениса, в небольшом зале заседаний, похожем на школьную комнату, оказалась куча журналистов. Журналисты были из Москвы и прилетели вместе с адвокатами на специально зафрахтованном самолете. Разумеется, в качестве журналистов их никто бы не пустил на заседание, но москвичи вписали их имена в число участников, и Денис узнал ребят только потому, что не раз встречался с ними в Москве. Редакции высылали для освещения ахтарской темы тех людей, которые уже с ней были знакомы.

Денис мог бы устроить скандал, потому что было совершенно очевидно, что ребят привезли описывать происки невежественных сибирских изюбрей, но махнул рукой и ограничился тем, что когда журналисты окружили его,  отошел в сторону:

- Вам и так объяснили в самолете, о чем писать,  - пробормотал Денис.

Зал заседаний был разделен небольшим проходом между стульями; истцы уселись по левую сторону, ответчики - по правую. Там же оказались и журналисты.

Судья Баланова - полная пожилая дама в голубом пиджаке - объявила заседание открытым, и с места поднялся московский адвокат “Имперы”:

- Мы настаиваем на признании неправомерными действий ЗАО "Ахтарский регистратор", вычеркнувшего из реестра акционеров 24% акций ОАО "Ахтарский металлургический комбинат", приобретенных ТОО "Импера" 27 ноября 1998 года. Мы намерены доказать, что сделка была совершена сообразно нормам российского законодательства,  о чем была сделана соответствующая запись в реестре. Мы готовы предоставить суду выданную нашей фирме выписку из реестра.

- Минуточку, - сказал судья, - прежде всего хотелось бы уточнить, кто представляет стороны в процесе. 

- Я представляю Ахтарский металлургический комбинат, - встал Денис, - и являюсь заместителем генерального директора комбината Вячеслава Извольского.

- Я и мой коллега - компанию "Импера", - заявил московский адвокат.

- Ваша честь, - сказал Денис, поднимаясь, - мы уже объясняли  арбитражному суду, что сделка по продаже акций носит явный мошеннический характер. Акции принадлежали и принадлежат фирме “АМК-инвест”, 90%-ным пакетом которой владеет генеральный директор АМК Вячеслав Извольский. Очевидно, что акции не могли быть проданы или переведены на баланс без его согласия. В данном случае такое согласие отсутствовало. На документах нет подписей Вячеслава Извольского или лиц, имеющих право принимать решение по поводу акций. Сумма, которую “АМК-инвест” якобы должен был получить за акции, составляет семнадцать миллионов долларов, при том, что на открытом рынке при котировках, существововавших на момент продажи, стоимость пакета составила бы около восьмисот миллионов долларов. 

Судья внимательно вчиталась в лежавшие перед ним бумаги.

- Почему в таком случае сделка была зарегестрирована в реестре акционеров?

- Ваша честь, - сказал Денис, - сделка не была зарегестрирована в реестре, а Дмитрий Неклясов, чья подпись стоит на всех бумагах, был к этому времени уволен из компании и, разумеется, не мог подписывать подобные документы. Я также обращаю внимание суда на то,что областной прокурор выдал ордер на арест Дмитрия Неклясова.

Адвокат “Ивеко” вскочил с места.

- Это прямая ложь, - заявил он, - на договорах о продаже акций стоит подпись Дмитрия Неклясова и печать “АМК-инвеста”. Эти же подпись и печать стоят на передаточных распоряжениях. На момент заключения сделки Неклясов был генеральным директором компании и обладал полномочиями на совершение подобных операций, а сделка была зарегестрирована “Ахтарским регистратором”. В распоряжении суда имеются выписка из реестра, договор о продаже акций, а также нотарильно заверенные копии передаточного распоряжения фирмы “АМК-инвест”, предписывающей ОАО “Ахтарский регистратор” сделать соответствующие записи в реестре на основании договора о купле-продаже акций.

Судья поднял голову.

- Здесь есть представитель “Ахтарского регистратора”?

Семен Вайль поспешно встал с места.

- Да, ваша честь. Я директор фирмы.

- Вы регистрировали сделку о продаже акций?

- Нет, ваша честь. Я очень удивлен, что противная сторона представила выписку из реестра. Это может быть только подделка.

Адвокат “Ивеко” возразил:

- Все три выписки из реестра на следующий день после внесения изменений в реестр были доставлены курьером по юридическому адресу “Имперы”, “Лагуны” и “Кроники”, на улицу Наметкина. Мои поручители сохранили конверты, в которых пришли эти выписки. На этих конвертах вручную написан адрес, фамилия Дмитрия Неклясова, и слова “выписки из реестра. Срочно”. Почерк, которым написан адрес, совпадает с почерком главного бухгалтера ЗАО “Ахтарский регистратор”, жены уважаемого господина Вайля. Я так же обращаю ваше внимание, что после получения выписок мы сняли с бумаги отпечатки пальцев. На бумаге имеются отпечатки пальцев господина Вайля и его жены. 

Черяга и Вайль побледнели и переглянулись. “Идиот старательный, - некстати мелькнуло в уме Дениса, - не мог секретарше все поручить, сам хлопотал!”

Денис мгновенно вскочил с места.

- Ваша честь, - сказал он, - это абсурдное обвинение! Юридический адрес “Имперы” и других фирм действительно совпадал с адресом “АМК-инвеста”. Семен Вайль - глава “Ахтарского регистратора”, и естественно, что он отправлял десятки конвертов с выписками из реестра. Кто может доказать, что внутри этого конверта действительно лежали выписки, касающиеся “Лагуны”, “Имперы” и “Кроники”?

- Я забыл добавить, - спокойно сказал московский адвокат, что именно эти слова присутствовали на конверте. Три конверта с надписями “Выписка из реестра. “Лагуна”. “Выписка из реестра. “Импера”. “Выписка из реестра. “Кроника”. Вот фотокопии конвертов.

- Проблема не в том, что написано на конверте, а в том, что значилось в выписке! - возразил Денис, - а все, что было и могло быть написано в этих выписках, - что ни “Лагуне”, ни “Импере”, ни “Кронике”, - не принадлежит ни одной акции АМК! Эдак извините, я завтра зарегестрирую фирму “Редькин и Хрен” и спрошу Вайля, а сколько процентов АМК принадлежит “Редькину и Хрену”! Он мне направит выписку, где будет сказано, что ни хрена этой фирме не принадлежит, а я возьму конверт и предъявлю его как доказательство моих прав на комбинат? Это абсурд! Вы мне найдите хоть один закон, в котором надпись на конверте именуется юридическим документом!

Московский адвокат поднялся со своего места.

- Ваша честь, у нас достаточно юридических документов. На договоре о продаже акций стоит подлинная печать “АМК-инвеста”, которой мог воспользоваться только генеральный директор. Это свидетельствует, что на момент заключения договора господин Неклясов являлся полномочным представителем “АМК-инвеста”. Эта же печать стоит на передаточном распоряжении.

- Неклясов украл печать, - заявил Денис, - мы были вынуждены заказать новую.

Денис откашлялся.

- Ваша честь, для оценки мошеннического характера сделки необходимо знать ее предысторию. Мошенничество было задумано и выполнено тремя лицами, - Николаем Заславским, Дмитрием Неклясовым и  Юрием Брелером. Эти трое вступили в преступный сговор с целью похищения акций Ахтарского металлургического комбината и последующей их перепродажи. Для этого Николай Заславский, руководитель фирмы “Ахтарск-контракт”, под гарантию руководимой Неклясовым фирмы “АМК-инвест”, занял в крупном московском банке сумму в 18 миллионов долларов. Деньги были поделены сообщниками между собой и, когда пришло время отдавать кредит, “Ахтарск-контракт” не смог его вернуть. Соответственно долг упал на фирму “АМК-инвест”. Свалив вину за невозврат кредита на своего сообщника,  Дмитрий Неклясов попытался предложить руководству комбината схему, которая, как он заверял, позволила бы уйти от возврата долга по мошенническому контракту. Он предложил перевести акции со счета “АМК-инвеста” на счета других фирм. Однако руководство комбината не согласилось с его советом. На тот момент мы были уверены, что сумеем доказать недействительность выданной “АМК-инвестом” гарантии, а роль самого Неклясова в этой истории показалась подозрительной, и он был уволен.

Несмотря на это, Дмитрий Неклясов и Юрий Брелер продолжали действовать так, как будто их план был принят, и последовательно подделали сначала договора купли-продажи акций и передаточные распоряжения, а потом и выписку из реестра. Юрий Брелер в настоящий момент арестован и находится в тюрьме, и я прошу приобщить к делу его показания по этому поводу.

Я также обращаю внимание суда на то, что их план мог увенчаться успехом в одном, и только одном случае: в случае внезапной смерти директора комбината и владельца данного пакета акций Вячеслава Извольского. 

Адвокат “Имперы” вскочил с места.

- Ну это уж слишком! - проговорил он, - я прошу противную сторону выбирать выражения и не обвинять моих клиентов в организации заказного убийства! Я также обращаю внимание суда, что ордера на арест Неклясова и Брелера являются явным нарушением закона. Одно и то же правонарушение не может преследоваться и в гражданском, и в уголовном порядке. Одни и те же акции нельзя неправомерно продать и мошеннически похитить. Сам факт объявления Дмитрия Неклясова во всесоюзный розыск автоматически должен повлечь за собой прекращение арбитражного разбирательства. Фактически это - попытка давления на суд, равно как и демонстрация, организованная перед зданием суда.

Судья Баланова сурово прервала адвоката:

- Мы сами разберемся, кто и почему давит на суд!

Немного посовещалась со своими коллегами и объявила:

- Суд удаляется на совещание.

Участники процесса, толкаясь, вышли один за другим из зала.

Денис с Вайлем и несколько московских адвокатов собрались в кружок. Вайль был красный как рак, на висках от огорчения застыли маленькие капельки пота. Адвокаты сурово допрашивали его по поводу отпечатков пальцев.

- Не здесь, - негромко сказал Денис, и адвокаты испуганно замолчали.

Денис поманил Калягина пальцем. 

- В прокуратуре лежат бумажки на Брелера, - сказал он. - Можешь забирать его в Ахтарск.

Калягин взглянул на часы.

- Я на приговор не останусь, а? - спросил он, - вроде и так все ясно.

- Во всяком случае, так меня уверял Трепко, - сказал безразлично Денис. 

Начальник промышленной полиции города Ахтарска бросился вниз по лестнице.

Суд совещался минут двадцать. В половине шестого всех пригласили в зал. Судья Баланова строго откашлялась, поправила красный бантик на кружевной кофточке, и, глядя в исписанный от руки лист, объявила:

- В связи со вновь открывшимися обстоятельствами суд в двухнедельный срок требует провести экспертизу подлинности выписки из реестра, представленной истцом. Следующее заседание суда состоится 7-го января.

Кто-то из заводских растерянно охнул. “Сукин сын губернатор, - подумал Черяга, - торгует собой, как мля привокзальная”.

У выхода его ждала довольно красивая, уверенная в себе журналистка лет двадцати восьми. Кажется, из какой-то влиятельной газеты.

- Денис Федорович, - спросила она, - вы ожидали такого решения суда?

- Без комментариев, - буркнул Денис.

- Скажите, а можно поговорить с Вячеславом Извольским?

- Вряд ли.

- Что вы скажете по поводу подлинности договоров и передаточного распоряжения?

- Я все сказал в суде.

Денис повернулся и пошел к выходу.

- Денис Федорович!

Денис приостановился. Журналистка нагнала его. 

- Вы зря так ведете себя, Денис Федорович, - сказала журналистка. - Если газетчик прилетел на подвернувшемся самолете, это еще не значит, что его купили. Это просто значит, что редакция сэкономила деньги на билете. А вот если ему нахамили, он звереет. Как мы сможем изложить вашу точку зрения, если на наши вопросы вы говорите: “пошли вон”?

Денис помолчал, оглядел журналистку с ног до головы.

- Вас как зовут? - спросил он.

- Лида. Лида Воронова. Мы с вами, между прочим, уже раза три встречались.

- Я должен возвращаться в Ахтарск, - сказал Денис, - если хотите, поедем вместе.

- А самолет? - встревожилась журналистка. - И потом мне статью надо переправить...

- Устроим, - пообещал Денис.

Ахтарск находился в ста двадцати километрах от областного центра - расстояние по сибирским масштабам просто смешное. Доехали за час, и как-то так разговорились в дороге, что поехали не в гостиницу, а сразу в загородный дом Черяги.

Журналистка оказалась смешливая и веселая. У нее был муж-менеджер, занимавший приличную должность в какой-то западной фирме, отец-профессор и, видимо, целая куча любовников, встречи с которыми рассматривались как приятное и ни к чему обе стороны не обязывающее развлечение. Статью она успела настрочить на собственном портативном компьютере, пока Денис совещался по телефону.

В постели она была приятная на ощупь, и только один раз очень сильно обиделась, что Денис в самый ответственный момент назвал ее не “Лидой”, а “Ирой”.

Лида улетела в Москву на следующее утро, за счет комбината, предварительно взяв с Дениса обещание, что он устроит ей интервью с Извольским.

*        *         *

Вовка Калягин появился в областном СИЗО уже после шести вечера.

- Брелер?  - поскреб затылок дежурный. - Слышь, а Брелер у нас где? В восьмой?

- В тридцать шестую перевели, - раздался голос из селектора.

- Как - в тридцать шестую? - побледнел Вовка Калягин. - Он же в восьмой сидел?

- Да сегодня начальство приехало, распорядилось, нехай сидит как все...

Калягин невольно взглянул на часы. Шесть часов вечера. Ну не случилось же ничего за это время - не могло случиться! Когда убивают - убивают ночью, если только сам Юрка не упорет от отчаяния какой-нибудь косяк...

И все-таки он опоздал.

В третьем блоке гулко хлопали железные двери, раздавались возбужденные голоса, и навстречу Калягину двое вертухаев протащили бегом обвисшего на их руках заключенного, - толстого парня с закатившимися глазами и залитым кровью лицом.

Калягин бросился в тюремную больничку.

Юра Брелер лежал на старом операционном столе возле маленького окошка, сквозь которое был виден кусочек стены с колючей проволокой и над ним - труба мертвого химзавода, и возле Юрки хлопотали сестричка и врач.

Вовка Калягин видел слишком много умирающих людей, чтобы не понять, что Брелеру осталось жить не больше двух-трех часов. Лицо Юрки было сплошь залито кровью. На губах вздувались розовые пузыри. Глаз у Юрки уцелел только один. Второй глаз, выдавленный зэковским пальцем, зацепился за какую-то ниточку и болтался, круглый и похожий на вареное яйцо, чуть пониже носа.

В этот момент Брелер открыл оставшийся глаз и увидел Вовку.

- Продал, да? - тихо спросил он. - Выкачал, что надо, и продал...

Калягин шагнул к своему бывшему другу. Глаз Брелера тихо закрылся. Тот, другой, у щеки, остался и смотрел на Вовку безразлично и строго.

- Это Коваль, - сказал Калягин. - Это не я. Юрка, это...

Но Брелер уже его не слышал

*       *       *

Калягин ошибался. Юра Брелер погиб не из-за длинных рук Коваля и не из-за связей “Ивеко”. Он пал жертвой обыкновенной человеческой подлости, приправленной изрядной долей маразма. 

Он прожил в СИЗО почти семь дней. На восьмой день, тот самый, на который был назначен арбитражный суд, в Сунжу из отпуска явился начальник следственного изолятора полковник Коробцев. Полковник с детства не отличался остротой ума, каковой недостаток восполнялся бульдожьей хваткой и редким рвением угождать начальству.

Услышав, что Юрий Брелер находится наконец под его опекой, полковник выразил удовлетворение и даже изволил потереть руки. Брелера ненавидела и администрация области, и УВД, и полковник Коробцев всегда был рад услужить и тем, и другим.

- Доставить его ко мне, - распорядился полковник.

Заключенного привели через десять минут, и Коробцев с неудовольствием отметил довольно сытый вид Брелера и добротный спортивный костюм.

- Это кто тебе передачи носит? - справился полковник. Брелер не ответил, только глядел на него спокойными глазами, а сопровождающий вертухай чирикнул сбоку:

- Калягин.

- Не тебя спрашивают, - оборвал его Коробцев. Брелер стоял, расставив ноги и расслабившись, насколько это позволяли черечсур затянутые наручники. Коробцев обошел вокруг заключенного несколько раз, уловил чутким носом запах дорогих заграничных сигарет.

- Что, попался жид в дерьмо? - спросил Коробцев. - Всем нагадил? Дубнову нагадил, Юрченко нагадил, даже Сляба умудрился по-скорпионьи цапнуть? Ух, была б моя воля, я бы вас всех, сионистов, в баржу да в море, а в барже-то дырку....

- А ты в парламент предложение пошли, - любезно сказал Брелер.

- А?

- Пошли в парламент предложение. Мол так и так, в связи с несовершенством законодательства прошу внести в уголовный кодекс Российской Федерации статью, ну сказем - 289-ую, прим - принадлежность к еврейской расе наказывается водворением еврея на баржу и буксировкой оной в открытое море...

Брелер не договорил. Полковник, осклабясь, съездил его кулаком по морде. Полковнику было за пятьдесят, он исхудал от постоянной пьянки и координация движений у него была не лучшая; Брелер, даже со скованными руками, легко ушел от удара. 

От одного полковника Брелер бы не пострадал, но Коробцев позвал на помощь двух вертухаев. Некоторое время они били упавшего заключеного, а потом Коробцев утомился и скомандовал:

- В камеру его.

Когда Брелера впихнули внутрь, у него были в кровь разбиты губы, и он болезненно прижимал руку к почкам.

- Сто слуцилось? - бросился к нему вьетнамец.

- Ничего.

Юра тяжко сел на шконку. Ущерб, нанесенный ему, действительно был минимальный. Оба вертухая не очень усердствовали, а полковник, хоть и старался, но имел слишком малый калибр кулаков. На тренировочном спарринге от сильного партнера можно было пропустить больше гостинцев.

Брелер улегся, стараясь не поворачиваться набок. Но ему не удалось пролежать долго. Снова лязгнула дверь камеры, на пороге появился вертухай:

- Брелер? С вещами в тридцать восьмую!

Лицо Брелера ничего не выражало.

*      *       *

Дверь тридцать восьмой камеры захлопнулась за Юрием Брелером, и он остался стоять на пороге, вглядываясь в полутьму равнодушными и цепкими глазами. Камера была явно перенаселена; на шконках спали, видно, в две, а то и в три смены, повсюду, как гирлянды на детском празднике, были натянуты веревки, с которых свисали сохнущие майки и тренировочные штаны. Несмотря на ощутимый холод, в нос Брелеру шибанул запах пота от пятидесяти скученных на небольшом пятачке тел. Брелер остраненно подумал, что кто-то из этих ребят вполне может оказаться его крестниками. В годы работы в милиции у Брелера была хорошая раскрываемость: он брезговал вешать с помощью пыток чужие преступления на непричастных к ним пьяниц, но тех, в чьей виновности был убежден, колол беспощадно. Впрочем, есть в камере или нет его знакомые, - это не имеет значения. Минимум через час “малява” оповестит смотрящего, кто заехал на его хату.

Юра Брелер мог считать себя мертвецом. Слишком многие хотели его смерти. Коваль, в интересах банка “Ивеко”, потому что показания мертвого Брелера легче опровергнуть, чем показания Брелера живого - это раз. Ирокез, сунженский авторитет, прозванный так за первобытную, индейскую жестокость, - именно его ментовские завязки развязал Брелер два месяца назад. И хотя власть восприняла эту историю исключительно в том смысле, что вот-де замазали ментовское начальство, Брелер знал, что у самого Ирокеза тоже были крупные неприятности, потому что братва обернула историю ровно наоборот: получалось, это Ирокез ссучился и по заказу дружественных ментов пришил мешавшего им авторитета. Ирокез - это два. Было еще и три, и четыре - эти были настроены не так непримиримо, как Ирокез. Их устроило бы, возможно, если бы Юрку Брелера просто опустили, и он ушел бы в зону отбывать пятилетний срок - или сколько там ему дадут за соучастие в хищении миллиарда долларов - пробитым петухом. Но вот самого Брелера этот вариант категорически не устраивал. Он давно обдумал его и решил, что в этом случае - и сам умрет, и с собой возьмет, сколько можно.

В принципе Брелер был совсем не то же самое, что бывший мент, в уголовном мире Сунжи он пользовался определенным весом, стрелки ему забивали, как своему. Но Ирокез и Коваль - это слишком много для одного человека, которого ненавидят и ментовка, и областная администрация.

Дело было в четверг - Брелер точно знал, что не доживет до воскресенья. Конечно, он мог бы в коридоре устроить истерику, кричать, чтобы его перевели в одиночку, - но какой смысл? Брелер был твердо уверен, что Черяга и Калягин просто сдали его. Они добыли из него все показания, какие надо,  и разменялись им с администрацией. А губернатору Дубнову жутко хочется услышать на каком-нибудь благотворительном приеме от наклонившегося к нему генерала: “А Юрка-то Брелер, помните? Под шконку загнали... Машенькой сделали...”  Брелеру просто не пришло в голову, что происходящее с ним - следствие глупости отдельно взятого полковника, вернувшегося из отпуска на два дня раньше срока.

Юрий молча стоял у порога с узелком вещей, не шевелясь и не здороваясь по блатным обычаям. Сначала на него не обратили внимания; потом с одной из нижних шконок у окна спрыгнул жилистый, как обезъяна, парень.

- Что, парень, первоход? - спросил он. - Как звать-то?

- Юрий Брелер.

- Чем на воле занимался?

- Поди у смотрящего спроси, - ответил Брелер, - он расскажет.

Парень растерянно сморгнул, а Брелер прошел мимо него, как мимо столба, и лег на одну из нижних шконок. Откуда-то выметнулся полный, похожий на кирпич в штанах мужик:

- Эй! Ты куда мою шконку занял?

Жилистый пристяжной, пытавший у Брелера его имя, неожиданно остановил парня:

- Погоди, Репей. Не видишь - избит человек. Еще выяснить надо, что за человек...

Брелер отлеживался до вечера. К нему несколько раз подходили, кто-то свешивался с верхних нар, дышал в лицо табаком, - однако не сгоняли, за плечо не трясли. Вечером, когда стали развозить баланду, Брелер не притронулся к миске, а вынул из узелка толстый домашний пирог, завернутый в полиэтилен. Пирог спекла жена Калягина, и ему пошел уже второй день. Брелер отломил себе изрядный ломоть пирога, а остальное отдал соседям.

- Ты бы себе чего оставил, - сказал сосед.

- Вряд ли он мне еще понадобится, - ответил Юра.

Он едва кончил есть, когда перед ним возник давешний жилистый парень.

- Пошли, - сказал он, - с тобой поговорить хотят.

Брелер неторопливо отряхнул крошки с брюк, встал и пошел. Смотрящий камеры со своей свитой ждал его у окна. Несмотря на прохладу, тренировочная куртка на смотрящем была расстегнута, и Брелер увидел поверх майки две восьмиконечных звезды и верхушку выколотого на груди креста. По этим звездам и седой, с залысинами голове смотрящего Брелер и признал его. Это был Барсук, авторитетный бродяга, из старых воров. В ментовскую свою пору Брелер никогда с Барсуком не встречался, а вот на стрелке как-то пришлось перетирать вопрос. Брелер даже знал,  за что Барсука взяли: его кололи на предмет участия в вооруженном налете на обменный пункт. 

- Ну здравствуй, Юра, - сказал смотрящий.

- Здравствуй, Барсук.

- Что ж ты так, в дом заходишь, не здороваешься, к старым друзьям не идешь?

- Вы меня позвали - я пришел.

- Загордился ты, Юра, в своей Москве. Правда, что ты комбинат на миллиард кинул?

- Неправда, - сказал Брелер. - Миллионов на восемьсот. По нынешним ценам.

Смотрящий заулыбался, повернулся к свите.

- Вот, - сказал он, - ребятки, учитесь, как дела делать. А тут триста штук тебе шьют, и пятнадцать лет светит...

И тут же глаза его опять вонзились в Брелера.

- А что, - сказал он, - давно ты Ирокеза в последний раз видел?

- Давно, - ответил Брелер, - а вот венок он мне посылал. Похоронный. Месяца два назад.

Барсук осклабился, показывая желтые, изъеденные тюрьмой зубы.

- А на веночке этом ленточки от Моцарта не было?

- Моцарт с Ирокезом не ладят с тех пор, как Ирокез себе автосервис северный взял, - с усмешкой ответил Брелер.

- Образованный ты человек, Юра, - вздохнул смотрящий, - один только недостаток, что мент.

Брелер промолчал.

- Что же тебя твой кореш Каляга сюда засадил? Или это промеж ментов такая дружба?

Брелер молчал по-прежнему.

- Ну, что столбом стоишь? Язык проглотил? Не любят тебя менты, Брелер...

Усмехнулся, неожиданно кивнул на порезанную колбасу, лежащую на газете. 

- Ладно, садись, потрапезничай с нами. Авось завтра малявка придет, что с тобой делать да как...

Брелер скосил глаза на колбасу. Прием был довольно старый. Колбаса лежала себе на газетке, никто из свиты к ней не притрагивался, очень возможно, что положил ее туда по приказу опущенный. Коснешься такой вещи - и все, сам зачушкаришься...

- Спасибо, я сытый, - сказал Брелер.

Барсук неожиданно засмеялся, взял круг колбасы, жадно запихал его в рот.

- Опасливый ты человек, Юра. Кто с тобой шутки шутить станет? Ладно. Иди на место. Я тебя трогать не буду, как малява про тебя придет, так и поступим...

Когда Брелер подошел к своей шконке, она была занята: сбросив на пол узелок с его вещами, на одеяле лежал старый хозяин нар, кувалдообразный Репей.

- А ну слезай, - сказал Брелер.

- Ты, ментяра! Твое место у параши...

Брелер молча схватил Репья правой рукой - за локоть, и левой - за ворот рубашки. На мгновение на него пахнуло кислым потом и табаком. Потом Репей описал дугу в воздухе и хряпнулся позвоночником о пол.

Все обитатели камеры повскакали с мест.

- Мочить мусора! - заорал кто-то.

- Кто мусор?!

- Вон, жидок!

Репей поднялся с пола. Взгляд его не выражал ничего хорошего. Брелер, не оглядываясь, шагнул назад. Теперь у него за спиной была шершавая кирпичная стена, от которой тянуло едким холодом, а перед ним уже крутилась толпа из полутора десятков раззявленных рож. Первым стоял Репей и по бокам его еще два каких-то лба.

Брелер не стал дожидаться, пока на него нападут. Он ударил первым. Репей схлопотал пяткой в межреберье, и в его грудной клетке что-то тяжело хрустнуло. Его сосед получил короткий и болезненный тычок в живот,  Юрка развернулся, ставя по пути блок, и добавил в то же место локтем. Третий, легкий и ловкий урка по кличке Червонец, выхватил было заточку, но Юрка сшиб его на пол подсечкой, заточка бесполезно плеснула по рукаву, и тут же Юрка наклонился, чтобы выхватить оружие из рук извивающегося на полу Червонца. Это оказалось ошибкой. Червонец перекатился, полоснув Юрку по ноге, и в ту же секунду сзади на спину прыгнули и вцепились мертвой хваткой.

Через минуту Брелер лежал на полу, придавленный урками, но, как ни странно, живой. Затем вокруг наступила странная тишина, кто-то вздернул его за шиворот и поставил на колени, и, разлепив залитые кровью глаза, Брелер увидел перед собой широко расставленные ноги Барсука.

- Ты что же, мент, в хате беспредельничаешь? Или это твой дом? 

Брелер поднял голову.

- Я е…ал твою хату и твои понятия, - сказал Юрка.

Барсук неторопливо стал расстегивать свисающие мешком брюки.

- Держите его, - сказал смотрящий. 

Два десятка рук вцепились в бывшего мента так, что тот не мог пошевельнуться. 

В следующую секунду Юрка плюнул в глаза Барсуку.

Свое последнее оружие Брелер приберег на крайний случай. Как-то давно еще друзья показали ему фокус уголовников, которые умеют держать за щекой половинку безопасной бритвы. Лезвий у Брелера не было, но Калягин передавал ему в камеру хорошие сигареты - любимые юркины “Мальборо”. Если поджечь фильтр от таких американских сигарет, и сделать все правильно, то пористая масса превратится в блестящую пластинку с острыми краями, которыми легко вскрыть себе вены. Или - использовать вместо бритвы.

Барсук коротко вскрикнул и схватился за глаз, из которого торчала белая матовая полоска. Перепуганные урки чуть ослабили хватку. Брелер скинул с себя сокамерников, вцепившихся в него, как пиявки, перекатился через спину и, вскочив, нанес первой же кинувшейся на него роже удар кулаком. Зубы полетели в одну сторону, рожа кувыркнулась в другую.

Ему удалось продержаться минут пять, но соперников было слишком много, и после того, как кто-то изловчился и воткнул Юрке заточку чуть повыше печени, все было очень скоро кончено. Брелер ослабел и повалился на пол. Его били долго и старательно, не намереваясь оставлять в живых, и наверное бы убили тут же, если бы вертухай не привел в тридцать восьмую камеру новенького.

Однако сделать уже было ничего нельзя. Тюремная больничка, благодаря хлопотам местного фонда реабилитации заключенных, содержавшегося за счет средств областного общака, была снаряжена если и хуже швейцарской клиники, то уж точно лучше областного госпиталя, но травмы были слишком значительны.

Брелер умер в реанимационном отделении, через два часа после четырехчасовой операции.  Все это время глава промышленной полиции города Ахтарска Вовка Калягин сидел возле бывшего друга, не шевелясь и время от времени покусывая, по детской привычке, ногти. Брелер так и не пришел в сознание, и последними его словами, которые слышал Вовка Калягин, были слова в приемном покое: “Ты меня сдал”.

Глава вторая.

О том, как крысы бежали с тонущего корабля

Отсрочка заседания арбитражного суда стала первым звоночком, показавшим публике, что союз между Ахтарским металлургическим комбинатом и губернатором области Александром Дубновым не так прочен, и, во всяком случае, нуждается в серьезных материальных поощрениях со стороны комбината.

Намеченное на 7 января заседание областного арбитражного суда было сначала отложено на неделю, а потом еще на две, по просьбе адвокатов противоположной стороны.

В областной газете, финансируемой из бюджета, появилась длинная и злая статья о миллионах рублей налогов, украденных Ахтарским меткомбинатом у вдов, сирот и пенсионеров области. Было там и о скандале с пропажей акций, и все описывалось довольно подробно, но примерно в таком ключе: гендиректор Извольский украл восемнадцать миллионов у банка, поручившись за них акциями, а потом, чтобы не платить эти деньги, куда-то акции спрятал. 

И хотя тотчас же в газете появилась другая статья, где проклинали Москву, федеральное правительство и банк “Ивеко”, все высшее общество в губернии насторожилось. Ибо было известно, что хотя “Сунженское знамя” и печатает за деньги все, начиная от рекламы подгузников и кончая гнуснейшей заказухой, но все же оно не печатает ничего без одобрения губернатора.

Зашевелилась одна шавка, другая. Прокуратура подкатилась к комбинату с просьбой отремонтировать здание. Председатель Пенсионного Фонда пожаловался, что его дочке в Америке негде по-человечески жить. Местная энергосистема отказалась принимать собственные векселя непосредственно от вексельного центра “Металлург”, раньше платившего за АМК, и потребовала, чтобы векселя принимались уже упоминавшимся в повествовании “Фениксом”.

Черяга договорился о встрече с губернатором, но когда он приехал в администрацию, оказалось, что губернатор полчаса как срочно улетел в Москву. Спустя день Черяга тоже улетел в Москву, и тоже договорился о встрече с Дубновым, но за двадцать минут до начала встречу отменили, так как губернатор спешно вылетел обратно в область. “Стрелку ему забить, что ли?” - мрачно поинтересовался Витя Камаз, когда Черяга рассказал ему о губернаторе-путешественнике. Надобно сказать, что вот уже полмесяца как Витя Камаз был не Витей Камазом, долголаптевским бригадиром, а Виктором Семенычем Свенягиным, первым заместителем начальника промышенной полиции города Ахтарска.

Больше Черяга Дубнову не звонил. Настаивать после такого на встречах - значило самому потерять лицо.

*     *      *

Как-то вечером, когда Денис сидел в полуопустевшем заводоуправлении, уже отпустив секретаршу, в дверь кабинета тихо поскреблись. Пришедший оказался Гера Черезов, - друг детства Извольского, ныне торговавший иномарками. У него было два салона - в Ахтарске и в Сунже, и деньги на обзаведение выделил Извольский.

По унылому виду Герки Денис мгновенно понял, что у него проблемы, и что проблемы эти не могут быть не связаны со стремительной потерей комбинатом влияния. Так оно и оказалось: три дня назад таможня арестовала у Геры партию  японских “мазд” на двести тысяч долларов. Машины были конфискованы и тут же проданы за копейку дочерней фирмочке при таможне, а та уж продала их за половинную цену конкуренту Геры, некоему Ващенко. 

Ващенко поставил цену на “мазду” в девять тысяч вместо законных двенадцати, и успел уже продать несколько машин.

- Где ж ты раньше чухался? - с досадой спросил Черяга.

Гера пожал плечами.

- Они все это в один день провернули, - начал объяснять он.

- Все, Гера, я понял. Иди.

Когда печальный Черезов ретировался из кабинета, и.о. гендиректора поднял трубку:

- Витя, ты еще в здании? Зайди.

Витя Камаз явился через две минуты. Денис вкратце обрисовал ему ситуацию.

- Это твоя тема. Работай.

Витя Камаз вышел из директорского кабинета задумчивый. Задача, которую поставил перед ним Черяга, на самом деле была довольно сложна. С одной стороны, пример Черезова должен был доказать всем шакалам, сбежавшимся к логову умирающего льва, что они несколько недооценили ситуацию. С другой стороны, не следовало ни в коем случае давать областному УВД повода раскричаться по поводу беззаконий, чинимых ахтарской службой безопасности. Оба этих условия в корне противоречили друг другу и исключали простые и очевидные ходы типа тыканья “козой” в лицо таможенникам, выдавливания из господина Ващенко денег с помощью вставленного в задний проход паяльника и тому подобных хорошо знакомых Камазу методов.

Поразмыслив, Витя Камаз нашел изящный выход из положения.

Через неделю у господина Ващенко обчистили автомобильный салон. Темной январской ночью товарищи в черных шерстяных шапочках нейтрализовали сторожа и отключили сигнализацию, после чего к задним воротам салона подъехала самая обычная автовозка. На нее загрузили восемь тачек, и машина бесследно растаяла в темноте.

Спустя три дня, явившись в свой кабинет, Денис обнаружил в предбаннике невысокого худощавого человека лет сорока в щегольской кожаной куртке и черных брюках-слаксах. Звали его Моцарт, и был он одним из крупных сунженских авторитетов и “крышей” пострадавшего Ващенко.

- Слышь, начальник, базар есть, - сказал Моцарт, не вставая с дивана, и Денис коротко бросил:

- Подождите.

И, повернувшись к секретарше:

- Позови Свенягина.

Витя Свенягин, он же Камаз, появился в директорском предбаннике с похвальной быстротой, и в кабинет Камаз с Моцартом вошли вместе.

- Какие проблемы? - спросил Денис, после того, как гости расселись, а секретарше по селектору были заказаны три чашечки кофе с коньяком.

- Такие проблемы, что ваши по беспределу моего барыгу обнесли. Ващенко. Тачками торгует.

Денис невозмутимо улыбался.

- Я слыхал об этом случае, Моцарт. Но с чего это ты решил, что служба безопасности Ахтарского меткомбината грабит по ночам автомобильные салоны? Нам сейчас, что - чем-нибудь другим нечем заняться?

Моцарт пожал плечами:

- Он у вашего Герки партию японок увел. Это все знают.

Денис развел руками.

- Вот видишь, Моцарт. Получается, ты сам признал, что Ващенко был неправ. И что первым беспредел начал он. Забрать чужие тачки по половинной цене, это как - не беспредел?

О том, что тачки мог забрать не столько сам Ващенко, сколько именно Моцарт, захотевший прощупать нынешние возможности АМК, Денис пока не стал говорить.

Моцарт помолчал. Получалось, что он довольно неудачно начал разговор, попавшись в простенькую ловушку Черяги, и теперь сделать вид, что не признаешь вины за своим барыгой, было нельзя.

- Хорошо, - сказал Моцарт, - Ващенко упорол косяк, за это он по ушам получит. Но он у Герки увел тачек на двести штук, а ты, Камаз, на сколько?

Витя Свегянин оскалил зубы.

- Так тачки-то теперь паленые, - объяснил он, - ну, увел бы я те же “мазды”. Они в таком виде семьдесят штук вместо двухсот стоят. Вот и пришлось возместить - во-первых, чтобы Герке отдать столько, сколько он потерял, во-вторых, ребятам за работу...

- Возместить? Ты салон дочиста выставил,  четыре “мерса” взял, два “чероки”,  один “мерс”, между прочим, мой был - мне его спецом из Кельна гнали...

- Погоди-погоди! - даже подскочил Камаз. - Какие четыре “мерса”? Я три “мерса” взял, два черных, один вишневый, а “джипов” я ваще не брал, они в автовозку по габаритам не лезли...

Моцарт аж вылупил глаза.

- Ты сколько, говоришь, тачек увел?

- Восемь тачек. У меня же машина была, на нее больше не влазит.

Ващенко уверял, что у него угнали одиннадцать машин.

- За базар ответишь?

- Отвечу.

Моцарт смерил Дениса с Камазом внимательным - очень внимательным взглядом - поднялся и вышел из кабинета.

Тачки люди Моцарта отыскали на следующий же день: два “джипа” стояли в просторном гараже на летней даче Ващенко, а угольно-черный “мерс”, предназначавшийся в подарок “крыше”, обнаружился под холстом на стоянке, где всегда парковался приятель Ващенко. К вечеру бизнесмена привезли на дачу к Моцарту. Там его завели в подвал, приторочили наручниками к водопроводной трубе и избили до состояния промокашки.

- Ты меня дебилом перед ахтарскими выставил! - орал Моцарт, пиная ногами рыхлое, податливое тело коммерсанта.

Ващенко не убили. Но в тот же вечер бизнесмену пришлось отписать бандитам принадлежащий ему салон, а в качестве компенсации за моральный ущерб Моцарт забрал себе и летнюю дачку, и новую квартиру Ващенко. За несколько часов преуспевающий барыга превратился в нищего.

Только спустя месяц Моцарт понял по некоторым несомненым деталям, что Черяга с Камазом развели его втемную. И что у Ващенко украли все-таки одиннадцать машин, а не восемь. Восемь вывезли автовозкой и продали в Новосибирске, а остальные три расставили по ващенковским точкам. Но переигрывать он, разумеется, ничего не стал - не отдавать же барыге салон обратно?

*      *       *

Как ни странно, этого оказалось мало. Умные люди, конечно, услышали, что преуспевающий сунженский бизнесмен Ващенко попытался поставить на бабки структуру, близкую к АМК, и через неделю после того, как он это сделал, Ващенко лежал в больнице, а его автосалон больше ему не принадлежал. Однако помимо умных людей в области было очень много дураков, а глупость - это штука опасней, чем граната Ф-1. 

Не прошло и трех дней после истории с Ващенко, как неизвестно откуда взявшиеся отморозки попытались наехать на компьютерный магазинчик, тридцать процентов акций которого принадлежало одной из дочек АМК. Пробивка была жесткой, со стволами, с криками “ща я тебя урою!”, глава отморозков, некто Курт, напоследок сбил наземь владельца магазинчика, и, помочившись на его окровавленное лицо, предложил приготовить к завтрему три штуки баксов. “Комбинату не до тебя, у них забот выше крыши”, - объяснил он.

Бандюков расстреляли на следующий день, прямо перед дверьми магазинчика. Три «калаша», высунувшиеся из двух припаркованных у обочины джипов, превратили Курта с подручными в кровавую кашу, которую долго потом отскребывали от тротуара. Промышленная полиция, не моргнув глазом, списала происшествие как очередной висяк.

А еще через два дня, когда на комбинат пожаловала налоговая проверка, Черяга очень радушно распорядился выделить мытарям кабинет и предоставить им всю документацию, а потом доверительно сказал, склоняясь к самому уху замначальника налоговой инспекции:

- Только, знаете ли, жадность до добра никого не доводит, как Курта...

Извольский, в Москве, выслушал и про Курта и про налоговиков и остался недоволен. 

- Ты меня в уголовника превращаешь, - пробормотал директор. - Это плохо. Если человек показывает силу, значит, есть повод в ней сомневаться.

Но так или иначе, налоговая проверка почла за благо ничего на комбинате не найти.

*     *     *

Удивительным образом обнаружились у комбината и союзники, и самым неожиданным и полезным из них оказался Сенчяков - тот самый директор вертолетного завода, который добровольно стал вассалом Извольского. Услышав, что АМК, а стало быть, и его вертолетный завод, отходят к московскому банку, Сенчяков встал на дыбки, а разгневанный железобетонный коммунист - это та еще сила, доложу я вам.

Сенчяков принялся собирать митинги, на которых клеймил сионистский московский режим, вывозил рабочих в автобусах в областной центр, и в конце концов принялся за организацию похода ахтарских металлургов в Сунжу. Поход должен был продолжаться две недели и завершиться миллионным митингом протеста на площади перед областной администрацией.

Область была бедная, угольная, электорат в ней был преимущественно протестный, и усилия Сенчякова быстро разожгли из искры пожар четвертой категории сложности. В скором времени о том,  что прихвостни Международного валютного фонда по заданию западных конкурентов намерены разорить самое крупное в области предприятие, знали в каждом рабочем поселке и в каждой шахте. У Черяги волосы дыбом вставали, когда он читал статьи, напечатанные в диких марксистских листках, в изобилии рассовываемых по почтовым ящикам. Там не хватало только обвинений в том, что в банке “Ивеко” служат по пятницам “черную мессу”, а на работу туда нельзя поступить иначе, как растоптав ногами крест и поцеловав председателя правления банка в срамное место. Черяга на месте “Ивеко” немедленно подал бы в суд на автора статьи, редактора и корректора, но банк не снисходил до таких мелочей. И напрасно. Листки пользовались бешеной популярностью, а содержание их совершенно бесплатно пересказывалось пенсионерами в очередях, собесах и за бутылкой водки.

Сам Извольский, который всегда считался типичным “новым русским” и на коммуниста глядел примерно как на дохлую крысу, невзначай обнаруженную в ящике стола, никогда бы не смог организовать такой эффективной кампании в защиту завода. Максимум, что бы он мог - это напечатать в крупных газетах несколько статей с туманными обвинениями в адрес “Ивеко”, - обвинениями, которые были бы совершенно непонятны широкой публике и за которые бы “Ивеко” как раз потащил бы журналиста в суд.

Все это делалось, как всегда у Сенчякова, грубо, открыто - например, строчка на печатание марксистских листков была на голубом глазу заложена им в бюджет вертолетного завода! - но грубая эффективность народного гнева служила ему надежной защитой. Налоговую проверку, которая несомненно обнаружила бы марксистскую строчку, разъяренные рабочие просто не пустили в заводоуправление.

*       *      *

Вячеславу Извольскому было плохо в Москве.

Вот уже несколько лет он не отделял себя от комбината - огромного, дыщащего жаром и копотью чудовища, раскинувшегося на доброй сотне гектаров посреди сибирской равнины, - с бесконечными лентами прокатных станов, с бенгальскими огнями углерода, сгорающего над льющимся в ковши чугуном, с тяжелыми толкачами, снующими, подобно медлительному гигантскому челноку, вдоль узких бойниц коксовых батарей.

Ему было бы легче болеть в Ахтарске - но о перелете нечего было и думать, и генеральному директору оставалось тосковать  -  в то самое время, когда комбинат трясло и лихорадило.

Финансовые неурядицы не проходят бесследно для собственно производства: интриги банка влекли за собой беспокойство партнеров, беспокойство партнеров заставляло их диктовать комбинату невыгодные финансовые условия, невыгодные условия кончались переменой марок углей и поставщиков руды, и от этого возникали десятки технологических проблем, которые надо было решать на месте, стоя обеими ногами на утоптанном, усыпанным углем снегу возле коксовой батареи, а вовсе не по телефону из московской больницы.

В середине декабря, чтобы проучить зарвавшихся поставщиков, Извольский приказал перейти на руду с Черемшинского ГОКа, перерыв в поставках составил почти неделю, и всю неделю домны и аглофабрика были вынуждены довольствоваться сухим пайком старых запасов. Извольский распорядился уменьшить загрузку домен, на пятой домне, самой крупной в Азии, выдававшей до восьми тысяч тонн чугуна в сутки, снизили форсировку. 

Пятая домна, более известная на комбинате как “Ивановна”, была любимицей Извольского и работала как часы, - нагрузка на ней не уменьшалась даже во время летних шахтерских забастовок. Но из-за снижения форсировки и перемены в составе сырья с домной вдруг что-то приключилось, выход металла резко уменьшился, все руководство комбината неделю не вылезало от пятой домны, а Извольский, в Москве, бессильно бранился по телефону, чувствовал, что только отрывает людей от дела, - и от этого бранился еще больше.

Беда с домной была в самом разгаре, когда потихоньку поправлявшийся Извольский внезапно подхватил грипп от одной из медсестер. И не какой-то простой, а скверный, с высочайшей температурой, из тех, что в двадцатых годах именовались “испанкой”. Ирина заразилась от него, и ее увезли болеть в гостиницу.

Служба безопасности ходила на ушах, медсестру проверили, опасаясь изощренного коварства банка, но так ничего достоверного найти не смогли, и удовольствовались тем, что выгнали ее с работы.

Денис вернулся из Швейцарии 31-го декабря и сразу поехал в больницу. Извольского вновь перевели в реанимацию, он лежал весь красный и неподвижный, накачанный какими-то дурными антибиотиками, и, казалось, почти не слышал ничего, в чем ему отчитывался Денис. Только в конце разговора веки его слегка дрогнули и поползли вбок, как люки, закрывающие шахты баллистических ракет, мутно-голубые глаза глянули на зама.

- Спасибо, - прошептал Извольский. Денис впервые слышал от Извольского это слово. В устах директора оно звучало так же неконгруэнтно, как матерная ругань в устах пятилетней девочки, и Дениса внезапно пробрала странная дрожь.

- Швейцарские адвокаты вот еще что предлагают, - сказал Денис, - на рынке есть обязательства “Ивеко”, просроченные, мы могли бы их купить по пятьдесят процентов от номинала, и давить на банк оттуда. Славка! Ведь мы же банк обанкротить можем!

- Забудь, - сказал Извольский, - тебя эти адвокаты кинуть хотят. Мы ни копейки от “Ивеко” не получим, только деньги профукаем... Делай, как я сказал, никакой самодеятельности. Где Ира?

- В гостинице.

- Что “Ивановна”?

Денис пожал плечами. Что с домной, он в Швейцарии как-то не интересовался. Правда, уже на подлете к нему позвонил главный инженер Скоросько и сказал, что причина нашлась: из-за изменений режима на стенки “Ивановны” стал налипать цинк. Но вот как сделать, чтобы цинк отлип - было неясно. 

- Скоросько предлагает ее остановить, - сказал Денис.

Извольский долго молчал.

- Денис, - тихо сказал он, - по-моему, я умираю.

- Славка!

- Не перебивай начальника. Если я умру - ты все сделаешь, как я сказал, слышишь? Никаких идиотских швейцарских советов. Никаких долгов “Ивеко”. Все зарегестрируешь на свое имя. Комбинат  достанется тебе.

Денис почувствовал, как у него леденеют пальцы.

- Славка, не пори чепухи. Ты просто простужен. От насморка не умирают.

- Цыц. Жалко, что я детей не успел завести. Султану нельзя без детей. Ничего. У вас с Ириной будут... Ты ведь не бросишь Ирину?.. И не убивай никого за меня. Это слишком опасно. Комбинат важнее. 

Глаза Извольского опять тихо закрылись. Он бормотал что-то еще, но Денис, склонясь над больным, уже не мог расслышать слов. Возможно, это был просто бред.

*      *      *

Денис обещал матери, что Новый Год он встретит в Ахтарске, но было совершенно очевидно, что если ночью он вернется в Сибирь, то и праздновать Новый Год он будет там же, где все остальное руководство. А именно, - у домны номер пять. Поэтому Денис поехал не в аэропорт, а в гостиницу. 

Была уже половине двенадцатого, до Нового Года оставалось полчаса, и московская дорога была пустынной  и грязной. Даже гаишники смылись с нее, намереваясь выйти на охоту попозже, когда пьяный и веселый народ начнет разъезжаться по домам, и только разноцветные светофоры перемигивались с новогодней рекламой.

В гостинице было пусто и безлюдно, - ахтарские ребята поразлетелись на новогодние отпуска, москвичи сидели дома. В холле стояла двухметровая елка, украшенная лампочками и стодолларовыми купюрами. Доллары были настоящие, выданные банком «Металлург», и Черяга очень хорошо помнил реакцию Ирины на эту елку. Она вытаращилась и сказала: “Какая пошлость!” Сейчас лампочки равномерно вспыхивали и гасли, освещая зеленые иголки и зеленого же Бенджамина Франклина, глядевшего на Черягу сквозь ветви. Одинокий охранник дремал за конторкой.

Председатель правления банка “Металлург” звякнул ему на трубку и позвал домой, но Денис сказал, что он, кажется, тоже заболел и хочет отлежаться.

Обосновавшись в отведенном ему номере, Денис спустился этажом ниже, в апартаменты Извольского. Хотя сибирский директор из принципа и делал вид, что в “этой продажной Москве” дома у него нет, однако на втором этаже гостиницы у него была, считай, стометровая квартира, с гостиной, кабинетом и спальней.

Апартаменты оказались незапертыми. Денис снял в прихожей ботинки и осторожно отворил дверь спальни.

Спальня была красивая и по-гостиничному нежилая, с огромной кроватью и белыми обоями, слегка украшенными голубыми разводами. Наискосок от кровати на тумбочке стоял плоскоэкранный “Панасоник”, огромное, во всю стену, окно было плотно занавешено бархатными портьерами. Одна из тяжелых настольных ламп с бронзовыми ножками и шелковыми абажурами была включена. На кровати, свернувшись клубочком, лежала Ирина. 

Денис, в одних носках, неслышно пересек комнату и присел в кресло у кровати. Одеяло на кровати было теплое, но тонкое, из хорошего козьего пуха, и очертания женского тела угадывались под ним, как под простыней.  Из-под края одеяла высунулась ножка, с узенькой ступней и коротко подстриженными, ненакрашенными ноготками. Волосы Ирины разметались по подушке, на гладком, чуть розоватом лбу были видны капельки пота. 

Голова Дениса сильно кружилась, тело было вялым и мягким, как истлевший кленовый лист, - наверное, от усталости и перелетов. Даже если бы он подхватил от Извольского грипп, не мог же он заболеть через час.

Денис сам не знал, что с ним сделали слова Славки. Конечно, сейчас он казался главным на заводе. Лишь немногие люди знали, насколько на самом деле плотно контролирует Сляб каждый его шаг, и насколько даже те поступки Дениса, которые кажутся естественными и очевидными в его положении, на самом деле выверены Извольским и являются лишь эпизодами стратегической многоходовки. 

Но он знал, что Извольский прав. Умри Сляб - и именно Денис становился в центре защитной комбинации завода. Умри Сляб - и именно Денис мог стать и владельцем, и управляющим одного из крупнейших экспортеров России. Умри Сляб - и Ира Денисова, тихая, златовласая Ира Денисова, все дальше уплывающая от него, как Дюймовочка на листке кувшинки, стала бы женой Черяги.

Жизнь Извольского висела на волоске. Неужели у начальника службы безопасности комбината, проворачивавшего изысканные комбинации и распоряжавшегося сотнями миллионов долларов, не хватит ресурсов обрезать этот волосок так, что никто и не подумает на Черягу?

Ира заворочалась во сне, устраиваясь поудобней, гибкое тело под одеялом выгнулось и снова свернулось в клубок. “Почему ты его любишь? - подумал Денис об Ирине. - Он некрасивый. Грузный, парализованный.  За его деньги? Вздор. Если я в чем уверен, так это в том, что тебе плевать или почти плевать на его деньги, и именно это сводит с ума и меня, и Славку. Он хам. Он изнасиловал тебя, я это знаю, хотя мне это никто и никогда не говорил. Он увольнял меня. Я делаю ради него такие вещи, которые я никогда не сделал бы ради себя, вещи, за которые полагается статья и зона... Почему он так уверен, что я буду исполнять его указания? Оттого, что у него есть деньги? Но ведь пять лет назад у него не было денег, а все все равно исполняли его указания, и в результате у него появились деньги. Значит, дело не в деньгах? Почему он так уверен, что я не предам его? Он верил Брелеру, а Брелер продал его за несколько миллионов долларов. Он вытащил из дерьма Неклясова, а Неклясов перебежал к “Ивеко”.»

 Когда-то, семь месяцев назад, Извольский предложил ему пост начальника службы безопасности и сказал: “Все люди в России делятся на две категории: либо умный, но вор, либо честный, но идиот. Ты принадлежишь к третьей, самой редкой.”

Но до какой черты продолжается преданность? Если бы самому Извольскому предложили комбинат в миллиард долларов и любимую девушку впридачу, неужели бы он колебался хоть секунду? Денис точно знал, что не колебался бы. И даже угрызения совести его бы не терзали, - ведь не стеснялся же Сляб, когда сказал своему предшественнику, который привел его на комбинат и у которого он комбинат отобрал: “Если тебе нужна преданность, заведи себе пуделя?” 

Денис сцепил руки и по старой привычке покусывал костяшки пальцев. Платиновый «Константин Вашерон», осенний подарок Извольского, показывали без четверти двенадцать.

Ирина внезапно открыла глаза.

- Денис, это вы? - тихо сказала она.

- Да. Извините, я зашел с Новым Годом поздравить, а вы спите... Я вам подарок привез...

- Как Слава?

- Нормально, - голос Дениса прозвучал ровно, но он слишком замешкался с ответом. Ирина вздрогнула.

- Я лучше поеду к нему.

Ирина села в постели и тут же слегка покачнулась. На ней была шелковая ночная рубашка с какими-то рюшечками поверх розовых плеч, и плечи у Ирины были худенькие и красивые.

- Ирина, куда же вы поедете. У вас у самой тридцать девять.

- Тем более! А у него сколько? Он же... Он же... господи, зачем меня сюда привезли!

Ирина накинула халатик и выскользнула куда-то в ванную. Она появилась спустя пять минут, уже одетая, с красными воспаленными глазами.

- Ира, - сказал Денис, осторожно завладев рукой девушки, - вы вся горячая, вам нельзя ехать. 

Ира покачала головой.

- Вы не знаете, Денис, - сказала она. - Когда я рядом, ему сразу лучше. Там машина ваша еще внизу?

Через мгновение легкие ножки Ирины затопали по коридору. В кармане Дениса брякнул телефон. Это был водитель, Сережа.

- Денис Федорыч, - доложился он, - тут это... Ирина Григорьевна просит отвезти ее в больницу. Вы в аэропорт не едете?

- Все в порядке, отвези, - сказал Черяга.

Где-то далеко зашуршали ворота, на белой зимней дороге вспыхнули фары бронированного “мерса”... Денис растерянно сидел в кресле. У ног его стоял привезенный Ирине подарок - не какая-нибудь там норковая шубка или кольцо, а вполне скромный джентльменский гостинец – ноутбук с наворотами.

До какой черты продолжается преданность?

Денис сидел в спальне Извольского еще с полчаса, а потом покопался в памяти и набрал номер. На том конце трубки, к его удивлению, ответили.

- Тома, - сказал Денис, - это Черяга. Помнишь такого?

- Помню, - ответ прозвучал после некоторой паузы.

- У тебя, я гляжу, телефон не изменился.

- Еще нет. Коля эту квартиру на три месяца вперед оплатил.

- Нашу гостиницу на Рублевке знаешь?

- Да.

- Приезжай ко мне.

Тома Векшина, бывшая любовница покойного Заславского, некоторое время молчала, и Черяга, по-своему истолковав молчание, спросил:

- Штука баксов тебя устроит?

- Я приеду, - сказала девушка.

Не кладя трубки, Денис перезвонил на пост охраны:

- Ко мне девочка подъедет. Проводи в мой номер. И пусть из ресторана чего-нибудь принесут.

Когда, через час с небольшим, раскрасневшаяся, с мороза Тамара Векшина вошла в номер Дениса, Черяга, уже раздетый, лежал в постели. В спальне негромко чирикал телевизор, а на передвижном столике перед кроватью стояла бутылка шампанского и закуски.

- Здравствуйте, - сказала Тамара. Она была в точности такая, какой ее помнил Денис: хрупкая, хорошенькая, и немного печальная для профессиональной проститутки.

- Привет. Ты по-прежнему в “Серенаде” работаешь?

- Да. Меня обратно взяли. Я думала, не возьмут, а меня взяли.

- А почему были должны не взять?

Тамара аккуратно сняла высокие припорошенные снегом сапожки, подошла к постели.

- Если девочка находит себе “папу”, ее потом редко берут обратно, - сказала она, - считается, что она все равно будет работать на себя и скоро к новому “папе” уйдет. Когда Коля меня к себе взял, меня хозяйка предупреждала. Говорила, что он меня бросит, а репутация у меня уже будет плохая.

- А он бы тебя и бросил, - сказал Черяга, - если бы все прошло, как он думал, он бы улетел в Швейцарию и ни разу бы о тебе не вспомнил.

Тамара покачала головой.

- Он не меня бросил бы, а жену. Он все это сделал, чтобы бросить жену, понимаете? Он думал, что будет умнее всех и уедет за границу, а потом он бы позвонил и велел мне приезжать.

В голосе Томы звучало страстное убеждение, что так оно непременно бы и было, что Коля - ее Коля - не мог обмануть ее, как обманул он жену, друзей, начальство и всех, кого мог, и что только нелепая и жестокая смерть Заславского помешала исполниться извечной мечте любой русской эскортницы - выйти замуж за богатого и ласкового “папу”.

- Он тебе ни о чем не рассказывал?

Тамара покачала головой.

- Если бы рассказал, я бы его отговорила. Я бы ему объяснила, что с Шуркой Лосем нельзя иметь дело. Он же пудель был, совсем ничего не понимал.

Девушка присела на широкий краешек гостиничной постели, настольная лампа наконец осветила ее узкое печальное лицо, и тут только Денис понял, почему Тома Векшина встречала Новый Год дома, а не заработках. Под левым глазом девочки виднелся синяк, такой огромный, что даже искусно наложенный слой пудры и румян не мог его вполне скрыть.

- Откуда синяк? - спросил Денис.

- От Шурки Лося.

- За что?

- Я его... в общем, я ему кайф поломала и сказала, что он Колю убил. Мне уйти, да?

- Почему?

- Потому что ты не пьяный.

- При чем здесь то, что я не пьяный?

- Потому что я с синяком некрасивая. Когда мужик пьяный, ему все равно, ему бы лишь морковку свою воткнуть. А когда он трезвый, никто девочку с синяком не закажет.

Денис ничего не ответил. Он уже почти жалел, что вызвал девочку. С того времени, как уехала Ирина, прошло полтора часа, возбуждение спало, и он чувствовал одну безумную усталость. Вдобавок было неприятно думать, что девочкой недавно пользовался Шурка Лось и еще, наверное, несколько человек из его бригады. Тома повернула головку так, чтобы синяка не было видно, потом протянула руку к тарталеткам на кружевной фарфоровой тарелочке.

- Можно?

- Ты что, так есть хочешь?

- Я не ужинала, двенадцати ждала. Так можно?

- После поешь, - сказал Денис, - раздевайся.

*      *      *

Утром Дениса разбудил ликующий звонок из Ахтарска. 

- Мы ее продули! - кричал захлебывающийся от счастья Скоросько, - цинк - ноль! Весь в шлак ушел!

Скоросько сыпал техническими подробностями, Денис перестал его понимать с третьей фразы, но главное уловил: Скоросько и доменщики самолично изменили схему продувки “Ивановны” и, не останавливая производства, просто сдули весь цинк со стенок к чертовой матери. Это был их рождественский подарок директору.

- Славка как услышал, так чуть в постели не запрыгал! - орал Скоросько.

Захлопнув телефон, Денис перевернулся на бок, помотал головой и открыл глаза. В углу спальни корчил рожи немой телевизор, который они ночью забыли выключить. Столик с шампанским и закусками основательно опустел. Тамара Векшина не спала, а лежала, свернувшись в клубок, и глядела на Дениса своими внимательными и очень печальными глазами.

- А правда, что ты теперь на заводе главный? - спросила Тамара.

- Я – и.о. гендиректора.

Тонкие пальчики Тамары неслышно пробежались по коже Дениса, Черяга блаженно зажмурился.

- Нет, ты не главный, - спокойно сказала Тамара. - Ты очень несчастный, а главные такими несчастными не бывают.

Денис перекатился на живот.

- Кто тебе сказал, что я несчастный?

Тамара помолчала. После ночных трудов пудра с ее лица совсем осыпалась, и синяк был виден очень хорошо.

- Давно он тебя ударил-то?

- Два дня назад.

- Хочешь заняться чем-нибудь другим? Могу секретаршей устроить.

- Зачем? - сказала Тома, - я больше секретарши получаю. А работаю меньше.

- Хочешь переехать в Ахтарск?

- А к тебе нельзя переехать? - подумав, спросила Тамара.

- Нет.

- Это из-за синяка, да?

- Это не из-за синяка.

Денис встал и ушел в ванную, а через несколько минут снова вернулся в постель. Тамара откинула одеяло и стала осторожно целовать его грудь. Денис жадно задышал и пригнул девочку ниже, та немедленно все поняла, и через секунду ее черная головка оказалась у его бедер. Денис благодарно закрыл глаза.

Денис не слышал, как в наружную дверь номера постучали. Затем кто-то вошел в коридорчик, скрипнула, растворяясь, дверь спальни, и низкий женский голос произнес:

- Денис, я просто зашла сказать, что со Славой лучше, и спасибо за подарок....

Голос замер. Денис открыл глаза и увидел, что в дверях спальни стоит прямо-таки пунцовая Ирина, и смотрит круглыми, как блюдца, глазами, на голого Черягу и на девочку, копошащуюся у его бедер. Это продолжалось, наверное, мгновение, потом Ирина опомнилась и вылетела вон из номера.

Испуганная Тома подняла голову. Теперь, в свете дня, синяк казался все-таки невероятно большим.

- Убирайся, - сказал Денис.

- Что случилось? Кто эта...

- Убирайся. Бумажник в гостиной на столе, деньги в бумажнике. Убирайся.

*      *      *

Декабрь и январь стали самыми безумными месяцами, которые помнил Черяга. Практически на него были возложены все обязанности Извольского. Плюс - собственные обязанности Дениса. Плюс - оборона осажденного комбината. Плюс - переговоры с губернатором, судом, банком, митинги протеста, интервью с журналистами и прочая, и прочая, и прочая.

К тому же Денис не был самостоятельной фигурой. За всю стратегию отвечал Извольский. За все финансовые операции комбината тоже отвечал Извольский. Извольский был прикован к постели в Москве и думал, думал, думал. По телефону они никаких стратегических проблем не обсуждали - подслушают. Только при личных встречах. Денис метался между Ахтарском и Москвой, отсыпаясь исключительно в самолете.  Сначала он летал на “Яке”, принадлежавшем комбинату, но однажды летчик, уже поднявший самолет в воздух, спинным мозгом почувствовал неполадки и успел посадить машину прежде, чем та развалилась над сибирской равниной.

По городу прошел слух, что неполадки в моторе были делом рук банка “Ивеко”, и это было похоже на правду.

После этого Денис стал летать рейсовым самолетом, который в результате то и дело задерживался, дожидаясь окончания внезапно свалившейся встречи. Извертевшиеся пассажиры матерились сквозь зубы, когда к трапу подлетал бронированный “мерс”, и из него выскакивал замдиректора комбината в сопровождении четырех шкафов, прикрывавших шефа от случайного снайпера. Черяга со свитой занимал два ряда  в первом салоне и тут же проваливался в глубокий беспамятный сон. 

Формально Денис не был назначен и.о. генерального директора и не являлся членом совета директоров. Он просто приказывал -  и приказы его должны были исполняться без разговоров. При этом компетентность бывшего следователя оставляла желать лучшего. 

У Дениса был недостаток, который на заводах не прощают нигде и никому: Денис совершенно не разбирался в производстве. Он беззаботно путал марки углей и ставки налогов, ему приходилось втолковывать на совещаниях, чем отличается кокс, идущий на аглофабрику, от кокса, который идет прямо в домну, и однажды он дико удивился, узнав, что комбинат, оказывается, производит еще и минеральные удобрения - из отходов коксохимического производства.

Рекорд он поставил  9 января, прилюдно поинтересовавшись на Совете Директоров, почем на LME нынче слябы. Вокруг наступила озадаченная тишина, а потом зам по финансам Михаил Федякин несколько саркастическим тоном известил и.о.гендиректора пятого по величине в мире металлургического гиганта, что сляб, а также рельс, швеллер, гнутый профиль и скрепка канцелярская на LME не котируются.

*      *       *

Денис был достаточно ровен - и с главным инженером, и с замом по производству, и с главбухом, и с мэром города, и с кучей людей, которые никоим образом не могли претендовать на первое место на комбинате.

Но два человека оказались неизбежными жертвами его возвышения. Первый был уже упоминавшийся в повествовании Володя Калягин, начальник промышленной полиции,человек достаточно сомнительных нравов, некогда работавший замом начальника ахтарского УВД, а по увольнении создавший свою собственную структуру, именовавшейся “федерацией дзюдо города Ахтарска”. Федерация если и не опустилась до жесткого бандитизма - с грабежами, торговлей наркотиками и прочим,  - то уж мягким рэкетом занималась наверняка. Калягин оказал Извольскому большую услугу в августе, когда комбинат чуть не встал из-за перекрывших рельсы шахтеров, и гендиректор приложил все силы к тому, чтобы он сменил на посту начальника УВД своего бывшего босса Александра Могутуева, который, напротив, во время заварушки показал себя далеко не с лучшей для комбината стороны.

Но губернатор со страшной силой уперся рогом, Могутуева так и не сняли, а Извольский сделал финт ушами и добился создания в городе некоего забавного подразделения, именуемого “промполицией”. Официально промполиция должна была наблюдать за порядком на комбинате, отлавливать несунов, а также патрулировать состоявшие на балансе комбината дома, пансионаты и объекты соцкультсферы. Но так как половина города была выстроена именно комбинатом, промополиция завелась везде, при каждом отделении милиции, и именно ее-то и возглавил Володя Калягин.

Промышленная полиция, разумеется, тут же оказалась на довольстве комбината, ее работников обеспечивали квартирами, служебными машинами, новыми рациями и, само собой, стабильными и вполне пристойными зарплатами. Напротив, старую милицию, возглавляемую Могутуевым, комбинат совсем перестал поддерживать, и единственным официальным источником средств существования оказался для нее федеральный бюджет, каковой не платил зарплат вот уже пятый месяц. Старая милиция стремительно беднела, сотрудники целыми отделами уходили к Калягину, с районных ОВД сыпалась известка, оперативные машины стояли без бензина и запчастей.

Ввиду безрадостной бедности могутуевские менты ударились в самый разнузданный разбой; Извольский только того и ждал. По городу прокатилось несколько громких скандалов, связанных с задержанием рэкетиров в форме, всякий лавочник понял, что князь города гарантирует ему защиту от Могутуева и полное разоблачение милицейского рэкета, и вскоре после официального пересох и неофициальный источник милицейских доходов.

Могутуев первое время еще пытался мириться, просиживал штаны в приемной Извольского, а когда начались скандалы, плавно переросшие в уголовные дела, махнул рукой, сдался и по-черному запил. Самое удивительное, что уголовные процессы Могутуева никак не затронули, место свое он сохранил и, по неясным слухам, Извольский был крайне этим доволен. Ему важно было продемонстрировать всем не просто одномоментный гнев, а целое федеральное ведомство, поверженное в прах гневом ахтарского хана.

Более чем нестандартный способ, примененный ханом Извольским для того, чтобы покончить с преступностью в городе Ахтарске, дал блестящие результаты. Вовка Калягин (и его друг Юра Брелер), лично знавшие каждого областного авторитета, быстро разъяснили браткам, что в Ахтарске им ловить нечего. Владельцы ларьков и магазинов были избавлены от рэкета, в том числе и со стороны самой промполиции. У Сляба существовала твердая договоренность с Калягиным на предмет того, что торговец платит только после того, как влетел в блудняк: потерял товар или деньги, и обратился к Калягину за помощью.

После того, как Калягин выловил банду, промышлявшую грабежом автобусов с “челноками” и на пару с Черягой раскрыл, - к изумлению и досаде самого Извольского - организованную шайку, которая крала с комбината ферросплавы, об “ахтарском феномене” заговорили в Москве. Высокое начальство в МВД даже созвало совещание и обсудило опыт сибирского городка. Итог дискуссии подвел председательствовавший генерал: “Никогда этому не быть, - сказал он, - это что же? Нас всех повыгонять,  а на наше место воров в законе назначить, что ли?”

К тому же в это время в Ахтарске случилась другая история, вызвавшая довольно неоднозначную реакцию. В городе, где рабочим платили зарплату до тысячи долларов, денег было, понятное дело, много. В связи с чем большие люди сочли Ахтарск чрезвычайно перспективным местом в том, что касается продажи наркотиков. В скором времени в городе возникло несколько дискотек, на которых без малейшего труда можно было получить “экстази”, а добродушного вида дяденьки зашныряли возле школ, предлагая ребяткам на пробу совершенно бесплатную дурь.

Вскоре после  создания промполиции патруль Калягина застрелил одного из таких дяденек. “Мы взяли его и стали сажать в машину, - дал показания сержант, - а он вырвался и убежал. Я выстрелил ему по ногам, а он в этот момент поскользнулся и упал”. Это был молодой еще парень, тридцати лет, сын заслуженной в Ахтарске учительницы. Выстрел снес ему пол-лица. У него в кармане нашли пять грамм маковой соломки.

В следующие две недели было убито еще пять барыг. Все они пытались бежать и всех их угораздило поскользнуться в момент выстрела. А потом в городе сгорела любимая молодежная дискотека, вместе со всем оборудованием и с хозяином. Два областных авторитета, Моцарт и Ирокез, забили стрелку Калягину и Черяге. Подробности разговора на стрелке так и остались между этими четырьмя. Было известно, что разговор сначала велся на повышенных тонах, но закончился тем, что Моцарт и Ирокез оценили такт ахтарской ментовки, которая не порывалась бить себя в грудь и выкорчевывать наркоторговлю на всей территории России или хотя бы во всей Сунженской области. Было негласно решено, что Ахтарск - это поляна комбината, который, таким образом, вписывался в структуру существующих понятий и окрестными ворами воспринимался как еще одно, равновеликое им формирование. Сунженские воры не лезли в Ахтарск со своими наркотиками, ахтарские авторитеты, хотя бы они и назывались “полковником Калягиным” и “замдиректора Черягой” - не лезли в Сунжу.

И тем не менее не только в бандитских, но и в самых цивилизованных кругах об этой акции ахтарских изюбрей говорили без всякого восторга.

Как несложно было догадаться, особой любви между промышленной и обычной милицией не было, но, что гораздо важнее, - не было любви между Черягой и Калягиным. Функции начальника промышленной полиции и заместителя директора по безопасности постоянно пересекались, и Извольский ненавязчиво, но совершенно сознательно поощрял соперничество между своими двумя сателлитами.

Теперь, когда Черяга стал и.о. султана, Калягину пришлось туго. Одним из первых своих, декабрьских еще распоряжений Черяга отменил было согласованную уже покупку десяти новых патрульных “фордов”.

- У комбината сложное положение, - объяснил Черяга при свидетелях прямо в окаменевшее лицо Калягина, - надо беречь деньги.

Начальник промполиции покачался с носка на пятку, смерил Черягу рассеянным взором и сказал:

- Мелкий ты человек, Денис.

Повернулся и вышел.

Другой жертвой перемен оказался зам по финансам Михаил Федякин. По финансовой опытности, сроку службы у Извольского, и вообще здравому смыслу именно он, а не бывший следователь должен был принять на себя  текущее финансовое руководство огромным металлургическим хозяйством. Вместо этого Федякин оказался аккуратно оттерт от рычагов управления. Федякин погрустнел, ходил злой, расстроенный, и с некоторых пор не упускал возможность заочно высмеять некомпетентность Черяги.

Денису, естественно, высказывания Федякина довольно быстро передали, и Черяга начал по понятным причинам все больше его отдалять. Как-тот так получилось, что основное бремя технических решений теперь нес на себе бывший зам Федякина, Чарко, и был он этому обстоятельству несказанно рад. Денис даже переселил Чарко в свой собственный кабинет, а сам он пока занимал кабинет Извольского, огромный, роскошный, с целой батареей средств связи и с двумя портретами людей в погонах: Дмитрия Чернова и адмирала Колчака, расстрелянного неподалеку от этих мест.

Ситуация складывалась неприятная: чем чаще Денис поручал дела Чарко, тем язвительней становился Федякин, чем язвительней становился Федякин, тем больше отдалял его Денис.

Окончательная драка произошла где-то в середине январе, на совете директоров. Совет состоялся в большом уютном кабинете, выходившем окнами на заставленный машинами заводской двор, и Денис занял за круглым столом место Извольского. Пока обсуждали тактику комбината на арбитражном суде, назначенном на послезавтра, все шло нормально, но минут через пятнадцать Федякин поднял голову и спросил:

- Денис Федорович, не могли бы вы объяснить, почему “Стилвейл”  не заплатила заводу за прошлую партию?

Steelwhale, Ltd. была та самая багамская оффшорка, которой комбинат продавал сталь. “Стилвейл” платила комбинату ниже мировых цен и через сто восемьдесят дней после поставки, а недостающие для жизнедеятельности деньги комбинат брал взаймы у банка “Металлург”.

- У “Стилвейл” временные трудности, - сказал Денис, - они скоро переведут деньги.

- Но ведь мы по-прежнему остаемся должны “Металлургу”, так?

- Естественно, - пожал плечами Черяга

- Я слышал, что банк “Металлург” скупает долги завода.

- Он всегда этим занимался.

- Сейчас - больше, чем раньше. И еще завод взял кредит у “Металлурга”. Семнадцать миллионов долларов, я проверял. Эти деньги тут же куда-то слили! И опять взяли семнадцать миллионов!

- Ты меня обвиняешь в финансовой нечистоплотности, Михаил Иваныч?

- Я констатирую факт, что при Извольском такого не было, - сказал зам по финансам. – Еще месяц такой жизни, и у нас не будет ни копейки. А ведь это не твой завод.

Черяга помолчал.

- Михаил Иванович, - сказал он, - если тебе не нравится, как управляют комбинатом, у тебя два пути: пожаловаться директору или подать заявление по собственному желанию.

Федякин побледнел, потом покраснел - и выбежал из зала заседания, хлопнув дверью.

- Есть еще вопросы? - скрестив перед собой пальцы, справился Черяга.

Если вопросы у кого-то и были, то их решили приберечь до возвращения Сляба. Все хорошо помнили кадры с трупами расстрелянных рэкетиров, которые демонстрировали по местному телеканалу. Демонстрировали, кстати, гораздо чаще и дольше, чем это было бы с обыкновенной криминальной разборкой - Денис Черяга лично позвонил руководителю канала и намекнул, что трупы неплохо было бы впихнуть в каждую приличествующую передачу.

*      *       *

Спустя два дня (когда очередное арбитражное слушание было отложено, на этот раз оттого, что кто-то позвонил и сообщил, что в здании суда заложена бомба), Федякин полетел в Москву, к Извольскому.

Директор принял его после полуторачасового ожидания. О чем они говорили, было неизвестно, но беседа продолжалась всего двадцать минут и Федякин вышел из палаты с таким лицом, будто вот-вот собирался заплакать.

Из больницы Федякин поехал по каким-то московским делам, заехал в Центробанк, а потом зашел в Петровский пассаж, расположенный в двух шагах от величавого здания за чугунной оградой. Если бы кто-то следил за замом генерального, он бы заметил, что тот провел в Центробанке (где ему надо было получить для комбината разрешение на операцию по капитальным счетам) вдвое меньше времени, чем в торговых рядах, и такое соотношение было для Федякина довольно необычным. Раньше в этой долбаной Москве ни на какие магазины времени у зама не оставалось, а теперь, вот поди ж ты... 

Побродив по центру, Федякин купил билеты в Большой Театр, а перед спектаклем забрел поужинать в “Савой”. Он ковырялся в тарелке довольно уныло и глядел в скатерть рассеянными глазами, и потому даже не заметил, как на стул напротив него опустился красивый сорокалетний человек с приятной улыбкой и блещущими искренностью очами.

- Ба! Михаил Иванович! Какая встреча!

Федякин поднял глаза и узрел пред собой малознакомого человека, которого, впрочем...

- Серов. Геннадий Серов, вице-президент “Ивеко”, - напомнил  человек, протягивая через столик руку. Рука так и осталась висеть в воздухе, Серов, чтобы скрыть смущение, поднял ее вверх и щелкнул пальцами, подзывая официанта. 

- Коньяка нам! Михал Иваныч - вы что предпочитаете?

- Что хотите, - буркул Федякин.

Однако от пития не отказался, проглотил сначала одну рюмку, потом другую, а когда прибыл заказанный Федякиным молочный поросенок, охотно запил его терпким красным вином.

Серов оказался прекрасным собеседником. У него была необычная судьба, Геннадий по профессии был не финансист, а военный, летчик, покалечился смолоду в Афганистане и как-то от тоски по небу приткнулся снабженцем на Иркутском авиационном заводе. Потом Серов попал в “Росвооружение” и оттуда - в банк, где быстро вырос от военспеца до начальника департамента, курирующего оборонную промышленность и далее - до вице-президента. Его связи в российском ВПК были огромны, запас анекдотов неистощим, и он умел легко находить общий язык с самыми замшелыми красными директорами, которые недолюбивали беловоротничковых финансистов и души не чаяли в этом слегка прихрамывающем пилоте, так обаятельно рассказавшем, как они на транспортном «Ане» возили из Нигерии зеленых крокодильчиков. Очень потом удивлялись директора, когда обнаруживалось, что душка-пилот кинул их почище беловоротничкого жида и всякого прочего дерьмократа, ответственного за развал военной промышленности.

- А садился я на вынужденную с заглохшим движком три раза, - говорил, улыбаясь, Серов, - два в Афгане, а первый раз было так: лечу я на полигон, ракеты в кассетах,  под крыльями бомбы, - и на высоте семьсот метров движок глохнет. Подо мной река, вперед город, а “Су” без движка, надо вам сказать, обладает аэродинамическими свойствами кирпича. Слава богу, зима, мороз минус сорок, Иртыш в этом месте прямой, словно палку проглотил, я перевожу самолет в пикирование - и на реку.

Сел на брюхо и скольжу по реке. Проскользил километра два, этак с ветерком, бесшумно. Остановился. Открываю фонарь, - в десяти метрах сидит мужик, закутался по уши и рыбу удит. И не слышит, натурально, ничего. Я маску отстегнул и как заору: “Слышь, кореш! Ты мою лунку занял!”

Тут мужик повернулся, и как увидел, на чем я на рыбалку приехал, подхватился - и к берегу. На форсаже не догнать. Снасть он свою оставил, я подхожу, заглядываю в ведро, а там во-от такой сом!

Серов заглотил кусок морского черта, вытер красивый, немного чувственный рот и вздохнул:

- Ни до ни после мы такого сома не едали, голодно было... А вот еще был случай: летит “Антей” из Анголы домой...

Федякин понемногу развеселился. Глаза его заблестели от коньяка, он уже не отказывался чокаться с неожиданным сотрапезником, и он давно уже так от души не смеялся, слушая байку о летчике, который отказался выпить второй стакан водки: “Что, боишься машину не посадить?” “Посадить-то я ее посажу, а вот потом домой через пост ГАИ ехать...”

Потом Серов вдруг посерьезнел, попросил официанта принести кофе, и внезапно спросил:

- Вы, говорят, с Черягой чего-то там не поделили?

- Да что я там не поделил, - с досадой сказал Федякин, - на глазах гробят завод.

- Как - гробят? Вы уж извините, я в этих финансовых делах хуже вас рублю...

И хотя было чрезвычайно сомнительно, что вице-президент крупного банка понимает в финансах хуже, чем сибирский замдиректор, сейчас, при уютном свете свечей и за бокалом коньяка, это казалось так естественно: ну что, в самом деле, взять с бывшего военного пилота....

- А что объяснять-то? “Стилвейл” с декабря за металл не платит. А у нас прокат отгружен вперед на шесть месяцев. И контракт Черяга со “Стилвейл” подписал на всякий случай, мол, комбинат обязуется поставлять ей сталь до 2008 года... То есть она может не платить, а по контракту комбинат обязан поставлять!

- Совсем не платит? - изумился Серов.

- Совсем. Ни копейки за месяц комбинат не получил.

- А зарплаты?

- А на зарплаты ссуды из банка берем. Налоги платит кредитами... Через два месяца при таких темпах мы “Металлургу” полмиллиарда задолжаем. А что это значит?

- Что? - со вниманием поддакнул Серов.

- Что они считают, что проиграют иск! Тактика выжженной земли! Уж если отдавать крепость врагу, то не иначе как одни головешки. Уж если отдавать завод, так не иначе как с долгом в полмиллиарда... То есть может, иск они и выиграют. Но страхуются. Мол, если выиграем, все обратно вернем, а если проиграем, то уедем на Сейшелы.

- Почему на Сейшелы? - поинтересовал Серов. - У Черяги там что, вилла?

- Да нет, я к слову... Знаете, если кто вложил в экономику Сейшел двенадцать миллионов баксов, так тут же становится почетным гражданином. Вот и вложат.

- Ну, за такие дела можно и с Сейшел вытащить.

- Вытащищь, как же. За такие деньги все Сейшелы можно купить. Сказать - давайте, ребята, я в вас сто миллионов вложу, но законы у вас должны быть такие и такие...

Федякин с досадой стукнул кулаком по столу.

- Это все Черяга! - заявил он. - Откуда он взялся на нашу голову! Пришлый человек, почти москвич...

- Ну, вряд ли Черяга действует без санкции Извольского...

- Не порите чепухи! Вы Сляба не знаете! Он бы сам завод гробить не стал, если бы этот следак возле него не крутился! Вы вот знаете, сколько Черяга под шумок с завода снял? А? Не знаете. И Извольский не знает....

- Но ведь вы у Извольского были? Он разве вас не выслушал?

- Да чего - выслушал! - Федякин с ожесточением махнул рукой. - Ему Черяга что вдует в уши, то он и слышит... А Черяга уже меня расписал...

Зам обиженно всхлипнул.

- Вон, - добавил он с каким-то детским ожесточением, - я ему баночку с женьшенем привез. Настоящий женьшень, по моему наказу друзья у китайской границы собирали... Велел Ирине в тумбочку поставить, даже спасибо не сказал....

- Да, надо что-то делать, - с сочувствием вздохнул Серов.

Но Федякин как будто и не слышал.

- Кто он такой, вообще! Как финансист - ноль! Как производственник - ниже нуля! И.о. султана! Нет директора, кроме Сляба, и Черяга - пророк его! Ведет себя как бандит, ну ладно отморозков этих расстреляли, так ведь начальнику налоговой инспекции угрожал! И это ему Сляб спустил с рук! Зато как влез наверх, всех начал давить. У Володи Калягина помещение отобрал, представляете?

- А Калягин - это кто? - уточнил Серов.

- Начальник промполиции. Они всегда друг с другом не ладили, потому что оба отвечали за безопасность. А теперь он Камаза на смену Калягину растит! Ну ладно, Калягин хоть бывший мент, а Камаз кто? Долголаптевский бригадир. Дожили!

Федякин спохватился, посмотрел на часы, и крикнул официанта:

- Счет, пожалуйста! Черт, в кои-то веки в театр выбрался, и то опаздываю...

- Я заплачу, - поспешно сказал Серов.

- Да уж сиди ты, банкир! Вы, что ли, лучше? Из-за вас, упырей, весь бардак...

И взъерошенный зам, получив из рук официанта счет и карточку, поднялся и решительным шагом поспешил к выходу.

*      *       *

Было уже девять часов вечера, в громадном здании “Ивеко” в большинстве кабинетов погас свет, и только на десятом - директорском этаже - горел он еще почти в каждом помещении.

В комнате отдыха Иннокентия Михайловича Лучкова, начальника службы безопасности банка, сидели двое: сам Иннокентий Михайлович и душка-пилот Серов. Перед ними работал видеомагнитофон, и смотрели они самый увлекательный на свете фильм - недавнюю беседу Серова с Федякиным, снятую потайной камерой из небрежно брошенной на стол папки.

Иннокентий Михайлович включил перемотку, дошел до того места, где Серов спросил: “Но ведь вы же у Извольского были ”, нажал на “стоп”  и прокомментировал:

- Вот здесь ты прокололся. Никак ты не можешь при случайной встрече наверняка знать, что Федякин утром у Извольского был...

Серов насупился.

- Он пьяный был. Не заметил.

Лучков помолчал.

- Пожалуй, что и не заметил. А даже если заметил, - то и черт с ним. Молодец, Генка. Вербанул ты его классически.

- Какое ж - вербанул? - хмуро сказал Серов. - Аж упырями в конце обозвал...

- Это неважно. Девка - и та с первого раза в постель не ложится, ежели воспитание имеет... Никуда ему, Гена, не деться. С упырями так о начальстве не разговаривают.

Потянулся и добавил:

- Да, крепко нам повезло с этим Черягой.

- Чем же повезло?

- Потому что выскочка и хам. Видал я таких пачками... Оказался возле Извольского в нужный момент и уже думает, что держит господа бога за яйца. Ведь казалось бы, ума должно хватить понять, что не стоит в такой ситуации  иметь людей в рот и сзади, ан - не может. Слишком долго в дерьме сидел. Слишком хочется показать, какой он сильный. Вот я этого отымел так, а этого эдак... Я Урфин Джюс, могучий и ужасный, я даже у Калягина игрушечный “мерс” отнял. Тоже, кстати, готовый клиент - Калягин...

Лучков хлопнул бывшего пилота по плечу.

- Так что не огорчайся! В следующий раз встретитесь - из рук будет есть...

Глава третья

Кагебешник и вор.

Иннокентий Михайлович Лучков навсегда запомнил тот жаркий июльский день 1998 года, когда председатель правления банка “Ивеко” Александр Арбатов вызвал его в кабинет. Кабинет у Арбатова был роскошный: из огромного шестидесятиметрового помещения, увешанного коврами и заставленного мебелью розового дерева, шел небольшой коридорчик. Справа в коридорчике находился вход в комнату отдыха, слева шли туалет и душевая, а кончался коридорчик сорокаметровой залой, где всегда стоял стол, крытый белоснежной скатертью, со свернутыми в конус салфетками, покоящимися на тарелках дрезденского фарфора. В этой столовой время от времени устраивались камерные обеды. 

Арбатов позвал Иннокентия Михайловича именно в комнату отдыха, откинулся на спинку кожаного кресла, скрестил перед собой полные пальцы и, неприятно улыбаясь, сказал:

- Извольский все-таки умудрился вывернуться из крысоловки. Жаль - Аузиньш так просился на должность генерального. Что там произошло?

Вопрос застал Иннокентия Михайловича врасплох. Он знал, что всю прошедшую неделю шахтеры из соседнего с Ахтарском городка блокировали железную дорогу, и комбинат стоял на грани краха: еще несколько дней, и у него вульгарно закончился бы кокс, стали бы коксовые батареи, а после этого комбинат можно было выкидывать на помойку. Правительство заняло твердую позицию и сказало, что на поводу у шахтеров не пойдет и денег им не выплатит. Твердая позиция правительства была очень хорошо поддержана банком “Ивеко”. Одновременно гендиректору Извольскому намекнули, что если бы он согласился продать банку часть акций комбината, то твердая позиция правительства могла бы измениться. А если еще точнее - то банк “Ивеко” предоставил бы правительству кредит, который пошел бы на выплату денег протестующим шахтерам.

Иннокентий Михайлович не отслеживал ситуации, поскольку вся комбинация в целом задумывалась на самых верхах, и даже комбинации-то как таковой не было: просто в тот момент, как Арбатов узнал о забастовке, он понял, что ему подвернулся капитальный случай наложить лапу на комбинат. Поэтому Иннокентий Михайлович не знал, что ответить, но так как отвечать было нужно, он повторил только то, что узнал из информагентств:

- Как-то они там договорились с шахтерами. 

Подумал и добавил:

- По моим сведениям, значительную роль в забастовке играл чернореченский положенец Негатив. Вор в законе. Он так кормился - сдаивал деньги из бюджета и пускал через свои структуры. Был убит через несколько часов после прекращения забастовки.

Арбатов поднял брови.

- Слябом?

- Трудно сказать. Вместе с ним застрелен ахтарский  вор Премьер. Был на побегушках у Сляба. Возможно, они перестреляли друг друга.

Арбатов помолчал. У банкира было породистое, худое англосаксонское лицо, на котором неожиданными пуговками сидели маленькие славянские глазки, слегка увеличенные толстыми стеклами очков: комсомолец Арбатов с детства был близоруким отличником.

- Я хочу этот комбинат, - сказал Арбатов.

Таким тоном дети говорят “Я хочу эту шоколадку”. И прибавил, в качестве объяснения:

- Извольский оскорбил меня.

Иннокентий Михайлович несколько раз сморгнул. Конечно, Ахтарский металлургический комбинат был завидным куском. По реальной прибыльности с ним могли сравниться только “Северсталь”, НЛМК и Магнитка. Однако у АМК не было ни враждующих акционеров, ни разрозненных пакетов в руках трудового коллектива, ни крупной доли у областного или федерального фонда имущества. 75% акций было сосредоточено в руках самого директора, и, собственно, именно этим и объяснялись и отсутствие дрязг, как на Магнитке, и процветание комбината. Еще 5% находились у банка “Ивеко”, 3% - у какого-то молодого сунженского банкира, вовремя подсуетившегося при приватизации, остальные принадлежали трудовому коллективу, и Извольский целым рядом хитроумных мер практически обезопасил себя от возможной продажи этих акций.

Пытаться завладеть комбинатом было все равно, что пытаться вырвать кусок мяса у крокодила после того, как тот его съел. Иннокентий Михайлович вознамерился объяснить это шефу, и даже привел вышеупомянутый пример с крокодилом, но шеф только посмотрел блеклыми глазами и сказал:

- Если надо будет вспороть крокодилу живот - вспори его.

Деревянно улыбнулся и добавил:

- Извольский - опасный человек. Сепаратист. Десять таких, как он - и от России останется одна Москва. Мы сумеем получить в федеральном центре одобрение на любые действия, направленные против феодализации России.

“Блин! Тоже мне нашелся собиратель земли Русской”, - сурово про себя подумал Иннокентий Михайлович, а вслух ничего не сказал и откланялся.

И через две недели (как было велено) пришел с планом.

Первой мыслью Иннокентия Михайловича, совершенно банальной, была следующая: если акции завода нельзя купить - нельзя ли его обанкротить? Тут же оказалось, что у завода есть куча векселей, которые можно было бы скупить и обратить долги на имущество. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что векселя АМК выпущены не самим заводом, а вексельным центром “Металлург” с уставным капиталом аж в двести тысяч новых рублей, и максимум, что светило банку - обанкротить этот самый вексельный центр.

Второй естественной мыслью был губернатор. Губернатору обанкротить завод было бы так же легко, как поймать карася, нацепленного ныряльщиком на удочку. Ведь завод хоть и не имел задолженности перед областным бюджетом, однако платил в этот бюджет всякой невероятной дрянью по цене, завышенной порой в десять раз. Губернатору было бы достаточно потребовать уплаты налогов исключительно деньгами, и тут же завод, совершенно для этого неприспособленный, влетел бы в страшные долги.

Иннокентий Михайлович сначала навел справки о губернаторе, потом пощупал почву, потом подвел к губернатору пару человечков. Выяснилось - дело не безнадежное, но крайне рискованное. Ахтарского хана губернатор ненавидел: да и как же можно любить человека, который тебе налогов не платит, а вместо этого заводит, к примеру, свою милицию и дает ей сэкономленные в налогах деньги? Область в целом была угольная, дохлая, электорат в ней был протестный и губернатор соответствующий, и то, что вышеназванный протестный губернатор был избран во многом благодаря Извольскому, только добавляло сложностей в их отношениях. Трудно сказать, насколько губернатор был твердокаменным ленинцем, но одну большевистскую заповедь, изреченную Сталиным, он знал точно: “Благодарность - это такая собачья болезнь”.

Проблема заключалась в том, что Москву и московские банки губернатор ненавидел еще больше, чем Извольского, и, что еще важнее, электорат полностью разделял ненависть губернатора.

Словом, было такое ощущение, что если банк поможет губернатору кинуть Извольского, то губернатор, в свою очередь, кинет их. Забывать об этом варианте не следовало, но за основной его держать было просто глупо.

Еще можно было пригрозить обанкротить комбинат, как задолжавший федеральному правительству, а в качестве отступного потребовать часть акций. Однако после прошлогодней ВЧК комбинат федеральные налоги платил аккуратно, благо девяносто процентов этих самых федеральных налогов составляли подоходный налог с зарплат, налог на прибыль да НДС. Прибыли у завода по документам вовсе не было, официальные зарплаты составляли ноль целых хрен десятых и выплачивались через страховые схемы, а НДС возвращался при экспорте. Тут же выяснилось, что часть металла, обозначенного как экспорт для Китая и Румынии, на деле идет в Казахстан и Украину. При большом желании из этого можно было раздуть скандал. Но сам по себе скандал бы ничего не дал.

Разумеется, за всеми шишками на комбинате была установлена слежка, и в первую очередь это касалось московского офиса. В самом Ахтарске заметить слежку было слишком легко, и дело ограничилось выборочным контролем за заместителями директора. Иннокентий Михайлович быстро отметил один положительный момент в работе комбината - крайнюю нелюбовь замов друг к другу. Но вместе с тем пришлось констатировать, что система всеобщей подозрительности дает свои плоды: с вероятностью большей чем 50% следовало ожидать, что, ежели подъехать к кому-то из замов Извольского на предмет предательства, он тут же сольет информацию шефу, Извольский насторожится... И тогда вообще все пропало. А ведь надо было законтачить ни с одним человеком, а по крайней мере с тремя-четырьмя. В таких условиях донос из вероятного превращался в неизбежный.

Иннокентий Михайлович совсем уже было отчаялся, когда наблюдатели при московском офисе донесли, что один из его сотрудников, некто Коля Заславский, чересчур любит играть и играет в казино, контролируемом долголаптевскими.

Тут же паренька взяли в плотное кольцо, и через два-три дня выяснилось, что долголаптевские уже начали его разработку: Заславский взял два кредита под гарантию областной администрации, общей сложностью в полтора лимона, в “Росторгбанке”, где у Иннокентия Михайловича в кредитном отделе сидел надежный человечек.

Было ясно, что бандиты  готовят из Заславского “кабанчика”. Пока он кредиты отбивал, но уже недалек был тот день, когда его заставят взять что-нибудь такое нехилое, миллионов в пять-шесть. После чего кредит распилят бандиты, а Заславский сгинет навечно в каком-нибудь подмосковном болотце.

Приятное обстоятельство заключалось в том, что один из лидеров долголаптевских, Коваль, был, в некотором роде, хорошим знакомым Иннокентия Михайловича. Знакомство началось еще в 70-х годах, когда вскоре после первой своей отсидки Коваль возглавил бригаду ломщиков, промышлявших валютными чеками около “Березки”. Коваля замели, но не ментовка, а КГБ, и вопрос был поставлен ребром: либо ты садишься сам, либо становишься стукачом. Коваль выбрал последнее. 

Офицера, который взял подписку с Коваля и впоследствии вел его дело, звали Иннокентий Лучков.

Лучков и Коваль успешно сотрудничали. Коваль, с помощью Иннокентия Михайловича, убирал конкурентов. Иннокентий Михайлович, в свою очередь, получал от агента процент с ломки. 

А потом как-то разрабатывал их отдел цеховиков, которые печатали пластиковые пакеты. Пакеты тогда были страшным дефицитом и шиком, особенно если на пакете написано “Мальборо” или какой-нибудь Майкл Джексон изображен. Вот они и приспособились: на фабрике, которая пакеты штамповала, половину продукции списывали в брак. Брак и вправду был - ручки пакетов были склеены вместе. Цеховики этот брак вывозили на квартиру, да и сажали там за три копейки инвалида - резать ручки. Накрыли их совсем по-глупому: в подвал, где был склад готовой продукции, зашла управдом. Увидела пакеты и прихватила пару тысяч себе. Реализовать не смогла, сама засыпалась и их засыпала. Помимо пакетов, фабрика производила химическое оружие, и поэтому КГБ забрал дело у ОБХСС.

И вот, уже после того, как основные фигуранты были установлены, Лучков позвал на встречу Коваля. Так мол и так, изложил, люди такие-то, а деньги там-то.

Гробанули цеховиков в аккурат накануне ареста. Вынесли до копеечки все, что отошло бы в доход государства. Суд за это цеховикам вдвое больше впарил, следствие решило, что подсудимые узнали о близящемся аресте и все, нажитое трудами неправедными, попрятали.

А Лучков получил десять процентов.

Правда, прошло немного времени – и  ловкий уголовник повернул дело так, что трудно было сказать, кто кого использует. Коваля бы зарезали моментально, если бы узнали о его сотрудничестве с КГБ. Но ведь и Лучков бы тут же залетел на пятнадцать лет на специальную ментовскую зону, узнай начальство о его художествах. Вскоре оба оценили выгоду от кооперации, и между кагебешником и уголовником сложилось нечто вроде совместного предприятия, где одна сторона вносила в качестве капитала свои связи в уголовном мире, а другая - доступную ей служебную информацию. Аферы, прокрученные с подачи кагебешника, принесли Ковалю новый авторитет. Информация, сообщенная Лучкову, создала последнему славу проницательного офицера и способствовала быстрой карьере. Один, благодаря кагебешнику, стал вором в законе. Другой, благодаря уголовнику - начальником одного из управлений КГБ.

К началу  перестройки генерал-полковник Лучков был настолько могущественен, что мало кто решался за ним охотиться. Одного молодого лейтенанта-эмведешника, который случайно вышел на Лучкова, вскоре после начала расследования до смерти забили неизвестные хулиганы.

В 1991-м к Лучкову обратился один человек, предлагая поучаствовать в судьбе денег партии. Лучков поучаствовал, а в 1994-м уволился из ФСК и стал начальником службы безопасности в банке “Ивеко”, созданном не без участия тех самых отмытых денег. И хотя статус Лучкова в банке был формально не так уж высок – он не состоял ни в вице-президентах, ни в членах совета директоров, каждый, кто имел дело с «Ивеко», знал – после Арбатова в банке это человек номер два. Слухи о его безграничных возможностях и старых связях окутывали бывшего генерала КГБ каким-то жутким ореолом, и некоторые из близких предупреждали Арбатова о том, чтобы он опасался своего подчиненного. Но те, кто так говорил, не знали того, что знал Арбатов. Лучков по природе своей был служакой. Он не мог занять место номер один, потому что ему было нужно, чтобы ему кто-то приказывал.

Увольняясь, Лучков прихватил с собой часть секретных досье, и в том числе и расписку Коваля.

Тут-то и обнаружилось, что весовые категории начальника службы безопасности “Ивеко” и вора в законе Коваля резко изменились. Если раньше они взаимно зависели друг от друга и могли друг друга взаимно утопить, то теперь Лучков мог помыкать Ковалем, как хотел. В самом деле - рассказ о том, что шеф безопасности “Ивеко” в какие-то там советские давние годы делал бабки с помощью Коваля, не имел никаких шансов на превращение в уголовное дело. Напечатай его на первой полосе “Московского комсомольца”, - и то люди пожали бы плечами и зауважали бы Лучкова еще больше. Вот, мол, какой был оборотистый коммерсант еще тогда. Другое дело Коваль - информация о том, что он сдавал братву КГБ, по-прежнему означала смертный приговор или, по крайней мере, колоссальные неприятности.

К чести Лучкова следует сказать, что он не злоупотреблял услугами человека, ставшего вожаком одного из крупнейших московских преступных сообществ, а контакты свои с ним хранил в строжайшей тайне. У Лучкова хватало старых знакомых в ФСБ, чтобы при нужде улаживать конфликты с помощью легальных силовых структур.

Единственным крупным исключением стал 1995 год, когда банк “Ивеко” влез в золотодобычу, наступив на хвост измайловской преступной группировке. Те дико обиделись, заявив, что банк раззявил хлебало на чужой кусок. Тогда, по указанию Иннокентия Михайловича, Коваль тоже неожиданно сцепился с измайловскими. Захлопали выстрелы, началась война, измайловским стало не до банка. В случившейся мясорубке никто не разглядел руки Лучкова.

Лучков вызвал Коваля на встречу. Они не виделись почти шесть месяцев - бывший агент и бывший кагебешник, оба постаревшие и погрузневшие, в отлично сшитых костюмах. Соображения Лучкова были просты - он заявил, что Заславского надо переориентировать с гарантий, выданных областным бюджетом, на гарантии, выданные фирмой “АМК-инвест”. Коваль подумал и сказал, что это небезопасно, так как областной бюджет мог прогарантировать что угодно, даже кредит под проект добычи изюма из булочек, а Дима Неклясов, глава “АМК-инвеста”, мог перепугаться.

- Пусть пообещает Неклясову десять процентов отката, - сказал Лучков.

К этому времени в голове бывшего кагебешника сформировался вполне разумный план, и поскольку этот план был выдуман чекистом, а не коммерсантом, он по самой своей природе был не бизнес-стратегией, а оперативной игрой. Если комбинат нельзя обанкротить, значит, надо поставить Извольского в такое положение, что он сам захочет продать акции. Так как опыт показал, что в критической ситуации Извольский готов скорее продать акции самым настоящим ворам, нежели банку “Ивеко”, - значит, надо поставить Извольского в такое положение, чтобы он не знал, кому продает акции. Как это сделать? Очень просто. Для этого надо, чтобы имущество “АМК-инвеста” оказалось под угрозой ареста. Каким образом? За счет гарантии, выданной по мошенническому контракту, по которому Извольский заведомо не захочет платить.

Собственно, вся прелесть ситуации была в том, что главную работу, мошенническую по существу и безупречную по форме, Извольский проделывал за банк. Банку оставалось только поменять состав учредителей тех фирмочек, которым сливались акции. Мало этого - банк получал акции практически бесплатно. Потому что на оплату Заславскому и долголаптевским браткам шли не собственные деньги “Ивеко”, а украденные восемнадцать миллионов “Росторгбанка”. При этом часть денег неизбежно доставалась самому автору гениального плана Иннокентию Лучкову, что лично ему было очень приятно.

Подобный план требовал двух вещей. Во-первых, с самого начала было ясно, что Извольского придется убить. Не сразу. После того, как он отдаст распоряжение о переводе акций. Но убивать надо было обязательно, иначе вместо тихой продажи комбината был неизбежен громкий скандал.

Во-вторых, требовалось содействие главы “АМК-инвеста”, Димы Неклясова. Тут дело обстояло сложнее: крестник ахтарского хана мог не захотеть предавать босса.

По счастью, Коля Заславский, соответствующим образом обработанный, повел себя очень тонко. Пришел к Неклясову: показал кредиты, выданные под гарантию области. Посетовал, что теперь, когда областной бюджет в страшной заднице, банк кредит выдавать отказывается, а между тем бабки на нем можно было бы рубить сумасшедшие. Почему бы, мол, “АМК-инвесту” не выступить гарантом, вполне официально, за 3% от стоимости кредита? А еще 5% могли бы попасть в карман самому Неклясову.

Два против одного было за то, что Неклясов пошлет Заславского, - но юный директор “АМК-инвеста” неожиданно согласился. Теперь Неклясов с Заславским стали друзьями. Вместе выезжали на природу, вместе - в баню. В бане оказались кинокамеры, а за радушно накрытой поляной - люди из “Ивеко”. Неклясова, разумеется, сняли на пленку. 

То, что кинокамера зафиксировала художества Неклясова с девицами, разумеется, не стоило ни гроша. Неклясов - не чиновник, пошлите Извольскому такую пленку, и он даже смотреть ее не станет. Дело было в другом: пьяный Неклясов, аккуратно подзуживаемый Лосем и ребятами из “Ивеко”, ругал Извольского - остроумно и безжалостно. Иннокентий Михайлович даже подивился, как устроены мозги у этого молодого человека. Его взяли из грязи, обогрели, вытерли сопли, а он вместо благодарности рассказывает, что Извольский - импотент. Наделавшая на заводе шухеру история о трех секретаршах была изложена пьяным Димочкой в гримасах и лицах. 

Кроме того, Неклясов, стараясь поразить новых друзей собственной осведомленностью, выболтал кое-какие вещи об организации финансовых потоков завода, которые ни под каким соусом не полагалось выбалтывать.

Недели за три до начала всех событий Лучков пригласил Неклясова на встречу. Сначала разговор шел весьма нейтральный. Оказалось, что банк “Ивеко” подумывает об реорганизации своего департамента черной металлургии, и почему бы Диме Неклясову, с его превосходными связями среди металлургов, блестящим финансовым образованием и знанием дел в отрасли не стать начальником департамента вместо Аузиньша? А там, глядишь, и вице-президентом “Ивеко”.

Неклясов совершенно одурел от обрушившегося на его голову потока похвал. Конечно, он прекрасно понимал, что предложение от злейшего врага комбината означает не просто бесповоротный разрыв с Извольским, но и то, что Диме придется выложить все, что он знает об ахтарских финансовых лабиринтах. Но что такое АМК? Далекое сибирское ханство, управляемое своевольным властителем, для которого Дима Неклясов никогда не будет ничем, кроме полномочного посла во вражеской Москве. А что такое банк “Ивеко”?  Это Кремль, Белый Дом, дружественные чиновники, это - с легкостью! - назначение каким-нибудь замминистра и возврат с государственного поста на должность вице-президента самого “Ивеко”!

- Я подумаю, - сказал Неклясов тоном, выражавшим согласие.

И тогда Иннокентий Михайлович заметил:

- К тому же, в числе курируемых вами предприятий мог бы находиться и АМК.

- Как это? - изумился Неклясов.

- Очень просто. Ваш друг, Дима Заславский, без вашего ведома подделал гарантию “АМК-инвеста” по кредиту в восемнадать миллионов долларов. Бандиты и Заславский уже распилили эти деньги. Когда Извольский узнает о случившемся, он наверняка не захочет платить по гарантии,  и прикажет вам перевести акции комбината на счета других фирм. Почему бы вам не выполнить это распоряжение, но перевести акции на те компании, которые мы сочтем нужным?

- За кого вы меня принимаете? - вспорхнул с места Неклясов.

Иннкентий Михайлович с великим удовольствием объяснил Диме, за которого он его принимает. Он продемонстрировал юному бизнесмену пленку, на которой тот с проколотым презервативом в руке изображал известную историю о трех секретаршах Извольского, именуя последнего не иначе как Слябом (Извольский терпеть не мог прозвища), и делился своими соображениями о финансовом обустройстве комбината. Неклясов стал белей фарфорового чайника.

Он очень хорошо представлял себе, какое впечатление его артистические способности произведут на ахтарского хана. Посадить его Извольский не смог бы - не за что, - но отобрал бы абсолютно все, начиная счетом в банке и кончая только что выстроенной на деньги комбината подмосковной дачей.

К тому же Иннокентий Михайлович не повторил ошибок Извольского и разговаривал с Димой доброжелательно и мягко, все время напирая на провинциальный деспотизм Сляба и на высокие московские связи «Ивеко».

Через два часа Неклясов плакал в три ручья и был на все согласен.

И тут, спустя три дня, Иннокентий испытал шок. В любимом его ночном клубе к нему подошел человек, известный ему по оперативной съемке как Юрий Брелер, новоназначенный шеф безопасности московского офиса, и предложил переговорить. Лучкову уже грезилась печальная картина: Заславский арестован, Неклясов уволен со свистом, а он сам, Иннокентий Лучков, получает от Арбатова грандиозный втык за проваленную операцию. Но все оказалось гораздо проще.

Юра Брелер не только засек слежку за собой и контакты Заславского с долголаптевскими, но и, зазвав Диму Неклясова себе домой, профессионально расколол его за три часа разговора. Засим, взвесив все за и против, Брелер потребовал: депозит в швейцарском банке в случае любого исхода заговора, и пост Черяги в случае его успеха. Со своей стороны бывший мент обязался сделать все, чтобы случилось именно последнее. 

Именно мотивы Брелера оставались для Лучкова самыми экзотическими. С Заславским все было ясно - скучающий неврастеник, который в игре нашел спасение от жены, а в банковских кредитах ищет спасения от игры. Неклясов был вообще классический случай - человека подъемным краном поставили на ступеньку номер два, и вместо того, чтобы смотреть вниз и радоваться, он смотрит вверх и уверен в глубине души, что заслуг его хватает для ступеньки номер один. С Брелером все было сложнее, и Лучков в глубине души не стал бы утверждать, что решающую роль в его поведении играли деньги. Скорее - Юрий Брелер был неистребимый, сумасшедший игрок, который не мог жить без риска, как наркоман - без ежедневого укола, и этой жаждой риска объяснялась и безумная областная история, когда глава сыскного агентства “Юдифь” кинул зараз и УВД, и губернатора, и нынешнее поведение новоиспеченного москвича.

Так или иначе, план был готов - оставалось внести только некоторые дополнительные детали, подобно тому как испеченный торт следует украсить кремовыми розочками. А именно - вокруг АМК следовало создать устойчивую дурно пахнущую репутацию, чтобы потом, когда все завертится колесом, было неясно, - то ли убитый Извольский сам украл акции, то ли у него украли, и кто, собственно, стрелял в директора.

Тут как раз пригодилась история с лжеэкспортом. Через давних своих украинских коллег, оставшихся после распада Союза служить в соответствующих структурах, Иннокентий Михайлович добился проверки Восточноукраинской железной дороги. Операция была сработана ювелирно. Лучков рассчитал все: появление эмиссара от украинцев в Москве, подкуп его - и единодушное негодование по поводу гибели. Оставалось лишь косвенными, но твердыми мерами приурочить приезд хохла к главной дате операции.

Кроме того, следовало убрать Черягу в том случае, если овчарка Извольского приедет расследовать пропажу Коли Заславского. Сделать это следовало опять-таки умно, с одной стороны - не возбуждая подозрений собственно на комбинате, а с другой - бросая перед публикой криминальную тень на АМК. Смерть Черяги во время криминальной разборки идеально подходила на эту роль, и Иннокентий вновь обратился к Ковалю, который решил совместить нужную банку операцию с другой - с уничтожением давно надоевшего и слишком самостоятельного бригадира Джека-потрошителя.

Тут-то и случился первый прокол: Черяга случайно переступил через приуготовленную ему могилу. Лучкову оставалось лишь поздравить себя с предусмотрительностью. Если бы кто в Черягу стрелял и промахнулся, начальник службы безопасности встал бы на уши. А тут он даже не заметил, мимо чего прошел.

Затем случилась история с Лосем, которая тоже, по большому счету, являлась проколом. Планирование некоторых деталей именно этой операции было отдано долголаптевским. Единственным обязательным условием было то, что комбинат, еще до обнаружения истории с кредитом, должен сообразить, что Заславский повязан с долголаптевскими. Потому что тогда, как только кредит выплывет наружу, комбинат однозначно подумает, что это чисто бандитская разводка, имеющая своей целью исключительно кражу восемнадцати миллионов долларов. По этому сценарию, Заславский должен был вылететь в Швейцарию, а в Швейцарии его должны были встретить представители долголаптевских и с почетом сопроводить на только что купленную виллу. 

Комбинат, с помощью заранее осведомленного Брелера, мог мгновенно пробить и тот факт, что Заславский улетел (для этого достаточно было предъявить его фотку пограничникам, и они бы наверняка опознали Заславского в гражданине Чирикове, вылетевшем в Женеву рейсом “Свиссэйр”, и тот факт, что в аэропорту его встречали долголаптевские. (Тут надо было устроить что-то запоминаюшееся, например, у Неклясова мог пропасть багаж, он начал бы жаловаться, а его спутники тащили бы его прочь).

Вместо этого Шура Лось решил, что три миллиона, которые обломились Заславскому, лоху совершенно ни к чему, а ему, Шуре, напротив пригодятся. И вместо того, чтобы отпустить Заславского в Швейцарию, он посадил его в подвал и потребовал с него эти самые три миллиона. А когда ему позвонили с вопросом: “Е-мое, что ж ты делаешь и как комбинат догадается, что кредит - дело рук долголаптевских?” - не долго думая, звякнул в офис на Наметкина и попросил выкуп...

Фактически самоуправный бригадир едва не завалил операцию, причем сделал это дважды. Первый раз, когда на его дачу налетел ахтарский СОБР: жесткое и эффективное решение, которое не пришло в голову не только Лосю, но и самому Лучкову. Правда, на счастье Лучкова, комбинат от этого решения в конечном счете огреб одни колоссальные неприятности. Но ведь Черяге могло и повезти. Кроме того, из-за художеств Лося Неклясов, да и Брелер испугались до состояния промокашки. Ведь всем троим обещали кучу денег, - и вот, не успели они получить свою долю, а труп одного из них нашли в подмосковной канаве.

Пришлось срочно встречаться (что само по себе ставило под угрозу операцию) и, невероятно изворачиваясь, лгать. Мол-де в последний момент Заславский передумал и решил сдать всех Слябу. Неклясов, кажется, поверил, а Брелер понял все.

А затем начался кошмар. 

Люди, вызванные Лучковым, разаккуратничались и не дострелили тех, кто был на заднем сиденье “мерса”. Извольского привезли в больницу и оперировали семь часов, и первый день было еще неясно, выживет они или помрет, а потом стало очевидно, что Извольский - жив. 

Но и тут все обошлось бы. Если бы Камаз застрелил Черягу и полностью изолированный ото всяких внешних контактов Извольский сообразил, что происходит, только через сорок пять дней после созыва внеочередного собрания акционеров, - все было бы вполне прилично.

Но Камаз, по поганой киллерской привычке, сдал заказчика. Черяга прикинул хрен к носу и сообразил, что происходит (правильно, правильно опасался Лучков этого типа!), и если бы Черяга заловил Неклясова той поганой ноябрьской ночью, то банку в этой истории больше нечего было бы ловить.

Сейчас Лучков полагал, что это было бы и к лучшему. Полоскать эту историю комбинат бы на всех углах не стал, АМК и банк разменялись бы - мы не раскручиваем вас за лжеэкспорт, убитого спецназовца и прочие художества, вы не раскручиваете историю с акциями. А теперь? Черти-что и сбоку бантик! И приходится думать не только о том, как заглотить комбинат, но и как спасти репутацию банка: ведь комбинат открыто орет о том, что его гендиректора заказал “Ивеко”!

Правда, этот крик Лучков сумел нейтрализовать. Связи у него были колоссальные, не то что у сибирских изюбрей, и в общественный оборот очень быстро оказались запущены две версии. Версия первая: в Извольского стреляли из-за спецназовца. Так сказать, возмущенные беспределом коллеги по оружию. Эта версия была очень популярна в прессе, но годилась она только для лохов.

Для тех, кто считал себя поосведомленней, был предусмотрен другой вариант. Он гласил, что в Извольского стреляли долголаптевские, и пакет акций увели тоже долголаптевские,  а произошло это потому, что Извольский когда-то у этих бандитов серьезно одолжился, а расплачиваться не захотел. “Раз так, - сказали ему, - мы все равно свое возьмем”. И взяли. Правда, Извольский заявил, что акции увел “Ивеко”. Но ведь все знают, что Извольский теперь - инвалид на наркотиках, у него крыша поехала. Версия была отличная - спустя неделю ее с удовольствием излагали аж самому Арбатову разные высокопоставленнейшие люди, кичащиеся своей осведомленностью, а Арбатов еще скраивал таинственную морду и намекал, что акции, может, все-таки его. И тем окончательно убеждал собеседника, что “Ивеко” не прочь приписать себе чужой успех.

Версия была столь хороша, что в нее поверил... сам Черяга.

То есть, извините, поверить он в нее не поверил, но накатал во-от такую телегу в Генпрокуратуру, в которой задавался разумным вопросом: ребята, если акции у комбината сперли долголаптевские и, в частности, все тот же Лось - то каким образом наших спецназовцев судят за штурм дачи Лося? Если стреляли в Извольского бандиты - то почему Генпрокуратура разбирается не с бандитами, а с самим комбинатом за украинского следака, наверняка ими же пристреленного? Получалось очень некрасиво. Получалось, что самые высокие следственные органы и даже Госдума, как раз затеявшая слушания по вопросу о законности приватизации Белопольской АЭС, работают на долголаптевских.

Мало того. Черяга и Калягин какими-то хитрыми ходами вышли на замначальника спецназа “Уран”. То ли они посулили ему деньги, то ли убедительно натравили на босса, а только сразу после публикации черягинской заявы появилось совокупное письмо сотрудников “Урана”, в котором они возмущались, что их начальство за копейки заставляет их охранять бандитов.

После этого ахтарского собровца, который сидел по обвинению в убийстве Сережи Митягина, моментально выпустили. Дело против командира СОБРа Алешкина было закрыто. Начальник “Урана” слетел с должности. Те высокие шишки, которые и служили посредниками между ним и долголаптевскими, отделались замечанием о неполном служебном соответствии и заключили с АМК перемирие: мол, вы, ребята, не лезете нас сажать, а мы взамен не устраиваем вам изжогу и не пытаемся посадить вас за убийство украинского следака.

Еще хорошо, что московские конкуренты «Ивеко» оказались слишком жадными, чтобы помочь сибирякам.  Если бы АМК объединил свои усилия с любой другой банковской структурой, от «Ивеко» остались бы рожки да ножки, особенно сейчас, в разгар банковского кризиса, когда «Ивеко» отчаянно торговался с Западом на предмет невозврата выданных им кредитов.

Но когда Черяга пришел в один или два банка, там, естестенно, бросились ему навстречу с объятиями – и попросили за помощь кто половину, а кто и весь комбинат. Сибиряки поняли, что московские союзнички обдерут их почище московских же врагов, и не захотели делиться. Слух о скупости сибиряков прошел по всей Москве, и даже в Белом Доме насмехались над парализованным Извольским, который готов был потерять все, лишь бы не делиться половиной.

Тем не менее, федеральное давление на комбинат резко ослабло, единственным боеспособным оружием в руках “Ивеко” оставались налоговики. Но оружие это было прожорливое и наглое, просило дополнительные суммы за содействие, и поэтому следовало приберечь его на черный день, а не расходовать дорогостоящие боеприпасы для пристрелки.

Конфликт между комбинатом и банком постепенно смещался с федерального на областной уровень: там и степень произвола была выше, и потенциальные выгоды для властных структур были неизмеримо больше.

Глава четвертая

О неудобствах, проистекающих при уплате налогов наручниками

19 января начальник промполиции города Ахтарска Володя Калягин поругался со своим замом. Замом этим был никто иной, как Виктор Свенягин, в просторечии более известный как Витя Камаз. 

Хотя Черяга и обещал долголаптевскому бригадиру “место Брелера”, то есть место шефа московского офиса, это обещание, данное сгоряча, сдержать было явно невозможно. В Москве у Камаза было слишком много специфических друзей и еще больше врагов, да и милиция в центре питает к таким метаморфозам изрядное предубеждение. Несмотря на сравнительно чистую биографию бригадира - под следствием он был только один раз, да и то оправдан за недостатком улик, - и морда Камаза, и его манеры не оставляли сомнений в избранном им роде деятельности. Кроме того, в Москве голова мятежного бригадира, пошедшего против самого Коваля, стоила ровно десять тысяч долларов, по расценкам средней руки киллера.

Словом, переговорив с Камазом, его вывезли в Ахтарск вместе с тремя членами бригады, участвовавшими в ночном налете на офис АМК, а недельки через две Камаз оказался замом Калягина.

Калягину это, естественно, пришлось крайне не по душе. Что Камаз бандит, ему было плевать, - Калягин сам полтора года после увольнения из органов не в детском саду воспитателем работал. Но то, что его старый враг Черяга без согласования назначил его замом своего ставленника, все восприняли как то, что скоро Калягина вовсе попросят в отставку.

Они и поссорились-то не как менты, а как бригадиры - из-за денег, которые Камаз снял с прикрученной промполицией точки за работу с недобросовестным должником. Прямо на утренней оперативке Володя Калягин спросил своего зама, где бабки, а Камаз ответил, что бабки он заработал честным трудом и никому не отдаст. И Камаз, и Вовка Калягин были людьми крутыми и длинных речей  не произносили. Поэтому, после краткого обмена комплиментами, Камаз перемахнул через длинный стол и бросился на шефа, а тот, в свою очередь, потащил из кобуры служебный ПМ.

Их насилу разняли. В тот же день Черяга узнал об инциденте, вызвал обоих к себе в кабинет и предложил помириться. Калягин с Камазом обменялись хмурым рукопожатием и вышли из кабинета, глядя в разные стороны.

Калягин вообще в последнее время был очень мрачен. После смерти Брелера у него резко переменилось настроение. Он так и не выкинул фотографию друга из собственного кабинета, только вынул из рамки и бросил в верхний ящик стола. Время от времени Вовка Калягин открывал ящик, глядел в лицо улыбающемуся черноволосому крепышу, потом бормотал сквозь зубы: “Собаке собачья смерть!” - и захлопывал ящик.

Спустя два дня после безобразной разборки, когда Калягин зачем-то поехал в областной центр, в кармане его прозвенел мобильник. Калягин взял трубку и услышал голос одного из своих старых знакомых, областного авторитета по кличке Моцарт. Авторитет обладал феноменальным слухом,  любил классическую музыку, и на скрипке играл не хуже Шерлока Холмса.

- Надо встретиться, - сказал Моцарт. - Базар есть.

Начальник промышленной полиции города Ахтарска приехал к бару, который контролировал Моцарт, около пяти. Ребят своих он попросил остаться в зале, а сам поднялся на второй этаж, где его уже ждали. Рядом с Моцартом сидел незнакомый Калягину парень лет тридцати, черноглазый и слегка упитанный.

- Вот, Вовка Калягин, - сказал Моцарт, - прошу любить и жаловать. Легендарный, можно сказать, мент. С тех пор, как он в Ахтарске, нам всем в Ахтарске делать нечего. Хотя мог бы старых друзей и не забывать.

- Вы все на словах друзья, - спокойно ответил Калягин, - а если я в зону попаду, тоже дружить будете? Или как с Брелером выйдет?

Моцарт покачал головой.

- С Юркой нехорошо вышло, - сказал он. - Памятник ему ты, говорят, на могилу ставишь?

Калягин промолчал.

- Вот, Вовка, - сказал Моцарт, - хочу тебя познакомить с гостем. У него к тебе  дело. Человек он известный, в Москве в большом авторитете, за него Коваль просил замолвить словечко. А зовут его Лось.

Моцарт легко поднялся.

- Ты куда? - спросил Калягин.

- Пойду погуляю, - ответил авторитет. - Вам тут вдвоем перетереть нужно, а мне и спокойней, меньше знаешь, крепче спишь.

И Моцарт выскользнул из кабинета. Начальник ахтарской промышленной полиции и московский авторитет остались одни. Лось глядел на Вовку Калягина черными смеющимися глазами, так похожими на глаза Брелера. Полные губы слегка раздвинулись, обнажая белые крупные зубы. Лось потянулся и достал из кармана белый прямоугольник визитной карточки. На карточке значилось имя “Александр Лосев” - и номер сотового телефона. Калягин молча прибрал карточку, но своей не дал.

- У тебя, кажется, проблемы с Витей Камазом? - спросил Лось, - с замом твоим?

- У меня нет никакого зама по фамилии Камаз, - ответил Калягин.

- Ну, ты, мент, обидчивый. Пусть будет Виктор... хрен, не помню как по батюшке... Свенягин. У тебя с ним проблемы?

- Это мои проблемы, а не ваши, - ответил Калягин.

Лось покачался на стуле. Белые его зубы блестели в комнате, залитой отраженным светом от зимнего снега и солнца.

- Многим людям не по душе, как Камаз сделал, - сказал Лось, - он на всех насрал. Кто ему доверился, тех он через хрен кинул.  Через понятия переступил.

- А что - банк “Ивеко” соблюдает понятия? - усмехнулся Вовка Калягин.

- Не о банке речь. Он не банк кинул. Он людей оскорбил. Бывает, чтобы мусорок ушел в охрану, а вот чтоб пацан ментом стал...

- А я что же? - спросил Калягин.

- Ты другое, ты мент по рождению...

- И что же ты мне на моего зама жалуешься? Уволить просишь?

- У тебя в Ахтарске как на секретном объекте. Мышь, говорят, не проскочит. Многие на Камаза сердиты. И он это знает. Шифруется грамотно, из города носу не кажет. Вот мы с ребятами и стали думать - если его пасти, так ведь заметут. А я и говорю: “А с чего вы взяли, что заметут? Надо пригласить Вову Калягина, культурно объяснить ему ситуацию, глядишь, он сам подскажет, как Камаза найти”. А?

Вовка молчал.

- Вот к примеру. Выехал ты на место происшествия, звонишь Камазу на трубку и велишь: подъезжай немедленно.. Так?

- Не так, - сказал Калягин.

- Почему?

- Свенягин - мой зам по просьбе Сляба. Ты мне предлагаешь Сляба кинуть. Трое людей кинули Сляба. Заславский, Брелер и Неклясов. И где они теперь?

- Я тебя не прошу кинуть Сляба. Я прошу помочь хорошим людям с человеком, который тебе поперек горла.

Калягин резко наклонился к собеседнику.

- Слушай сюда, Лось. Я Сляба кидать не стану. Появишься в Ахтарске - ноги повыдергиваю. Ясно?

Вовка Калягин с грохотом отодвинул стул и спустя мгновение исчез в двери.

*     *      *

Спустя две недели, когда Вовка Калягин вышел поутру из дома к джипу, его водитель, осматривая автомобиль, обнаружил привязанную к педали газа оборонительную Ф-1 с радиусом разлета осколков в двести метров. Быстрое и эффективное расследование показало, что к автомобилю поздно вечером подходил один из новых сотрудников, принятых на службу вместе с Камазом, некто Перчик, он же Боря Перцов. Перчика пригласили на интенсивное собеседование, и он раскололся, как грецкий орех под металлогибочным прессом. Правда, Перчик категорически утверждал, что нестандартное употребление «феньки» является его личной инициативой и что его шеф Камаз ничего подобного не заказывал. 

После этого Камаз написал заявление “по собственному желанию”, а Перчик пропал в неизестном направлении. По этому поводу поговаривали, что в  котлах заводской ТЭЦ, приспособленных под высокозольный экибастузский уголь,  можно, не нарушая технологии, сжечь что угодно. И вообще арест Перчика возбудил бы слишком много нездорового любопытства по поводу кадрового состава ахтарской промполиции.

По просьбе Черяги Камаз забрал свое заявление обратно, а еще спустя два дня после этой истории Калягин позвонил по сотовому Лосю.

Они встретились в Москве на следующей неделе, и Вовка Калягин без обиняков сказал, что хочет поговорить с Ковалем.

- Зачем с Ковалем? Камаз - это моя тема, - возразил Лось.

- Хорошо. Тогда слушай. У меня был друг. Ты его знаешь. Юрка Брелер. Его убили два человека. Начальник тюрьмы Коробцев и Барсук. Коробцева я снял. Барсук ушел на зону. Я хочу, чтобы с Барсуком было то же, что с Брелером.

Лось слегка побледнел.

- Ты с ума сошел. Барсук - правильный бродяга, за что его мочить?

- Ваше дело. Коваль на зоне – царь и бог. Хотите Камаза - отдайте Барсука. Мне все равно, кем он станет - петухом или трупом.

- За базар ответишь?

- Отвечу.

И Володя Калягин бесшумно поднялся и растворился в промозглом сумраке сочащейся зимней оттепелью Москвы.

*       *       * 

25 января, после очередной отсрочки заседания арбитражного суда, на этот раз в связи с отпуском судьи, губернатор Дубнов позвонил на завод и предложил Денису Черяге, фактическому  и.о. гендиректора Ахтарского металлургического комбината, встретиться и обсудить создавшуюся ситуацию.

Стрелку забили на пол-одиннадцатого, в областной администрации. Денис появился на три минуты позже. Областной руководитель принял его очень радушно: самолично вышел встречать Черягу в предбанник, по-мужски, крепко, пожал руку, и, положив на плечо широкую ладонь, ввел гостя в кабинет, отделанный с такой щедростью, будто губернатор Дубнов руководил по меньшей мере корпорацией “Дженерал моторс”, а не умирающим регионом с шестидесятипроцентным дефицитом бюджета.

- Что-то вы похудели, Денис Федорыч, - по-хозяйски проворковал губернатор, окидывая Черягу сочувственным взглядом,  - как здоровье Вячеслава Аркадьевича?

Три четверти людей, с которыми встречался Денис, первым делом считали нужным справиться о Слябе. Но этот губернаторский вопрос до странности напомнил Денису участливое вопрошание Аузиньша.

- Он поправляется, - коротко сказал Денис.

- А.позвоночник?

- Для этого нужна операция. Когда Слава окончательно выздоровеет, - я имею в виду другие раны, - ее сделают. В Швейцарии.

- Что-то он очень медленно выздоравливает, - вздохнул Дубнов.

- Человек послабей Извольского с такими дырками давно бы в гробу лежал, - ответил Черяга. - А что медленно, так ведь такая свистопляска вокруг завода, что и здоровый человек копыта откинет. Если арбитражный суд месяц не может назвать мошенников мошенниками, то...

- Ну, насчет суда я так краем уха слыхал, что там все очень запутано. Вы уж, Денис Федорович, не обессудьте, у нас судебная власть независима от исполнительной, я на судей влиять не могу.

Губернатор радушно подтолкнул Дениса к низкому круглому столику, стоявшему справа от письменного стола, мимоходом коснулся кнопки селектора, промурлыкал:

- Варечка, организуй нам чаю, -  и зашелестел на столе бумагами.

Денис уселся в кожаное уютное кресло и терпеливо ждал, пока к нему присоединится Дубнов. Наконец тот с кряхтеньем уселся напротив, и Денис сказал:

- Александр Семенович, давайте слова про независимость судебной власти прибережем для прессы. У нас свои контакты с судьями, и я знаю, на чьи распоряжения они ссылаются. И судя по тому, что они говорят, вы решили, что от Сунжи до Москвы ближе, чем до Ахтарска.

Губернатор даже изменился в лице.

- Денис Федорыч, - сказал он шокированно, - помилуйте, в этом надо разобраться. Если противная сторона как-то давит на судей...

- А на вашего зама тоже давит противная сторона? Когда он в зачет заводских налогов отказался мазут принимать для ваших котелен?

Губернатор всплеснул руками.

- Помилуйте, насчет мазута - это совсем другая история. Вы же его нам предлагаете по цене в десять раз большей, чем деньгами! Меня та же Москва затравит - денег, мол, прошу, врачам третий месяц зарплату не плачу, а крупнейший налогоплательщик за прошлый месяц деньгами заплатил двадцать процентов! Тот же самый “Ивеко” прикупит пару журналистов, они и проведут “независимое расследование”... У них знаете какая служба безопасности...

- Служба безопасности есть не только у банка, - любезно сказал Черяга. - Я тоже, в случае чего, расследование могу провести. О строительстве Сунженского аэропорта. Не говоря уже о ваших постельных привычках... 

Губернатор даже руками всплеснул от огорчения.

- Ну зачем вы так, Денис Федорыч! Правду говорят, что у вас характер испортился... Как же можно такими словами бросаться... Люди к вам со всей душой, пытаются помочь, чем можно - а в ответ такие слова! Вы же все-таки не Сляб, Денис Федорыч. Всей вашей собственности в Ахтарске - машина да дача.... 

Губернатор сделал значительную паузу, словно строгий учитель, отчитавший способного, но не выучившего урок ученика.

- На самом деле, - сказал губернатор, - у меня есть к вам отличное предложение. С этим судом все действительно сложно.... но!

И губернатор торжествующе поднял палец.

- В спорном пакете, - сказал он, - есть двадцать процентов акций, которые были куплены на чековом аукционе. В 1994-м году. Результаты аукциона в свое время оспаривались. Все это было при предыдушем губернаторе, я в это дело не вникал, но сейчас я приказал поднять бумаги - и, действительно, очень странный аукцион. Вы не находите?

- В 1994 я не работал на комбинате, - сказал Черяга.

- Ну все равно. Областной фонд имущества вправе подать в суд. И эти двадцать процентов вернутся в фонд имущества. Как вы находите эту идею?

Денис с любопытством смотрел на губернатора Дубнова. Извольский вытащил этого человека из дыры, где он пребывал после распада СССР, почистил его, помыл и оплатил избирательную кампанию. Завод платил в бюджет области - натурально, не все, что причиталось с него по закону, но уж точно больше, чем кто-либо другой. Завод кормил его и его жадную свиту, и, по идее, губернатор должен был ходить за ними, как хвостик за киской, и преданно смотреть в глаза. 

- Я что-то не понимаю, - сказал Денис, - у нас украли акции. Мы пытаемся их вернуть. Каким образом, если акции окажутся не у нас, а в фонде имущества, это будет способствовать их возвращению?

- Но это совершенно неважно, - запротестовал губернатор, - область и комбинат всегда будут единомышленниками. Важно то, что таким образом пакет в двадцать процентов вообще выпадает из  сферы притязаний москвичей! Главное, чтобы завод не оспаривал иска фонда имущества в арбитражном суде! 

Денис сжал руки так, что костяшки пальцев побелели. Вот сволочь! Когда комбинат оплачивал ему избирательную кампанию, у него, небось, и мысли не было, чтобы пересмотреть итоги приватизации... Что ответить? “Я должен посоветоваться с Извольским?” Нет.  Потому что ответ будет точно “Пошел на хрен”, и если на хрен его пошлет Денис, можно будет еще потом, смотря по тяжести последствий, извиниться и сказать, что-де Денис не вписался в ситуацию, а вот если это будет ответ Извольского, то никаких шансов чего-то переиграть не останется.  Если Денис скажет “нет”, тогда комбинату устроят веселую жизнь. Все эти председатели пенсионных фондов и прочая жадная публика покажется мелочью... Сказать “да?” Исключено. Отдать этой жадной и глупой шестерке пакет акций, который он, даже при проигрыше всех судов, сможет отдать банку “Ивеко”, и с пятипроцентным пакетом, уже имеющимся у “Ивеко”, это будет блокирующий пакет? Ни за что...

- Так что вы скажете? - вежливо повторил губернатор.

- Скажу, что этот пакет на законных основаниях принадлежит комбинату, и комбинат будет судиться за этот пакет.

Губернатор даже покраснел от досады.

- Вы не в том положении, чтоб торговаться. Между прочим, мне все равно, кто будет платить налоги - вы или банк “Ивеко”!

- Не все равно, - покачал головой Черяга.

Губернатор поднял брови.

- Выборы в области через год, - пояснил Черяга, - а электорат у нас протестный. Вы видите, что на улице творится? Анпиловцы портреты Извольского вместо Ленина носят... Вы только представьте себе, что суд решит дело в пользу “московских сионистов”. Знаете, кто станет следующим губернатором области? Вячеслав Извольский. Знаете, чем это может кончиться? Чем угодно, включая судебное расследование деятельности предыдущей власти...

- У него спонсоров не будет... - неуверенно сказал губернатор.

Черяга оскорбительно засмеялся.

- Я вас уверяю! - сказал Денис, - денег у Сляба чтобы президентом стать, хватит, даже если “Ивеко” ему ни копейки за акции не даст...

*       *        *

О творческой инициативе губернатора Извольский узнал на следующее утро. Плохо выспавшийся в самолете Денис пересказал ему разговор очень тщательно и в конце добавил:

- Так что ты все угадал.

- Лучше бы я ошибался, - философски заметил директор.

Денис просидел у Извольского с полчаса, в одиннадцать у него была назначена встреча с человеком из Генпрокуратуры, и Извольский сказал, чтобы Денис ехал по своим делам, а вернулся для разговора вечером. 

- Как учеба-то? - напоследок с изрядной иронией спросил Извольский.

Три дня назад двое лбов из секрьюрити съездили на Ленинградский проспект с паспортом Дениса и пачкой денег, и вернулись обратно без денег, но со справкой о зачислении Черяги Дениса Федоровича, должность зам. гендиректора Ахтарского металлургического комбината,  на четырехнедельные курсы антикризисных управляющих при Финансовой Академии. Дениса строго предупредили, что экзамены ему все-таки придется сдавать, и что желательно ему на этих экзаменах не очень плавать.

- Никак учеба, - буркнул Денис.

В коридоре Денису встретилась Ирина. Она была вся раскрасневшаяся, с мороза, и очень красивая, в длинной блестящей шубке, ничуть не напоминавшей тот старый китайский пуховичок, в котором ее привезли в больницу полтора месяца назад.

Денис очень хорошо помнил, как Слава уговаривал ее взять деньги и купить что-нибудь, кроме джинсов и пуховика. Он помнил это потому, что в конце концов Извольский взял и послал с ней за покупками Борю Семенова, московского представителя АМК, хотя мог бы послать и Дениса.

Все это время Ирина провела в больнице, и Денис не мог не признать, что если бы не она, Вячеслав Извольский вряд ли бы проявлял на больничной койке изумлявшие Дениса терпение и ровность характера, которые некогда начисто отсутствовали у директора по кличке Сляб. Да и кто знает, сумел ли бы отчаявшийся, одинокий и недоверчивый больной выкарабкаться без серьезных осложнений... Славка почти не отпускал ее от себя, лицо его светлело каждый раз, когда Ирина входила в палату, и он видимо капризничал и сердился, когда за ним ухаживал кто-то другой, дежурная медсестра или нянечка. Ни о какой работе, естественно, Ирине нечего было и думать. Она взяла сначала отпуск за свой счет, а потом наступили студенческие каникулы.

За это время Ирина перезнакомилась со всей верхушкой АМК и была довольно хорошо осведомлена о формальном положении дел на комбинате. Извольский почти никогда не выставлял ее из палаты, когда к нему приходили с визитом замы и преды. Наоборот - директор лежал навзничь, слушая отчеты подчиненных, а его постепенно обретающие подвижность пальцы слабо - очень слабо - стискивали ручку Ирины. Большинство сибиряков были людьми весьма эмоциональными и не особенно сдерживались в присутствии дамы, и как-то Ирина довольно сухо заметила Извольскому, что за это время память ее обогатилась не только сведениями о технологических тонкостях металлургического производства, но и доселе неизвестными ей идиомами живого великорусского языка.

- Слава, извини, - сказала она, - но неужто этот твой Скоросько не может объяснить, почему генератор на заводской ТЭЦ не держит частоты, не употребляя пять раз слова “долбаный?”

Извольский сделал строгое внушение главному инженеру, и в следующий раз Скоросько употребил вышеупомянутое слово только три раза.

Словом, за это время Ирина подружилась со всеми, и только, как ни странно, с Денисом она держала себя все настороженней и холодней. Эта настороженность началась со злосчастного утра 1 января, когда ошарашенная Ирина застала Черягу в постели с девицей, чья поза и род деятельности не оставляла никакого простора для толкований. Интеллигентная Ирина была поражена так, словно не знала, что на свете существуют проститутки и мужики пользуются их услугами. 

С этой минуты словно разбилось какое-то розовое стекло, сквозь которое Ира смотрела на шефа безопасности комбината, и она увидела совсем другого Черягу. Смелого и толкового, но все же не до конца порядочного человека, который свой статус регента использовал не только для защиты комбината, но и для удовлетворения мелких личных амбиций, перекрывая кислород тем, кто мог претендовать на его место или насолил ему в прошлом. 

Ирина, разумеется, не могла не слышать, как собровцы судачили о том, что Калягин был вынужден переехать из роскошного здания в центре города в пятиэтажку близ комбината, где раньше размещался профком. И если прежний Черяга был деликатней и тоньше прежнего Извольского, то новый Извольский, осунувшийся, почти ничего не евший, несмотря на хлопоты врачей, нуждающийся в непрестанной материнской опеке, явно выигрывал у  самоуверенного визиря, выскакивающего в сопровождении ражих молодцев из бронированного “мерса”. У Ирины был в высшей степени развит материнский инстинкт, ей надо было заботиться о мужчине - а попробуй позаботься о мужике, которого сопровождает взвод автоматчиков.

Поэтому Ирина лишь слегка приостановилась при виде Дениса, хотя Денис точно помнил, что они не виделись ровно два дня, блеснула белыми зубками, - и, скинув шубку на руки поспешно вскочившему охраннику, пропала в двери палаты Извольского.

Ирина сразу почувствовала перемену в настроении больного. Извольский лежал, полузакрыв глаза, и только при звуке шагов Ирины на его в общем-то некрасивом, рыхловатом лице мгновенно обозначилась преобразившая его улыбка.

Ирина присела на корточки, осторожно провела пальцами по чуть колючей щеке, коснулась виска, у которого билась прозрачная голубая жилка.

- Слава, что-то случилось?

Извольский открыл глаза.

- Ничего страшного. Товарищ губернатор тоже решил поучаствовать в охоте на изюбря. Просит двадцать процентов акций завода.

- На каком основании?

- Я их, видите ли, на аукционе неправильно купил...

Ирина глядела на директора внимательными и влюбленными глазами.

- Так он что - он теперь на стороне банка?

- Он на своей собственной стороне, - он видит, что лев болен, и хочет отхватить кусок наследства...

Ирина внезапно с силой сжала тонкие пальцы.

- Господи, какой негодяй! Какие они все негодяи! Ты же его губернатором сделал! Он же у тебя на поводке должен ходить!

- Солнышко, это же губернатор. Сегодня он на поводке, а завтра, глядишь, хозяина съел...

- И что теперь будет?

Извольский умехнулся.

- Теперь, Иришка, будет плохо. Хреново будет в превосходной степени, потому что имея в руках суд и налоговиков, можно такие кренделя выписывать... Ты представь себе такую картинку, какая-нибудь фирма из соседней области берет бабки  в размере пятисот минимальных зарплат и кидает их на счет завода. Без договора, без всего. Ну, переписку какую-нибудь затевает, из которой на фиг не ясно, чего они от нас хотят. А через три месяца предъявляет иск о банкротстве, - мол, мы деньги дали, а прокат нам не поставили. Арбитраж в один день - бац! - удовлетворяет иск и ставит временного управляющего. А еще через недельку - бац! - временный управляющий жалуется в суд, что администрация завода мешает ему выполнять обязанности, и превращается в конкурсного управляющего...

- Это... действительно возможно?

- Вполне. Я такую штуку хотел сам провернуть с Сунженским трубопрокатным. Вся соль в том, что бухгалтерия крупного завода не заметит этих денег. Ну, пришли и пришли. Вот если договор есть, а денег нет, тогда,  конечно, замечают... А если наоборот - очень трудно...

Извольский помолчал и добавил:

- Теперь все шакалы на комбинат бросятся. Энергетики с цепи сорвутся, я им давно поперек горла. Таможня чего-нибудь арестует... О налоговой я не говорю, этим сам бог велел падаль есть... Этот вчерашний разговорчик комбинату обойдется лимонов в пятьдесят. Баксами.

- Прости, если я говорю глупость, а помириться с банком нельзя?

- Нет.

- Слава, ты извини. Тебя, наверное, об этом никто не спросит в лицо, но почему у тебя получается, что ты хороший, а банк плохой? Ты же ведь... ну, к тебе эти акции попали точно так же, как к банку. Или нет?

- Можно сказать и так, - согласился Извольский.

- Тогда какая разница?

- Понимаешь, - сказал Извольский, - рано или поздно человек должен выбирать, что он хочет. Заработать денег и уехать на Гавайи или жить в России. И если он хочет срубить в этой стране бабки, а там хоть трава не расти, тогда надо вести себя одним способом. А если он хочет остаться, тогда ему надо вести себя другим способом. Не смотреть на людей, как на одноразовую посуду. Не смотреть на завод, как на китайские кроссовки - сегодня купил, завтра выкинул, зато дешево. Если ты хочешь работать в России, то ты и деньги везешь  в Россию. Это все лажа, что ты их держишь где-то в Швейцарии. Ну, купишь чего-нибудь для страховки - вроде как старушка откладывает похоронные. Но они же работать должны, деньги. А прибыльней, чем в России, им нигде не сработать.

- А при чем здесь банки? Им что, на роду написано думать о Гавайях?

- Банк и предприятие по-разному устроены. Что такое деньги банка? Это просто записи на счетах. Они сейчас здесь, через минуту в Америке, через две минуты на Кипре. Банк - это одуванчик. Дунул - и все бабки улетели в оффшор. А предприятие так не может.  У него основные фонды. Я домну при всем желании на корреспондентский счет не переведу и через спутник на Багамы не сброшу.

Извольский усмехнулся.

- У каждого российского  банка есть план “Ч”. Чуть что - деньги в оффшор, паспорт в карман - и гуляй, Вася, на Сейшельских островах. Надо только деньги тем кредиторам отдать, которые убить могут. А всем остальным можно не отдавать. Зачем российские банки вкладчиков привлекают? Чтобы было чем расплатиться с теми, кто убить может. Знаешь, есть такой финансовый термин - активы, взвешенные с учетом риска. А вот российские банки сказали новое слово в мировых финансах. У них есть пассивы, взвешенные с учетом риска. В смысле - есть пассивы, которые можно не отдавать, а есть такие, которые надо отдать, даже если для этого придется других обократь, иначе словишь гостинец из автомата Калашникова.

Глаза Сляба задумчиво сощурились. Ирина по-прежнему сидела перед ним на корточках, и длинные, светлые волосы касались его колючей щеки.

- Солнышко, - сказал Извольский, - ты совсем бледная. Я тебя замучил, да?

Ирина покачала головой.

- Замучил, я знаю, - тихо проговорил Извольский, - черт знает что, лежит мужик не мужик, бревно не бревно, сам на бок перевернуться не может, каждый день капризничает. Одно слово, сляб...

- Ты не капризничаешь, - улыбнулась Ирина.

- Съезди куда-нибудь, а? Хочешь в Аргентину, там сейчас тепло? Или поближе, на Кипр? Ненадолго.

Ирина только улыбнулась. Съездить куда-нибудь Слава предлагал ей раза два или три. Один раз, несмотря на протесты, служба безопасности даже истребовала ее заграничный паспорт, через два дня принесла визу, кредитную карточку и билеты во что-то теплое: кажется, это были Азорские острова. Сляб беспрекословным тоном потребовал, чтобы она улетела, но по мере приближения срока отъезда в аэропорт становился все мрачней и капризней.

Когда обеспокоенный водитель передал через охрану, что еще пятнадцать минут, и они не успеют на рейс, Ирина вышла из палаты, посидела с четверть часа в урчащем на холостом ходу джипе, а потом поднялась обратно. Сляб обрадовался, как ребенок, которому купили шоколадку.

- Никуда я не хочу, - сказала Ирина.

- Ну хоть вечером куда сходи. Вон, мне билеты Венька принес, на Ростроповича. Тебе же это нравится, сходи. 

Ирина внимательно поглядела на Извольского. Билеты в театр или концертный зал - это была совсем другая история, нежели периодически поминаемый Славой Тайланд. Билеты на вечер означали, что вечером к Славке придет Черяга и еще один человек, Вольев, бывший у Черяги специалистом по электронным устройствам, и после того, как Вольев обшарит приборчиком все тараканьи щели в комнате и задернет окна тяжелыми, установленными между ставен металлическими щитками, Черяга и Извольский будут разговаривать два или три часа.

- А ты музыку любишь? - спросила Ирина.

- Нет.

- Никакую?

- Классическую не люблю, а попсу не перевариваю.

Ирина улыбнулась.

- Ты совсем ничего не любишь. Кошек не любишь, собак не любишь, музыку не любишь, коммунистов не любишь...

- Я тебя люблю. Ты сходи, отдышись от больницы. Сходишь?

- Конечно, - сказала Ира.

*       *       *

Охранник у Ирины был очень хорошенький, высокий тридцатилетний парень в безукоризненном костюме и с повадками интеллигентного бизнесмена. К музыке он, по-видимому, питал не больше интереса, чем Извольский, и во время концерта отчаянно скучал и внимательно рассматривал окружающих на предмет их возможной опасности для охраняемого объекта.

Ирина не торопилась, понимая, что сегодня в больнице у Славки и без нее найдутся собеседники, и концертный зал они покинули в пол-одиннадцатого, в толпе возбужденных и довольных слушателей. В холле к Ирине подошел красивый человек с неожиданной льдинкой в больших серых глазах.

- Простите, Ирина Григорьевна, - сказал он, - вы меня не знаете...

- Я вас знаю, - проговорила Ирина, - вы Геннадий Серов, вице-президент “Ивеко”.

Она никогда не видела Серова вживе, но у нее была прекрасная память на лица, и именно это лицо было на пачке фотографий, валявшихся на тумбочке у изголовья больного Извольского.

- Ох... Извините... - Серов глядел на нее чуть исподлобья, внимательно и лукаво. Бывший летчик был красавцем и бабником, и он очень хорошо знал, какое впечатление производит на женщин его внешность. По правде говоря, он даже несколько переоценивал себя. Ибо в последние годы впечатление на женщин производила не только внешность, но и финансовые возможности человека, который, как поговаривали, стал совладельцем одного из крупнейших банков страны.

- Ирина Григорьевна, я хотел бы поговорить с вами...

- Нам не о чем разговаривать, - сказал Ирина и сделала попытку пройти.

Серов ласково взял ее за руку. Охранник насторожился. Если бы он был не человеком, а собакой, на загривке у него встала бы шерсть.

- Ирина Григорьевна! Я же не хочу вас украсть, я не делаю тайны из этой встречи...

- Нам не о чем разговаривать, - повторила Ирина, - если вы хотите, можете говорить с Вячеславом Аркадьевичем.

- Но я не могу говорить с Извольским! - всплеснул руками Серов, - вы же отлично это знаете! Меня не пустят в больницу! Со мной будет говорить какой-нибудь Черяга, а этот ваш Черяга...

Серов досадливо махнул рукой. Ирина нерешительно оглянулась на охранника, как бы ища поддержки. Тот утвердительно полуприкрыл глаза.

- Ну хорошо, - сказала неприязненно Ирина, - что вам надо?

Серов, мягко ступая, сопроводил ее в фойе, где располагались несколько уютных кафешек, выбрал пластиковый столик в углу, подальше от музыки и редких посетителей.

- Ирина Григорьевна, - сказал Серов, - меня не может волновать то, что происходит на комбинате. Одно из лучших предприятий России катится в пропасть. Раздоры, дрязги, налоговая инспекция, железнодорожники... если отношения комбината со всем окружающим миром будут портиться с такой быстротой, то к лету комбината просто не будет...

- Вы сами виноваты, - сказала Ирина.

Серов поднял страдальчески руки.

- Давайте не будем говорить о сделанных ошибках. Это неконструктивно. Конструктивно то, что у нас общий враг - губернатор. Энергетики. Налоговая инспекция, наконец... Ситуация такая - мы хотели бы объединить усилия. 

- Что значит - объединить усилия?

- Мы учреждаем совместный оффшор. Прибыль комбината идет в оффшор и делится напополам между двумя хозяевами, вне зависимости от того, сколько у них акций.

- Это не со мной надо обсуждать, - сказала Ирина.

- А с кем? С Черягой? Ирина Григорьевна, в том-то и проблема, что Извольского постоянно дезинформируют о том, что происходит. Он - всецело под влиянием Черяги, а Черяга, поверьте, не лучшая кандидатура для и.о. гендиректора в такие времена. Это он испортил отношения с губернатором. Это он хамит всем, кому можно и нельзя. Он хочет, чтобы конфликт был как можно более острым. Потому что зам по безопасности распоряжается на заводе до тех пор, пока там - экстремальная ситуация. И объективно заинтересован в том, чтобы обострить ситуацию. И чтобы рассорить Извольского со всеми, кто может его, Черягу, заменить. 

- И именно поэтому вы предлагали ему миллион долларов, если он станет на вашу сторону?

Серов был искренне изумлен.

- Мы? Когда? 

- В самом начале. Он об этом рассказывал.

- Абсолютное вранье, - усмехнулся Серов, - очередной образец вранья Черяги.

Ирина встала.

- Вы мне все сказали, что хотели?

Серов поклонился, с легкой бесцеремонностью изловил руку Ирины и прижался губами к узким и длинным пальцам с коротко остриженными ногтями.

- Вы очаровательны, Ирина Григорьевна, - сказал он. - Я, честное слово, завидую Извольскому. Я был бы рад оказаться на больничной койке вместо него.

Поклонился, по-военному щелкнул каблуками и побежал к выходу. На узкой ладошке Ирины остался влажный след от губ Серова. Ирина отыскала ближайший туалет и долго и с ожесточением мыла руки. Ей показалась, что по коже ее скользнула очень красивая и очень ядовитая змея.

*      *        *

Когда Ирина вернулась в больницу, в палате уже было пусто, и только слабый запах чужого мужчины свидетельствовал о том, что Ира была права: у Извольского было какое-то секретное совещание. Ирина хорошо знала, как пахнет Черяга: немножко корицей и каким-то дорогим, с мятным вкусом дезодорантом. Именно корицей и пахло в палате, и запах этот с недавних пор раздражал Ирину.

Почему-то Ирине не казалось, что на совещаниях разговор шел исключительно о финансовых и юридических методах защиты комбината. Ни Слава, ни Денис не походили на людей, которые ограничатся обороной в суде. Вот уже месяц на фронте между банком и комбинатом все было слишком тихо, и Ирине казалось, что это - затишье перед наступлением с применением тяжелой артиллерии и боевых отравляющих веществ. И от этого было ужасно страшно за Славу.

- Как концерт? - справился Извольский.

- Я там встретила Серова.

- Надо же. Никогда не подозревал за ним склонности к классической музыке. Всегда приятно знать, что к тебе проявляют такое внимание, и следят даже за тем, куда отправилась машина твоей девушки... Так что же Серов?

Ирина, как можно ближе к тексту, воспроизвела свой разговор с Серовым. Извольский слушал очень внимательно.

- И как ты думаешь, что он хотел?

- Мне кажется, ему хотелось немного подгадить Денису. Добиться, чтобы ты ему не доверял.

Извольский довольно засмеялся.

- Ирка, еще месяц, и я окончательно тебя испорчу. Откуда такой цинизм? К тебе на концерте подходит красавец и “новый русский”, лобызает ручку и говорит, что хотел бы помочь Ахтарску, а ты уверена, что он всего лишь хотел воткнуть шпильку в бок Дениске... Поцелуй меня.

Ирина осторожно поцеловала его - сначала в лоб, потом в широкие, слегка потрескавшиеся из-за аллергии на лекарства губы.

- Слава, а эта история, с губернатором - что ты можешь сделать?

- Много. Прекратить платежи в областной бюджет. Скупить обязательства области. Устроить губернатору изжогу в Законодательном собрании. Посадить его.

- За что?

- Я не знаю ни одного российского  губернатора, которого не было бы за что посадить.

- А например?

- Например, есть фонд газификации области. Профинансирован в этом году на двести семьдесят процентов. Зарплата учителям профинансирована, понимаешь, на тридцать процентов, а фонд газификации - на двести семьдесят. Истрачено триста миллионов рублей. На эти деньги построено аж шесть километров газопровода. За каким хреном вообще в угольной области ведут газопровод в северные деревни и кто там за газ заплатит, - неизвестно.

- А кто заведует фондом? Сын губернатора?

- Ты стандартно мыслишь, солнышко. Фондом заведует некто Афанасий Стивицкий, более известный как Ирокез. Очень милый человек, чуть старше меня. Немножно вспыльчивый, отюда и кличка. Однажды на глазах у десятка свидетелей в упор расстрелял водителя подрезавшей его машины. Так вот, насчет фонда газификации. Я ведь имею право пожаловаться в прокуратуру, что я обещался платить в бюджет, но не в общак?

- И ты это сделаешь?

- Нет.

- Почему?

- Потому что мы платим в фонд газификации трубами по пятнадцать тысяч рублей метр, а на рынке труба стоит семьсот рублей. Мы на этом уменьшаем налоги ровно в двадцать раз. Понимаешь, в этом вся проблема. В области все повязано. На губернатора есть куча компромата, но если я вывалю этот компромат, я нагажу либо себе, либо таким людям, которые чрезвычайно не любят, чтобы им гадили. А если этот компромат вывалит банк, то он ничем себе не нагадит. Наоборот, он высветит, так сказать, глубину коррупции, в которую погрузилась региональная власть, рука об руку с Ахтарским металлургическим заводом насилующая бюджет области.

- А разве ты не... насилуешь бюджет?

- Нет.

- А сколько времени в области не платили учителям?

- У меня в городе все учителя получают зарплаты. У меня деньги в банке застряли, в “Роскреде”,  так от этого никто зарплаты не задержал. Пенсионерам триста рублей добавки выплатили. Две школы новых построили.  Детский сад.

- Но в области учителя не получают денег. А если бы ты платил деньгами, а не трубами, они бы их получили.

- Если бы я платил деньгами, Ирокез получал бы в свой фонд в двадцать раз больше денег. Если я не могу не платить в фонд газификации области, я хочу хотя бы минимизировать траты. У меня сил нет воевать со всеми.

Ирина помолчала.

- Ты очень хороший спорщик, Слава, - сказала она наконец, но мне не кажется, что ты прав.

- Иными словами, я вру. И в чем же?

Ирина задумалась.

- Скажи, а в этот фонд газификации все платят в двадцать раз дешевле ?

- Видишь ли, солнышко, кто сколько платит Ирокезу, зависит от веса в обществе. АМК платит в двадцать раз дешевле. Ахтарский трубопрокатный платит в два раза дешевле. А какое-нибудь кафе “Ласточка” платит деньгами и не чирикает. Понимаешь, вся прелесть системы неплатежей в том, что сумма, которую ты платишь, зависит от твоего статуса. Если ты АМК - ты платишь копейку там, где кафе “Ласточка” платит рубль.

Ирина прыснула.

- Что тут смешного? - спросил недовольно Извольский.

- Так. Был один средневековый экономист, Генрих Лангенштейн. Так он считал, что цена, которую ты платишь за вещь, должна зависеть от твоего ранга.

- Ну вот видишь, солнышко. Мы построили вполне средневековую экономику. Извини, но я не могу бороться с общественно-политической формацией. Я не революционер. Я директор.

- Ты не директор, - сказала Ирина. - Ты - князь города Ахтарска. А князья.... - Ирина помолчала, собираясь с духом, а потом внезапно спросила: - Скажи, а кто заведовал в гостинице проститутками? Черяга?

- Что?! - Извольский искренне удивился. - Ты вообще откуда это знаешь?

Ирина ужасно смутилась.

- Ты понимаешь, - сказала она, - я как-то вышла в сад погулять... Ну, еще в первый день, меня никто не знал. Я возвращаюсь, а в холле новый охранник сидит. Смотрит на меня таким масляным глазом и спрашивает, “А вы, собственно, девушка, к кому?”. Я оглянулась, а ему регистраторша отчаянно машет... Я тогда ничего не поняла, только потом сообразила....

Ирина запнулась. Что в гостиницу ходят проститутки, она сообразила только утром первого января, заглянув в номер Черяги.

- Как охранника звали? - недовольным голосом спросил Извольский.

- Да господи, при чем тут это... Ими Денис заведовал, да?

- Разумеется, нет. Это не его уровень.

- А чей?

Извольский ответил вопросом на вопрос:

- А тебе Денис нравится?

- Нет.

- Но он тебе нравился, не так ли?

- Да.

Ирина произнесла это с легким смущением.

- Отчего же?

- Не знаю. Он... он мне как-то казался совсем другим. Не таким жестоким. Этот банкир прав, он... просто топчет людей. Он - он предан тебе, но разве ты не можешь ему приказать быть... сдержаннее, что ли?

- И он из-за этого тебе разонравился?

Ирина кивнула. Головка ее ткнулась под мышку Извольского, директор погладил ее. Если бы Ирина в этот момент подняла голову, она бы, наверное, очень удивилась выражению лица Извольского. На нем бродила довольная и очень жестокая улыбка.

*      *       *

На следующий день после разговора, состоявшегося между Денисом Черягой и губернатором области,  начальник службы безопасности банка “Ивеко” Иннокентий Лучков и его старый знакомый, вор в законе Коваль, встретились на двенадцатом этаже “Ивеко” в кабинете Лучкова.

Повод для встречи был совершенно законный: крупная подведомственная Ковалю фирма не могла получить в банке деньги, и Коваль вызвался решить вопрос за половину причитающейся к погашению суммы. 

Вопрос относительно фирмы был быстро урегулирован, - Лучков согласился выплатить фирме половину от зависших средств, а остальное поделить между банком и группировкой,  а после этого Коваль вытащил из кармана влиятельную газету со статьей, посвященной истории с акциями Ахтарского металлургического комбината. Статья, как само собой разумеющуюся, упоминала вот уже полмесяца находящуюся в обращении версию о том, что купила пропавшие акции АМК долголаптевская ОПГ.

- Читал? - сказал Коваль, кивая на статью.

- Читал, - пожал плечами Лучков, - чего только, понимаешь, не набрешут...

- Что ты им рассказал, то и набрехали.

Лучков очень натурально удивился.

- С чего ты взял? 

- Не прикидывайся. Твоя работа. Хвосты рубишь?

Лучков скрестил пальцы домиком, снова их развел.

- Журналист, - сказал он, - что собака, где какую кость выроет, ту и тащит в нору... Какая разница, чего они там наплели?

- Разница такая, что меня уважаемые люди спрашивают: где акции и какие у тебя завязки с “Ивеко”?

- А ты скажи уважаемым людям, что, мол, помог банку, и не за так, а за восемнадцать лимонов зелеными...

Коваль ткнул газетой в направлении Лучкова.

- Вот что, Кеша - ты сам себя через хрен кинул. Ты меня этими статьями в дурацкое положение поставил. Люди приходят и говорят: “Слушай, менты только и думают, как найти предлог, чтоб затянуть гайки потуже. И ты им даешь такой предлог - ты кидаешь сибирский заводище.” Я говорю им - я этого не делал, а они смеются и говорят: “Кредит ты брал? Ты.  Или ты на своем костре для чужих людей куропатку жарил?” Это не похоже на тебя, Коваль. Либо ты заныкал бабки, либо ты почему-то ходишь на цырлах перед “Ивеко”. Ты что - министр экономики, чтобы на цырлах перед ними ходить?” Кое-кто начал вспоминать об измайловских и золотодобыче.

- Ты меня на понт не бери, - сказал Лучков, - ты сам кучу косяков упорол. Что Заславского - я в землю зарыл? Кто от ахтарского СОБРа не смог уберечься? Если бы твой Лось себя аккуратней вел, так и не было бы ничего стремного...

- Э нет! Что значит - аккуратней? Лось не сам придумал выкуп просить! Это твои слова были - “Когда кредит пропадет, они сразу на вас должны подумать”. По твоей милости из Шуркиной дачи помойку сделали!  А ты еще понты гнешь и делаешь вид, что мы не при чем! Мы свою часть отработали: у нас было все чисто. А ты свою завалил. Я тебе русским языком предлагал - забашляй Лося, он сам Сляба уберет и все гладко сделает. А ты три копейки решил сэкономить, лбов каких-то со стороны нанял, Сляб живой и на пол-страны воняет...

- Лбы мои, - сказал Лучков, - президентов кончали, это чудо, что Сляб в живых остался. И нечего на меня свои проблемы вешать.

- Это не мои проблемы, а твои проблемы. Если я хочу быть чистым перед братвой, то я имею двадцать процентов АМК. А если ты меня посылаешь, то к тебе приходят измайловские и делают предъяву за прошлогодние разборки, ясно?

Лучков поджал губы. Сейчас, когда под предлогом кризиса банк хронически не проводил платежи и не отдавал денег клиентам, потеря долголаптевских - глубоко законспирированного силового крыла банка - была непозволительной роскошью.

- Двадцать процентов - это слишком много.

- Почему? У тебя остается контрольный пакет.

- Губернатор области просит за поддержку двадцать. Двадцать плюс двадцать - этак нам скоро на чай не останется.

- Я думаю, - сказал Коваль, - мы найдем с губернатором общий язык. У нас в Сунже неплохие завязки. 

- Ты можешь забирать этот кусок у губернатора, - кивнул Лучков, - но учти, что сейчас эти акции принадлежат хрен знает кому. И если ты хочешь их получить, то тебе придется сильно постараться.

Число претендентов на руку и сердце Ахтарского металлургического комбината стремительно росло.

*      *       *

Денис Черяга вернулся в Ахтарск 16 января, через два дня после разговора с Извольским. Полдня он провел в Москве, и другие полдня - в Женеве, а остальное время съели перелеты.

День и.о.гендиректора проработал спокойно, а к вечеру ему позвонили из приемной губернатора. Господин Дубнов интересовался “реакций Вячеслава Аркадьича на мое предложение”.

- Реакция Вячеслава Аркадьевича была отрицательная, - вежливо сказал Денис.

- Ну-ну, - ответствовал губернатор и повесил трубку.

На следующее утро в заводоуправление пожаловала налоговая полиция из области. Ребятки подъехали к десяти утра, на инкассаторском броневичке, видимо предназначенном для перевозки изъятых документов, и в сопровождении трех джипов, набитых людьми из группы силовой поддержки, в черных масках, пятнистых камуфляжах и с автоматами.

Ребятки в камуфляже предъявили все причитающиеся в таком случае ордера, и часть их осталась разбираться с вооруженной охраной заводоуправления на предмет законности имевшегося у охраны оружия. Все оружие оказалось законным, даже “зиг зауэр” Вити Камаза, но это не помешало ребяткам из группы силовой поддержки загнать секьюрити в одну из комнат и положить там лицом на пол.

- Ребятки, вы поосторожней, - порекомендовал им Витя Камаз, - вы же не на бандитскую хату наехали, а на меткомбинат. Я же все-таки замначальника в ментовке.

- Знаем мы, какой ты замначальника! - не без резона ответствовал ему старший в группе, молодой бугай с мордой, совершенно скрытой черной шерстяной маской с тремя дырками для глаз и рта.

После этой реплики Витю Камаза вывели в коридорчик и избили. Избить Витю было нелегкое занятие, даже если учесть, что он вел себя чрезвычайно разумно и не сопротивлялся. Однако совокупными усилиями четырех полицейских, пользовавшихся в основном прикладами АК-74 и крепкими шнурованными ботинками, дело было доведено до конца.

Денис, находившийся на территории комбината, примчался в заводоуправление через пятнадцать минут после  начала обыска. Двери кабинетов уже были распахнуты, повсюду стояли коробки, в которые кучами вытряхивали документы, из собственного предбанника, как кукушка из часов, высовывался Федякин, уже успевший изумиться, но еще не успевший перепугаться.

В коридоре, на виду у всех, красноречивой кучкой лежал Витя Камаз.

- И за что вы его? - поинтересовался Денис.

- Оказывал сопротивление работникам правоохранительных органов при исполнении обязанностей, - ответили ему.

Денис выглядел очень спокойным. Только слегка побелевшие уголки губ да суженные глаза могли показать внимательному наблюдателю, насколько взбешен ахтарский регент. Он справился о причинах обыска, и ему ответили:

- Лжеэкспорт.

В собственном кабинете Дениса - то есть кабинете Извольского - тоже царил бардак. Дмитрий Чернов и адмирал Колчак в погонах неодобрительно взирали со стен на беспредельщиков в камуфляже. Двое налоговиков равнодушно вываливали на пол все содержимое ящиков стола. Вместе с кучей бумаг о ковер глухо стукнулась тринадцатизарядная “беретта-компакт”. Извольский держал ее в ящике для пущей важности, а Денис как-то забыл выкинуть.

- Откуда ствол? - повеселел налоговый майор, обращаясь к и.о.гендиректора.

- Подарок губернатора, - без тени смущения соврал Денис.

- Вам?

- Вячеславу Аркадьевичу.

Извольского на больничной койке арестовывать не будут. А вот если за хранение оружия без разрешения в СИЗО залетит сам Денис, то Извольский точно намылит ему холку.

На директорском столе зазвонил белый особливый телефон, и майор, помедлив, взял трубку.

- Вас, - сказал он, протягивая трубку Денису.

- Денис Федорыч, - в трубке раздался хорошо знакомый говорок губернатора, - я, собственно, второй раз по поводу моего предложения. Я обыкновенно второй раз никому не звоню...

- И правильно не звонишь, - сказал Денис, - ни у кого нет охоты второй раз получать по морде..

- Передай-ка трубку, - посуровел губернатор.

Майор опять завладел телефоном.

- Да. Да. Ищем. - коротко сказал он. - вон, ствол нашли незарегестрированный.  Говорят, ваш подарок. Я так и думал. Разумеется, предъявим.

В кабинете Извольского, помимо бумаг, было довольно много всяких подношений: от копеечных безделушек до вещей вполне дорогих. В шкафу за стеклом стояли старинные японские нэцке и уральский кувшинчик из чистого малахита. Был и красивый подарок от северных коллег: тяжелая  платиновая статуэтка изюбря с маркировкой “Норникеля” и надписью: “Вячеславу Извольскому”. 

Все это теперь, вперемешку с документами, безжалостно сметалось в картонные ящики, безо всякой описи, в связи с чем Денис не удержался и продекламировал бывшим двоюродным коллегам статью 176 УПК РСФСР, согласно которой “все изымаемые предметы и документы, а равно все описываемое имущество должны быть перечислены в протоколе или приложенной к нему описи с точным указанием количества, меры, веса или индивидуальных признаков и по возможности их стоимости”.

- Ишь ты какой образованный, - усмехнулся майор, подхватывая со стола нефритового китайского божка, толстого и очень добродушного.

- Поставь на место, - сказал Черяга.

- Что?

- Поставь безделушку на место.

Майор новыми, внимательными глазами оглядел божка.

- Он что, старинный какой, что ли?

- Вряд ли. Но Славка его любит.

- Так значит, не старинный? - уточнил майор.

- Дешевая современная поделка. Стоит не дороже, чем сотрудник налоговой полиции.

Майор выпустил статуэтку. Божок грохнулся о пол. Денис вскочил. Статуэтка упала очень неудачно - у веселого божка обломилось крохотное нефритовое ушко. 

- Ох, извините, Денис Федорыч, - сказал майор, подхватывая статуэтку. - Нечаянно вышло. Но вы же сами говорите, что это дешевка.

*       *      *

Первые слухи о том, что на завод пришла беда, образовались сразу же после приезда налоговиков, когда кто-то из инженеров поинтересовался назначением инкассаторского броневичка у проходной. Через полчаса после начала обыска к заводоуправлению приехало городское телевидение, получило по морде от группы силовой поддержки и обжаловало эти действия в прямом эфире.

Еще через полчаса после передачи перед заводоуправлением начала скапливаться толпа. Люди - в основном рабочие завода, отдыхавшие после смены, - приходили пешком и приезжали на машинах. Спустя два часа после начала обыска не только вся площадь была забита народом, но и дальние подступы к ней были наглухо перегорожены сотнями “жигулей”, “москвичей” и потрепанных иномарок. 

Неутомимый гендиректор Конгарского вертолетного товарищ Сенчяков, с самого утра пребывавший в городе,  прибыл на демонстрацию одним из первых, в окружении кучки анпиловцев с портретом Извольского и с большим красным знаменем, на котором было написано: “бей буржуев!” Тот факт, что генеральный директор Вячеслав Извольский, владелец контрольного пакета пятого по величине в мире металлургического комбината, является главным в области буржуем, приверженцев радикальной идеологии, видимо, не смущал.

С той стороны проходной к заводоуправлению тоже подходили, но там людей было меньше, потому что не все могли покинуть рабочее место, и многие, простояв пятнадцать минут, возвращались в цеха.

Налоговая полиция была слишком занята внутри, чтобы обратить внимание на то, что происходит снаружи, а когда испуганный лейтенантик из группы силовой поддержки прибежал наверх и сказал майору, командовавшему всем парадом, что толпа вот-вот ворвется в здание, тот только засмеялся. Майор был ушлый и наглый, он привык, что перед налоговой полицией все разбегается, а позади ее все рыдает, и слова лейтенентика воспринял примерно как рассказ о курице, готовящейся вот-вот заклевать коршуна. Впрочем, подняв жалюзи в директорском кабинете и оглядев толпу, он немного посерьезнел.

- Что-то там много на улице кричат, - заметил ему Денис, - вам бы лучше уезжать побыстрей.

Майор заколебался. Еще не все документы были изъяты и положены в броневичок. А изымать следовало именно все. Главная особенность обысков налоговой полиции в том и состоит, что налоговики имеют обыкновение подметать все подчистую, вовсе не разбирая, нужно оно обвинению или нет. И даже если впоследствии в документах ничего не находилось, (а это маловероятно, учитывая, что при наличии заказа можно найти все что угодно, даже маленьких зеленых крокодильчиков), то один факт изъятия бумаг мог парализовать работу предприятия.

И хотя следовало учитывать, что завод наверняка думал о возможности обыска и документацию дублировал, все равно ему после сегодняшнего дня придется несладко.

- Боитесь, что мы еще не все интересное нарыли? - осклабился начальник, - обойдемся без ваших советов, Денис Федорыч.

Денис ничего не ответил.

Майор налоговой полиции был человек тупой и въедливый, и прошло еще часа полтора, прежде чем он вернулся в директорский кабинет.

- Собирайтесь. Поехали с нами.

- Основания? - поинтересовался Денис.

Майор махнул рукой, два бугая очень ловко завернули Денису руки за спину, нацепили наручники и в таком виде поволокли к выходу. Наручники особенно обрадовали Дениса. Наручники изготавливали в соседнем Новосибирске из ахтарской же стали. Денис узнал их потому, что новосибирцы расплатились за поставленную сталь именно наручниками. Денис прекрасно помнил этот эпизод. Дело было около трех месяцев назад, и Извольский еще орал по телефону: “На хрена мне десять тысяч браслетов? Кому я их впарю? Бандитам по сходной цене продам?” В конце концов наручники пристроили в областной бюджет по очень выгодному для АМК курсу - и вот теперь эти самые браслеты и сидели на запястьях Дениса. 

Дениса провели по коридору в сопровождении автоматчиков. Рядом шел Камаз, в кожаной порванной куртке и с синяком под глазом, и еще сбоку вели  двоих: зама по финансам Федякина и главного бухгалтера завода - толстую, смешливую Машу Дольникову, больше известную как “баба Маша”. Баба Маша была без наручников, в строгой черной юбке и пиджаке, из-под которого виднелось ослепительно белое кружевного жабо, и с накрашенных ресниц на все еще гладкое лицо стекали черные ручейки туши.

Нижний этаж заводоуправления был огромный и пустой, со стеклянными дверьми, выходившими на площадь, и как только налоговики спустились вниз, то даже самым тупым стало ясно, что дело плохо. Толпа стояла на площади плотной стеной, поглотив и броневичок налоговиков, и два джипа. Над толпой колыхались красные знамена и белые плакаты. На самом крупнотелом было начертано: “Позор сионистам и МВФ!”

Тут же раздался звон разбитого стекла, и Денис увидел, как у последнего из налоговых джипов, стоявшего ближе всех к козырьку, разлетелось стекло. В толпе что-то неразборчиво заорали, одни кричали “бей жидов”, другие “бей коммунистов”, но было ясно, что и те и другие разумеют под жидами и коммунистами налоговую полицию. 

Федякин отпихнулся от ближайшего автоматчика и бросился к выходу, за которым бушевала толпа.

- Ребята, - закричал он, - не дайте пропасть!

Он замешкался, проходя блокированную вертушку, один из автоматчиков перемахнул за вертушку вслед за ним, сгреб Федякина и как следует врезал от души. Это было опрометчивое решение. Как уже было сказано, нижний этаж заводоуправления представлял из себя светлый, почти сплошь прозрачный ящик. Стеклянными были и те двери, что выходили на улицу под козырек, и те, что располагались в двадцати метрах за вертушками и вели собственно на территорию завода. Все, что происходило на первом этаже, было видно в первых рядах толпы, а Федякин, работавший на заводе вот уже тридцать лет, пользовался репутацией самого свойского и добродушного руководителя из верхушки завода.

Сенчяков, стоявший с матюгальником на крыльце, мгновенно обернулся:

- Позор сионистским прихвостням! - вскричал Конгарский гендиректор. Одна из стоявших рядом с ним женщин - толстенькая пенсионерка в синтепоновой курточке, - покрепче перехватила обеими руками красное бархатное знамя, увенчанное жестяным серпом и молотом, и этим самым знаменем, как пикой, ткнула в одного из налоговых полицейских, с автоматами наперевес стоявших с внешней стороны входа.

Знамя вообще-то не очень удобное оружие против бронежилета и автомата, особливо в руках пенсионерки. Полицейский шагнул в сторону, дама, разумеется, промахнулась и саданула своим вертелом по стеклянной двери, а затем полицейский заученным движением завернул ей руку. Женщина ойкнула и села на ступеньки, знамя полетело вниз, в жидкую грязь.

- Бабу Настю убили! - истерически рявкнул кто-то. 

Баба Настя, разумеется, была невредима, но это видели только те, кто стоял в первых рядах, а толпа сзади, натурально, не видела ничего, а только слышала. А расстояние от правды до лжи, как известно, совпадает с расстоянием от глаза до уха.

Третьи ряды надавили на вторые, вторые - на первые, - и народ бросился внутрь. Налоговые полицейские колебались мгновение. Кто-то из них схватился за автомат, но начальник отряда, лейтенант Пряхин, соображал лучше подчиненных. Он понял, что оружие у них сейчас отнимут, и что если это оружие попадет в руки обезумевшей толпы, то стрелять будут во всех и непонятно во что. 

- Назад! - заорал лейтенант Пряхин.

Последовала короткая стычка. Несколько человек из толпы осели на ступеньки с ушибами и вывихами разной степени тяжести, а шестеро налоговиков вбежали в стеклянные двери комбината и успели замотать их железной цепочкой. 

Двое из них сориентировались мгновенно и бросились дальше, на территорию комбината, где толпа еще не была такой густой, и где можно было уйти и раствориться на сотнях гектарах переплетенных труб, зданий и складов.

- Вы за это ответите! - заорал Федякину совершенно растерянный майор, - это призыв к бунту!

Толпа ударилась о стеклянные двери. Это были самые обыкновенные двери из толстого зеленоватого стекла, не пуленепробиваемые и не противоударные, и выдержать напора людей они, естественно, долго не могли. Сухо треснул выстрел, показывая, что кто-то в толпе захватил с собой обрез, одно из стекол покрылось трещинами и тут же под напором толпы рухнуло внутрь.

Теперь от налоговиков и арестантов толпу отделяли только пять заводских вертушек.

На счастье налоговиков, двери были достаточно узкие, и люди, давившие друг друга, протискивались внутрь помещения с трудом.

- Сними браслеты! - заорал Черяга, поворачиваясь к  майору. Но у того от нестандартной ситуации окончательно поехала крыша, он стоял, судорожно лапая кобуру на поясе, и из раскрытого рта глупо сочилась слюна.

“Это конец, - мелькнуло у Черяги.- Если толпа покалечит налоговых полицейских, нам всем крышка. В город просто введут танки, а меня посадят за насильственные действия по свержению существующего строя. Проклятый урод Сенячков!”

В следующую секунду Витя Камаз, отпихнув державших его полицейских, бросился к вертушкам. Денис видел, как кулаки его, похожие на две головки пошехонского сыра, сжались. Хрупнула перемычка, - и Камаз стряхнул наручники на пол, словно они были сделаны не из стали, а из гнилых луковых перьев. Камаз повернулся и выхватил автомат у одного из ребят из группы силовой поддержки.

- Назад! - заорал долголаптевский бригадир не своим голосом, перемахнув через запоздало клацнувшую резиновыми зубами вертушку. - Все путем! 

Кто-то не в меру ретивый попытался миновать Камаза, тот легко сцапал его одной рукой и швырнул обратно, в набегающую толпу. В следующую секунду Камаз сорвал автомат с предохранителя, оглушительная очередь зацокала по каменным квадратам пола. Одна из срикошетивших пуль разбила стекло, кто-то вскрикнул, зажав руку - ему попало не то пулей, не то вырванной из пола каменной щепкой.

Черяга и лейтенант Пряхин, опамятовавшись, бросились к вертушкам.

- Назад! - заорал Денис, - мы сами разберемся!

Наверное, со стороны он выглядел очень глупо - человек в наручниках, пытающийся удержать трехтысячную толпу и обещающий еще с кем-то разобраться. Но толпа, как ни странно, остановилась. Черягу и Камаза она была готова слушаться, к тому же один Камаз мог сойти за два БТРа.

Откуда-то сверху уже ссыпалась заводская секьюрити. Ребята, запертые в одном из кабинетов наверху,  не то убедили их выпустить, не то просто вынесли дверь.

По команде Черяги нестройная цепочка охранников выстроилась за вертушками, а другая перекрыла выход на заводской двор. К этому времени толпа уже образовалась и там: кто-то подогнал грузовик к заводской стене и спрыгнул вниз, кто-то просто прошел через внешнюю проходную.

Один из охранников добыл у налогового майора ключи и снял с Дениса браслеты. Толпа негодующе заворчала при виде закоцанного замдиректора, Денис отобрал у Сенчякова матюгальник и заорал так, что сквозь выбитые двери было слышно на всем заводском дворе. Он очень плохо соображал, что орет. Впоследствии ему сказали, что он благодарил народ за помощь и поддержку и обещал, что все виновные в сегодняшнем беззаконном налете на завод понесут наказание.

Это было первое его выступление такого рода, и Денис быстро сорвал голос, отдал матюгальник Камазу и вернулся за вертушки. Налоговый майор стоял у подножья лестницы чрезвычайно бледный, и руки почему-то держал поверх ширинки. Денис скосил глаза вниз и увидел, что штаны у майора были мокрые, и с них вниз уже натекла маленькая желтая лужица.

- Ступай наверх, - процедил Денис.

Налоговики не заставили себя упрашивать. Они подхватились и бросились наверх в сопровождении заводской секьюрити, побросав на полу последние трофеи - коробки с изъятыми  документами. Денис поднялся вслед за ними. В коридорах секретарши хохотали, указывая на налоговиков пальцем, Федякин прыгал вокруг майора и орал:

- Вы еще за это ответите! Вы еще пожалеете!

Денис молча залепил Федякину пощечину.

- А? - растерянно сказал зам по финансам.

- С-спасибо, - непонятно выразился майор, имея в виду то ли отпор, данный толпе, то ли заступничество перед Федякиным.

Денис смерил его с головы до ног.

- Иди сухие штаны надень, герой, - процедил он.

*       *       *

Заварушка на этом, разумеется, не кончилась. К двум часам дня о происшествии были извещены все городские правоохранительные органы, и за толпой выросло хлипкое ограждение из сотрудников промполиции и обычной муниципальной ментовки.

Денис, Камаз и куча всякого заводского начальства еще не раз выходили на крыльцо и беседовали с народом в матюгальник, тоскуя душой между молотом и наковальней. Было одинаково страшно прослыть и прихвостнем властей в глазах народа, и бунтовщиком - в глазах властей.

Налоговиков вывели из здания спустя три часа: ребята из промполиции сцепились руками, образуя живой коридор, и по этому коридору прошли пятнадцать человек из группы силовой поддержки, плотно прикрытые вооруженными до зубов людьми Калягина. За окраиной толпы их уже дожидался эскорт областных силовиков. Ребят посадили в автобус и поскорей увезли от греха подальше. Вся  документация, разумеется, полностью осталась на заводе. 

Когда все кончилось, и в заводоуправлении появилась бригада слесарей, призванная починить две разбитые двери, Денис вернулся к вертушкам и поднял с пола наручники, которые разорвал Камаз.

- Слышь, Вадим Игнатьич, - сказал он, обращаясь к главному инженеру Скоросько, а мы того... сталь-то не бракованную поставили?

Скоросько вынул покалеченный наручник из пальцев Дениса, повертел его так и сяк.

- Сталь без брака, - сказал он. - Мы на этих браслетах для проверки машины возили. Прицепим одно колечко к “волге”, а другое к тросу - и везем...

Толпа оставалась на площади еще два дня, обрастая плакатами и листовками. Потом оттепель сменилась снегопадом, грянули сорокаградусные морозы, и демонстранты как-то рассосались, оставив за собой аккуратно развешанные на стенах лозунги и портреты. Впоследствии секьюрити комбината насчитала - тринадцать портретов Ленина, семь - Плешкова (первого директора АхтарскЛАГа, впоследствии - зама Берии и строителя Норильска), трех Сталиных и неведомо как затесавшегося в эту компанию Эрнесто Че Гевару. Абсолютным же лидером был Извольский - его портретов насчитывалось двадцать четыре.

*       *       *

На следующий день Дениса, прилетевшего в Москву, прямо от постели Извольского вызвали в Белый Дом. Охранники у ворот долго лаялись с водителем, не желая пускать неправительственную машину внутрь и утверждая, что пропуска на нее нет; в конце концов Денис плюнул и пошел к двадцатому подъезду пешком, чувствуя себя ужасно незащищенным на широком, продуваемом всеми ветрами дворе.

Его приняли почти сразу. Грузный, пожилой вице-премьер, пожелавший его видеть, поднялся из-за светлого стола, уставленного батареей телефонов, и вперился в Дениса грозными начальственными очами. Черяга вспомнил, как двадцать часов назад налоговики тащили его в наручниках вниз по лестнице и подивился превратностям судьбы.

- Я, к сожалению, лишен возможности увидеться с Вячеславом Аркадьевичем... - начал чиновник.

Вице-премьер вещал хорошо поставленным баритоном. Слова, которые он произносил, казалось, состояли из одних заглавных букв.

- Почему это вы лишены? - удивился Черяга. - Он у нас не в Швейцарии, не в Сибири. Лежит в московской клинике, с мигалкой за десять минут домчитесь... Или вы привыкли, чтобы только к вам приезжали?

Вице-премьер озадачился. Видно было, что простая мысль - приехать в больницу к парализованному человеку - не приходила в голову чиновника.

- Садитесь, - резко сказал вице-премьер, - как вы объясните то, что произошло вчера в Ахтарске?

- А что произошло? - спросил Черяга,  - обычная демонстрация.

- Обычная?! Это вы называете обычной, когда нападают на представителей власти? Мешают им исполнять свой долг? Вы устроили черт знает что! Я сам член компартии, но такие вещи подавляют войсками...

- Какие вещи? - осведомился Черяга.

- В сотрудников правоохранительных органов кидали камнями. Черт возьми! Если налоговая полиция задерживает вас, а вы оказываете сопротивление при аресте...

- Я лично не оказывал сопротивления при аресте, - сказал Денис, - и зам Калягина Виктор Свенягин его тоже не оказывал. Это не помешало налоговикам избить его так, что он сейчас в больнице. А ему это не помешало спустя полчаса взять в руки автомат и этим автоматом защищать налоговиков от народа, который в противном случае порвал бы их на кусочки.

- Если при задержании были применены незаконные методы, мы разберемся. Мы, в конце концов, охраняем закон. Но если этот ваш Извольский думает, что он может безнаказанно науськивать народ на законную власть... 

- Мы не науськивали, - чистосердечно сказал Черяга, - это все Сенчяков.

- О Сенчякове особой разговор, - с досадой сказал вице-премьер, - это сумасшедший. Таким не место в партии. Пусть идет к анпиловцам...

Побарабанил пальцами по столу и продолжил:

- У вас не выйдет примазаться к народному протесту! Вы меня извините, а как ваш Сляб стал владельцем завода? Эти акции были проданы трудовому коллективу. Как они оказались в “АМК-инвесте”? Между прочим, правительство может пересмотреть результаты грабительской приватизации завода... Партия именно так ставит вопрос!

- Интересная у вас партия, - усмехнулся Денис, - результаты грабительской приватизации вы готовы пересматривать, а вот банку “Ивеко” вы зад лижете. Вы же у нас защитник промышленности, Юрий Никитич. Рыцарь гайки и координатно-расточного станка!

- Па-апрошу!

Но Дениса уже занесло. 

- Как же так получается, Юрий Никитич? Вон своему племяннику, который НПО “Восток” возглавляет, вы половину денег на оборонный заказ отдали. На ракету. А ракета, извините, недоделанная. В воздухе взрывается. Ей только ворон пугать, а не американцев. Да и трудно ее доделать, потому что три четверти средств на ракету как попали в банк “Ивеко”, так там и застряли, аминь. И поделили их на три части  - банку, вашему племяннику, и дяде племянника...  Что же выходит? “Востоку” вы помогаете, а наш завод банку отдали на завтрак?

Вице-премьер сощурился.

- Знаете, Денис Федорович, - сказал он, - я, конечно, не биолог, но я где-то читал, что осе опасно кусаться. Что когда она кусается, то тут же от этого самого и подыхает...

- А вы не загоняйте осу в угол, - посоветовал Черяга, - Она от этого бешеная становится. На всех кидается... По мне, уж если подыхать, так не оттого, что тебя газетой прихлопнули, а оттого, что ты сам укусил.

Денис Черяга вернулся из Москвы в тот же вечер. Ахтарск ходил на ушах. Перед заводоуправлением по-прежнему кучерявилась толпа.

По телевидению распинался областной прокурор, называвший произошедшее в Ахтарске “безобразием и беззаконием”. Против генерального директора Конгарского вертолетного завода Даниила Сенчякова было возбуждено уголовное дело по факту разжигания национальной розни и призывов к насильственному изменению существующего строя.

На следующий день Ахтарский металлургический комбинат  прекратил все платежи в областной бюджет.

*      *       *

Спустя три дня после всех этих возмутительных событий Володя Калягин, начальник промышленной полиции города Ахтарска, приехал в Москву по тому же самому поводу, что и Денис - давать объяснения по поводу участия правоохранительных структур в беспорядках. 

Объяснения вышли в целом для Калягина удачные. Покинув здание министерства и тщательно проверившись (если что, Калягин всегда мог сказать, что боялся хвоста от “Ивеко”), Калягин поехал в один из московских ресторанов. Его уже ждали. В отдельном кабинете за накрытым столиком сидел улыбающийся, уверенный в себе Лось. Столик был уставлен закусками, посреди горела запоздалая рождественская свечка, а под свечкой стояла веселая открытка с глянцевым Дедом Морозом.

Калягин поздоровался с Лосем и сел за столик.

- Это тебе, - кивнул Лось на открытку, - поздравление на Старый Новый год.

Калягин взял открытку. Из нее выпали несколько глянцевых снимков. Калягин недолго рассматривал снимки, потом положил их рубашкой вверх.

- Он что, жив? - удивленно спросил Калягин, подцепив вилкой розового распаренного лангустина.

- Ты сказал, - либо мертвый, либо опущенный. Тебя не устраивает?

Калягин приподнял угол открытки и еще раз взглянул на карточку, которая могла бы считаться порнографической, если бы не загаженные лагерные клифты участников сцены.

- Устраивает. 

Калягин резко встал, запихал открытки во внутренний карман пиджака.

- Поехали, - сказал он.

- Куда?

- К твоему шефу. 

- Такого уговора не было, - насторожился Лось.

- А теперь есть. Со скольких ты точек дерешь? С пяти кабаков? А у меня город в двести тысяч человек. Поехали.

В машине Калягин сидел молча, глядел перед собой и думал о чем-то своем. Только один раз он спросил:

- Как это было?

Лось брезгливо улыбнулся:

- Был у нашей Машеньки один недостаток - очень она любила в карты играть. А стиры такое дело - можно и авторитет просадить, и задницу.

- И он... не дрался?

- Скажем так - твой Брелер в этой ситуации повел себя как человек, а Барсук - как тряпка.

Спустя тридцать минут машина с Калягиным и Лосем въехала в ворота загородного особняка Коваля.

В комнате, роскошью не уступающей кабинету Извольского, Калягина ждал невысокий, слегка сутулый человек с длинными по-обезьяньи руками.

- Вот, - сказал Лось, - привел. Не хочу, говорит, с шестеркой разговаривать. Хочу, грит, разговаривать с владычицей морскою.

Коваль усмехнулся

- Ну, здравствуй, мент. Мы твою просьбу выполнили. Теперь твоя очередь. Тем более, как я слышал, Камаз теперь сильно в чести. После героического успокоения разбушевавшегося народа.

- Я сказал - за базар отвечу!

Калягин помолчал несколько секунд, потом продолжил:

- Хорошо, теперь посмотрим расклад. Камаз - человек грамотный, о том, что вы есть на свете, не забывает. О том, что его можно вальнуть у дома, забудьте. Живет он в Сосновке, вместе с Черягой.

- В каком смысле - вместе?

- В смысле в одном доме. Лишних домов в Сосновке нет, а в городской квартире ему жить опасно. Камаз у Черяги вроде как телохранитель по совместительству. Дом - три этажа, дюжина комнат. На весь дом - Денис с матерью и два охранника. Там еще полк можно поселить.

Калягин пододвинул к себе лист бумаги, очертил широкий круг и рядом - квадратик поменьше. 

- Город от Сосновки в семи километрах, завод - в двенадцати. О Сосновке вы можете забыть - это укрепрайон. Стена, датчики и секьюрити. Сами дачки так себе, даже ворота кружевные, а вот сам поселок укреплен как Брестская крепость. Главные охранники - это ведь не те, которые на дачах, а которые охраняют внешний периметр.

Фломастер в руке Калягина метнулся, прочертив толстую, с изломом, линию от круга до квадрата.

- Дорога от Сосновки до шоссе тоже вся просматривается. Леса близко нет, засаду устроить негде. Шоссе в этом смысле более перспективная штука, однако тут есть два “но”. Во-первых, из Сосновки часто ездят цугом: Черяга, Камаз, Скоросько - две-три машины разом. Во-вторых, шоссе двухрядное, оживленное, два года назад был такой случай: расстреляли на нем из джипа одного ахтарского пацана, его и недострелили в тот раз, но это неважно. А важно, что джип этот три водителя видели, доложили на пост ГАИ, гаишники поехали вперед, смотрят: поперек дороги фургон перевернулся, справа болото, слева болото, на дороге пробка, а в пробке - джип. Джип, натурально, пустой, только гаишники смекнули, что далеко ребята уйти не могли. Быстренько опросили всю пробку, получили приметы тех, кто из джипа вылез, одного перехватили через полчаса, а других - к вечеру.

Мораль сей басни такова: фургоны, конечно, каждый день поперек дороги не хряпаются, но я бы лично шоссе не выбирал. На заводе или возле моего управления Витю прошу не валить. Остается - профессиональная деятельность.   По вызову, если хату кто обнес, он не ездит, ему впадло бывших коллег ловить, и занимается Витя двумя вещами. Либо - командует в охране завода, либо - ездит на разборку. Это теперь его специализация. Если кто кинул нашего подшефного бизнесмена, а бизнесмен пришел к нам, дело улаживает Камаз. Вот на подъезде к стрелке вам его-то и надо брать. 

Это для меня единственный расклад, потому что во всех других случаях с меня же и спросят: мол, твоего зама выпасли, а ты куда смотрел? А здесь сразу два варианта просматривается - во-первых, что его завалили те, кто стрелку забил, во-вторых, что его завалили вы, но навели их те, кто забивал стрелку. И даже может быть такая тема, что вы же эту стрелочку и сорганизовали через третьих лиц. Как вам такой расклад?

Коваль усмехнулся.

- Расклад у тебя, мусорок, хороший, но вот какая проблема. То, что Камаза лучше перед стрелкой вальнуть, мы и без тебя вычислили. И даже специально, как ты посоветовал, организовали непонятку. Вот только когда Камаз приехал в Сунжу на стрелку, с ним было двенадцать твоих  же мордоворотов на трех джипах, и на каком Камаз ехал, было неясно. Проводили наши ребятки эти джипы грустным взором и стрелять по ним не стали. Так что мы быстро уяснили, что за пределы Ахтарска Камаз на стрелку выезжает, как на малое танковое сражение. А внутри города Ахтарска он, конечно, и втроем на стрелку может приехать, но тут образуются две проблемы. Одна проблема, что внутри Ахтарска, по твоей милости, ни у кого подконтрольных структур нет, так, одна шпана мельтешит. А вторая проблема та, что у вас город прифронтовой, и воюете вы зараз и с банком, и с областью. А в прифронтовых городах всегда ужасно много постов, и нам как-то не улыбается на них в самый неподходящий момент напороться.

- Я думаю, эту проблему мы уладим, - сказал Вовка Калягин.

*      *        *

Дня через три после встречи с Вовкой Калягиным Александр Лосев по кличке Лось вылетел из России в Грецию. В Греции он пробыл около трех часов - ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы поесть в афинском ресторане и отдать встретившим его людям паспорт Александра Лосева. Взамен Лось получил другую ксиву - на имя гражданина Казахстана Сергея Жакиянова. Через три часа он уже летел в Алма-Ату, а оттуда - в Павлодар. К вечеру гражданин Казахстана Сергей Жакиянов безо всяких хлопот спустился с борта Павлодар-Сунжа. Гражданин Жакиянов был одет в серую теплую куртку и старую шапку, и выглядел настолько неприметно, что водители такси в аэропорту даже почти не хватали его руками, зазывая ехать до города. Гражданин Жакиянов и не поехал на такси. Он дождался рейсового автобуса, погрузился в него со скромным чемоданчиком, и поехал до остановки “улица генерала Деникина” (бывшая Чапаевская).

Был уже поздний вечер, на улице перевалило за минус двадцать, фонари почти нигде не горели, и незнакомому с городом человеку было проще простого заблудиться на широких пустынных проспектах. Однако гражданин сопредельного Казахстана проявил похвальные навыки ориентирования на местности. Сверяя затверженный в памяти план с реальным городом, он безошибочно нырнул между двумя пятиэтажками, вышел на Красноармейскую (параллельно Деникина), свернул вправо, пересек пустынный проспект около магазина “Дары природы”, пробежал еще двумя проходными дворами и в конце концов сел в скромную “девятку”, терпеливо дожидавшуюся его с погашенными фарами у подъезда облупившейся семиэтажки.

В ходе его путешествия по дворам с ним случилась маленькая неприятность: завидев одинокую фигуру, от одного из подъездов отделилась компания подвыпивших юнцов в количестве трех человек, и самый тощий из них спросил у дяди сигаретку. Гражданин Казахстана Жакиянов сигаретки давать не стал, а вместо этого ударил пьяного прямым хуком в лицо. Толстая перчатка на руке Лося сильно смягчила удар, но пьяному и этого хватило. Соратники пьяного немедленно возмутились, и один даже извлек из кармана полушубка выкидной нож. В ходе короткой, но продуктивной дискуссии Лось убедил их в том, что они были неправы.

Спустя минуту Лось покинул поле боя у подъезда. Во время драки шарф его размотался, и в горле саднило от непривычно холодного и сухого воздуха. “Если они так пролежат часок, то наверняка замерзнут”, - констатировал про себя Лось.

- Все путем? - спросил водитель, когда Лось нырнул наконец-то в тепло “девятки”.

- Да. Никаких хвостов.

Лось еще раз подумал о пьяных у подъезда. Нет, все нормально. Обычные пьяные.

Было уже около одиннадцати ночи, когда гражданин Казахстана Жакиянов поднялся в небольшую двухкомнатную квартиру, снятую два дня назад на одной из рабочих окраин Сунжи. В квартире его ждали трое ребят из его бригады, приехавшие в Сибирь на поезде два дня назад. Спустя полчаса после его приезда зазвонил телефон, и Лось сам снял трубку.

- Мне Алексея, - сказал по телефону знакомый голос Калягина.

- Какого такого Алексея? - спросил Лось.

- Замначальника УВД, ты кто, дежурный?

- Вы ошиблись номером, - уверенно ответил Лось и повесил трубку.

Это означало, что все идет как нельзя лучше. Если бы Лось ответил “вы не туда попали”, это означало бы неприятности.

На следующий день Вовка Калягин появился в семиэтажке. Можно было бы забить стрелочку в сквере, но Лось категорически отказался встречаться с кем-нибудь на улице в двадцатипятиградусный мороз, и поэтому Калягин приехал на хату. Калягин изложил ему план, Лось согласился, что план неплох, и сказал:

- Для этого мне нужно три автомата и шесть рожков. 

- У вас что, стволов нет? - удивился Калягин, - без водки на свадьбу явились?

Лось помолчал. Его ребята приехали на поезде, чтобы не светиться с  московскими номерами автомобилей. Стволы у них с собой были - два ТТ и американский полицейский “Стар”, но “Калашников” - слишком крупногабаритная пушка, чтобы тащить ее через пол-страны. Впрочем, достать автомат в Сунже, где у Лося были хорошие знакомые, проблемы не составляло. Проблема была в другом.

- Я приеду в Ахтарск на тачке с сунженскими номерами, - сказал Лось. - У вас после ваших народных гуляний посты, как на границе с Чечней. Твое же распоряжение насчет того, чтобы удвоить бдительность. И шмонают, говорят, как в Израиле на пропускном пункте, от колеса до бардачка.

Калягин нервно побарабанил пальцами по столу.

- Что ты хочешь?

- Чтобы доставку оружия ты взял на себя.

- Исключено, - сказал Калягин, - я даже знать не хочу, как вы это сделаете. Я это буду расследовать. Могутуев это будет расследовать. Черяга это будет расследовать. Когда Камаза вальнут, первым делом это на меня повесят. И я играю только на таких условиях, чтобы было ясно - это сделали вы. 

Лось кивнул. В принципе такая постановка вопроса его устраивала. Алиби себе он обеспечил - с точки зрения властей, гражданин России Александр Лосев загорал в настоящее время на греческом солнышке. В остальном же Лось был заинтересован, чтобы те, кому надо, знали - Камаза вальнул именно он. Обошел все преграды, лично поехал в Сибирь, обманул строгую ахтарскую ментовку и заплатил с процентами коллеге, который наплевал на все понятия и продал своих дважды. Один раз - когда сдал планы Коваля Черяге, а другой раз - когда принял пост заместителя начальника промышленной полиции города Ахтарска. Лосю вовсе не улыбалось, если про эту историю станут говорить, что Камаза вальнул не Лось, а Калягин. Или даже Лось, но с помощью ментовки.

- Хорошо, - сказал Лось.

*       *       *

Спустя два дня Лось и двое его помошников приехали в Ахтарск. Они приехали на скромной “пятерке” с областными номерами. “Пятерку” выделил хороший друг Коваля, местный авторитет по кличке Моцарт.

Моцарту тоже не нравилось, что бандит стал ментом, и, кроме того, Моцарт не мог простить Вите Камазу истории с Ващенко. На въезде в город “пятерку” остановили и ошмонали, действительно, немногим хуже, чем в аэропорту Бен-Гурион. 

Вечером того же дня в Ахтарск выехала еще одна машина - крупногабаритный трейлер-холодильник, принадлежащий ОАО “Сунженский бэкон”. ОАО, как и следует из его названия, изготавливало из хрюшек колбасу, буженину и ветчину, каковую продукцию трейлер и вез в Ахтарск. “Сунженский бэкон” полностью контролировался Моцартом, и поэтому тот факт, что при погрузке окороков возле трейлера крутились его люди, был воспринят как данность.

Трейлер тоже был остановлен при въезде в Ахтарск, однако шмонать его не шмонали. Гаишники просто проверили путевые документы, а затем заставили водилу открыть трейлер и выдать им, на четверых, одну из смерзшихся свиных тушек.

  Трейлер прибыл на склад около десяти часов вечера, а грузчики должны были прийти только утром. Поэтому трейлер остался стоять рядом со складом, посверкивая заиндевевшими стеклами и синей фирменной надписью на белом боку.

Около трех часов ночи возле трейлера остановилась белая “пятерка” с областными номерами. Двое ребят, вышедших из “пятерки”, открыли трейлер бывшим у них ключом. Один из ребят запрыгнул внутрь и через несколько минут появился с черной дутой сумкой, непонятно как затесавшейся между окороков и колбас. Сумку бросили в багажник, трейлер закрыли и укатили прочь.

*     *      *

Дима Ветров по кличке Хряк сидел в компании с двумя своими приятелями в грязной забегаловке близ площади Маяковского и глушил вот уже вторую бутылку попахивающей сивушными маслами самопальной водки.

Дима Ветров был типичный представитель уголовных низов, лишившихся в городе Ахтарске средств к существованию благодаря созданию промышленной полиции. К своим двадцати семи годам Хряк успел отсидеть аж четыре срока. Последний раз он сел по просьбе своего бригадира, некоего Лени Крючка, бывшего подручным ахтарского положенца Премьера. Крючка и Хряка застукали могутуевские менты, когда они с помощью утюга выбивали из задолжавшего коммерсанта причитающиеся им башли. Хряк, по совету адвоката и с согласия подмазанных ментов взял все дело на себя и ушел на год топтать зону. За это Крючок и Премьер обещали ему позаботиться о матери (старой школьной учительнице, к которой Хряк питал неожиданную для подобного бугая привязанность), а по возвращении - две штуки баксов.

Сидел Хряк недалеко - в ИТУ, расположенном на западной окраине Ахтарска, и откинулся месяц назад. 

Он вернулся в совсем другой город. Премьер был убит еще летом. Крючку на той же разборке прострелили почку, он хворал две недели и уж совсем было поправился, когда в окно одиночной палаты, где он лежал, кто-то шмальнул из гранатомета. В городе глухо поговаривали, что это сделали калягинские менты, или не менты - черт ее разберет, что это за структуру завел при себе Сляб. В общем, Крючок был крутым мэном, и после смерти Премьера мог занять его место. Поэтому промышленная полиция была заинтересована в том, чтобы этого не произошло.

Мать, о которой братва обещала заботиться, пока Хряк парился на зоне, заболела воспалением легких и умерла. Хряк вернулся в мир, где не было матери, не было Крючка, и даже двух тысяч баксов, которые ему обещали после отсидки, тоже не было. Работать Хряк не умел и не хотел. Он сунулся было в промполицию, куда ушли работать некоторые знакомые, но ему ответили, что с неснятой судимостью в промполицию не берут.

Немного поразмыслив, Хряк натянул на себя черную шапочку с вырезами для глаз, откопал схороненный в огороде ТТ и гробанул небольшой магазинчик, торговавший книжками и видеокассетами. Выручка оказалась более чем скромной, около трехсот долларов, но на некоторое время Хряку хватило.

Будучи человеком бесхитростным от природы, Хряк даже и не подумал скрывать источник скромного капитала, позволявшего ему регулярно пить водку в излюбленном им местечке “Три птенчика”. Он и не подозревал, что  имя человека, ограбившего магазинчик, Вовке Калягину сообщили спустя два дня после печального происшествия. И быть бы Хряку битым в ментовке до полной сознанки, если бы у Вовки Калягина не образовались внезапно другие планы.

Итак, Димка Хряк кушал водку в компании двух неопрятного вида личностей, и громко жаловался на Вовку Калягина, устроившего, по его выражению, из воровского города полный бардак.

Он долго пил и долго жаловался, а когда сознание его в очередной раз прояснилось, то Дима Хряк обнаружил, что один из его собеседников уже упал, а место его занял другой, белобрысый молодой парень со светлыми волосами и в приметном зеленом пуховике.

- Он кто такой, Каляга? - сказал Хряк парню, - он такой же, как все. Мы ему как-то стрелку забили. Приехал на двух “бимерах” и пальцы гнул, как любой блатной.

- Вот и Моцарт то же говорит, - согласился белобрысый, - мол, если ты уж обандитился, обратно дороги нет.

Хряк даже слегка протрезвел.

- А ты откуда Моцарта знаешь? - спросил он.

- Слухом земля полнится, - ответил тот, и из кармана его волшебным образом на стол явилась новая бутылка с улыбающимся Распутиным.

Они выпили еще раз, и еще раз, и пьяному Хряку было трудно уследить, что новый знакомец не пил водки, а только окунал губы в стакан или аккуратно выплескивал пойло за случившуюся рядом батарею.

- Калягин, - хитрая крыса, - сказал старый приятель Хряка, Васька, пивший с ними, - у него все в городе схвачено.

- Ничего у него не схвачено, - возразил Хряк, - лох он, как и все менты, и кинуть его проще простого.

- А ты кидал? - поинтересовался новый приятель.

Хряк только молча оскалил зубы.

Они допили одну бутылку, и вторую, и как-то само собой зашел разговор о покупке третьей, но тут обнаружилось, что у Хряка из кошелька куда-то пропали деньги, а у остальных собутыльников их и вовсе не было. Денег Хряку было не жалко, и он вообще точно не помнил, пропали они или кончились, но душа горела и просила выпить, и кто-то, кажется новый знакомый, сказал, что надо пойти и попросить выпивку в прикрученной точке.

Хряк сказал ему, что прикрученные точки в Ахтарске кончились, и тогда новый знакомый ухмыльнулся и сказал, что, видать, в Ахтарске слабые живут ребята.

- Пора ваш город на понятия ставить, - сказал новый знакомый, щеря желтые зубы, - распоясались тут, блин...

Хряк ответил, что Калягин – «красный» в законе, и что любому, кто сунется к ларькам, Калягин очко порвет на фашистский знак, на что новый знакомый засмеялся и сказал:

- У комбината проблем выше крыши, станут они тут о ларьках дергаться. Сейчас кто первый начнет, тот под себя всех и подгребет. Только не таким трусам, как ты, начинать.

Эти слова произвели изрядное впечатление на Хряка, и он начал бить себя в грудь и говорить, что не трус. Новый знакомый стал говорить, что трус, и тогда Хряк сказал, что вот прямо сейчас пойдет и пробьет какую-нибудь точку. Новый знакомый сказал, что он постоит в сторонке и посмотрит, каков Хряк в деле, и если все пойдет путем, то он замолвил о Хряке словечко перед Моцартом.

Спустя пять минут пьяная компания вывалилась наружу. Хряк зашел домой и забрал хранящийся в тряпочке ТТ. Он плохо соображал, что делает, и новый знакомый все время подзуживал его, и Хряку с Васькой было обидно, что ахтарских братков считают за трусов. Они снова вышли на морозную улицу, прошли квартал и ввалились в небольшой круглосуточный магазинчик. В магазинчике торговали съестным, а в углу стояла выгородка для аптеки.

Хряк подошел к прилавку и, ткнув в молоденькую продавщицу стволом, потребовал, чтобы та позвала заведующего. Оглянувшись, он заметил, что новый знакомый куда-то смылся, и решил, что у заезжего дурака заиграло очко. Зато собутыльник Васька вел себя очень хорошо и даже, протянув руку, сцапал с витрины и начал кушать шоколадный батончик “Сникерс”.

- Собирай бабки! С тебя полштуки за месяц, - орал пьяный Хряк, тыча стволом в растерявшегося заведующего, - пожалуешься, зароем!

Бледный заведующий согласился на удивление легко. Он погрузил в сумку новоявленной крыши две бутылки водки, а относительно денег сказал, что продавщица Света сейчас их принесет. Света бегом бросилась в подсобку и там, задыхаясь, набрала номер главного управления промышленной полиции.

- Дежурный слушает, - откликнулся в трубке молодой голос.

- Позовите Лешку, - закричала Светка.

- Какого Лешку?

- Брата моего, который с Камазом! Вадик, это ты?

- Светик, что случилось? - изумился дежурный, наконец признав в телефонной истеричке недавнюю знакомую, которая появилась в городе после того, как ее московский хозяин, ходивший под долголапевскими, популярно объяснил Светке, что сестре ссучившегося бандита не место в его универсаме.

- На нас наехали!

- Кто?

- Здешний алкаш! Димка Хряк! Стоит, в дугу пьяный, волыной размахивает! Он месяц назад из колонии!

- Один?

- Нет, с ним второй, тоже здешний, Васька его зовут...

- Спокойно, Светик, - сказал дежурный, - все под контролем. Подержите их в магазине

*     *     *

Совещание в промполиции затянулось до десяти вечера. Ничего особенно на совещании не обсуждалось, просто Вовка Калягин ни с того ни с сего решил подбить баланс под кучей накопившихся у структуры проблем. Витя Камаз беспокойно ерзал на стуле, поглядывая то на часы, то на очередного докладчика, который распинался по поводу взаимодействия с областными правоохранительными органами.

- Слышь, - наконец не выдержал бывший долголаптевский бригадир, - кончай ахинею пороть. Я в кабак хочу. - И Витя Камаз похлопал себя по мощной борцовской груди.

Калягин взглянул на своего зама с таким выражением, с каким канарейка смотрит на дохлую гусеницу и уже открыл рот, чтобы гавкнуть что-то чрезвычайно нелицеприятное, когда в кармашке его зазвонил сотовый телефон.

- Калягин слушает, - сказал Вовка.

- Это я. Посылка на месте.

Калягин буркнул в трубку что-то утвердительное и сунул мобильник в карман.

Докладчик проговорил еще несколько фраз, пока Вовка Калягин, в свою очередь, не зевнул вслед за замом.

- Закругляемся, ребята, - сказал он, - одиннадцатый час.

Участники совещания нестройной цепочкой начали вытекать в коридор, и тут из своей стеклянной выгородки выскочил дежурный:

- Владимир Авдеевич, - заорал он Калягину, - на магазин рэкет наехал!

- Какой магазин?

- На Первой Коммунистической, круглосутка, там еще Светка работает, ну, Черта сеструха!

Камаз побледнел.

- Дивное дело, - процедил Калягин, ни к кому особенно не обращаясь, - вот у меня и рэкет уже не только в замах... Кто наехал-то?

- Два местных хмыря, в стельку бухие...

- Патрульную выслали?

- Отставить! - заорал Камаз, - сам разберусь!

Из-под его служебного “Ниссана” во все стороны брызнул снег, когда джип сорвался с места на второй скорости. Первая Коммунистическая находилась буквально в пяти кварталах, в центре города, и круглосуточный магазин всем сотрудникам промполиции был прекрасно известен. Наглость Хряка (а что это был Хряк, Камазу успели рявкнуть в трубку уже в пути) казалась невероятной и объяснимой только пьяным состоянием бывшего рэкетира. 

Впоследствии все рассудили, что если бы речь шла о точке, не столь хорошо знакомой бывшему бригадиру, или если бы Светка не опознала в налетчике хорошо известного ей кадра, Камаз заподозрил бы неладное. Но тех двух минут, за которые джип с Камазом преодолел пять кварталов, калягинскому  заму хватило только на то, чтобы выдернуть из кобуры ствол, который, кстати, в нарушение всех инструкций являлся не табельным “макаром”, а любимым и престижным “зиг зауэром”.

Так уж случилось, что все патрульные машины в этот момент были в разгоне, прохаживаясь по дальним неосвещенным окраинам, где вероятность преступлений была куда выше.

Первая Коммунистическая была тиха и пустынна. Круглосуточный магазинчик “Золотая нива” переливался яркой розовой вывеской, кругом все пряталось в морозе и тьме, с противоположной стороны неширокой улицы щерилась темная подворотня. Магазинчик был учрежден на первом этаже, но довольно высоко от земли, к нему вела широкая лестница, расположенная снаружи здания, и обледеневшие под ногами покупателей ступеньки отражались в мигающем свете вывески.

Шины джипа бешено завизжали, тупая морда чуть не ткнулась в крышку люка, через который сгружали продукты, Камаз выскочил из “Ниссана” и бросился вверх по лестнице.

И в этот миг раздались выстрелы. Стреляли из подворотни, из автоматов Калашникова, в три рожка, простреливая насквозь и пустое пространство улицы, и джип, и беззащитную, ничем не прикрытую каменную лесенку. Первая же очередь отшвырнула Витю Камаза, бежавшего по ступенькам, к стене, жалобно зазвенели разлетающиеся стекла джипа, шальная пуля пробила шину, и “Ниссан” вздрогнул и осел. 

Камаз еще успел выстрелить, не целясь, из ствола, бывшего у него в руке. Пули, выпущенные им, ушли куда-то безвозвратно в черный ночной воздух, и тут же новая очередь из подворотни перерубила его пополам. 

Дверь магазинчика распахнулась, на пороге появился Димка Хряк, переполошенный выстрелами, и его подельник. Очередь аккуратно ударила в то место, где стояли незадачливые рэкетиры, и Хряк упал в заплеванный коридор, то ли мертвый, то ли раненый, то ли просто перепуганный до самых печенок.

Из подворотни выбежала темная фигура с непропорционально удлиненной автоматом рукой, бросилась к лесенке, но тут в конце улицы вспыхнуло сине-розовое зарево, взвизгнула милицейская мигалка.

- Патруль приехал, сваливаем! - гаркнули фигуре из подворотни. Она повернулась и исчезла. Времени на контрольный выстрел явно не хватало.

Сразу же за патрульной машиной перед магазинчиком затормозил темно-серый джип, из него выскочил Вовка Калягин со стволом в руке. 

- Подворотня! - гаркнул Калягин.

Патрульные менты ломанулись в подворотню, но там уже никого не было, только на истаявшем, похожем на испачканное белье снегу лежали три брошенных АК-74. Калягинские ребятки побежали дальше, где-то в глубине двора грохнули выстрелы, один раз и другой. 

Сам Калягин никуда не торопился. Он подобрал один из автоматов, неспешной походкой пересек улицу и поднялся по лестнице. Витя Камаз лежал на нижних ступеньках темной кучей, головой вниз. Глаза его были широко раскрыты, и в мигающем свете проблесковых маячков и розовой вывески было видно, как откуда-то из-под него по ступеням стекает красная парная струйка крови. Чуть повыше лежали двое: Хряк и его подельник Васька.

В этот момент Дима Хряк поднял голову. Видимо, пули не задели его или несильно ранили, и теперь он таращил на Калягина стремительно трезвеющие глаза. Чем-то Дима Хряк был изумлен до невероятия. Вовка Калягин подкинул в руке автомат и выщелкнул пустой рожок. Откуда-то из кармана он достал новый рожок и с хрустом всадил его на место. Димка Хряк испуганно гукнул. Новая очередь, с расстояния двух метров, разнесла ему голову.

Начальник промышленной полиции города Ахтарска обежал взглядом вокруг, остановился на мгновение глазами на серых ошметках мозга, забрызгавших лесенку и капот расстрелянного джипа.

- А еще говорили, что Дима Хряк не имеет мозгов, - нравоучительно сказал Вовка Калягин, обращаясь главным образом к своему неподвижному заместителю.

Сбежал с крыльца и растворился в сером сумраке подворотни, бросив там же вторично использованный “калаш”. С обоих концов улицы уже вставало синее проблесковое зарево: к месту расстрела съезжались патрульные машины со всего города.

*      *     *

На следующий день, около одиннадцати часов утра, в кабинете и.о. гендиректора Дениса Черяги состоялось совещание, которое с некоторой натяжкой можно было считать производственным. Вопрос о производстве действительно обсуждался, но помимо четырех или пяти замов, на совещании присутствовали: командир ахтарского СОБРа Алешкин, опухший от вечной пьянки начальник городского УВД Александр Мугутуев и, конечно, сам Вовка Калягин. Представители правоохранительных структур вид имели хмурый и небритый. Дикая охота на убийц Вити Камаза продолжалась всю ночь: выезды из города были перекрыты СОБРом и промполицией, на ноги были подняты все до одного работники, на улицах вооруженные патрули останавливали машины и шмонали их от колеса до бардачка. 

В одиннадцать утра местная телестудия вновь показала кадры, отснятые вчера на месте трагедии: Виктора Свенягина, остекленевшими глазами глядящего вверх, в усеянное звездами небо, искалеченный в пух “джип” и Диму Хряка, распластавшегося раздавленной лягушкой на пороге магазина. Потом в объективе нарисовалось скорбное лицо Владимира Калягина, который заявил, что сделает все возможное для раскрытия преступления.

- Это первое подобное преступление в нашем городе, в то время как соседние районы содрогаются от бандитского беспредела, - заявил Вовка Калягин. - И я гарантитую, что мерзавцы не уйдут от ответа. Граждане Ахтарска могут спать спокойно.

- Да, - сказал Черяга, когда Калягин исчез из кадра, а мертвые глаза Камаза на экране сменил рекламный ролик ахтарского магазина “Мир дубленок”, - красиво сделали Витю. Так что же там все-таки произошло?

- Что-что, - процедил сквозь зубы Калягин, - медленней на вызовы ездить надо, вот что. Классно его развели. Наняли какого-то зэка, из бывших премьеровских ребятишек, он полез в “Золотую Ниву”, Витька, естественно, бросился на выручку...

- И кто же его нанял? - голос Черяги был сух и неприятен.

Калягин как можно натуральней  пожал плечами.

- Да кто ж теперь скажет? Пили они часа за два с каким-то хмырем, белобрысым, невысокого роста. Всего вероятней, что хмырь этот уже восемь часов как поменял цвет волос.

- И хмыря, разумеется, не задержали и не задержат, так? - спросил сквозь зубы Черяга.

- Денис, у тебя к кому конкретные претензии? - спросил сбоку командир СОБРа Алешкин. - У меня ребята не спали ночью ни минутки.

- У меня претензии к промполиции города, - развалившись в кресле, сказал Денис. - Нас уверяют, что Вова Калягин обеспечил в Ахтарске порядок, как в военном поселении. А у него мочат его собственного заместителя. Которого он очень не любил. Я извиняюсь, получается одно из двух. Либо когда мне вкручивают о порядке в Ахтарске, - это все туфта. Либо...

Черяга многозначительно не продолжил фразу.

Вовка Калягин подался вперед.

- Мой так называемый заместитель был долголаптевский бригадир. С точки зрения его шефа, он продал лично Коваля - раз, и воровскую идею - два. Может, я и промполиция, а не РУОП, но по мнению долголаптевских, Камаз был бандитом, а стал ментом. Такое не прощают.

Денис развел руками.

- Ну хорошо, а завтра долголаптевские решат, что я там кого-то предал. Они что - тоже приедут в город и среди бела дня меня убьют? В городе, который из-за беспорядков почти на военном положении?

- У вас какие-то конкретные предложения, Денис Федорович? - спросил Калягин.

- У меня такие предложения, что если человек не может обеспечить безопасность собственного зама, он не должен возглавлять промполицию.

Все замерли. Со своего кресла поднялся Федякин.

- Денис! То, что ты делаешь, - это грубая, непростительная ошибка! Прости за аналогию - когда стреляли в Славку, ты тоже был рядом. И ты не предотвратил покушения. И не поймал киллеров. Тебя что, за это тоже надо уволить?

Денис взглянул на лежавший перед ним листок.

- Миша? У тебя вопрос, кажется, по финансированию коксохимического производства? Номер третий? Так вот и погоди, пока мы твой вопрос будем обсуждать, а пока не вякай.

Члены совета директоров переглянулись.

- Денис Федорович, - умоляюще сказал главный инженер, - ну нельзя же так! Если тебе что-то не нравится, скажи конкретно, а если только оттого, что убили бандита....

- Мне многое не нравится, - сказал Денис, - мне, например, не нравится, когда на могиле Юры Брелера, который вляпал нас всех в это дерьмо, начальник промполиции ставит плачущего ангела в три метра высотой. На свои собственные деньги - слава богу, что не на деньги комбината. Это наводит на определенные мысли.

Вовка Калягин встал, с грохотом отодвигая стул.

- Я очень рад, Дениска, что я тебе не нравлюсь. А то представляешь, какая была бы несправедливость - я тебе нравлюсь, а ты мне - нет. Только по счастью, ты у нас не хозяин, а только шавка хозяйская. Скажет Сляб меня уволить - уволишь. А до этого закрой хлебало и не вмешивайся в то, чем я занимаюсь. С тебя достаточно, что ты плохой финансист и хреновый инженер. Еще не хватало тебе по поводу уголовного расследования давать руководящие указания.

Хлопнул дверью - и был таков.

После конца совещания командир СОБРа, Алешкин, подошел к прощающемуся с заместителями Черяге.

- Извини, Денис, - сказал он, - но я тебя не понимаю. И потом - лично я беседовал со Свенягиным впервые на даче Лося, когда ему морду на кухне бил. Зачем ты бандита Вовкиным замом назначил? Нас теперь областное телевидение каждый день иметь будет..

Денис в упор повернулся к начальнику СОБРа.

- Что такое “бандит”? - спросил он, - ты можешь мне объяснить, что это слово в России сейчас конкретно значит?

Алешкин замялся, подыскивая ответ. В уме его промелькнуло множество определений, но как-то ни одно из них внезапно не оказалось без исключающего изъяна.

- Бандит, - сказал Денис, - это такой человек, который держит данное им слово не больше трех минут после того, как оно дано. Витя Свенягин бандитом не был.

Глава пятая

О нестандартных способах снижения энергетических тарифов

2 февраля генеральный директор АМК Вячеслав Извольский вернулся в Ахтарск. Об этом никто вроде бы и не знал заранее, но весть о том, что Сляб прилетает утром, распространилась как-то необыкновенно быстро. Как впоследствии выяснилось, у вести было два источника - авиадиспетчеры, встрепенувшиеся, когда пустой самолет Извольского вылетел в Москву, и рабочие, которые спешно готовили дом к приезду хозяина: ставили лифт и делали вместо ступеней широкий пандус.

К трем часам дня, несмотря на 30 градусов мороза, у аэропорта собралась огромная толпа. Вся площадь перед аэровокзалом была забита машинами и людьми с портретами Извольского. Народ плескался у решетки, ведущей на летное поле. Неутомимый Сенчяков вещал с импровизированной трибуны. Служба безопасности комбината тихо сходила с ума.

Самолет прилетел в четыре пятнадцать, но надежды демонстрантов пропали втуне - Извольского они не увидели.

Четырехчасовой перелет утомил больного. Вдобавок при посадке самолет попал в жестокую болтанку, степной ветер мел в этот день со скоростью до 30 метров в секунду, в воздухе мотало так, что и здоровый человек мог бы позеленеть. Ни о каком приветственном адресе и думать не приходилось.

Едва заводской Як-42 с изюбрем на хвосте коснулся колесами полосы, к нему, вереща, полетел микроавтобус “скорой помощи” в сопровождении джипов. Извольского, прикрытого спинами охранников от возможных снайперов, затерявшихся среди восторженной толпы, спустили по трапу на носилках, носилки впихнули в микроавтобус, и “скорая помощь”, закрякав и взверещав, покатилась по полю в сопровождении ГАИ и джипов с охраной.

Сенчяков и парочка заместителей Извольского остались на аэродроме сказать слова благодарности встречающим. Те вскоре разошлись, но наиболее упертые поехали в Сосновку и там стали в поле табором, развернув плакаты: “Мы с тобой, Сляб!”

Сосновка располагалась километрах в десяти от Ахтарска. Это был элитный поселок, огороженный каменной стеной и охранявшийся не хуже любых Бутырок. Месяца два назад, до начала конфликта, охрана довольствовалась КПП у ворот да колючкой-“егозой”, натянутой поверх стены. Теперь к ним добавились видеокамеры по периметру да высоковольтная проволока, на которой время от времени гибли птицы, привыкшие прилетать за кормом к роскошным особнякам.

Спустя тридцать минут после посадки бледный, как лист финской бумаги, Извольский лежал в светлой спальне на третьем этаже собственного особняка. Он был, наконец, дома. За раздернутыми занавесями пылала алмазным светом белая равнина, полого спускающаяся к замерзшему озеру, по берегам которого торчали голые метелки камышей. За озером начиналась светлая сосновая тайга, редкая в здешней степной зоне. Сосновку построили близ реликтового бора, о чем областные экологи не уставали плакать второй год. Впрочем, областные экологи были те еще мудрецы - в дни перестройки они неустанно предлагали закрыть комбинат, а город Ахтарск превратить в центр международного туризма и жить с местных целебных источников.

Лучи заходящего солнца были похожи на струны, натянутые на розовые арфы сосен. А у окна, в теплом платке, накинутом поверх пушистого свитера, стояла Ирина и смотрела на сосны и поле внизу.

- Как тебе Сибирь? - спросил Извольский.

- Там на поле люди, - сказала Ирина, - с твоими портретами. Тебе видно?

- Видно, - сказал Извольский. - Они весь вид из окна портят. Я два месяца мечтал на свой бор посмотреть. А тут эти - с плакатами. Дениска сейчас, наверное,  с ума сходит, - а вдруг среди них киллер затесался?

Уголки губ Ирины слегка вздернулись.

- Слава, - сказала она, - это нехорошо. Эти люди стоят на жутком морозе, чтобы тебе было веселее. А ты говоришь, что они мешают смотреть тебе на сосны.

Извольский коротко рассмеялся.

- Солнышко, ну что же я могу поделать? Я ведь не могу к ним выйти, а?

- Пригласи их сюда.

Извольский озадаченно посмотрел на Ирину. Было видно, что подобная мысль даже близко не приходила директору в голову.

- Извини, - сказал он, - это мой дом. И моя спальня. Я не хочу, чтобы здесь грязные валенки ковер топтали. Я их не люблю. Как кошек и музыку. Мне вполне достаточно, что я плачу им зарплату. В нынешней России это, вероятно, считается за подвиг.

Рука Извольского неуверенно шевельнулась и заскребла по одеялу. Он вспотел под двумя одеялами, Ирина заметила это и тут же сняла верхнее, пуховое. Одеяло она аккуратно сложила и пристроила на стул рядом с окном. И выпрямилась. Извольский глядел на нее. Она стояла, вся освещенная закатным зимним солнцем, крупным и красным, как спелое яблоко, полупрозрачная в пушистом мохеровом свитере и узких джинсах.

- Тебе же жарко, - сказал Извольский, - сними свитер.

Пушистая наэлектризованная шерсть слегка затрещала, когда Ирина послушно сняла свитер и положила его поверх одеяла. Теперь Ира стояла у окна и смотрела на директора немного искоса, склонив голову. Волосы ее немного растрепались, потому что она не причесывала их после того, как сняла шапку, и на фоне заходящего солнца горели красным.

- Господи, Ирка, какая ты у меня красивая, - проговорил директор. 

Ира нерешительно улыбнулась.

- Слушай, сними рубашку, а? - неожиданно хриплым шепотом попросил Извольский.

Ирина, не сводя с него глаз, медленно расстегнула пуговички на батнике. Потом все так же медленно выскользнула из туфелек и сняла джинсы. Теперь она осталась в одних прозрачных трусиках и лифчике, и белых хлопковых носочках. 

- Сними это все к черту, - тихо сказал Извольский. Его взгляд был и отчаянный, и жадный одновременно. Так лисенок смотрит на свежий кусочек мяса, который лежит в соседней клетке.

Ира, словно зачарованная, расстегнула бретельки лифчика. Про носочки она просто забыла, и, тихо переступая по ковру, подошла к лежащему в постели человеку. Они стали жадно целоваться, слабые, неуверенные пальцы Извольского на мгновение коснулись маленьких грудей с розовыми сосками.

Потом Ирина откинула одеяло, и губы ее скользнули ниже, к груди, туда, где под недавно снятыми повязками краснели два свежих хирургических шва. Один, большой, чуть правее и ниже сердца, другой у самого живота.

Извольский тяжело, прерывисто задышал. 

Внезапно острое, почти неконтролируемое желание охватило Иру. Она давно уже любила Извольского. Любила его тяжелый характер, его слегка ернический цинизм, и ей давно казалось немыслимым жить отдельно от этого человека, который впервые научил ее понимать, в какой стране она живет и что в этой стране происходит. Она завороженно слушала его рассказы и временами ей становилось жутко, когда, увидев на экране  известную физиономию, Извольский вдруг походя упоминал, кому заплатил новый начальник Госналогслужбы два миллиона долларов за назначение, или сколько получил российский вице-премьер от продажи Кипру зенитных комплексов.

Она запретила себе вспоминать то, что произошло между ними на второй вечер знакомства, но подсознательно она помнила, чем может обернуться сила и самоуверенность Извольского. Может быть, поэтому она была очарована тем, что говорил Извольский, тем, как он думал, как спокойно он себя вел в ситуации, когда любой другой на его месте давно бы сломался. Но она не любила собственно мужчину, то большое желтоватое тело, за которым она ухаживала, которое обмывала и кормила последние полтора месяца.

Теперь, внезапно, в ее сознании щелкнул выключатель, и через нее словно пошел электрический ток. Она хотела Извольского, как мужчину. Она целовала слегка исхудавшее, но все еще грузное тело с обвисшей кожей, словно надеясь на чудо, на то, что оно вдруг оживет, перекатится со спины на живот и снова раздавит под собой Ирину. Губы ее скользнули ниже, от живота к редким завиткам в паху, к сморщенной красной головке, болтавшейся между безвольных бедер.

Она не поняла даже, что произошло. Но только головка под прикосновением ее губ внезапно расправилась и начала наливаться силой. Извольский, кажется, и сам слегка вскрикнул от изумления. Ни он, ни она не думали, что это возможно. Ирина была уверена, что у парализованного ниже пояса парализовано все: и теперь она молча, исступленно целовала просыпающийся член Извольского.

Потом она сняла трусики и села на него сверху. Она была довольно неопытна, и Извольский ничем не мог ей помочь. На губах его бродила глупая, совершенно счастливая улыбка, неуверенные пальцы отыскали и сжали руки Ирины.

Спальня Извольского была отделена от коридора двумя дверьми: внешней, тяжелой, и внутренней стеклянной дверью, с муслиновой занавеской за ней. Ни Ирина, ни Извольский, разумеется, не заметили, как внешняя дверь открылась, и в стенной проем шагнул Денис Черяга, которому нужно было посоветоваться с шефом.

Денис взялся за ручку стеклянной двери и замер. Закатное солнце било в комнату, хорошо освещая белую кровать и двоих на ней, а сам он, благодаря тому же солнцу, был совершенно невидим. Руки Черяги мгновенно вспотели. Он знал, что ему надо повернуться и уйти как можно тише. Но ноги словно кто-то приклеил к полу. Денис стоял, не двигаясь, и смотрел на тонкую обнаженную фигурку в белых носочках, которая сидела на бедрах Извольского и тихо раскачивалась взад и вперед. В голове Дениса огненной шутихой вертелась какая-то фраза, и когда Денис поймал эту фразу за хвост, она оказалась: “разве это возможно?”

Но это наверное было возможно.

Денис стоял и смотрел, как ему показалось, целую вечность. Потом тонкая фигурка перестала качаться и легла на Славку, животом на живот.  Извольский расслабленно поцеловал Иру. Они оба замерли, удивительно похожие на обычных здоровых любовников. Секундная стрелка на больших комнатных часах проделала еще два или три оборота, а потом Извольский  счастливо и немного глупо хихикнул и проговорил:

- Ну вот, солнышко, теперь мы квиты.

Ирина что-то полусонно пробормотала.

- Согласись, солнышко, - тихо проговорил Извольский, - что ты бессовестно воспользовалась моим беспомощным состоянием и изнасиловала меня, а?

Ира засмеялась, и они снова начали целоваться.

Денис тихо приотворил наружную дверь и выскользнул из спальни. Слава богу, в коридоре никого не было. Денис прошел в кабинет Извольского и отыскал там в шкафу подаренный кем-то коньяк. Выпивку, куда в большем количестве, можно было найти и внизу в столовой, но в столовой Денис наверняка бы напоролся на охранников или гостей, а сейчас Денис меньше всего хотел напороться на кого-нибудь.

Он сидел в чужом кабинете, спиной к окну, и время от времени прикладывался губами к бутылке. Он сидел так, пока в кабинет не забрел Володя Калягин. После этого Денис очень натурально улыбнулся, отставил коньяк и спустился вниз. 

За морозным окном, освещенная красным закатным солнцем, на льду перед реликтовым бором мерзла демонстрация. Никто из обитателей Сосновки не обращал на нее особого внимания. Только первый заместитель Извольского, Миша Федякин, сел в машину и подъехал к пикетчикам. К этому времени их оставалось всего семь или восемь человек, и Федякин повез их всех к себе домой пить чай. Про Извольского Федякин сказал, что тот наверняка бы позвал к себе демонстрантов, но очень устал и сразу после дороги заснул.

*       *        *

С этого времени Вячеслав Извольский неожиданно быстро стал поправляться. Вопреки всем прогнозам врачей, пугавших больного сибирскими морозами и диким степным ветром, директор креп день ото дня и спустя неделю уже появился на заводе, где и провел почти два часа.

Особого смысла в его появлении не было, и Денис Черяга даже не переехал обратно к себе: оперативное руководство предприятием было просто невозможно осуществлять ниоткуда, кроме как из кабинета Извольского.

Врачи, наблюдавшие за директором, дивились и говорили о  силе самовнушения. Денис при их словах все время вспоминал одну и ту же картинку: обнаженную женскую фигурку в белых хлопчатых носочках и глупую улыбку на лице директора. Впрочем, вскоре это стало известно и врачам, и охранникам. Спальни Ирины и Извольского находились рядом, и многие знали, что хорошенькая москвичка проводит ночи не у изголовья больного, а именно в его постели. Правда, теперь Ирина была осторожнее и двери в спальню Извольского неизменно в подобных случаях запирались на замок.

*      *       *

Спустя десять дней по возвращении Сляба в Сосновке состоялось что-то вроде Совета директоров. Так можно было именовать это мероприятие с некоторой натяжкой, ибо в совещании участовал и начальник промполиции Володя Калягин, и Сенчяков, и мэр города, и, само собой, формально не являвшийся членом СД Денис Черяга, - всего тринадцать человек.

Извольский председательствовал на совещании, восседая в инвалидной коляске, в теплом свитере и укрытый клетчатым пледом. Совет начался с отчетов о положении дел на заводе и, конечно, хорошего в этих отчетах было мало. 

Реконструкция АМК практически прекратилась. О строительстве нового прокатного стана не вспоминали третий месяц.

Отношения с губернатором испортились до предела. Завод прекратил платежи в областной бюджет, а губернатор вызвал из Москвы две следственных группы, одну от ФСБ и другую - от налоговой полиции. В отместку завод активно скупал долги самой области, а группа депутатов областного собрания, находящихся на содержании у АМК, громко хаяла губернатора.

Областной бюджет не единственный имел зуб на Извольского. Купив недостроенную Белопольскую АЭС, Извольский покусился на монопольное право директора энергосистемы продавать электроэнергию по цене, порог которой не определялся ничем, кроме его некомпетентности,  и класть себе из этой цены в карман столько, сколько позволит его жадность. Теперь, после команды “фас”, энергетики встали на дыбки и отказались принимать от завода в уплату что-либо, кроме денег.

Требование это было сколь законно по форме, столь и абсурдно по существу, ибо означало, что завод должен расплачиваться за товар, цена на который завышена втрое, не другим товаром, цена на который опять-таки завышена втрое, а деньгами, которые стоят ровно столько, сколько они стоят.

- Они грозили отключить завод, - сказал Денис, - недели две назад.

- Но не отключили? - уточнил Извольский.

- Там с человеком, который собирался это сделать, с замдиректора, случилась неприятность, - бесцветным голосом сказал Миша Федякин. - Его в подъезде хулиганы избили.

Извольский слегка поднял брови. Взгляд его пропутешествовал по комнате и остановился сначала на Черяге, а потом на Володе Калягине.

- Сильно избили? - справился Извольский.

- Он недели через две поправится, - безразлично ответил Черяга.

За столом на мгновение наступила тишина, и потом в этой тишине главный инженер Скоросько, человек далекий от чего-либо, кроме производства и в общем-то не склочный, спокойно сказал:

- Все-таки хотелось бы понять, Денис Федорович, у нас тут акционерное общество или шайка бандитов. Потому что, на мой взгляд, акционерное общество может договориться с энергетиками без э...э... хулиганов в подъезде.

- Я не совсем понимаю, какое я имею отношение к хулиганам, - ответил Черяга.

Кто-то, кажется Миша Федякин, коротко и презрительно рассмеялся.

- Такое, - сказал Скоросько, - что за день до того, как у нас кончилась налоговая проверка, у начальника областной налоговой инспекции на воздух взлетела новенькая “ауди”.

Денис повернулся к Скоросько.

- Проверка насчитала комбинату штрафов на два миллиона рублей, - сказал Денис, - тебе было бы приятней, если бы она насчитала их на два миллиарда?

- Хватит, - сказал Извольский, - это мы здесь обсуждать не будем. У кого еще информация по существу?

Информация по существу была у многих.

АвтоВАЗ, старый партнер АМК, напрочь перестал платить за металл. “Денис Федорыч, ты чего хочешь, - весьма откровенно объяснил Черяге по телефону один из замов Николаева, - у вас же хозяин непонятно кто. Если ты хочешь, чтобы мы у тебя брали лист, - подожди и не вякай. А если ты хочешь, чтоб мы платили, так мы тогда у Липецка возьмем”. Примеру АвтоВАЗа, хотя и не с той откровенной наглостью, последовали еще несколько предприятий.

Зам. губернатора Трепко, подписывавший последние два месяца, вопреки устным указаниям своего шефа, выгодные налоговые зачеты для комбината, едва не вылетел с работы. Слава богу, нашлись серьезные люди (а если говорить точнее - сын Трепко был близок сунженским браткам), которые восприняли едва не случившееся увольнение как измену неким договоренностям, и Трепко остался. 

После этого сунженские бандиты забили стрелочку Денису Черяге, и явно пытались набиться на слова благодарности. Было это еще три недели назад, Витя Камаз был жив, и Денис с Камазом приехал на стрелку вдвоем - в уютный сунженский ресторанчик “У Павиана”. Там Камаз и Черяга заморочили браткам голову совершенно: бывший долголаптевский бригадир разыграл перед ними сцену, из которой следовало, что никакому Ковалю он не изменял, что все это прикрытие, и на самом деле завод сейчас, ища управы на банк “Ивеко”, работает с долголаптевскими, а сам Камаз на заводе - полномочный посол московской группировки. У братков поотвисали челюсти, и они если и не поверили Камазу окончательно, то набиваться на благодарность перестали.

У Сенчякова завод не работал третий месяц. Правда, зарплату людям платили, из ссуды, выданной банком “Металлург”. Зато Сенчяков не заплатил за электроэнергию и канализацию, и его равнодушно отключили и от того, и от другого. “У меня в заводоуправление войти нельзя! - простодушно пожаловался Сенчяков, - воняет!” И тут же приписал отключение канализации проискам масонов.

Последним выступал директор Белопольской АЭС. Совместное предприятие с РАО “Атомэнерго” было учреждено, главой его стал профессиональный атомщик, один из ликвидаторов Чернобыльской аварии,  некто Валентин Сережкин, но делать предприятие, понятное дело, ничего не делало. Заводу было не до АЭС.

- Я договариваюсь с людьми, но как только они узнают, что это Ахтарск, они сразу смеются мне в лицо, - говорил Сережкин. - Они говорят: разберитесь сначала, кто у вас хозяин. Потому что если у вас хозяин “Ивеко” или долголаптевские, они ни в жисть никакой АЭС строить не будут и ни копейки мы не получим. Они согласны работать только за предоплату, а откуда у меня предоплата, если мне ни копейки не перечислили?

Беды атомщика этим не ограничивались. Белое Поле, как бы то ни было, в качестве города был частью Сунженской области и потому мог рассчитывать на дотации из областного бюджета. В прошлом году эти дотации, хоть копейки, - но выделялись. Два месяца назад - как отрезало. 

- У меня восемьсот безработных матерей, - чуть не плача, говорил атомщик, - им полагаются детские пособия. Они на это не то что детей кормят - сами живут. Я приезжаю в область, говорю: “Ребята, почему вы не платите детские пособия?” Они говорят: “Всем не платят”. Я им говорю: “Всем не платят деньгами, но вы муку раздавали. Заплатите мне пособия мукой”. Они говорят: “Нет, мукой не можем, возьми подставкам для елок”. Нет, вы представляете? Мои женщины должны еще в Сунжу за триста километров приехать и выбрать там в магазине подставки для елок или брызговик от “жигуля”!

Извольский молча слушал.

- Вячеслав Аркадьич, - повернулся к нему атомщик, - я понимаю, что у завода трудности. Но ведь нас бьют, потому что мы под заводом. И получается - вы нам не помогаете, а область нас душит. А нас не надо душить, мы и без того мертвые. У меня в больнице температура три градуса тепла. Вы извините, Вячеслав Аркадьич, за наглость, но вы ведь тут сидите в хорошем инвалидном кресле и в комнате - двадцать два градуса. И лекарства у вас есть, и еда. А у нас в больничке суп варят так: на два литра воды одна луковица и все. Белье велят из дома приносить, а дома белья давно нет. Не то что шприцов одноразвых нет, многоразовый прокипятить не в чем. Одна и радость, что колоть нечего.

- Это все хорошо, Валя, - прервал атомщика Извольский, - только чем я могу помочь? Комбинат обещал финансировать строительство АЭС. Комбинат не обещал финансировать содержание городской больницы. Если в городе нет денег на больницу, он получает их от области.

- А область их не дает, потому что с вами поссорилась! Нас же бьют не просто так, а потому что мы под вами! - почти закричал атомщик, - черт побери! Вячеслав Аркадьич! Ведь у вас же пятьсот лимонов долларами ушло в банк “Металлург”, это все знают! Ссудите мне двести тысяч! Люди хоть хлеба купят!

- Я так правильно понимаю, - уточнил Извольский, - что если АЭС получит от банка двести тысяч долларов, деньги пойдут не на строительство, а на всякие там лекарства для больниц?

Атомщик задохнулся.

- Слава! Если бы тебя после покушения не в Кремлевку повезли, а в нору сунули, где три градуса тепла, ты бы сейчас где был - здесь или на кладбище?

- Я спросил, - негромко повторил Извольский, - на что пойдут деньги - на строительство или нет?

- На зарплаты, пособия и лекарства, - ответил атомщик.

- Понятно. Миша, ты тоже что-то порывался сказать?

С дальнего конца стола встал красный Федякин.

- Да. Я о том же, о чем Валентин говорил - о долге “Металлургу”. Я, конечно, понимаю, что у нас иски и все такое, но сейчас ситуация просчитывается однозначно. У нас есть пятьсот лимонов, которые должен нам “Стилвейл”, и у нас есть пятьсот лимонов, которые мы должны “Металлургу”. Денег на комбинате нет, кроме тех, которые ссудил банк на зарплату. Все стоят на ушах. Партнеры отказываются работать. Всем кажется, что сейчас “Стилвейл” возьмет и пропадет с этими деньгами. 

- У тебя какие-то конструктивные предложения? - спросил Извольский.

- У меня такие предложения, что если мы хотим показать, что мы хозяева комбината, мы не должны вести себя как мародеры. Потому что чем хуже работает комбинат, тем больше людей принимают сторону банка. За то время, пока бывший следователь Денис Черяга руководил комбинатом, он его угробил.  Потому что, я извиняюсь, его квалификации хватает только на то, чтобы мочить по подъездам замов директоров.

За столом наступила мертвая тишина. Федякин сидел, подавшись вперед. Первый зам по финансам сказал то, о чем многие думали, но что не осмеливались сказать вслух.

- Миша, - сказал в наступившей тишине Извольский, - если ты думаешь, что Денис когда-либо принимал самостоятельные решения, то я вообще не знаю, чем ты думаешь. Наверно, ты думаешь задницей.

Федякин всплеснул руками.

- Слава, опомнись! Ты всегда говорил, что комбинат тебе дороже денег! Ты опустил производство, зачем? Чтобы банку кусок дерьма достался вместо Ахтарска? Тогда чем ты лучше банка?!

- Ты вчера что, перепил? Головка болит? - поинтересовался Сляб

Первый зам по финансам встал.

- Я полагаю, я могу идти?

- Иди, Миша. Опохмелься, а потом поговорим.

Красный, как рак, Федякин выскользнул из гостиной.

*      *      *

Геннадий Серов, вице-президент банка “Ивеко”, узнал о подробностях совещания в доме Извольского от самого Федякина. Серов был в городе Сунже. Официальной целью его пребывания были переговоры с губернатором Дубновым по поводу открытия в области филиала “Ивеко”. Как уверял Серов в неофициальных беседах, в случае открытия филиала и перевода туда бюджетных счетов деньги из центра начнут поступать области в куда большем объеме и куда быстрее.

Будучи в администранции, Серов услышал сплетни о скандале, имевшем место быть в особняке ахтарского хана: на совещании было слишком много народу, чтобы подробности его остались неизвестными областной элите. Серов стал расспрашивать собеседника (первого зама губернатора, того самого прибандиченного Трепко), но тот отговорился неточностью сведений.

- Вон, Федякин знает, - сказал Трепко, - он с утра в финансовом управлении был.

Серов немного побегал по коридорам и очень быстро напоролся на Мишу Федякина. Со времени их первой встречи они виделись раз пять, и каждый раз разговоры Федякина были все откровеннее. Он довольно подробно пересказывал вице-президенту “Ивеко” очередные выходки своего недруга Черяги, и банкир каждый раз проявлял неизменное сочувствие и любопытство, никогда, однако, не опускавшееся до вульгарного предложения денег. Федякин, казалось, и сам не заметил, когда переступил ту грань, за которой по-человечески понятная жалоба стала доносом, а рассказ о собственных трудностях - сливом инсайдерской информации о состоянии комбината, причем получателем информации оказывался злейший враг АМК.

Вот и сейчас слегка растерянный и самую малость пьяный Федякин легко позволил увлечь себя в ресторан. Точнее, это Серов, ссылаясь на совершенное незнание города,  попросил Федякина сводить его туда, где можно поесть.

- Поедем в “Синюю птицу”, - сказал Федякин.

Но на полдороге он передумал, - и вскоре водитель Серова, повинуясь его четким указаниям, свернул во двор и остановился у подъезда обыкновенной жилой девятиэтажки. Они поднялись на пятый этаж, и Федякин позвонил в добротную, обтянутую настоящей кожей сейфовую дверь. Открыла им красивая, чуть полноватая женщина лет тридцати. У ног ее путался очаровательный пятилетний карапуз.

- Моя племянница, Клава, - представил ее Федякин. - А это Кирюша. Собери-ка нам, Клавочка, что-нибудь поесть. Мне с человеком посидеть надо.

- Лучше в ресторан... - запротестовал Серов.

- Уймись, - неожиданно зло бросил Федякин, - в городе четыре кабака, мы еще закуску не доедим, а Черяге уже стукнут, с кем я обедаю.

Серов только усмехнулся. Стукнуть могли не только Черяге, но и сунженской братве или там губернатору, и, ясное дело, Федякину меньше всего этого хотелось. Они сняли теплые меховые ботинки и прошли в уютную гостиную, вполне европейского вида, с пышным ковром от стены до стены, низким столиком и кожаными креслами. 

Серов искоса поглядывал на своего спутника. Федякин волновался так, что весь аж пошел красными пятнами. Видимо, он внезапно сообразил, что вполне понятное желание  - не сидеть на виду у всех в ресторане - перевело их с Серовым отношения на некую другую ступень. И еще - сегодня Миша Федякин уже не мог делать вид, что все плохое, что, по его мнению, происходит на комбинате, происходит из-за Дениса Черяги.

- Кошмар, - сказал, покачав головой, Серов, когда Федякин рассказал ему про Белое Поле. - И он отказался дать денег?

- Да.

- Ох, черт... - Серов надолго задумался.

- Я просто не знаю, что делать, - пожаловался Федякин. Ведь это я Валю приглашал. Вот, говорю, классное место, будет первая атомная станция, которая за десять лет начала строиться, а тут...

Покачивая бедрами, вошла Клава, поставила на низкий столик тарелки с закусками: крошечными пупырчатыми корнишонами, кислой капустой и мочеными яблоками. Следом появилась селедка под шубой и хрустальные вазочки с икрой, в гостиной приятно запахло свеженарезанным огурцом и пряной ветчиной.

- Вот, пробуйте капустку, - сказала Клава, - капуста домашняя, сама квасила...

- Она у меня на все руки хозяйка, - засмеялся Федякин.

Клава, подбоченившись, искоса посмотрела на Серова. Банкир заметил, что обручального кольца она не носит. “Разведена или не замужем”, - отметил про себя Серов. Девочка была не в его вкусе, и к тому же он предпочитал их помоложе, вроде Ирины Денисовой, - классный, надо сказать, экземпляр высмотрел себе Извольский, - но этот вариант следовало обдумать. Во всяком случае, было очевидно, что Геннадию Серову, вице-президенту “Ивеко”, вовсе не обязательно сегодня ночевать в гостинице “Центральная” на узкой постели с продавленным матрасом, в номере, который кто-то в припадке буйной фантазии окрестил “люксом”.

- Сейчас щи будут, - сказала Клава, - наши, сибирские.

Где-то в соседней комнате затопали детские ножки.

- Да, - сказал Федякин, когда Клава вышла. - Вот мы тут щи кушаем, а в Белом Поле... бр-р...

- Ну хорошо, - проговорил Серов, - а что, если банк им ссуду даст?

- Кому?

- Администрации города Белое Поле.

- Ага. Дадите вы, как же, - пожал плечами Федякин.

Серов не спеша намазал маслом хлеб, щедро зачерпнул поверх икорки...

- Зря вы так, Михаил Филипыч, - сказал он, - мы ведь тоже люди. И у нас сердце болит...

- Разве вы люди? Вы москвичи.

Серов покачал головой.

- Ну какой из меня москвич, Михаил Филипыч? Я в Коврове родился, в Афгане служил, в Иркутске работал... Где я москвич, а? Вы что, думаете, мне все нравится, что в банке делается? Вот - по моему настоянию здесь филиал открывается. Будем реальное производство кредитовать...

Серов отправил бутерброд в рот и произнес:

- Просто так кредит я в Москве, конечно, не выбью, а вот под гарантии областной администрации можно попробовать. Возьмет ваш Валя этот кредит?

Федякин помолчал.

- Вряд ли, - сказал он, - как он объяснит Слябу, что взял кредит от “Ивеко”? Это все равно, извините, что Северной Корее от Южной кредит взять...

- Ну хорошо, а если мы сделаем так, -

Серов взял карандаш и стал быстро что-то чертить на салфеточке.

- Сделаем какое-нибудь ТОО “Белое поле”, в нем пайщики вы, я и Валя, - ТОО получит от банка деньги под гарантию области, а городу все поставит в кредит. Так-то можно? У ТОО же на лбу не написано, откуда деньги?

- Не написано, - согласился Федякин.

- По рукам?

Федякин колебался.

- Я скажу о вашем предложении Вале.

Серов досадливо усмехнулся.

- Ну, как знаете, - протянул Серов, - то вы жалуетесь, что Москва не кредитует провинцию, то не хотите денег брать...

- Я поговорю с Валей, - ответил Федякин.

*      *       *

Спустя четыре дня Извольский вызвал Дениса в свой особняк к девяти утра. Для самого Извольского это было поздно - раньше, до покушения, директор обыкновенно появлялся на заводе к половине восьмого. 

Извольский сидел в кабинете, укрытый пледом, и по обе стороны директорского стола лежали бумаги, подобные двум дорическим колоннам. Быстро поправляющийся Извольский наконец взялся за свое привычное дело - а именно, он потребовал все, абсолютно все документы, которые Денис  подписал в его отсутствие. 

Речь шла не о каких-то глобальных бумагах, а о текущей работе комбината. Сменили валки на прокатном стане - подпись, ушел состав стального проката в адрес АвтоВАЗа - подпись, ремонтируют генератор на заводской ТЭЦ - подпись, и так далее, и так далее. Счета-фактуры, документы на отгрузку, накладные, платежки - всего этого бумажного добра комбинат за неделю рождал целый том, и парализованный, накачанный лекарствами, привязанный к московской койке Извольский, разумеется, чисто физически не мог просматривать все это заводское творчество.

Теперь он принялся за чтение - и вот уже третий день не отрывался от счетов-фактур, как иной самозабвенный читатель не отрывается от прикольного детектива. При виде Дениса он поднял голову и сказал ничего не выражающим тоном:

- Пришел? Садись.

Денис внимательно посмотрел на босса. Тот был явно чем-то недоволен, и не просто недоволен, а взбешен. Денис знал, что поздно вечером Славе звонил Валентин Заславский, тот самый зам губернатора, который был дядей покойного Коли. Два месяца Заславский поправлял здоровье за границей, а теперь вот объявился в области и, осмелев, принялся наускивать Дубнова на завод.

- Что случилось? - спросил Черяга. - Я слышал, там Заславский наушничал?

- Прочти вот это.

Денис с недоумением взял несколько листочков. Это были ремонтные счета пятого цеха, - речь шла о валках для стана горячего проката. Под счетами красовалась его, Черяги, закорючка, потому что правом подписи под любым счетом на сумму свыше тридцати тысяч долларов на комбинате обладал только Извольский, а во время болезни Извольского - Черяга.

- И в чем дело? - искренне спросил Денис.

- По документам выходит, что Сташевич менял валки по пять раз в день, - сказал Сляб.

- А как часто их надо менять?

- Раза в полтора реже.

- Я не знал, - глупо сказал Денис.

- А в цех сходить было трудно? - голос Извольского резко повысился. - Если ты на фиг не знаешь, чего подписываешь? Неужели трудно было проехать два километра и спросить рабочих? А заодно получить бесплатную консультацию, на предмет того как часто их меняют?

Денис молчал. В свое оправдание он мог сказать, что спал последние два месяца часа по четыре в сутки, и ему даже в голову не приходило доехать до цеха. Равно как не приходило ему в голову и то, что симпатичный сорокалетний Сташевич, любитель сибирских прибауток, охоты и водки, со спокойной душой подсунет на подпись и.о.гендиректора липовые документы  и положит себе в карман деньги за липу. А именно это, судя по всему, он и сделал. 

- Ну что молчишь? Ты почитай, почитай внимательно вот это!

И Извольский кинул на колени Денису довольно толстый договор со страховой компанией. Договор был на страхование коксохимических батарей от пожара. Договор принес, как смутно припомнил Денис, главный инженер Скоросько. 

В принципе все подобного рода договоры должны были проходить юридическую экспертизу, но тут дело было безотлагательным, срок старой страховки истек за день до подписания договора, а юристы комбината, как назло, были в Москве. Черяга перевернул последнюю страницу: визы юриста не было до сих пор, хотя Скоросько сказал, что ее поставит.

- Извини, - растерянно сказал Денис, - я поставил подпись без визы. Клячин тогда к арбитражу готовился, если бы я стал бюрократию разводить, Скоросько меня бы вообще возненавидел...

- Да ты не последнюю страницу читай! Тринадцатую!

Денис открыл тринадцатую страницу. Он изучал ее секунд двадцать, пока ему не бросилась в глаза строчка, набранная петитом. “Договор вступает в силу в случае ядерной войны”.

Денис густо, неудержимо покраснел.

- Большое спасибо! - гаркнул Извольский. - Ты меня просто по гроб жизни обязал! Застраховал цех на случай пожара при ядерной войне! Ты бы еще домну застраховал от того, чтобы ее мыши не погрызли! Или на случай Второго Пришествия Христа! А то еще можно застраховать “на случай разумной экономической политики российского правительства”! Ядерная война, и та скорее случится! Тебе объяснять, что дальше было со страховой премией?

- Нет, - сказал Денис.

- Ну до чего ж ты у нас умный! Задним числом! Два года, пока я сидел в своем кабинете, ни одна собака ни на полкило стружки с комбината не вынесла! Два месяца ты сидишь - и вот такое кино! 

- Что мне делать?

Извольский задохнулся.

- Что тебе делать? А ты не знаешь? Ну конечно, ты не знаешь. Когда ты пришел на комбинат,  на нем уже не воровали. Тогда объясняю: если кто много сожрал - ему суют два пальца в горло и макают в унитаз. Гигиеническая такая процедура. А потом вышвыривают с комбината. Ясно?

- Но мы не можем это сделать.

- Это почему же?

- Потому что если мы вышвырнем Скоросько вон, он побежит к “Ивеко”. 

Извольский буравил взглядом своего зама.

- Интересное соображение. С тобой случайно Скоросько не делился страховой премией, что ты его защищаешь?

У Дениса перехватило дыхание.

- Я тебе никогда не говорил, - безжалостно продолжал Извольский, - что у менеджера всегда есть три варианта любой сделки? Заключить договор с фирмой, которая просит мало денег за товар, но ничего не откатывает на карман. Заключить договор с фирмой, которая просит больше, а исполняет договор хуже, но зато больше откатывает на карман. И заключить договор с теми, кто вообще ни хрена не сделает, все заводские деньги себе упрет - но половиной поделится. И доказать этого нельзя. Но когда ко мне два раза подряд прибегал снабженец и говорил, что вот - кто же знал! но меня опять кинули - я этого снабженца выкидывал к чертовой матери. А тут - два раза! Два раза за два месяца! На поллимона, как минимум!

- Но...

- Кто на комбинате имеет право подписи? Скоросько или ты!? Как это могло пройти мимо тебя!  Ты мой зам или ворона лохастая?

Денис стоял, нервно сжимая руки. Извольский вдруг замолчал и проговорил новым, глухим голосом.

- Мне плевать на губернатора и на банк, - вдруг сказал он. - Мне на энергетиков плевать. Это все внешнее. Это как дубинкой по голове. А когда на комбинате крадут - это как рак. Ты этого не застал. А я это по гвоздочку вытаскивал. Когда приходишь к финдиректору и говоришь, - какого хрена ты миллионый банковский вексель за триста тысяч долга отдал? “Да что, Вячеслав Аркадьич! Бумажка и бумажка, денег нет, я ее отдал!” “Да ты бы до Сбербанка дошел, улицу перешел, тебе бы девятьсот тысяч дали”. “Нешто мы, ахтарские, в этом понимаем...” А у самого уже особняк на Кипре!

Денис стоял перед Извольским весь пунцовый. Оправдываться? Чем? Что если ты спишь по четыре часа в день, то ты можешь просто не дочитать страховой договор до тринадцатой страницы? Вот только почему он, здоровый бугай с двумя руками и двумя ногами, до тринадцатой страницы не дочел, а парализованный, накачанный всякой химией Извольский - дочел?

- Приходит счет за ломку мартена, на двести тысяч, - продолжал Извольский. - Идешь в цех, спрашиваешь, много ли людей печку ломало. “Да не, человек десять.” “А долго ли?” “Да два дня”. Идешь к главному инженеру: “А не много ли - двести штук за печку?” “Да ты что, там сто человек целый месяц трудилось...” Я тогда еще замом генерального был. Приходишь к генеральному, начинаешь орать, что у нас ломка мартена немногим отличается от ломки чеков у “Березки”. “Да что ты, такие хорошие ребята”. А на этих хороших ребят давно бандиты уже сели, потому что на всякий скраденный грош садятся бандиты... А меня потом еще ругали, что я генерального в унитаз вылил. А тут - либо генерального в унитаз, либо весь завод. 

Думаешь, от меня тогда так просто отстали? По окнам стреляли. К двери траурный венок прислали... Я это зубами выгрызал, людей через колено ломал... А ты в два месяца все в канализацию слил... Кинули, как лоха: ах, юристы все в Москве... 

Извольский сцепил руки у подбородка. Шторы в кабинете были отдернуты, комнату заливал ослепительный свет от отраженного настом солнца, и в этом свете Денис очень хорошо видел, как постарел и пожелтел за время болезни тридцатичетырехлетний Извольский.

- Иди, Денис.  Со Скоросько разберешься сам. И со всеми остальными. Пусть Вовка пробьет эти контракты. Может, они уже на криминал завязаны. Или на “Ивеко”.

- Ты не хочешь разговаривать со Скоросько?

- Нет. И с тобой я тоже не хочу разговаривать. Иди.

Денис спустился на второй этаж и там долго сидел в зимнем саду. На кадке с пальмой в позе суслика застыла кошка Маша, - единственное живое существо, которое Извольский позволил завести в доме. Судя по всему, кошка Маша справляла в кадку свои кошачьи дела, и хорошо, что ее никто не видел.

Денису очень хотелось напиться, но было только десять часов утра, и поэтому он тупо сидел, глядя на солнце и кошку под пальмой. Кошка сделала свое дело и прыгнула ему на колени. С лапок ее ссыпалась черная земля.

Потом Денис повернул голову, и увидел, что около лестницы стоит Ирина. Кошка спрыгнула с колен и побежала к хозяйке.

- Господи, Денис, что такое? - спросила Ирина. - на вас лица нет. Со Славой все в порядке? 

Денис промямлил что-то невразумительное.

- Он слишком много работает, - с упреком сказала Ирина, - ему надо лежать и лежать, а он сидит за этими договорами. Денис, ну неужели вы не можете прочитать эти бумаги вместо него?

- Я их читал, -  сказал Денис.

- Ну и зачем это второй раз? Это и первый-то раз нельзя прочесть, там же одна фраза полторы страницы занимает, это же ужас какой-то...

- Ну что вы, Ира, - с горьким смешком сказал Денис, - наши хозяйственные договора, это можно сказать, художественные произведения. С прологом, эпилогом и двойным смыслом. Их Бахтину бы исследовать... На предмет амбивалентности и карнавального мира.

В глазах Ирины неожиданно заиграли веселые чертики.

- Боже, Денис, какие вы слова знаете... И что же такое амбивалентный хозяйственный договор?

- Это такой договор, в результате которого человек думает, что получает двести тысяч, а вместо этого он получает по ушам. Извините, Ира, мне надо ехать.

*       *        *

На следующий день после этого разговора главного инженера Вадима Скоросько вызвали в кабинет и.о. гендиректора. Скоросько зашел к Денису и увидел, что тот не один - в дальнем углу, старательно разглядывая шкаф с книгами, стоял начальник промышленной полиции Вовка Калягин.

- Звал, Денис Федорыч? - спросил Скоросько.

Денис пристально разглядывал Вадима. Это был веселый, немного пьющий мужик лет пятидесяти с выдубленным сибирскими морозами лицом и большими залысинами. На нем был полушубок и клетчатый шарф, и облепленные снегом ботинки оставили на паркетном полу растаявшую лужу. Главный инженер почти никогда не сидел в кабинете, а вечно метался по заводу, о котором заботился, как курица о снесенном яичке.

- Садись, - голос Дениса звучал очень сухо.

Скоросько, как был в полушубке, сел за стол.

- Чего случилось, Денис? Это ты по поводу аглофабрики? Там, понимаешь, такое...

Денис молча выложил перед Скоросько страховой договор и белый лист бумаги.

- Пиши. Как, почему и с кем.

Скоросько побледнел.

- Черт, - тихо сказал он, - я так и знал, когда вернулся Сляб.... Ты ведь меня не выгонишь?

Денис молчал.

- Ты ведь меня не выгонишь?!!

Сзади неслышно подошел Вовка Калягин:

- Вадим, давай пиши все подробно. Пиши, сам украл деньги или с кем-то делил.

- Вы ничего не докажете!

- А мы и не будем ничего доказывать, Вадим. Либо ты сам все пишешь на листочек и под магнитофон, либо с тобой будем говорить не мы и не в этом кабинете.

- Понимаешь, Вадим, - добавил Денис безжалостно, - мы бы не хотели, чтобы после сегодняшнего разговора ты поехал к господину Серову. И обеспечить это можно двумя способами. Либо у нас есть доказательства, что ты украл  двести тысяч долларов, и мы в любой момент можем тебя за это посадить. Либо у нас на тебя правового крючка нет, и тогда нам придется... действовать другим способом.

Скоросько забегал глазами.

- Я хочу говорить со Славкой.

- Для тебя он теперь не Славка, а Вячеслав Извольский. Он не хочет тебя видеть.

Скоросько вскочил со стула:

- Я хочу...

- Сядь!

Железная рука Вовки Калягина посадила его на место.

Вадим растерянно оглядывался.

- Между прочим, на договоре твоя подпись. А если я напишу, что мы поделили деньги с тобой? 

- Я тебе советую писать правду, Вадим. К этой истории имеет отношение “Ивеко”?

- Нет.

- Бандиты?

Скоросько молчал.

- Имеют ли к этой истории отношение бандиты?

Главный инженер вздрогнул.

- Сначала... сначала нет...

- А потом?

Скоросько била нервная дрожь.

- Ты ведь меня не выгонишь, Денис? Я... я не могу без завода...

- Как начиналась эта история? Глава страховой компании - твой старый приятель, так ведь? Сурченко, да?

- Да.... мы просто случайно встретились... месяц назад... в Сунже.

- Дальше.

- Он... он этим профессионально занимается. Страховые схемы под обналичку. Зарплаты, налоги. Под песок НДС людям возвращал. Ну, он и стал хвастаться. Мол, Сунженский трубопрокатный на триста тыщ застраховал на случай ядерной войны. И “Аммофос” тоже.

- “Аммофос” же обанкротили. Губернатор.

- Ну да. Вот как пришел временный управляющий, сразу застраховал завод, заплатил двести штук премию, восемьдесят процентов откатилось губернатору, а остальное поделили Сурченко и управлящий.. А потом он возьми и скажи, что и нас может застраховать.

- И почему ты согласился?

Скоросько молчал.

- Ты полагал, что банк выиграет суд? И что банку будет до фени, сколько крадут всякие там начальники цехов и инженеры, да? Им лишь бы самим кусок урвать, а остальное из Москвы не разглядишь?

Скоросько молчал.

- Хорошо. Дальше. Ты сказал, что бандитов сначала не было. А потом они появились?

- Да. Я не знал. У Сурченко “крыша”.

- Кто?

- Моцарт.

Лицо Калягина, стоявшего за спиной Скоросько, нехорошо напряглось. Но это было на какое-то мгновенье, и Денис, пристально глядевший в глаза главного инженера, этого, скорее всего, не заметил.

- И Моцарт пришел к тебе?

- Да. Сказал, что ему все известно. Попросил долю.

- Большую?

- Да. Половину.

- А сколько всего пришлось на твою долю?

- Сто пятьдесят тысяч долларов.

- И семьдесят пять взял Моцарт?

- Да.

- А ты знаешь, что Моцарт заигрывает с долголаптевскими? Известна тебе такая группировочка? Моцарт у нас не самый сильный вор, он с помощью долголаптевских Ирокеза хочет подвинуть... Тебе не пришло в голову, что Моцарт тебя с наценкой продаст долголаптевским, а те, в свою очередь - с наценкой банку “Ивеко”?

Скоросько молчал.

- Почему ты не пришел ко мне или к Вовке, когда начались бандиты, а? Почему ты не сказал, что по дури упорол косяк, но вот какая случилась история?

- Ты бы меня уволил.

- А сейчас?

Скоросько глядел на Дениса отчаянно, как мышь глядит на кошку.

- Денис, не увольняй меня.

- Извини, Вадим.

- Ну хоть замом инженера оставь! 

- Нет.

- Ну хоть в цех сошли!

- Ты уволен, Вадим.

- Денис, но это же копейки! Двести тысяч - что такое для завода двести тысяч! Я все верну, даже то, что Моцарт взял! Я свой дом продам!

- Твой дом тебе не принадлежит, Вадим. Он построен на ссуду, взятую в банке “Металлург”. Если я не ошибаюсь, ссуда до конца не выплачена. Из дома тебе придется уехать. В ближайшие три дня.

- Денис! У меня же жена! Дети!

Черяга, не мигая, смотрел на своего бывшего коллегу. Жена Скоросько была симпатичная пятидесятилетняя толстушка, учительница русского языка и литературы, так до сих пор и не бросившая школы. Ахтарск был не таким большим городом, и очень многие учились у Галины Скоросько или отдавали учиться в ее школу своих отпрысков. Что же до детей Скоросько, то их было двое, оба студенты в Оскфорде. Вера училась хорошо и имела какую-то стипендию, а учебу Виталика оплачивал комбинат.

- Денис! Я не верю, чтобы Славка мог...

- Не заставляй меня повторяться. Ты уволен, Вадим.

Скоросько неожиданно вскочил.

- Ах так.... Ты... ты... грязная сволочь... Сколько мы должны “Металлургу”? Уже шестьсот лимонов, да? Мне нельзя украть двести тысяч, ты со Слябом можешь украсть шестьсот миллионов, так? Ты кто такой? Да ты в цех раз в два месяца ходишь, ты бестолочь московская... Да я тебя...

- Только попробуй, Вадим. И сядешь вот за это. 

Денис ткнул пальцем в договор.

- Тебе будет очень приятно, когда Галя тебе передачи будет носить?

Скоросько опустился обратно на стул. Потом спрятал лицо в руки и глухо, отчаянно завыл. Вовка Калягин невозмутимо стоял за ним, скрестив руки на груди. Потом Скоросько поднялся, как слепой. Обошел стол, цепляясь неверной рукой за матовую его поверхность, пошатнулся - и бухнулся в ноги Черяге.

- Денис! Не надо! Умоляю - все отбери, дом возьми - на заводе оставь!

Денис отшатнулся. Вовка Калягин схватил главного инженера за плечи:

- Вадим, уймись!

- Дай мне со Слябом поговорить! Он... он этого не сделает! 

Скоросько скорчился на полу жалкой кучкой и плакал. Ворот овечьего полушубка топорщился над розовой залысиной, окруженной венчиком немытых волос. Он плакал довольно долго, пока Вовка Калягин не поднял его с пола и не утащил в предбанник. Вернулся Калягин спустя минуту.

Денис нажал на кнопку селектора и сказал секретарше:

- Верочка, я сейчас пойду пообедаю, а к двум часам пусть подходит Сташевич. И еще напечатай два приказа. О снятии с должности Вадима Скоросько и о назначении главным инженером Олега Ларионова. И Ларионов тоже пусть подходит, к половине третьего.

А потом Денис Черяга прошел в комнату отдыха, аккуратно раздернул узел гастука, бросил в кресло пиджак и снял рубашку. На спине и под мышками рубашка была совершенно мокрая. По счастью, у Дениса на работе всегда висела запасная рубашка.

*      *      *

Денис возвращался с завода уже поздно ночью.

Ворота поселка разъехались перед его джипом, водитель и охранник, бывшие с ним, вышли и пересели в собственные “жигули”, чтобы вернуться в город, и Денис медленно поехал по расчищенной до асфальта дорожке, освещенной мощными круглоглазыми фонарями. Со всех сторон дорожку окружали невысокие, иногда даже не сплошные заборы, и за ними вставали трехэтажные дома белого кирпича с эркерами, балконами и башенками. Снег, счищенный с асфальта, был не просто соскоблен грязной грудой на обочину, а погружен в грузовик и отбуксирован далеко в поле, сугробы по обеим сторонам дороги были невысокие и девственно-чистые. По всей умиротворенности и ухоженности обстановки можно было легко подумать, что мощный джип пробирается где-нибудь по улицам канадского или норвежского поселка, если бы не плотная кирпичная стена с колючкой наверху, проглядывавшая поверх заборов и меж домов. Денис ехал на автопилоте, вглядываясь в черное небо, расстеленное над островерхими крышами, и чувствуя, как за стеной поселка остается вся безумная суета дня и перемененная после беседы со Скоросько рубашка.

За поворотом на дороге показалась изящная женская фигурка, укутанная в длинную и очень дорогую шубку. За женщиной бежала собака: крупная восточноевропейская овчарка с белыми подпалинами на шее. Заслышав шум мотора, женщина обернулась.

Черяга мягко затормозил и вышел из машины.

Ночь была морозная и ясная, столбик термометра явно переполз за минус двадцать пять и собирался ползти ниже, но ветра, на счастье ахтарцев, сегодня не было, и в сухом воздухе холод почти не чувствовался: только резче казались очертания предметов да крупнее набухали звезды.

Овчарка, завидев Черягу, встала на задние лапы и принялась с ним лизаться.

- Фу, Шекель, фу! - сказала Ирина.

Шекель оставил Черягу и запрыгал вокруг нее.

- Как это вы с ним гуляете? - вполне искренне удивился Черяга.

Шекель был любимым псом Вовки Калягина. Ему было уже три года, и завел его Калягин еще в свои вольные времена. О суровом нраве Шекеля в Ахтарске ходили легенды: поговаривали, что во время налета на старый дом Вовки собачка перегрызла горло одному из охальников. Впрочем, за пределами охраняемой территории Шекель вел себя образцово и ни на кого не бросался.

- Да вот, - сказала Ира, - мне всегда хотелось собаку. А Слава собак не любит. И кошек не любит. И вообще никого не любит. Исключение сделано для меня и для домны номер пять.

Шекель сунул лохматую голову под дубленку Черяги и начал с шумом принюхиваться к его ширинке.

- Удивительно, что он с вами подружился, - сказал Черяга, - он у нас крутой, как собака Баскервилей.

- Да уж не круче хозяина, - засмеялась она.

- Уговорите Славку завести собаку, - сказал Денис, - у службы безопасности будет меньше проблем.

Ира слегка вздохнула. Денис понял, что она по этому поводу уже разговаривала со Слябом, и получила полный отказ: равнодушная неприязнь Извольского к животным была всем известна. А потом Ирина помолчала и внезапно спросила:

- Это правда, что вы сегодня уволили главного инженера?

- Он что, вам звонил?

- Нет, звонила его жена. Галя. Она... она очень хорошая женщина. Мы с ней подружились.

- Да, я его уволил. 

Голос Дениса в морозной ночи звучал слегка глухо.

- Он сейчас дома. У него плохо с сердцем...

- Ира, я не владелец завода. Если вам жалко Скоросько, скажите это Славке.

- Я ему говорила. Он сказал, что исполняющий обязанности - вы, и что в ваши решения он вмешиваться не будет.

Денис помолчал.

- Ирина, Скоросько украл у комбината деньги. Мало того - из-за этих денег он сел на крючок бандитам. Местным, но связанным с долголаптевскими. Если бы я его не уволил, то весь завод бы раскрали к весне к чертовой матери. Кстати, я уволил двоих - Скоросько и Сташевича. Это начальник четвертого цеха, если вы не знаете. Горячий прокат. 

Со Сташевичем было не так страшно, как со Скоросько. Услышав, что происходит, он сдуру сел в машину и поехал с комбината. На проходной его взяла промполиция, и к вечеру Калягин просто принес Денису исписанный показаниями лист и магнитофонную пленку. Денис подмахнул приказ, даже не видя Сташевича.

- Зачем вы так ведете себя с Володей Калягиным?

Денис некоторое время не отвечал. Потом, чтобы скрыть волнение, он зажег сигарету. Красный огонек тускло засветился в ночи.

- Ира, - сказал Денис, - Володя Калягин - бандит. После того, как его вышибли из органов, этот человек занимался тем, что наезжал на ларьки и забивал стрелки. Когда вам говорят, что он навел порядок в городе, - это преувеличение. Он навел его потому, что пристрелил авторитета номер один. А сам он был авторитетом номер два. И когда он стал начальником промышленной полиции, то авторитеты номер три, четыре и так далее получили по чавке и откочевали в другие регионы. Так что, понимаете ли, мы оба бывшие. Только  я бывший следователь, а он - бывший бандит. Вот я и не выношу бандита.

- Если вы не выносите бандита, - тихо спросила Ирина, - почему вы сделали володиным заместителем Свенягина?

- Свенягин мне помог. Витька был хороший парень.

Ирина сжала губы. Она очень хорошо помнила свою первую встречу с  покойным Витей Свенягиным. Белые фары “девятки”, умирающий Извольский близ обочины, и безумный вопль обкурившегося дружка Камаза: “Это соска Извольского! Гаси ее и валим отсюда!”

Шекель обежал вокруг тихо урчащего джипа, сунул голову в раскрытую дверь, выбрался наружу и опять стал тыкаться носом в брюки Черяги.

- А когда убили... ну, расстреляли тех мальчишек, которые наехали на компьютерный магазин, это кто стрелял? Бандит Калягин или хороший парень Камаз?

Губы Дениса сжались в одну тонкую полоску.

- А вот это, - сказал он, - совершенно не предмет для обсуждения.

- А этот энергетик? Денис, неужели Слава это одобрил? Неужели он это - приказал? Как это делается, Денис? Вот вы - заместитель директора, и какая-то шпана в подъезде?

- Вам вовсе не надо знать, как это делается, - возразил Денис.

Ирина помолчала.

- Знаете, Денис, - сказала она, - когда мы познакомились, вы... вы казались совсем другим человеком.

- Каким другим?

- Не знаю. Мягче. Спокойнее. Я бы никогда не подумала, что вы из-за неприязни можете мучать людей. Что вы можете уволить человека, который плачет и умоляет оставить его на заводе хоть дворником. Что вы можете приказать расстрелять трех мальчишек. Ведь это вы приказывали, да?  Стрелял Свенягин, а приказывали вы?

“Я никогда не делал ничего, что бы мне не приказал Сляб”, - захотелось ответить Денису. Но он промолчал. Шекель несильно схватил его за рукав дубленки и потянул куда-то в сторону. Видимо, собаке хотелось, чтобы двое нравившихся ему людей оставили эту большую железную штуку и пошли гулять с ним, далеко-далеко, за замерзшее озеро и лес, в котором иногда подвывали дальние кузены овчарки - крупные сибирские волки.

- Если Володя Калягин умильно на вас глядит, это еще не значит, что он хороший человек, - буркнул Денис.

- Если Володя Калягин сделает какую-нибудь глупость, то это будет потому, что вы его загнали в угол. А вы потом с торжеством... Голос Ирины внезапно сорвался на жалобный крик, - Господи, Денис, неужели вы не понимаете - я боюсь за Славу! Вы.. вы все пользуетесь им, чтобы решать свои проблемы! Вы все клянетесь ему в любви, а потом делаете так, чтобы он кого-нибудь выгнал! Того же Скоросько! Это наверняка... наверняка вы подложили на него компромат!

“Господи, - усмехнулся про себя Денис, - это я-то пользуюсь Славкой... Просто крыша может поехать”.

Ира внезапно повернулась и побежала прочь. Снег хрустел под легкими сапожками. Шекель заметался, чувствуя, что между этими двумя происходит что-то неладное, громко и негодующе фыркнул на Дениса, а потом полетел вслед за пушистой женской шубкой. Денису захотелось догнать ее, все объяснить, успокоить. Но что объяснять? И как? Поэтому он молча курил, глядя, как Ирина исчезает за поворотом. 

Докурив, Денис пожал плечами, щелчком отправил бычок на обочину, и сел обратно в машину.

*       *        *

На следующий день областной арбитражный суд в очередной раз отложил апелляционный иск оффшорок к “Ахтарскому регистратору”, - на этот раз оказалось, что судья Баланова изволила заболеть. Может, она и вправду заболела, - вот только московские юристы на слушание вовсе не явились, видимо, будучи осведомлены о состоянии здоровья судьи, а ахтарские, наоборот, пришли и сидели с мытой шеей. Это было неприятно, так как показывало заинтересованным сторонам, что в Ахтарске не знают, что у них делается под боком, а в Москве, до которой четыре тыщи километров, наоборот, осведомлены куда лучше.

Вслед за сим к Слябу на дачу приехал, особо не шифруясь, один из замов Дубнова, некто Трепко. В принципе Трепко был благожелательный визитер и в отличие от своего непосредственного шефа продолжал тянуть сторону комбината.

Трепко был низенький мужичок с растрепанными волосами и красным носом. Дешевый его костюм был обыкновенно помят, а выглядел он всегда так, будто всю прошлую неделю беспрестанно пил. Как он ухитрялся достигать этого эффекта, было непонятно, поскольку, единственный из сунженского руководства, Трепко был абсолютным трезвенником.

Словом, Трепко горел доброжелательством и стремлением услужить. Проблема была в том, что он Извольскому категорически не нравился: он был маленький, жадный, весь какой-то припорошенный перхотью, и главное, было совершенно очевидно, что Трепко является его союзником не по велению сердца, а оттого, что решил поставить на эту карту, и еще оттого, что очень много и красиво пилил заводских денег. Именно через Трепко шла основная обналичка налогов в губернаторский карман, и стань Трепко против комбината - завод бы сломал его через колено. 

За время болезни Сляб разнежился и привык к непозволительной для его ранга роскоши: роскоши общения только с теми, с кем хотелось общаться: с Ирой, Денисом, Федякиным, еще двумя-тремя преданными ему людьми. Сейчас, разговаривая с Трепко, Извольский от долгой непривычки чувствовал почти физическое отвращение, и несколько раз ловил себя на безумной мысли: а вот не обхамить ли его в лицо и не велеть ли уйти? 

То ли назойливый ли, как муха, Трепко, то ли просто резко изменившаяся погода настигли Извольского, - а только через час разговора директор почувствовал себя ужасно. Внезапно заныла залеченная рана, так, словно в нее вставили трубочку и в трубочку запустили таракана, в висок вонзилась тяжелая, тупая игла, по кончикам пальцев вдруг поползло странное онемение.

Из кабинета его отнесли в спальню, возле постели забегал спешно доставленный из больницы красный и ничего не понимающий врач, и тут вдобавок выяснилось, что куда-то пропала Ирина. В последний раз ее видели утром, она вроде бы села в машину с охранником и уехала, а спрашивается, куда она могла уехать?

Задыхающийся, полуживой от боли Извольский срочно потребовал ее найти. Ему казалось, что ему и плохо-то только оттого, что Ирины нет в доме, и что вот сейчас она покажется и боль растворится, как растворяется сахар, брошенный в стакан горячего чая.

Тем временем никто ничего не понимал, сотовый Ирина забыла дома. Телефон охранника, поехавшего с ней, отвечал, что абонент находится за пределами зоны досягаемости, и Извольский начал волноваться всерьез.

Слишком легко было представить себе все, что угодно, - от случайной аварии до дикой выходки того же Моцарта, даже до пули, оплаченной Лучковым. С легкостью банк мог на такое пойти, разумеется, не из чистой досады, а из надежды на то, что потерявший Ирину Извольский потеряет и охоту к борьбе, смирится, или наоборот, озвереет и будет совершать одну ошибку за другой.

Извольский от бессилия заплакал, потом принялся отчаянно ругаться, выбранил охранников на КПП, выпустивших Ирину за ворота, как будто они в чем-то были виноваты, и в конце концов добился только того, что приехавший Вовка Калягин схватил больного за руку и велел врачу колоть снотворное. 

- Не надо! - закричал Извольский, но снотворное вкололи, Извольский невнятно пообещал врача уволить, закрыл глаза и ровно, с присвистом, задышал.

Когда он проснулся, за окном уже горели яркие галогенные фонари, а  рядом с ним сидела Ира и читала какую-то книжку. Она сидела на ковре, поджав ножки, и Извольский ясно видел золотистые длинные волосы, превращенные в нимб светом настольной лампы, и поджатые пальчики, проглядывающие сквозь нейлоновые носочки. Извольский чувствовал себя как капустный лист, который хорошенько проварили в кипятке. Он некоторое время смотрел на Ирину, не зная, то ли ему смеяться, то ли ругаться, потом тихо сказал:

- Я чуть с ума не сошел. Где ты была?

Ира отложила книжку и повернулась к нему. Красивые, чуть потрескавшиеся на морозе губы виновато шевельнулись.

- Слава, извини. Я... ты теперь так много работаешь...

- Где ты была?

- В Белом Поле.

Извольский чуть дернул ртом.

- И зачем тебя туда понесло? - спросил директор.

Ира помолчала.

- Я приехала туда на “рейнджровере”, - знаешь, том, синем, на котором Мишка ездит. Там иначе не проедешь. Там улицы почти не чистят, только утаптывают. Там центральная улица - она такая большая, с доской почета в сквере, и посередине - две ледяные колеи. Мы ехали по этой улице, а через улицу шла женщина, еще не совсем старуха. Лет пятьдесят. Она поскользнулась  и упала. Она была не в сапогах, а в носках. Знаешь, несколько носков, надетых друг на друга, а поверх она натянула тапочки. Разного цвета. И подвязала все это полиэтиленовым пакетом. Она не вставала, и я испугалась, не сломала ли она чего-нибудь. Мы вышли из машины, и оказалось, что она ничего не сломала, а упала она от голода.

Ирина опустила глаза. У нее были очень красивые ресницы, темно-коричневые, почти черные и загнутые вверх, и у Извольского каждый раз на душе при виде этих ресниц и этих глаз что-то переворачивалось и сладко теплело. 

- Мы ее привезли домой. Там была такая комната в пятиэтажке, комната была мокрая, а по углам был лед. В холодильнике ничего не было. Мишка сбегал в магазин, и мы сварили ей кашу. Она плакала от счастья и целовала мне руки. А она, между прочим, инженер, даже какой-то начальник была. На кашу пришли соседи, почти весь подъезд. Там была еще одна женщина, из соседнего дома. У нее взорвалась квартира, потому что у соседа в квартире за неуплату отключили газ, а он снял заглушку и сделал это неправильно. 

- Я знаю, - коротко сказал Извольский, - я вырос в похожих условиях. Только не в пятиэтажке, а в бараке.

Ира помолчала.

- У меня с собой были деньги, - тихо проговорила она, - я раньше думала, что тысяча долларов - это огромные деньги. А если их раздать только на каши и лекарства, это очень маленькие деньги... Они узнали, что я... ну, в общем, что мы от Извольского, и они много говорили о тебе.

- Ругали?

- Нет. Они все очень стратегически говорили. Говорили, что вот-де уже совсем собрались помирать, но тут пришел Вячеслав Аркадьич и спас бы их, кабы не жидомасоны, которые Вячеслава Аркадьевича чуть не извели. Спрашивали, хватает ли тебе лекарств да тепло ли у тебя дома... 

Извольский чуть заметно усмехнулся.

- Поздравляю тебя, солнышко, - сказал он, - ты наконец посмотрела на русский город времен поминок по социализму. Таких городов очень много. Так живут в Северодвинске. Или в Черных Камнях. В Арсеньевске живут так же...

- Но ты живешь по-другому. Почему ты не даешь им денег, Слава?

- Ты помнишь историю о пароходе и плоте?

- Но ты взял их на свой плот, Слава. Им не дают денег потому, что ты поссорился с губернатором!

- Им не просто не дают денег, - сказал Извольский, - у них воруют деньги. Если губернатор не дал денег городу, в котором не топят больницу, но профинансировал при этом, к примеру, строительство аэропорта, которым занимается его племянник - он украл эти деньги. Но я не понимаю, почему Ахтарский металлургический комбинат должен возмещать деньги, украденные третьим лицом. Я не понимаю, почему ты ездишь по Ахтарску и видишь освещенные магазины и кучу машин на расчищенных улицах. И ты ни разу не пришла ко мне и не сказала: “Слава, это же чудо! Вся Россия умирает, а у тебя живут как в Швейцарии!” Но ты вместо этого поехала в какое-то Белое Поле, вернулась, и сказала - “Слава, губернатор украл у Белого Поля деньги, как тебе не совестно не возместить Белому Полю ущерб!”

Извольский говорил довольно тихо и отчетливо. Любой из его подчиненных догадался бы, что Сляб очень сильно рассержен, но Ира этого не поняла: Извольский еще ни разу не швырялся в нее телефоном, не угрожал увольнением, словом - не устраивал тех представлений, участниками коих перебывал любой из его подданных, включая, разумеется, Черягу, мэра Ахтарска или Калягина.

- Слава.... Твой плот не превратился в лодку для одного?

- Что ты имеешь в виду? - голос Извольского был по-прежнему тих.

- Я... я не знаю... Что эта “Стилвейл” не платит заводу денег... Это все говорят...

- Все - это кто? Рабочие?

- Рабочие носят твои портреты! Они получают зарплату и им плевать, откуда она берется! Они не знают, как устроены финансы завода!

- А ты знаешь? - насмешливо спросил Извольский.

- Ты мне сам говорил, помнишь? Ты мне говорил, что у тебя есть фирма Х и есть банк У. Что фирма Х платит за металл через сто восемьдесят дней после поставки, а банк У кредитует завод в это время. А теперь фирма Х не платит вообще! И это значит, что все деньги за металл принадлежат ей! Шестьсот миллионов долларов...

- Ты хочешь сказать, что я украл эти деньги?

- Но ведь фирма, которая их не платит, принадлежит тебе и только тебе? Помнишь, я спросила тебя, чем плох банк “Ивеко”? И ты сказал, что банк плох тем, что он перестанет платить предприятию деньги, а заберет их себе. 

- И ты думаешь, что я ничем не отличаюсь от банка? Что я тоже украл эти деньги?

Ирина опустила голову.

- Я... я не знаю... - сказала она, - я чувствую, что это не так. Если бы это было так, ты бы не вернулся в Сибирь. Ты бы поехал в Швейцарию. Я... ты просто ожил, когда приехал сюда...

Лицо Извольского, окаменевшее в продолжении последних нескольких минут разговора, неожиданно смягчилось.

- Но... Ирина запнулась, -  есть эти шестьсот миллионов... то есть в том-то и дело, что их нет... ты мне можешь объяснить, что происходит?

- Нет, солнышко, - усмехнувшись, сказал Извольский, - я не могу тебе объяснить, что происходит. И я прошу тебя не делать никогда одной вещи. Не давать мне советов относительно финансовых потоков завода.

- Я не даю советов, - быстро сказал Ира. - Я хочу понять, что происходит. Это как если бы в трамвае у тебя пропал кошелек, и ты застукал бы мальчишку с кошельком в руке. Просто...  я спрашиваю у него, он взял кошелек или нет.

- А спрашивать не надо. - усмехнулся Извольский. - Надо верить. Ты мне веришь?

Ирина посмотрела на лежащего перед ней человека. Что она, в конце концов, знала о нем? Что он стал владельцем 75-ного пакета акций завода, и вряд ли способ, к которому он прибег, сильно отличался от того, к которому прибег “Ивеко”? Что он знал, сколько стоит в России все - уголь, стальной прокат, зам губернатора, федеральный депутат и вице-премьер? Что он даже на больничной койке не перестал единолично командовать предприятием и городом с населением в двести тысяч человек? Что две недели назад в подъезде собственного дома неизвестные хулиганы сломали в двух местах челюсть заместителю генерального директора “Сунжэнерго”, и что это не могло бы произойти не то что без разрешения - без первоначального приказа Сляба?

- Я тебе верю, - тихо сказала Ирина.

Извольский прикрыл глаза.

- Ну вот и ладушки. Поцелуй меня. Я без тебя соскучился.

*       *       *

Вот уже два месяца, как Дима Неклясов жил в постоянном животном страхе. Внезапная карьера молодого бизнесмена, к двадцати семи годам ставшего одним из главных министров огромной промышленной империи, вскружила ему голову.  Очень быстро чувство благодарности к Извольскому сменилось чувством восхищения собственным умом и ловкостью. Радость от руководства финансовыми потоками - обидой на совершенно подчиненное положение человека, служащего сумасбродному и своенравному хану. 

Ласковые предложения “Ивеко”, выстроенные на прочном фундаменте угроз, кружили голову: ему предлагали стать вице-президентом столичного банка! Ну, не совсем вице-президентом, но в перспективе... Ему предлагали отдать тот самый завод, крошки со стола которого падали в “АМК-инвест”! Дима как-то не думал - запрещал себе думать - и о том, что живой Извольский никогда не откажется от завода, и о том, что во всей этой истории густо замешаны бандиты, и о том, что что-то может пойти наперекосяк.

Он испугался - по-настоящему испугался - только тогда, когда в перелеске нашли труп Заславского. Коля был его другом. Они вместе пилили кредит, - четыре миллиона Димке, четыре Коле, остальные забирал лично Лучков и, как полагал Дима, платил из них долголаптевским и всем, кому нужно. Дима Неклясов вполне оценил изящество операции, благодаря которой измену его фактически оплачивал не сам “Ивеко”, а красиво кинутый “Росторгбанк”. Дима был уверен, что во вторник Заславский, как было договорено с долголаптевскими, уехал в Швейцарию, на родину папских гвардейцев и осмотрительных банков. Он даже не испугался, когда ему позвонили с требованием выкупа. Он был уверен, что это какая-то хитрая задумка Лучкова, имеющая целью сбить со следа Черягу.

Штурм дачи Лося, труп Заславского и покушение на Извольского повергли молодого финансиста в тихий шок. Он чудом избежал ареста, пропутешествовав в багажнике служебного “мерса” Черяги - но иногда ему казалось, что арест был бы не самым страшным вариантом. Чем он лучше Заславского? Заславского убили бандиты,  и Неклясов мгновенно понял, почему: из денег, причитающихся Лучкову с кредита, тот не счел нужным выделить долю долголаптевским. И долголаптевские решили вытрясти эти бабки сами, с лоха Заславского. А банк не смог или не захотел его защитить.

Сразу после освобождения из больницы Диму Неклясова посадили в машину и привезли в загородный хорошо охраняемый пансионат. Видимо, это была база отдыха банка “Ивеко” или что-то в этом роде. Худшие опасения Димы почти немедленно стали сбываться. Через час в пансионат приехал Лучков, какой-то нотариус, еще два улыбчивых молодых человека адвокатского облика, и Диму попросили подписать бумаги о продаже “Имперы”, “Кроники” и “Лагуны” двум зарегестрированным на Кипре оффшоркам.

Дима заикнулся было об оплате сделки. Лучков заверил, что ему заплатят, - но не раньше, чем суд признает сделку законной.

- Дима, - сказал Иннокентий Михайлович, ласково улыбаясь, - ты виноват в наших проблемах. Ты не смог сделать все достаточно чисто. Теперь у нас на руках куча судебных процессов, и как только мы их выиграем, мы тебе заплатим.

Дима хотел сказать, что он все сделал чисто, а опозорился как раз Лучков, который и Извольского не смог дострелить, и с Заславским поступил как не договаривались. Но слова почему-то застряли у молодого финансиста в глотке. Он с тоской подумал о том, что после того, как сделку признают действительной, он никому не будет нужен и, наоборот, всем будет мешать. Его просто тихо удавят и труп зароют где-нибудь в лесочке.

Около недели Дима Неклясов жил в загородном доме отдыха.  Присмотру за ним почти не было, как ему казалось (потайную камеру в углу комнаты Дима, разумеется, не обнаружил), кормили его вкусно, а заключение на обширной территории дома отдыха имело своим естественным объяснением ордер на арест, выданный Сунженской областной прокуратурой. Спустя неделю Дима Неклясов набрался храбрости и, позвонив Лучкову, спросил относительно обещанной должности вице-президента. Лучков очень сухо ответил, что банк пока никак не может это сделать, потому что имя Неклясова сейчас у всех на слуху.

- Не беспокойся, мы держим свое слово. Но пусть все сначала уляжется, - сказал Лучков.

Дима хотел спросить еще что-то, но Лучков сказал, что не может разговаривать, и бросил трубку. На следующий день Дима увидел газету, где рассказывалось об истории с акциями АМК, и где главными виновниками происшествия именовались долголаптевские бандиты и купленный ими Дмитрий Неклясов. Дима понял, что публикация санкционирована самим банком, который заметает следы, и что таких публикаций о будущем вице-президенте не делают.

А еще спустя неделю в особняк явился Иннокентий Михайлович Лучков.

- Тут вот какое дело, Димыч, - без обиняков сказал он, - надо снять бабки с твоего швейцарского счета и перегнать к нам.

- Как - к вам? - захолонулся Неклясов.

- Очень обыкновенно, - объяснил Лучков, - это у нас такие объявились перестраховщики. Мол, если бабки у него на счету, он всегда может нас кинуть, а если бабки у нас на счету, он нас не кинет. Так что вот: либо к нам в банк переводи, либо переводи в Швейцарию, но так, чтобы у нас тоже был доступ к этому счету.

Спустя несколько часов четыре миллиона долларов были переведены в латвийское отделение банка “Ивеко”, и Дима Неклясов понял, что он обманут бесповоротно и навсегда. Ему не заплатили денег за акции, украденные для банка. Ему не дали поста вице-президента и вообще ни хрена. На него печатно повесили всю ответственность за аферу и назвали сообщиком долголаптевских, и теперь ни один банк и ни одна фирма России не захотят иметь с Димой Неклясовым никакого дела. И, наконец, Лучков внаглую отобрал у него даже деньги, честно заработанные с фальшивого кредита.

Неделю Дима Неклясов, до того в общем-то равнодушный к алкоголю, пил без просыпа. Потом охранник принес ему какие-то таблетки. От таблеток душа улетала ввысь, вкручиваясь штопором в небесную твердь, и Дима сначала глотал таблетки, а потом стал колоть себе “винт”.

Спустя месяц дом отдыха навестил Иннокентий Лучков. Он хотел поговорить с Неклясовым, но разговора не вышло: по комнате, сильно напоминающей свинарник, ползало какое-то хрюкающее существо. Лучков с досадой отдал необходимые распоряжения, и Диму вывезли в частную клинику, положили под капельницу и три дня чистили кровь.  На четвертый день ослабевшего, просветленного Неклясова обрядили в чистый костюм, причесали и повезли обратно в дом отдыха, где его уже дожидались двое: Иннокентий Лучков и сам глава банка “Ивеко” господин Арбатов.

У господ банкиров к Диме Неклясову был важный вопрос. В Ахтарске происходило что-то странное, и Лучков с Арбатовым хотели знать у Димы, что он думает по поводу происходящего. В конце концов, Дима Неклясов был самым большим специалистом по психологии Вячеслава Извольского среди тех, кто имелся в распоряжении банка. И он был единственным человеком, про которого можно было сказать, что ему удалось кинуть Извольского. Правда, Неклясова в свою очередь кинул банк, но это уже были мелочи жизни.

Арбатов приветливо поздоровался с Димой. Председатель правления банка был вообще очень приятный в обращении человек, как и большинство профессиональных негодяев, и Дима Неклясов, при всей своей опытности, не заметил брезгливого интереса, прятавшегося где-то в глубине никелированных зрачков банкира.

Они сели, и Лучков сжато и ясно начал рассказывать, что творится на комбинате и о долге в пятьсот миллионов долларов.

- Как ты думаешь, что хочет Извольский?

Неклясов пожал плечами.

- Отравленная пилюля. Он знает, что проиграет иск, и хочет обобрать завод до нитки. Полностью лишить его какой-либо привлекательности.

- Я же говорил, - сказал торжествующе Лучков, - все эти его вопли насчет того, какой он бессеребренник, гроша ломаного не стоят. Нашелся охотник корчить из себя Билла Гейтса и Зюганова в одном лице...

- Однако если бы он хотел просто угробить завод, - резко возразил Арбатов, - он бы просто не платил энергетикам и не платил рабочим. А он расплачивается со всеми. Да что расплачивается - там зама у энергетиков чуть не убили, когда он лишнее с комбината потребовал! На заводе нет долгов, кроме долгов “Металлургу”.

И  в этот момент Дима Неклясов понял. Черт его знает, что тому способствовало - просветленное ли состояние человека, снятого капельницей с винта, или какие-то старые наметки Извольского, совокупленные с привычкой ловить с полуслова мысли шефа. Но только картина того, что случится с заводом, вдруг стала для Димы необычайно ясна.

Неклясов внезапно вытянул голову. Здание дома отдыха было изогнуто подковой, и из окна, возле которого сидел молодой финансист, был виден широкий, гранитом отделанный вход с пятнистыми охранничками у вращающейся стеклянной двери. Неклясов в течение уже нескольких минут видел, как у входа одна за другой останавливались представительские иномарки, иногда с кремлевскими и думскими пропусками, но сейчас он даже привстал, увидев вальяжного человека с круглой, как сыр, головой, вразвалку вылезшего из черного, как кожа эфиопа, “мерса”. 

- Вот здорово, - с детской непосредственностью сказал Дима Неклясов, - это что, сегодня такая крутая тусовка будет?

Лучков и Арбатов переглянулись, и Арбатов нейтральным голосом подтвердил:

- Да, собираются кое-какие люди.

Неклясов и так уже сообразил, что глава “Ивеко” приехал в загородный особнячок не ради него.

- А... вы меня познакомите... ну...с этим, - и Неклясов ткнул пальцем за окно в черный “мерс”.

Лучков промолчал, а Арбатов с отеческой улыбкой произнес:

- Дмитрий Сергеич, вы ведь не в лучшем состоянии. Только что из больницы. Полежите в своей комнате, отдохните.

- Мы помним все свои обещания, - сказал Лучков, - но сейчас, когда скандал вокруг АМК у всех на слуху, ваше присутствие внизу нежелательно. Так все-таки, возвращаясь к АМК - какой вы представляете себе стратегию Извольского?

Неклясов скромно опустил глаза.

- Это очевидно. Он хочет обанкротить завод. А что посторонних долгов нет, это тоже естественно. Он не хочет, чтобы вы оказались в совете кредиторов. 

- И все? - усмехнулся Арбатов.

- Чего же больше? - удивился молодой финансист, - если комбинат банкрот, то им управляют не акционеры, а кредиторы. Будь у вас хоть сто процентов акций, вы будете только сидеть рядом и лягзать зубами.

- Банкротство, - это очень опасное оружие, Дмитрий Сергеич. Теоретически Вячеслав Извольский может обанкротить свой собственный комбинат хоть завтра. Но ведь беда в том, что ему для этого придется обращаться в арбитражный суд. А в арбитражном суде судья может внезапно взять и назначить не Дениса Черягу, который указан в иске, а какого-нибудь другого. И может статься так, что другой временный управляющий в упор не заметит долга перед банком “Металлург”, а заметит, к примеру, какой-нибудь миллион рублей, который заводу насчитает налоговая полиция.

- Такое назначение можно оспорить.

Арбатов расхохотался.

- В том-то и дело, что нет. Дело в том, что в арбитражно-процессуальном кодексе прописана процедура обжалования кандидатуры внешнего и конкурсного управляющего. Но вот что касается временного управляющего - он как-то случайно выпал из этого списка.  Поэтому назначенного временного управляющего не может сместить никто, не считая, разумеется, киллера.

Дима Неклясов улыбнулся.

- Не думаю, что в Сибири есть знатоки подобных тонкостей. 

Они поговорили еще несколько минут, - об отношениях между Черягой и Калягиным и тому подобных вещах, и Арбатов с Лучковым, вежливо распрощавшись, покинули номер. Вскоре они присоединились к парочке министров и вице-премьеру, отмечающим внизу круглую дату - пятилетие со времени образования банка.

Дима Неклясов остался в своей комнате. Он долго сидел у окна, прислушиваясь к еле слышной музыке и шороху голосов. Там, в десяти метрах от него, шумел дивный и блестящий мир, в который он так долго мечтал попасть: люди, за знакомство с которыми он предал сибиряка Извольского и стал на сторону москвичей. Но он был дальше от этого мира, чем любой охранник в камуфляже, любезно отворявший дверь министру, выскользнувшему к машине со шлюхой подмышкой. И он уже никогда в него не попадет. Потому что он знает, что собирается делать Извольский, и он не сказал это тем, кто его так нагло и бесцеремонно кинул.

Глава шестая, в которой наконец-таки выясняется, куда Вячеслав Извольский дел 700 миллионов долларов.

Заседание областного арбитражного суда по иску компании “Импера” о признании действий регистратора “Ахтарский регистратор” неправомочными было назначено на 25 февраля. По закону от суда первой инстанции до апелляционного суда не может пройти более двух месяцев, но Сунженский арбитражный суд явно на закон плевал: отсрочки следовали одна за другой, потом судья заболела, а потом откочевала в отпуск.

Разумеется, председатель суда мог назначить вести дело другую судью, но опять-таки не назначил, и поэтому с 23-го ноября, - даты, когда областной арбитраж впервые отказал “Импере” в иске, прошло не два месяца, а значительно больше.

За два дня до суда губернатор Дубнов позвонил Извольскому и предложил встретиться. Однако парализованный Извольский, по строжайшему настоянию врачей и службы безопасности, не выходил из дома, а уж о том, чтобы он приехал в областную администрацию, не могло быть и речи. Губернатор, в свою очередь, посчитал ниже собственного достоинства навещать загородную резиденцию скандального гендиректора. В результате на стрелку с губернатором поехал Черяга.

Разговор, состоявшийся между ними, был короткий и недружественный. Губернатор предложил банку “Металлург” уступить некоей фирме, зарегистрированной в соседней области, часть долгов комбината, после чего фирма должна была подать иск о признании АМК банкротом. Губернатор гарантировал рассмотрение дела в трехдневный срок и назначение временным управляющим завода человека, устраивающего обе стороны, то есть и Извольского, и областную администрацию.

- Например, кто-нибудь из моих замов. Или господин Федякин. Можно было бы обговорить даже вашу кандидатуру -  вы ведь, Денис Федорович, при всей своей занятости умудрились в последнее время где-то отучиться на соответствующих курсах?

Денис с интересом разглядывал губернатора.

- А что, Александр Семеныч, - сказал он, - вы ведь, помнится, месяц назад что-то об акциях говорили? Двадцать процентов просили, если мне не изменяет память?

- Вот месяц назад надо было и соглашаться, - благодушно кивнул Дубнов, - время ушло, условия стали другие. И я просто обращаю ваше внимание на то, что у вашего комбината всегда найдутся какие-нибудь долги. А не найдутся - придет налоговая полиция и насчитает. И тогда в течение трех дней я обанкрочу ваш комбинат безо всякого вашего участия.

- И провалитесь на следующих выборах.

Губернатор кивнул.

- Именно поэтому я не хочу делать это без вашего участия. Согласитесь, что даже если через три дня суд откажет банку в иске, то Высший арбитражный суд однозначно решит дело в его пользу. В этих условиях мы сможем сказать, что банкротство комбината - это совместная акция области и завода по его спасению.

Краткая налоговая эпопея явно не прошла губернатору даром. Он уже не хотел ссориться с заводом публично. Черяга покачал головой.

- Никакого совместного банкротства не будет.

- Денис Федорович, я знаю, что вы думаете. Если человек, который спит два часа в сутки, руководит огромным предприятием и еще успевает найти время для акций вроде тех, что случились с Ващенко или Алибековым (Алибековым звали замдиректора “Сунжэнерго”) - если этот человек вдруг находит время отучиться на внешнего управляющего, то ваши планы, извините, как тортом на роже написаны. Так вот - если вы думаете обанкротить АМК самостоятельно, то не забудьте, что вам для этого придется пройти через арбитраж здесь, в полукилометре от моего кабинета. И может случиться, что при этом суд назначит не того временного управляющего, которого вы впишете в иск, а кого-то другого. И этот кто-то другой в упор не заметит долгов “Металлургу”, а заметит, к примеру, только долг налоговым органам области. Я ясно выражаюсь?

Денис кивнул.

- Так ваш ответ?

Денис стремительно перегнулся в кресле, выбрасывая вперед обе руки. Загнутые по-блатному пальцы мелькнули в десяти сантиметрах от изумленных глаз губернатора.

- Все усек? - прошипел Денис.

В следующую секунду он с грохотом отодвинул кресло и исчез в предбаннике. Губернатор остался за столом, хлопая глазами. Осторожно скрипнула дверь, и из комнаты отдыха в кабинет вошел заместитель Дубнова, Николай Трепко.

- Ну что? - сказал Трепко, - договорились?

Дубнов повернул импозантную, увенчанную величественной сединой голову.

- Он мне “козу” показал! - плачущим голосом проговорил губернатор, - ты представляешь, Коля? Мне замдиректора бюджетообразующего предприятия “козу” показал! В какую пропасть катится Россия? “Козу!” Как твой сын!

*       *       *

Нечего и говорить, что после возмутительной блатной выходки Черяги исход арбитражного разбирательства был предопределен. Спустя три дня Сунженский арбитражный суд под председательством судьи Балановой Виктории Сергеевны удовлетворил иск компании “Импера” к ЗАО “Ахтарский регистратор” и обязал вышеназванное ЗАО восстановить в реестре записи о принадлежности 75% акций ОАО “Ахтарский металлургический комбинат” фирмам “Импера”, “Лагуна” и “Кроника”.

Разумеется, это еще не означало полной победы банка. Во-первых, комбинат, в свою очередь, мог оспаривать решение суда в Высшем арбитражном суде, и хотя особого толку от этого не было, время протянуть-таки было можно. Во-вторых, на комбинате в любом случае продолжал действовать старый Совет Директоров, потому что по закону новый Совет Директоров и новый генеральный директор могли быть назначены только на чрезвычайном акционерном собрании, а чрезвычайное акционерное собрание не могло состояться раньше, чем через сорок пять дней после того, как новоявленный акционер решит его собрать.

Но даже и тут не все было потеряно, потому что действующий совет директоров всегда может сунуть под задницу стороннего акционера очень много очень острых кнопок, и в России бывали случаи, когда директор, распоряжавшийся девятью процентами акций, с успехом держал оборону против владельцев контрольного пакета по два-три года.

Правда, к АМК это не относилось. Бескомпромиссное хамство бюджетообразующего предприятия, не желавшего поделиться ни копейкой ни с губернатором, ни с Пенсионным фондом, ни с энергетиками, ни с налоговыми рвачами, ни даже с блатным миром, привело к тому, что у АМК в области не осталось друзей. Не считая, разумеется, отморозка Сенчякова, дюжины анпиловцев, и двух сотен тысяч людей, прямо или косвенно зависевших от зарплат, пенсий и денег Ахтарского металлургического комбината. Но кого интересовало мнение этого быдла? Выборы губернатора намечались через несколько месяцев, время еще оставалось, и за это время операция по обналичиванию АМК могла принести достаточно денег, чтобы скупить все, какие нужно, голоса. И то еще следовало подумать, стоит ли метать деньги перед свиньями и не безопасней ли было бы выжать область досуха и уехать доживать жизнь в более теплое место, нежели продуваемая  ветрами и прокаленная морозами граница между степным Казахстаном и сибирской тайгой. В конце концов, не все же служить народу, а? Надо бы и о себе позаботиться...

Словом, положение Извольского после арбитражного суда ничем не отличалось от положения Креза после битвы при Галисе. Вчерашний полновластный властитель Ахтарска, хозяин угодий, заводов, полей, пароходов, местного мэра, собственной службы безопасности и промышленной полиции, претендент на Белопольскую АЭС и на Конгарский вертолетный лишился если и не денег на швейцарских счетах, то уж власти - это точно. Маленький сибирский Ахтарск напоминал стольный княжеский город после битвы, проигранной за соседней речкой. Город еще стоит нетронутый, на базаре птичницы расхваливают свой товар, уличный фокусник тешит собравшуюся вокруг него толпу, в светлом тереме на чистой постели лежит хворый князь... Но за рекой уже потрошат мертвых воинов, стаскивая с них доспехи и что поценнее, срубая головы, чтобы ловчее было снять ожерелье, и первые разъезды неприятеля уже показались в виду беззащитных ворот.

Поэтому Александр Арбатов, председатель правления банка “Ивеко”, ничуть не удивился, когда в десять утра в его кабинете раздался звонок прямого телефона и звонивший представился как Денис Черяга.

- Нам надо встретиться, - без обиняков заявил Черяга.

- Вы в Москве?

- Выхожу из самолета. 

- Жду вас через час.

- Извините, Александр Александрович, я не могу приехать в банк.

- Почему?

- Я намерен говорить в таком месте, в котором, как я уверен, вы не сможете записать мои слова. Я знаю только одно такое место - наш офис на Наметкина.

Арбатов даже хмыкнул. “Все-таки на редкость храбрый хам”, - отметил про себя председатель правления. Не было никакого сомнения, что Черяга приехал сдаваться, и, скорее всего, не просто сдаваться, а еще и сдавать своего босса, в последний момент переметываясь на сторону победителя и желая выторговать побольше за то, что он избавит банк от кучи неприятностей самого разного калибра. К примеру, тех же паскудных договоров со “Стилвейл”, которые предусматривали поставки  проката через нее аж до 2008 года. Договора, разумеется, хрень собачья, их можно отспорить в суде, но ведь суд - это лишняя нервотрепка, деньги и время.

- Хорошо, - с ледяной вежливостью сказал Арбатов, - я приеду в ваш офис. Тем более, что это теперь мой офис. Одиннадцать утра вас устроит?

- Всенепременно.

*       *       *

Александр Арбатов подъехал к офису “АМК-инвеста” в одиннадцать пятнадцать. Особнячок на Наметкина выглядел очень мило - серенький трехэтажный домик с красным козырьком и пуленепробиваемыми стеклами. Конечно, никакого сравнения с альпийской громадой самого “Ивеко”. Однако продать это здание, в превосходном состоянии и с офисной отделкой, даже в эпоху кризиса можно было за три-три с половиной миллиона долларов.

Больше оно ни на что не годилось. В ближайшее время все населяющие особнячок конторы либо закроются, либо поменяют учредителей и переедут в здание самого “Ивеко”, на десятый-двенадцатый этажи, занимаемые финансово-промышленной группой, формально не зависящей от “Ивеко”. Собственно, громкое название “финансово-промышленная группа” как раз и прикрывало собой кучу таких вот фирм, заслуженных или однодневных, - целую череду банно-прачечных комплексов, отстирывающих промышленные деньги от налогов, зарплат, социальных выплат, инвестиционных обязательств и прочих неуместных для банка составляющих прибыли.

Испуганные охранники бросились открывать ворота и двери, когда длинный белый “линкольн” банкира замигал поворотником перед воротами особнячка. Ворота оказались слишком узкие, “линкольн”, разворачиваясь, перегородил пол-улицы, и в конце концов, когда машина влезла в ворота, оказалось, что нос ее почти залез на ступеньки, а зад торчит с той стороны ограды.

Арбатов, сопровождаемый собственными телохранителями, взбежал на крыльцо. Охранник, ведший их по коридору, расстилался перед главой “Ивеко” мелким бесом, из дверей то и дело высовывались любопытствующие физиономии. В конце концов - по коридору шел новый хозяин, и приглушенные ковролином шаги отдавались в каждом сердце, как шаги статуи Командора.

Денис Черяга ждал Александра Арбатова в небольшой переговорной комнате с белыми стенами и черным овальным столом. Единственным сомнительным украшением переговорной служили две десятилитровые бутылки коньяка, стоявшие в углу на черной тумбочке.

Он выглядел точно так, как на фотографиях. Невысокий тридцатипятилетний мужчина с упрямым подбородком и васильковыми глазами. Руки его в запястьях были непропорционально тонки, как у девушки, но когда они здоровались, Арбатов почувствовал, что его собственную ладонь сжали железной хваткой.

- Ну что, - сказал Арбатов,  когда оба собеседника расселись по офисным вертящимся креслам, - допрыгались? Какой завод просрали, а? Третья домна не ремонтируется, коксохимическое производство каши просит, за три месяца ни одной копейки инвестиций, а нас ругаете, что мы финансовые кровопийцы.

- Напротив, - сказал Черяга, - комбинат начинает обширную инвестиционную программу стоимостью в семьсот миллионов долларов.

- На какие шиши? - изумился банкир.

- Сейчас очень трудно занять деньги на рынке. Совет директоров принял решение о размещении дополнительной эмиссии, деньги от которой пойдут на строительство стана холодного проката.

Банкир пожал плечами. В устав ОАО “Ахтарский металллургический комбинат” был записан десяток миллионов объявленных, но не размещенных акций, и тот же устав относил вопрос об объеме и сроках размещения эмиссии к компетенции Совета Директоров, а не акционерного собрания. Юристы банка в свое время обсуждали этот вопрос и пришли к выводу, что Извольский действительно может попробовать в качестве меры защиты спешно объявить о новой эмиссии, которую и продаст сам себе за копейки. Это было любимое, но крайне бесперспективное занятие всех “красных директоров”. Высший арбитражный суд конечно же признает незаконной продажу за несколько десятков тысяч долларов контрольного пакета акций карманной компании комбината, какому-нибудь очередному “АМК-инвесту”. Если Черяга позвал его за этим, то ему горько придется пожалеть о своей глупости.

- И кому же будет продана ваша эмиссия? - усмехнулся банкир.

- Любому, кто готов заплатить деньги за акции комбината. - Черяга безмятежно улыбался.

- В том числе и нашему банку?

- Разумеется. 

Банкир почувствовал тревогу. Это не имело смысла. Если вы хотите отбить у акционера комбинат, вы печатаете фальшивые фантики-акции и продаете их подставной компании за сто долларов. Какой смысл продавать фантики - враждебному акционеру?

- И каков объем вашей эмиссии? -  осведомился банкир.

- Я же, кажется, сказал - семьсот миллионов долларов, - спокойно улыбнулся Черяга.

- Что?! Да ни один российский комбинат не стоит этих денег - целиком!

- А мы считаем, что стоит. И мы нашли партнеров, которые готовы эти деньги заплатить.

- Погодите, - сказал банкир, - долг комбината банку “Металлург” составляет сейчас семьсот миллионов долларов. Это и есть те семьсот миллионов, которые вы выкачали из комината и теперь вкладываете обратно?

Черяга улыбнулся.

- Мы обсуждаем не долг, а эмиссию. Это две разные вещи. Я уполномочен сообщить вам от имени совета директоров об эмиссии. Вот меморандум.

И Черяга выложил на стол тонкую папочку.

- Если же не вдаваться в тонкости того, что написано, то Совет Директоров предлагает следующее: нашим агентом по размещению является банк “Металлург”. Любое юридическое или физическое лицо, пожелавшее стать владельцем акций АМК, может внести соответствующее количество денег на счета банка.

- Но... - растерянно сказал банкир.

Черяга испытывал редкое удовольствие, такое, будто трахал на глазах банкира его собственную секретаршу.

- Но у вас нет этих денег, да? - сказал начальник службы безопасности АМК. - Вы забыли, что курс российского рубля не может до бесконечности диктоваться московскими банками и поэтому проигрались на форвардах?

- Мы не проигрались! - зашипел банкир, - и мы внесем эти деньги!

- Не советую.

- Что?! - на этот раз банкир удивился еще больше.

Черяга усмехнулся. То,  что он намеревался сказать сейчас, не могло быть сказано в офисе банка. Но здесь все было чисто. Ребята проверили.

- Видите ли, - сказал Черяга, - предположим, вы вносите все семьсот миллионов долларов. Эти деньги принадлежат АМК, а лежат на счету в банке “Металлург”, который, как вы только что сами сказали, является банковским филиалом АМК. По Уставу комбината, совет директоров и лично генеральный директор имеют право распоряжаться суммами в пределах ста миллионов долларов. Предоположим, что совет директоров употребит эти семьсот миллионов долларов следующим образом: он создаст семь товариществ с ограниченной ответствнностью, в каждое из которых вложит по сто миллионов долларов. Вы следите за мыслью?

Банкир коротко кивнул.

- Теперь предположим, что уставной капитал наших ТОО будет устроен так: 99,9% капитала будет принадлежать АМК, а десять долларов уставного капитала будет внесено лично товарищем Извольским Вячеславом Аркадьевичем. Или лично Черягой Денисом Федоровичем. А устав нашего ТОО, который, как известно, может быть написан, как угодно, будет гласить, что все финансовые решения в ТОО принимают вышеупомянутые Вячеслав Аркадьевич и Денис Федорович.

Банкир тяжело, с присвистом дышал.

- Теперь представим себе, - продолжал Черяга, - что вышеупомянутые Вячеслав Аркадьевич или Денис Федорович решат положить деньги из уставного капитала всех семи ТОО на депозит в банке “Металлург”. А банк “Металлург” заключит форвардные контракты на покупку валюты с каким-нибудь западным банком.

- Например, с вашей багамской помойкой. “Лехор”, да? - процедил сквозь зубы банкир.

- Очень хороший пример, - одобрил Черяга, - так вот, банк “Металлург” заключит форвардные контракты. И проиграет. Это бывает, согласитесь - банки часто проигрывают на форвардных контрактах? Мне недавно рассказывали историю про один крупнейший русский банк, из пяти букв, первая буква И, хозяин которого решил на всякий случай перебросить себе на зарубежный счет круглую сумму. Он взял и заключил сам с собой форвардные контракты. И, представьте - сам себе проиграл. В смысле - проиграл московский банк. А выиграл - оффшорный счет в западном банке. Это я говорю к тому, что вы знаете, как легко проиграть деньги на форвардных контрактах и как совершенно невозможно доказать в подобном случае злой умысел.

Банкир поджал губы.

- Я что-то не понимаю, - сказал он, - деньги проиграет банк “Металлург”. Это деньги банка. Какое отношение эти деньги банка имеют к деньгам, которые положил на депозит Вячеслав Аркадьевич или Денис Федорович?

- Ах да, - согласился Черяга, - видите ли, я забыл сказать, что банк предложил Вячеславу Аркадьевичу гарантировать своим депозитом форвардные контракты. На очень выгодных условиях - банк обещал 30% от прибыли. Но дело не выгорело....

- Вы идиот, - сказал банкир, - если вы рассказываете мне эту схему.

Черяга улыбнулся.

- Вовсе нет. Мы не собираемся следовать этой схеме. Их десяток. Я рассказал вам только одну, и, согласитесь, в ней нет ни одной строчки, которую ваш банк мог бы оспорить в суде. Вся проблема упирается в то, что если вы не платите семьсот миллионов, то вы теряете контрольный пакет акций, а если вы платите семьсот миллионов, то вы теряете семьсот миллионов. Вы не маленький мальчик, и вы прекрасно понимаете, что в России существует тысяча и один способ потерять чужие семьсот миллионов, если они лежат в вашем банке.  Вы сами этим неоднократно и успешно занимались. Если у вас есть лишние семьсот миллионов - валяйте. Но мне почему-то кажется, что у вас нет лишних семисот миллионов. Вы всегда специализировались на том, что покупали предприятия за гроши. Вы даже Ачуйский нефтеперерабатывающий завод купили на залоговом аукционе за пятьдесят миллионов долларов, хотя директор завода инвестировал за тот год в реконструкцию завода двести семьдесят миллионов долларов. Все дело в том, что у нас есть семьсот миллионов долларов для покупки акций, а у вас есть только благосклонность правительства и дыра в балансе.

Засим - Черяга встал, щелкнул каблуками, - честь имею представить вам проспект эмиссии и откланяться.

И Черяга, не оборачиваясь, пошел к выходу из переговорной.

Банкир тоже встал.

- Кстати, Денис Федерович, - бросил он, уже не сдерживаясь, - вы не помните, что там случилось с директором Ачуйского НПЗ, который пытался протестовать против продажи акций? Он пошел купаться и утонул...

*      *      *

Вернувшись в банк, Арбатов немедленно вызвал к себе Лучкова. Едва войдя в огромный кабинет шефа, Иннокентий Михайлович понял, что встреча с Черягой кончилась как нельзя гаже.

Арбатов был слегка бледен, зрачки серых глаз немного сдвинулись к переносице - признак, который обычно вводил работников банка в состояние шока. Все знали, что к такому шефу лучше не подходить - как лучше не подходить к голодному и рассерженному удаву.

Арбатов быстро, за пять минут, пересказал Лучкову предложение Черяги.

- Мы идиоты! - сказал Арбатов. - Твой Неклясов - трижды идиот! Мы купились, как фраера! Мы решили, что Извольский будет банкротить завод, потому что это раз плюнуть - обанкротить завод, и потому что этот долбоед Черяга учился на арбитражного управляющего. Мы договорились с Дубновым, что он прикроет нас от банкротства, а Сляб никогда не собирался банкротить завод! Мы даже не подумали об эмиссии! То есть об эмиссии на такую сумму!

- И это абсолютно законно? - уточнил шеф безопасности, слабо рубивший в акционерных вопросах.

- Абсолютно. Эти акции есть в Уставе и у Совета Директоров есть полномочия объявить о дополнительной эмиссии. Извольский сделал себе самый авторитарный устав, который только возможен по нашему законодательству.

- И мы не можем сказать, что это ущемление прав акционеров?

- Ущемление - это когда дополнительную эмиссию распределяют между своими фирмами по копейке за рубль. А они нам предлагают акции купить.

- И мы не можем этого сделать?

- Если очень хотим потерять семьсот лимонов - пожалуйста.

Лучков внезапно испытал огромное облегчение. Это была грязная история, за которую он - ссученный гэбэшник - никогда бы по доброй воле не взялся. Она уже нанесла ущерб репутации банка.  Полмиллиона долларов Лучков потратил только на то, чтобы не допустить в газетах публикаций, впрямую обвинявших один из крупнейших банков России в мошенничестве и заказных убийствах. Своего он достиг - в умах широкой публики беды АМК были прочно связано с именами “долголаптевских”. Но стоила ли овчинка выделки?

- Значит, отбой? - спросил Лучков.

Арбатов глядел на своего зама рыбьими холодными глазами.

- В каком смысле отбой? - сказал Арбатов. От тона его Лучкова продрало холодом, словно Иннокентий Михайлович заглянул в морозильник с трупами. - Что ты предлагаешь? Чтобы все знали, что меня, Сашу Арбатова, кинул какой-то сибирский валенок?  Чтобы все знали, что у какой-то вонючей промплощадки больше денег, чем у моего банка? Они на что покусились, а? Где в России деньги? В Москве или в их гребаном Ахтарске?

Банкир почти визжал. Схватил со стола пластиковую бутылку с водой, отхлебнул прямо из горлышка, и уставился бледными серыми глазами на Лучкова.

- Но что мы можем сделать? - растерянно спросил Иннокентий Михайлович.

- Мы подадим жалобу в ФКЦБ. 

- Но она же не удовлетворит жалобу!

- Плевать. Она ее рассматривать будет два месяца, а если побольше заплатить, то и три. За эти два месяца Совет Директоров должен пересмотреть свое решение по поводу эмиссии.

Ладони Лучкова вспотели.

- Извольский никогда не пересмотрит это решение, - сказал Лучков, - и Черяга тоже.

- Значит, это сделают другие члены совета директоров, - ответил банкир.

- Но…

- Этот Черяга, - сказал Арбатов, - он оскорбил меня. Он не умеет договариваться. С людьми, которые не умеют договариваться, нельзя иметь дело. Вот Федякин - это ведь твой человек? Это разумный человек. Вот он пусть и принимает решение.

*      *      *

Иннокентий Лучков вернулся в свой кабинет в препоганейшем настроении. От расстройства чувств он грубо отодрал в комнате отдыха собственную секретаршу, а потом прогнал ее прочь и вернулся в кабинет, с бутылкой коньяка в правой руке и с рубашкой, выбивающейся поверх полурасстегнутых брюк.

- Сукин ты сын! - воззвал Лучков к портрету отца-основателя и бессменного председателя правления “Ивеко”, украшавшего офисную стену над книжным шкафом, - во что же ты нас втравливаешь? А? Интеллигент херов! Переклинило его на Извольском! Почему я, мент поганый, боюсь выполнять твои приказы?! Честное слово, вот позвоню в Сибирь и сдам тебя, козла, с потрохами!

Разумеется, Иннокентий Михайлович произнес эту тираду исключительно про себя. В кабинете стояла чуткая и отзывчивая техника, записывавшая каждый скрип половицы, и хотя технику эту контролировал Иннокентий Михайлович, вряд ли он рискнул бы доверять свои мысли магнитному носителю.

Кроме того, сдавать Арбатова было решительно не за что. Ведь, в сущности, что приказал банкир? Он приказал сделать так, чтобы члены совета директоров проголосовали против эмиссии. Он не приказывал убить Вячеслава Извольского и Дениса Черягу. Просто он отдал  приказание насчет того, чтобы обеспечить правильное голосование, не своим замам, не Аузиньшу и не Серову. А начальнику службы безопасности.

А уж как начальник службы безопасности будет выполнять указание сделать так, чтобы в совет директоров, отменивший рещение об эмиссии, не входили больше ни Черяга, ни Извольский – это его дело. 

Поэтому Лучков вздохнул, опростал часть бутылки, сел за стол и набрал номер мобильника Коваля. Окончив разговор, шеф безопасности “Ивеко” вдобавок обнаружил, что он вот уже некоторое время течет соплями и кашляет. Судя по всему, в самое подходящее время Лучков умудрился подцепить не то ангину, не то иную схожую гадость.

*      *       *

В то время, когда в Москве в четыре часа дня пьяный Лучков читал про себя проповеди портрету Арбатова, в Ахтарске уже потихоньку вечерело. В особяке Извольского начался самый настоящий праздник.

Денис Черяга позвонил несколько раз, подробнейшим образом пересказывая весь ход разговора с Арбатовым. 

- Боже мой, Славка, видел бы ты его рожу! - заливался за четыре тысячи километров Черяга, - он же был полностью уверен, что я тебя сдавать пришел!

Слышимость, несмотря на расстояние в пятую часть экватора, была отличная, в небе над Ахтарском зажигались блестящие, как из феррохрома, звезды, в огромной гостиной, занимавшей половину первого этажа особняка, пылал камин, и совершенно пьяный пятидесятилетний Федякин отплясывал перед камином комаринского, то и дело порываясь поцеловать в щечку Иру.

- Ирочка, вы наше чудо! - кричал он, тяжело выдувая воздух из распаренных красных щек, и ни Извольский, сидевший в углу комнаты в кресле с высокими колесами, ни Лида Федякина, полная крашеная брюнетка, работавшая на заводе в бухгалтерии, не препятствовали ему.

Федякин в конце концов все-таки угомонился и сел к столу, отдуваясь и обмахиваясь плотной ладошкой, кто-то врубил на полную катушку стереосистему, и в круг выскочили Вовка Калягин и несколько охранников. Вовка завертелся вокруг Лиды Федякиной мелким бесом, закрутил в воздухе двойное сальто и пошел отплясывать такой брейк, что у всех глаза на лоб повылазили,  а один из охранников затанцевал с Ирой. Ира прыгала с ним, пока не заметила, что Извольский недовольно морщится. Она вспомнила, что Извольский не выносит музыки.

- Ты устал? Хочешь спать?

Извольский хитро прищурился.

Ира вдвоем с охранником закатили коляску в лифт, а в спальне охранник оставил их одних.

- А я и не знал, что ты так хорошо танцуешь, - сказал Извольский, пока Ира перекладывала его на кровать и стаскивала с него носки и штаны.

- Вроде не от чего было танцевать-то, - улыбнулась Ира.

- Вот теперь, - сказал Извольский, - можно ехать в Швейцарию на штопку. До чего же надоело жить, как сломанный будильник. Ой, черт, хотел бы я посмотреть на рожу Арбатова! Там камера стояла, авось Дениска завтра пришлет пленку!

- А губернатор?

- Что - губернатор? Губернатор получил фейсом о тейбл, он сейчас сидит, разинув варежку, и в себя приходит от изумления...

Ирина слегка покраснела.

- Слава, ты извини, - сказала она, - но я так до сих пор и не понимаю, что именно вы сделали. Ты мне можешь как идиотке объяснить, на пальцах?

Извольский довольно улыбнулся.

- Все очень просто. Есть акционерное общество с уставным капиталом в сто рублей, так?

- Ну.

- Семьдесят пять рублей из уставного капитала принадлежит банку “Ивеко”. То есть семьдесят пять процентов. Все понятно?

- Да.

- Капитал общества увеличивается до двухсот рублей. Сто рублей - это новая эмиссия, и ее покупаем мы. Теперь у банка по-прежнему остается семьдесят пять рублей уставного капитала, но это уже не семьдесят пять процентов, а только тридцать семь с половиной. У него было больше, чем контрольный пакет, а стало меньше.

- А почему банк не может купить новую эмиссию?

- Потому что ему придется выложить не сто рублей, а семьсот миллионов долларов, а таких денег у него нет.

- А если бы он занял у кого-нибудь эти деньги? Или взял у государства? Или еще как?

- Тогда бы мы украли его деньги. Но даже если бы мы не стали их красть, банк бы никогда этого не сделал. Весь смысл жизни Арбатова в том, что он платит копейку за то, что стоит сто рублей. А платить сто рублей за то, что стоит сто рублей, - он просто не знает, как это делается.

- А почему ты не стал банкротить завод, как все говорили?

- Солнышко, это очень плохая штука - банкротство. Куча проблем, порушенные связи, скандал на Западе... Это лекарство, которое хуже болезни. Тому директору, который так со своим заводом поступает, яйца повыдергать мало.

Ирина ткнулась подмышку Извольскому.

- И это - все? Совсем все?

Извольский расхохотался. Полураздетая Ирина стала дергать его за руку.

- И ты не мог мне сказать, а? Почему ты мне не мог ничего объяснить, я тебе какие-то дурацкие вопросы задавала! Это ты об этом с Денисом совещался, когда меня в театр посылал? Ну что я, сказала бы кому-нибудь что-то?

Тяжелая рука с исхудавшими мышцами обняла Ирину.

- Ну не сердись, солнышко. Что знают двое, знает и свинья. Никто ничего не знал. Ни Федякин, никто, только я и Денис. Иди ко мне.

Ира всхлипнула, не то обиженно, не то радостно, и стала целовать Извольского. Снизу, почти совершенно заглушенные толстыми стенами, едва доносились вопли развеселой попсы.

*        *       *

Спустя четыре дня после вышеописанных событий Вовка Калягин прилетел в Москву по каким-то своим ментовским завязкам. Если говорить точнее, он хотел у знакомых руоповцев добыть материал о связях сына зама губернатора Трепко с чеченскими бандитами. Отношения между областью и заводом были испорчены до усрачки, и эмиссия эмиссией, а нельзя было исключить, что губернатор сейчас начнет гадить заводу до последнего, понимая, что теперь Извольский не успокоится, пока не выкинет его из кресла. Правда, представить себе, что он решится обанкротить завод, было достаточно трудно. Одно дело - банкротить предприятие, выставляя банкротство мерой защиты от злобных московских олигархов, а себя - чуть не другом Извольского, а другое - банкротить завод, с триумфом отстоявший свою независимость.

Забавной и, казалось бы, непоследовательной деталью в поведении Калягина было то, что Трепко был единственным областным руководителем, более или менее державшим сторону комбината. Но, как известно, иметь компромат на врага - приятно, а на друга - необходимо. И хотя, прямо скажем, Трепко-младший особым авторитетом не пользовался, и у самих бандитов ходил за лоха и наркошу, сам мальчик любил гнуть понты и хвастаться своими знакомствами среди братков, за что ему дважды шумно влетало.

Знакомый опер не подвел - за вполне божеские бабки он снабдил Калягина дискеткой с синопсисом из агентурных сообщений и пухлой папкой с фотографиями и двумя видеокассетами. Пока они сидели, на столе зазвенел телефон, опер поднял трубку и удивленно сказал:

- Тебя.

- Калягин слушает.

- Вовка, ты? - раздался в мембране хорошо знакомый голос Лося. - Ты, говорят, там одним сунженским пацаном интересуешься? На предмет чехов?

- Допустим.

- Заедь в “Серенаду”. У нас для тебя тоже дискеточка найдется.

Калягин положил трубку и некоторое время глядел перед собой, раздраженно постукивая пальцами по столу. Потом поскучнел и стал прощаться.

*        *        *

В “Серенаду” Калягин приехал к обеденному времени, на такси, оставив собственную машину у здания РУОПа. Ему было бы неприятно, если бы кто-то из обитателей офиса на Наметкина, проезжая мимо, засек  разъездную представительскую тачку. 

Вовка спросил Лося, и после небольшой заминки его провели наверх, в обеденный кабинет, в который скоро вошел Коваль. Законный вор извинился за Шурку Лося, который, по его словам, “вынужден был отлучиться”, и предложил пообедать.

Обед съели в полном молчании. Вовка время от времени посматривал на дверь, с каждой ушедшей минутой все тверже понимая, что Лось не придет, и что зазвали его сюда не для того, чтобы обсуждать сына Трепко. Впрочем, делать было нечего. Пришел так пришел. А не пришел бы сам, достали бы другим макаром.

Когда часовая стрелка доползла до трех, а на столе от десерта остались лишь пустые тарелочки с хвостиками клубники, Вовка аккуратно промокнул салфеткой губы и поднялся.

- Ну я пошел, - безразличным тоном сказал мент, - у меня еще дела есть.

- Сядь, - сказал Коваль.

Калягин, поколебавшись, сел.

- Ты понимаешь, - проговорил Коваль, - у нас возникла маленькая проблема. У тебя был зам, который тебе мешал. В таких случаях люди платят деньги и нанимают киллера, и решают свою проблему. И поскольку мы решили твою проблему, будет справедливо, если ты поможешь решить нашу.

- Что-то я не въехал, - усмехнулся Калягин. - У меня проблемы не было. Она была у вас. Вы попросили помочь. Я вам помог. Какие мои долги?

Коваль подался вперед.

- Твои долги такие, мент, что ты помог вальнуть своего зама. Ты в этом по уши сидишь. И если Черяга об этом узнает, то он позовет тебя в свой кабинет и отымеет при телекамерах и без телекамер. Так что был ты в Ахтарске главным ментом, а станешь младшим пидором...

Коваль захохотал.

- Не понял, - брезгливо сказал Калягин, - ты с меня что, деньги просишь?

- На хрен мне твои бабки. Ты сыграл по этим правилам один раз - сыграешь и второй.

- И кого же?

- Черягу.

Калягин помолчал.

- Я что-то не понял, - сказал он. - Камаз вам мешал, потому как изменщик и ренегат. А Черяга что? Он тоже вашим бригадиром был? Когда в Генпрокуратуре работал?

- А тебе ничего понимать не надо, - грубо сказал Коваль, - раньше надо думать, во что лезешь.

Калягин усмехнулся.

- Так. Я хочу говорить с Лучковым.

- С каким Лучковым?!

- С твоим шефом, Коваль, - сказал Калягин.

- Ты, мент, фильтруй базар! Ты с вором говоришь!

Коваль перегнулся через стол.

- Слушай, Коваль! Мне заказывают не Черягу, и заказываешь - не ты! Вы меня развели втемную - больше не выйдет. Либо я говорю с тем, кто заказывает музыку, либо я звоню Черяге.

Коваль недоуменно сдвинул брови, - и в эту самую секунду рука Калягина сцапала сотовый телефон, лежавший посреди стола. Коваль с недоумением следил, как Калягин набирает цифры. На пятой или шестой цифре он не выдержал и рванулся было со стула, но в эту самую секунду правая рука Калягина нырнула куда-то под мышку и вынырнула обратно с «Макаровым».

- Ты, козел! - Коваль, вне себя, произнес слова, которые никогда бы не осмелился бросить в лицо вору или бандиту.

Калягин, держа одной рукой пистолет, другой кончил набирать номер. Осталось нажать только на “send”. 

- Вон стоит телефон, - кивнул Калягин, - позвони Лучкову. По громкой связи. Или я говорю с Черягой.

- Он тебе очко за Камаза порвет! 

- В живых я останусь. А вот когда меня через третьих лиц просят Сляба убрать, - тут уж точно начнут рубить хвосты. Ну?

Палец Калягина застыл над кнопкой с изображением зеленой трубочки.

Коваль пожал плечами и набрал номер. Сотовую трубку долго не брали, потом раздраженный голос сказал:

- Але!

- Иннокентий Михайлович, - сказал Коваль, - это я. Вот тут у меня сидит человек, о котором мы с вами вчера беседовали. Тот самый, который помог разобраться с грузовиком. Он утверждает, что будет говорить либо с тобой, либо со своим шефом.

В трубке несколько мгновений молчали. Потом Лучков велел:

- Дай мне его.

Коваль протянул трубку.

- Такой крутой, да? - раздраженно поинтересовался Лучков. - Круче тебя только вареные яйца?

- Если я делаю серьезное дело, - ответил Калягин, - я хочу получить за него серьезные деньги.

Лучков некоторое время молчал, потом назвал место и время встречи.

*    *    *

Через час черный гробообразный “гелендеваген” привез Калягина и Коваля в загородный дом отдыха банка “Ивеко”, тот самый, в котором вот уже третий месяц проживал Дима Неклясов.

Лучков встретил их на третьем этаже в просторной переговорной комнате  с белыми пластиковыми стенами и синими овальными столами. Шеф службы безопасности банка был явно нездоров: он кашлял, глаза у него были красные, и куча использованных бумажных салфеток на столе рядом с ним все росла и росла.

Калягин, сопровождаемый двумя качками из охраны, молча прошел в комнату и сел напротив Лучкова. Качки сгинули. Калягин смотрел перед собой куда-то в морозные узоры, нарисованные на стекле. Он прекрасно понимал, что у него есть все шансы не уйти из этого места живым.

Некоторое время никто не говорил ни слова. Потом Лучков очень тщательно высморкался, скомкал белую бумажную салфетку, бросил ее в горку траченых близняшек, чихнул и сказал:

- И зачем ты хотел меня видеть?

- В этом деле, - объяснил Калягин, - уже было три человека. Заславский, Брелер и Неклясов. Заславский работал с ворами, а Неклясов - с вами. В результате Заславского посадили в подвал и зарыли в землю, а Неклясов жив и здоров.  Вот поэтому я хочу работать с вами.

- И какие же твои условия?

- А что вы от меня хотите?

- А ты сам как думаешь?

Калягин сжал губы. 

- С этой эмиссией вам хана. Если она будет, вы ничем и никак не удержитесь на заводе. Вам нужно, чтобы эмиссии не было. Для этого нужно убрать двух человек - Извольского и Черягу. Черяга тоже имеет полное право распоряжаться деньгами “Стилвейл”. Если убрать одного Сляба, Черяга все равно разместит эмиссию, причем контрольный пакет купит сам. Так?

- Ты говори, я слушаю...

- Это я слушаю, - возразил Калягин. -  Хорошо. Я помог замочить Камаза. Признаюсь. Но я не стрелял в него. И мне даже на суде никто ничего не предъявит, потому что чтобы был суд, надо рассказать следствию, что в Камаза стрелял Лось, а никто из ваших Лося не сдаст. Допустим  - только допустим, - что у вас есть изобличающие меня пленки. Максимум, кому вы их сможете предъявить - это Слябу и Черяге. У меня были серьезные причины для недовольства Камазом. Мочить они меня не станут.

- Но оберут до последней нитки и выкинут из города, как Скоросько, - заметил Лучков, - а уж там у вас найдется куча поклонников, которые будут соревноваться за честь пустить пулю в бывшего начальника ахтарской промполиции. Вели вы себя на этом посту куда как нагло...

- Два миллиона, - сказал Калягин.

- Что?!

- Два миллиона долларов на счету в швейцарском банке. На указанное мной имя. Вы отмаксали Димке Неклясову четыре миллиона, а он для вас мокрухой не занимался.

- Да мы киллеру меньше заплатим, - вспылил Лучков.

- Сколько вы киллеру отстегнете, это ваше дело, - возразил начальник промполиции, - этих кадров на рынке по рупь двадцать пучок продают... А кроме меня, вам выбирать не из кого: монопольное положение диктует монопольные цены. Справедливо как относительно “Газпрома”, так и относительно моей скромной особы.

- Миллион и вы берете ликвидацию на себя. Лично.

- Вы с ума сошли? И не подумаю. Что-что, а у меня будет железное алиби.

Лучков засопел. Два миллиона - это вам не чаевые. Калягин был, конечно, прав, Дима Неклясов мог бы получить четыре миллиона за посильную помощь в кидалове. Но, во-первых, эти четыре миллионов принадлежали не “Ивеко”, а совсем другому банку, а во-вторых, Дима их пока не получил. Напротив, они крутились пока на счету “Ивеко”, и в целом получалось, что если первая стадия кидняка принесла “Ивеко” без малого двенадцать миллионов, из которых он точно мог покрыть расходы на суды, чиновников и журналистов, то во второй стадии кидняка придется платить свои кровные два лимона. И еще - немаленькие деньги киллеру.

Начальник службы безопасности вышел в соседнюю комнату, там быстро извлек из кармашка сотовый телефон. Арбатов откликнулся сразу.

- Есть возможность сделать то, что вы просили, - сказал Лучков, - но это обойдется около трех миллионов долларов.

Арбатов выдержал секундную паузу. Потом:

- Гарантия сто процентов?

- Девяносто девять и девять десятых. Мы…

- Меня не интересуют детали. И сумма тоже.

Иннокентий Михайлович вернулся в кабинет и долго еще с Калягиным торговался. В конце концов они сошлись на миллионе четырехстах долларов. Киллер должен был обойтись еще тысяч в триста: все-таки валили не хозяина коммерческого ларька, а единоличного властелина города Ахтарска плюс его визиря и неизбежного преемника. Таким образом, Иннокентий Михайлович сэкономил для банка как минимум поллимона. Это было немного, но Иннокентий Михайлович, как рачительный эконом, весьма этим гордился.

*       *       *  

Пока для банка в Москве происходили все крайне неприятные события с эмиссией, вице-президент “Ивеко” Геннадий Серов продолжал пребывать в городе Сунже.  За то время, которое было потрачено на организацию филиала, куча областных предприятий согласились стать будущими клиентами банка, не говоря уже об областной администрации. Губернатор не только пообещал держать там кое-какие счета, но и с треском наехал на председателя Пенсионного Фонда, который до сих пор столовался в собственном банчке “Сунженская гарантия”. Результаты столования были поистине прекрасные - банчок навыдавал кучу кредитов фирмам, зарегестрированным на квартире тещи председателя Пенсионного Фонда, а пенсии в области задерживали вот уже третий месяц.

Таким образом, наезжая ради “Ивеко” на Пенсионный Фонд, губернатор  занимался любимым делом областных начальников: он отдавал деньги одного вора другому вору. При этом исходные рубли самому губернатору ни с какого бока не принадлежали. 

Теперь, после известия об эмиссии и о том, что зубастая пасть “Ивеко”, щелкнув, промахнулась мимо хвоста ахтарского изюбря, все перспективные клиенты брызнули наутек. Можно было, конечно, плюнуть на все и вернуться из этого мерзкого климата в Москву или, еще лучше, куда-нибудь в Тайланд, но в Серове неожиданно проснулось волчье упорство. День за днем он объезжал область, делая порой по зимнику по триста-четыреста километров в один конец, навещая соблазненных им директоров и добиваясь от них потверждения прежних намерений. Большая часть этих директоров были простаивающие оборонщики - люди, с которыми Серов был просто запрограммирован находить общий язык, и, кроме того, их было очень легко привлечь на свою сторону. Ведь директорам ВПК банк мог обещать не кредиты из личных средств банка (что было совершенно ненужно, смешно и как-то никем не делалось), а деньги государства и выгодный военный заказ. О связях “Ивеко” в Минобороны и с новым вице-премьером, курирующим промышленность, знали все, и не меньше трети повенчанных уже было клиентов сказали банку окончательное “да”. Остальные две трети были уверены, что теперь Извольский оторвет голову сначала губернатору, потом - банку, а потом поставит к финансовой стенке всех, кто на дурную голову вздумал заводить шашни с “Ивеко”.

Возможно, Геннадий Серов и не занялся бы этим муторным и, в общем-то не совсем приличествующем его рангу делом (хотя, с другой стороны, мелкий работник “Ивеко”, прибывающий, для галочки, на занесенный снегом химзавод, вызвал бы у тамошнего директора только привычный приступ москвофобии: вот, мол, к директору посылают замначальника отдела, а высшее руководство из Москвы носу не кажет), если бы не одно тонкое обстоятельство: вот уже вторую неделю Геннадий Серов проживал не в гостинице, а в трехкомнатной уютной квартире племянницы Федякина Клавы.

Клава готовила ему потрясающие щи и домашние сибирские пельмени, и когда Серов не ездил к своим директорам, он часами валялся на диване, кушал пельмени и любил Клаву. Собственное состояние просто-таки изумляло Серова, поскольку если это была не любовь, то что-то настолько близкое к ней, насколько было для Серова возможно. С чего бы? Черт его знает. Конечно, Клава была довольно хорошенькая. Но в жизни Серова была целая куча женщин, которые были еще более хорошенькими, чем Клава, и уж точно были моложе ее и не имели детей. Геннадий Серов совершенно серьезно раздумывал, не предложить ли ей руку и сердце и немного досадовал, что не может выезжать с ней в свет: во-первых, развлечений в этой долбаной Сунже было раз-два и обчелся, а во-вторых, мало ли кто признает в спутнице Серова племянницу Федякина, и задастся вопросом о обстоятельствах знакомства представителя банковских Монтекки с отпрыском промышленных Капулетти.

Сама Клава, если бы ей кто-нибудь сказал, что Серов готов на ней жениться, просто засмеялась бы. Она принадлежала к тому типу женщин, которые, ничего не понимая в бизнесе мужчин, мгновенно и верно определяют их внутренний склад. Она видела, что Генка Серов - неисправимый бабник и ловелас, а если он вместо столичных креветок  кушает сибирские пельмени, - так черт его знает, потянуло москвича на экзотику.

Наверное, это и привлекало в ней Серова. Почти все женщины, с которыми он водился, смотрели на вице-президента “Ивеко”, как на завидную добычу, которую можно урвать и затащить себе в нору, а Серову, хищнику по природе, было очень неприятно быть добычей. В Клаве же начисто отсутствовал даже естественный в тридцатилетней разведенке режим поиска женихов. Ей, казалось, было все равно: есть мужик рядом - хорошо, нет - тоже хорошо. Главное, ребенок бы был. К тому же, хотя денег у нее было несравненно меньше, чем у Серова, бедной племянницу ахтарского замдиректора было назвать никак нельзя: квартиру ей Федякин сделал, машину подарил, а большего ей для себя искренне было не нужно.

Эта сибирская идиллия, последовавшая за заседанием совета директоров, принявшем решение о дополнительной эмиссии, продолжалась дней шесть, после чего Серова вызвали-таки в Москву. Вернулся он на следующий же день, сильно растерянный и злой, как собака, и даже полтора часа, проведенные в постели с Клавой, не смогли его утешить.

В пять вечера вице-президент “Ивеко” сидел на кровати, нашаривая голыми ногами пушистые шлепанцы, а из кухни полз упоительный запах рыбной окрошки и еще чего-то такого, свиного и скворчащего. 

- Совсем оборзели. Не, ну блин, совсем оборзели, - неожиданно громко сказал Серов, ни к кому особенно не обращаясь, разве что к самозабвенно бубнящему телевизору.

Из кухни появилась Клава, в синем платьице, перетянутом передником, с кое-как заколотыми белокурыми волосами. В руке она держала небольшой вышитый рушник, которым берут за ручку раскаленной сковородки.

- Сейчас обед будет, - сказала она, - нет, ну как это можно - обед в пять часов вечера! Взял с дороги и утащил в постель. Что о нас Кирюша подумает?

Серов откинулся обратно на подушки.

- Клава, - сказал он, - выходи-ка за меня замуж.

У Клавы округлились глаза.

- Гена, ты чего? - спросила она, - ты, наверное, летел слишком долго. Тебя там, в дороге, ничем не отравили? А то знаю я наши местные линии, курицу доисторическую положат и еще деньги за это берут...

- Меня ничем не отравили, - сказал Серов, - ты за меня замуж пойдешь?

Клава некоторое время раздумывала над этим предложением.

- Я, наверное, не могу, - сказала она нерешительно. Она очень не любила перечить мужчинам, которые к ней хорошо относились.

- Почему?!

Клава присела на краешек кровати.

- Гена, - сказала она, - Я же тебе в Москве не нужна, это ты так, от скуки, а Москве такие интересные женщины... И что я там буду делать?

- Пельмени варить, - серьезно сказал Серов, - у меня после Афгана язва желудка, мне полезна домашняя пища.

Клава тихо покачала головой.

Серов вскочил с постели и запрыгал, голый, по комнате.

- Нет, это просто потрясающе! - заорал он, - ты представляешь, что такое “Ивеко”? Ты представляешь, сколько у меня денег? Да ваш сраный комбинат банку на один зуб, хотя мы и промахнулись! Да ко мне бабы пачками липнут...

- Гена, ты не сердись, но я думаю, что если мы поженимся, то Извольский дядю Мишу с комбината выгонит.

Серов осекся. Клава тихо поднялась и исчезла за дверью. Через мгновенье из кухни донеслось скворчание переворачиваемого с боку на бок цыпленка.

Минут через десять одетый и причесанный Серов явился в кухню. На обеденном столе уже благоухал залитый майонезом салат, краснела селедочка под шубой, и на фафоровых кружевных блюдечках при пустых еще глубоких тарелках лежали два румяных, только что из духовки, пирожка с вязигой.

- Ты это серьезно? - спросил проголодавшийся Серов, щедро зачерпывая осетровую уху из глубокой фарфоровой миски.

- Гена, ты не сердись. Ты на мне поженишься, может, на месяц, а дядю Мишу выставят навсегда.

- Черт знает что такое! - сказал вице-президент “Ивеко”, заглатывая суп, - дожили, блин! Ну прям католики и гугеноты после Варфоломеевской ночи! Он был банкир, она была с завода! Слушай, позвони Федякину.

- Зачем? Чтоб сказать, что мы не поженимся?

- Мне все равно надо с ним поговорить.

*     *     *

Миша Федякин, первый зам Извольского, заехал в квартиру племянницы  на следующий вечер. Днем у него были какие-то дела в обладминистрации. Если он и удивился, застав вице-президента “Ивеко” в джинсах и тапочках, играющим на полу с шестилетним Кирюшей, то у него хватило такта промолчать. Зато такт начисто отсутствовал у самого Кирюши: прелестное дите проковыляло к раскрасневшемуся с мороза Федякину, уцепилось за рукав и объявило:

- А дядя Гена теперь будет мой папа. Он хочет, чтобы мы жили в Москве, а мама не хочет. Мама говорит, что если мы уедем в Москву, то тебя выгонят с работы.

Надобно сказать, что для шестилетнего ребенка Кирилл просто удивительно емко обрисовал ситуацию. У Федякина отвисла челюсть, но раньше, чем он успел ее подобрать, в гостиную впорхнула Клава, сгребла Кирилла и повела его прочь из комнаты, объясняя, что дяде Гене и дяде Мише надо поговорить.

Федякин и Серов остались одни. Они некоторое время смотрели друг на друга, а потом Серов достал откуда-то из-за дивана бутылку с коньяком, налил себе рюмочку, выпил и пожаловался.

-  Не, ну обалдеть. Ты вот скажи, может, во мне чего-то не хватает? Может, я урод? Или нищий? Может, я в постели плохой? Почему я хочу, а она не хочет?

И Серов обиженно засопел, не в силах уразуметь столь противоречащий узаконенной природе вещей факт. Федякин смотрел на него настороженно. Судя по его кислому лицу, известие о сватовстве москвича ничуть его не обрадовало, - ровно по тем же причинам, что и племянницу. Вот если бы “Ивеко” сейчас банковал на комбинате, тогда, да - это была бы потрясающая партия. А теперь - извините.

- Ты меня за этим позвал? - поинтересовался Федякин.

- Нет. Поговорить хотел. Об этой вашей... эмиссии. Ты о ней знал?

Слово “эмиссия” Серов произнес крайне ругательным тоном, таким, каким менее образованные его соотечественники произносили слово “блин”.

- Нет, - сказал Федякин, - никто не знал. Говорят, там даже Черяга не все знал, а кусками. Хотя, конечно, деньги за бугром варил он.

- А голосовать ты за нее голосовал?

- Разумеется.

Дверь в гостиную приотворилась, на ковер вполз Кирюша и заявил:

- Дядя Гена! Давай играть в бибики!

Губы Серова сложились в досадливую складку, он подхватил с ковра красивый грузовичок с пультом управления (кстати, свой же собственный подарок), вручил его Кириллу и вытолкал ребенка за дверь.

- После поиграем, - сказал Серов, - ладно? У нас с дядей Мишей серьезный разговор.

Вернулся к дивану, откинулся на подушки и спросил:

- А если бы ты был на заводе главным? Ты бы утвердил эмиссию?

- Разумеется, я бы голосовал “за”.

- Довольно забавно, - сказал Серов, высоко подняв брови. - Я думал, мы друзья.

- И можно узнать, что тебя навело на эту мысль?

- Откровенность, с которой ты сливал информацию о заводе. 

- Ничего я не сливал!

- Вячеслав Извольский будет другого мнения. А Денис Черяга постарается доказать ему, что он прав.

Федякин встал.

- А ты дрянь! Я с тобой, как с человеком... а ты...

- А я - что? Тебе пять лет, Михаил Денисович? Ты не знал, что если ты рассказываешь противнику завода о финансах завода, это называется - шпионаж?

- Шпионаж - это то, за что получают деньги.

- А ты уверен, что не получал денег?

- Да как ты смеешь!

- ТОО. “Белое поле”.

- Что?!

- ТОО “Белое поле” получило от банка полтора миллиона долларов под гарантии областной администрации.  У ТОО два владельца - ты и атомщик Валя.

- Но Валя на эти деньги закупил...

Серов перегнулся через стол.

- Ни черта он не закупил, ясно? Он перевел эти деньги на свою контору, обналичил их и положил в карман. Радетель, понимаешь, за бедных атомщиков... Ты думаешь, Извольский поверит, что вы не распилили эти деньги? Есть записи наших с тобой разговоров и есть платежки. Ты думаешь, что Извольский решит, что платежки не связаны с записями?

Федякин побледнел так, что Серов испугался, что он перегнул палку и его собеседника сейчас хватит инфаркт.

- Я... О господи! Какая же ты сволочь...

Серов глядел заму по финансам зрачок в зрачок.

- Ты влип, Михаил Иваныч, ясно? По самую свою шейку. Ты и твой Валя украли у области полтора миллиона. Только рыпнись - и губернатор тебя посадит. А Черяга тебя в домну вместо шихты засыпет...

Федякин сидел молча, глядя на своего моложавого собеседника остановившимися глазами. Серов чуть усмехнулся. Он прекрасно понимал, что именно сейчас чувствует Федякин. Как бы ни старался зам по финансам корчить честную мину при шпионской игре - а он прекрасно знал, что делает, сливая банку информацию о комбинате. Да, он не просил денег, чтобы была возможность отыграть потом ситуацию, - но в его возрасте все понимают, что дети рождаются не из капусты. Зам по финансам обустраивал свое гнездышко на случай почти неизбежной, как ему казалось, победы банка. Извольский поломал ему кайф.

- Ты помнишь, что сделали со Скоросько и Сташевичем? - безжалостно продолжал Серов. - А? Тридцать три года мужик на комбинате, - с завода вышвырнули, из Сосновки выгнали, ребенок в Англии стипендию потерял, а ведь он завода не предавал. Он просто две копейки поднял, которые плохо лежали. Представляешь, что с тобой сделают?

Губы Федякина шевельнулись.

- Что... что вы от меня хотите?

- На эмиссию наложен арест, - сказал Серов, - мы подали жалобу в ФКЦБ, что она ущемляет наши права как акционера. Пятипроцентного акционера, у нас, если помнишь, пять процентов всяко есть...

- Это полная чушь, - сказал Федякин, - ничего она не ущемляет. ФКЦБ вашу жалобу в мусорную корзину кинет. Рано или поздно.

- Совершенно согласен. Но, что характерно, это может произойти достаточно поздно. ФКЦБ у нас большая, что ей мешает сидеть и размышлять, правду мы написали или херню собачью...

Серов помолчал.

- Вот... а за это время могут произойти разные разности. Например, Извольский в Швейцарию лечиться поедет. И, скажем, Черяга вместе с ним. И остаешься ты на комбинате вроде как главный, так?

- Так.

- У тебя право распоряжения деньгами “Стилвейл” есть?

- Ими три месяца как Черяга распоряжается.

- Но раньше это делал ты? И права этого тебя никто не лишал?

- Формально - да.

- Ну и проголосуй за отмену эмиссии, пока их не будет...

Федякин глядел перед собой остановившимися глазами.

- Значит, в Швейцарию уедут? - тихо спросил он.

- Ага, - беззаботно улыбнулся Серов, - в Швейцарию. Ты, главное, помни, что по документам ты полтора миллиона баксов у области свистнул...  Так что если ты с нами дружишь, ты получаешься главный на комбинате, а если не дружишь, тогда извините...

- В Швейцарию, - повторил Федякин и залпом выхлестнул полстакана водки.

Федякин распрощался и ушел через четверть часа. Когда Клава заглянула в гостиную, Гена Серов сидел уже в полном одиночестве, а бутылка коньяка опустела на треть. Себя Серов чувствовал полной скотиной. Хотя, с другой стороны, если Извольский с Черягой кончатся, то всякие глупые причины, по которым Клавка не хочет принимать его предложения, пропадут сами собой.

Геннадий Серов налил себе еще полстакана, поглядел в зеркало. В зеркале отражался красивый сорокалетний мужик с правильными чертами лица и глазами цвета шкурки хамелеона. Гена поднял стакан и чокнулся с ровной поверхностью, гладкой, как стекла на небоскребе “Ивеко”. “Можешь считать сегодняший вечер маленькой лептой, внесенной в копилку будущего семейного счастья”, - сказал Генка своему отражению и выхлестал коньяк.

Глава седьмая

Противники открывают карты

Спустя два дня после описываемых событий темно-синий со стальными обводами “Ниссан-патрол”, принадлежавший Вовке Калягину, въехал на территорию охраняемого поселка Сосновка. Было уже около десяти вечера, дорогу освещали мощные фонари, и у самого своего дома Калягин увидел женскую фигурку с прыгающей рядом собакой - опять Ира гуляла с Шекелем.

Калягин щелкнул пультом дистанционного управления, ворота дома разъехались, и “ниссан” вкатился на залитую бетоном стоянку. Вовка вылез из машины. Шекель бросился к нему, крутясь в воздухе, а потом вдруг взвизнул, подлетел к машине и начал яростно ее облаивать.

- Фу, место! Фу! - заорал Вовка.

- Что это с ним? - удивилась Ира.

- А, на нем сегодня мой зам ездил. Вот он и чует чужой запах... Фу, кому говорят!

Шекель затих и уселся рядом с хозяином, обиженно отвернув морду от “ниссана”.

- Денис-то из области вернулся? - спросил Калягин.

- Звонил, что через час подъедет. Опять со Славой будут ночью сидеть...  Ему же вредно, работать столько...

Шекель опять зашевелился, уткнул морду куда-то под брызговик “ниссана” и нехорошо зарычал.

- Фу!

- Ты к нам завтра придешь? - спросила Ира. - А то мы пятого улетаем, Слава хочет всем сказать “до свиданья”.

- Только пятого? Там же на послезавтра все намечалось?

Ира махнула ладошкой.

-  Там просто дикая неразбериха, Слава должен лететь на собственном самолете, а в Швейцарии “Як” не проходит по уровню шумности, надо или штраф платить, или в другом аэропорту садиться, никто ничего не понимает, он уже третий раз все откладывает, никак здесь дела закончить не может.

- Да, - после непонятной паузы потвердил Вовка Калягин, - лучше было бы, если б он раньше уехал... Не зайдешь? У меня вон жена гостей назвала...

Из окон калягинского дома долетала музыка, кто-то выскочил на крыльцо, но испугался ночного холода и убежал обратно.

- Нет, - покачала головой Ира, - там Слава один...

- Ничего себе один! С тремя охранниками... Ой, повезло Славке...

Ворота были по-прежнему открыты. Ирина нерешительно переступила за их черту.

- Слушай, Володя, - вдруг обернулась она, - ты не сердись на Дениса, ладно?

Калягин вздрогнул.

- Я? На Черягу?

- Он себя не очень хорошо ведет, - сказала Ира, - но ведь у него такая куча дел. Он, по-моему, все эти месяцы спал по четыре часа...

- Он себя не нехорошо ведет, - с непонятным ожесточением сказал Калягин, - он себя ведет, как последняя... А! 

И Вовка в бешенстве ударил о ворота обтянутой перчаткой рукой. Звук удара был похож на выстрел. Шекель встрепенулся, вскочил и бешено залаял.

- Обещай мне одну вещь, - сказала Ирина.

- Какую?

- Ты помиришься с Денисом. То есть я знаю, что это не ты начал, но сейчас вы оба друг на друга дуетесь. Вот завтра будет вечеринка, и вы помиритесь, ладно?

Калягин несколько секунд молчал. 

- Хорошо, - сказал ровным голосом, - ради тебя, Ира, все что угодно. Даже помирюсь с Черягой.

Когда Ирина ушла и ворота стали на место, Калягин открыл гараж и загнал туда “ниссан”.  Шекель опять заволновался и прыгал вокруг машины, и Вовка достал с переднего сиденья сумку, а из нее - несколько завернутых в бумагу кусочков сахара. Сахар он скормил собаке, и та очень быстро затихла, свернулась в углу калачиком и заснула.

После этого Вовка открыл заднюю дверь “ниссана”, и на бетонный пол гаража  из багажника выбрался еще один человек: невысокий и чуть полноватый, в синих джинсах и черной куртке, чей поднятый воротник почти полностью скрывал лицо. Человек покосился на спящего Шекеля и сказал:

- Черт, как он лаял... Не проснется?

- До утра - нет.

Человек повернулся к Вовке спиной, и тот разомкнул наручники, стягивавшие за спиной его запястья. Вовка Калягин был одним из трех-четырех людей, чей джип просто не мог быть обыскан на въезде в поселок, но чем черт не шутит?

Поэтому Калягин настоял, чтобы его пассажир въехал в поселок в наручниках. Если кто-то случайно заглянет в багажник, всегда можно скроить морду ящиком и объяснить, что этого подозрительного человека он лично стволом загнал в багажник и везет разбираться. Благо это был не первый человек, которого Калягин лично привез в этот поселок в этом багажнике.

Но ничего подобного не произошло, джип доехал до гаража без проблем, если не считать разбередившей Калягина встречи с Ирой.

- А ты боялся, - хмуро заметил Калягин, кидая наручники в “бардачок”. Пассажир обернулся, и, будь в этот момент в гараже командир СОБРа Алешкин, он бы сильно удивился, признав в угрюмом парне Шурку Лося.

Лось, тихий и сосредоточенный, как это с ним всегда бывало перед акцией, не ответил. Он опять полез в багажник “ниссана” и вытащил оттуда дипломат. Раскрыл - в дипломате лежали два ствола, тринадцатизарядная “беретта”, пристрелянная еще в Москве, и небольшой, про запас, ТТ.

Лось вынул “беретту”, проверил обойму и патрон в стволе, несколькими быстрыми движениями затянутых в перчатки рук навинтил на “беретту” глушитель и сунул ее под куртку. ТТ отправился за пояс джинсов. Лось недовольно посмотрел на руки. На улице было минус десять, сравнительно тепло для Ахтарска, но очень холодно,  если у тебя на руках тонкие кожаные перчатки. Можно было бы надеть что-нибудь теплое, но тогда пальцы будут плохо чувствовать курок. 

Лось очень хорошо помнил, как месяц назад он стрелял по Камазу из подворотни,  и пальцы у него чуть не замерзли. Слава богу, что тогда он стрелял из АК-74, а там прицельной стрельбы особо не треба: поливаешь, как из лейки. Правда, той ночью в сибирском городке было верные минус тридцать.

- Черяга приедет через час, - сказал Калягин, - дом Сляба - через один участок. Ты видел на карте.

Лось кивнул. Вероятное местонахождение объекта, пути отхода, схема дачных участков, планировка самого дома - все это было наизусть затвержено еще в Москве.

- Выходишь отсюда, просто отжимаешь защелку, - продолжал Калягин, - дверь за собой захлопнешь. Ни на соседнем участке, ни у Сляба собак нет. В дом заходишь с западной стороны, он в этом месте выходит на речку и никаких любопытных глаз там нет. Лезешь в третье окно слева, это что-то вроде кладовки, там, скорее всего, никого в эту пору не будет. Сегодня матч с испанцами, все трое охранников обожают футбол, так удачно сложилось. Да и я постарался. Скорее всего, они будут балдеть у телевизора, он для охраны стоит во второй комнате,  если повезет, вообще ничего не услышат.

Подымаешься на третий этаж по лестнице, там широкий холл с цветами, а потом коридор. Первая дверь налево - спальня Сляба, вторая направо - его кабинет. Сляб в это время точно будет в постели. Либо Сляб с Черягой будут в спальне, либо Сляб заснет, а Черяга пойдет в кабинет разбираться с бумагами. Себе домой он их точно не потащит, Сляб захочет утром встать и увидеть на столе разложенные папочки.

Джип Черяги наверняка будет стоять перед воротами, а если он внутрь заедет, ничего страшного, откроешь, они из караульной кнопкой открываются. Уехать у тебя единственный шанс - на этом джипе. Стекла в нем тонированные, а ты с Денисом одного роста. Наденешь на себя его дубленку и шапку, фиг разберешься, кто в джипе сидит. Либо тебя на КПП без вопросов выпустят, либо бдительность потеряют. Тут уж - кто из вас быстрее за ствол схватится. Как ворота на КПП открывать, я тебе объяснил, но это на сто процентов не понадобится. Ворота-то они всяко откроют, если даже потом в салон сунутся... Все-таки им может не понравиться, с чего это босса ночью кататься понесло.

Калягин помолчал.

- Вроде все. Как Черяга подъедет, я приду и скажу. Ты еще полчаса посидишь и иди...

Где-то по лесенке простучали каблуки, кто-то пихнулся в запертую дверь гаража, и женский голос позвал:

- Вовка? Ты там чего застрял? Мы без тебя порося не жарим!

- Иду, детка, - откликнулся Калягин.

Лось бесшумно скользнул в тень между двумя стоявшими в гараже машинами, Калягин отворил дверь и пошел наверх. Спустя мгновение дверь, ведущая из гаража прямо в дом, мягко щелкнула пружинным замком, и Лось остался один.

*      *       *

Спустя полтора часа, когда полная, набухшая как коровье вымя луна уже скользнула к самой серединке небосвода, Шура Лось неслышно выскользнул из калягинского гаража и пошел вдоль по улице. Вовка Калягин особо настаивал, чтобы никаких следов на его участке не осталось, поэтому Лось спокойно вышел на асфальт (заметят неторопливую фигуру - примут за охранника), а для надежности спрыснул свои следы антисобакином.

Черяга задержался дольше, чем планировалось, джип его остановился у ворот Извольского около одиннадцати, и сейчас, проходя мимо, Лось с удовлетворением отметил, что джип действительно не заехал внутрь. Можно надеяться, что и футбол еще не успел кончиться, и охраннички приклеились к телевизору. Правда, мочить их придется все равно. На этот счет Калягин выражался крайне неясно, но у Лося не было никаких сомнений. Если охранники услышат шум отъезжающего внедорожника, то ни через какой КПП Лося не пропустят. Куда надежней зачистить трех не очень-то готовых к нападению людей, чем трястись потом, соображая, когда ребятки заинтересуются, почему Черяга так долго не выходит от директора.

Лось с легкостью перемахнул сначала через ограду соседнего со объектом дома (да какая ограда, обычный деревянный двухметровый забор), а потом - через ограду особняка Извольского. Тут было чуть сложнее, стена была кирпичная и с колючей проволокой наверху, но около стены со стороны дачи с деревянным забором рос шикарнейший сибирский кедр, и Лось оказался по ту сторону ограды с необыкновенной легкостью. Вообще охрана внутри Сосновки оставляла желать лучшего. По периметру поселка, это да... Лось еще в прошлый свой приезд обратил внимание, что нежелательный элемент может проникнуть в поселок либо на вертолете, либо на танке. Либо так, как сам Лось - в багажнике начальника промполиции. Что же касается собственно домов, то тут обитатели Сосновки явно решили поиграть в норвежский городишко или иное безопасное от киллеров место. У некоторых дач вместо забора были ажурные метровые решеточки, особняк Извольского с оградой, лишенной телекамер, на фоне этих решеточек смотрелся средневековым замком.

Долголаптевский бригадир, начинавший простым киллером, и никогда так от любимой профессии и не отказывавшийся, взялся за это дело по самой банальной причине - деньги. За убийство двоих, из которых один лежал парализованный и вряд ли был в силах сопротивляться, у Лучкова удалось отмаксать четыреста тысяч баксов. 

Вопреки импортированным с запада представлениям об анонимных синдикатах киллеров и корпорациях убийств, Лось, как и большинство российских киллеров, прекрасно знал всю цепочку от посредника до заказчика. А гарантией безопасности заказчика в этом – почти как и во всяком другом российском деле – служила не его анонимность, а наоброт, его влиятельность. 

Даже если бы Лось был арестован, он бы наверняка взял всю вину на себя и поклялся бы, что убил Извольского из личной неприязни за разгром, учиненный на даче. Ведь за убийство Извольского ему корячилась десятка, а за сдачу всей цепочки он был получил заточкой в сердце на зоне.

Так что самым опасным звеном в операции был не Александр Лосев, а в Вовка Калягин, который тоже знал всю цепочку, и, в отличие от Лося, был повязан с братвой только страхом и деньгами, безо всяких понятийных обязательств. В этом смысле Лось некоторое время прорабатывал, не зачистить ли заодно и Калягина, но потом ему дали строжайший отбой. Калягин был не дурак: случись что с ним - непременно всплывет какая-нибудь видеокассета, заверенное признание или иная мерзость в том же роде. Словом, было ясно, что если все провалится, то и петь будет не Лось (за ним привычек домашней канарейки не водилось), а Вовка Калягин. 

К тому же – опять же вопреки обывательским представлениям о такого рода операциях, срочно найти  стороннего киллера для убийства Извольского было крайне трудно. В России в пятидесяти случаях из ста все эти киллеры с панели кончают тем, что сдают заказчика жертве. И половина заказных убийств - это проценты по неполученному жертвой свинцовому кредиту. Понятно, и почему это делается - постороннему человеку плевать на все, кроме бабок и собственной жизни. А, будучи не дураком, киллер легко может сообразить, что после убийства Извольского будут рубить концы.

Нет – Шура Лось не собирался отказываться от четырехсот тысяч баксов, а Коваль и Лучков могли быть уверены в его молчании больше, чем в молчании постороннего придурка.

Со стеклом в кладовке все оказалось просто. Лось обошел дачу с тыла, попутно отметив, что на фасаде на первом этаже светится только одно окно. И, судя по мечущимся на розовой занавеске теням, футбол еще не кончился.

Лось бесшумно обвел стеклорезом окружность, вынул вырезанный кружок с помощью присоски, поднял защелку. Рама была, натурально, двойная, операцию пришлось повторить четыре раза, два раза для нижних защелок и два раза для верхних.

Спустя двадцать минут после того, как за Лосем затворилась дверь гаража, он стоял на полу в подсобке, ведущей в кухню. Лось прислушался: все было тихо, только еле-еле, через соседнюю стенку, орал футбол. В доме была прекрасная звукоизоляция, и Лось порадовался этому факту. Это вам не московская пятиэтажка, где соседи могут переполошиться, даже если стреляешь с глушителем.  Да он гранату в спальню Извольского может кинуть, охраннички даже не почешутся, благо стекла в спальне пуленепробиваемые и взрывную волну, скорее всего, выдержат.

Лось наклонился и снял с ног завязанные поверх кроссовок целлофановые пакетики, смотал их и сунул в карман. Теперь его ноги не оставляли следов на паркете. Буде какому охраннику приспичит в туалет - пройдет в туалет и следов на полу не заметит. Кожанку он тоже снял и аккуратно привесил ее на крючок у входа в подсобку. Все равно уедет он отсюда в дубленке Черяги, а потеть, шляясь по дому в теплой куртке, совершенно незачем. Кожанка была новая, купленная в Москве на вещевом рынке, и шиш по ней следствие потом чего-нибудь отследит.  Разве что найдет волос со светлого (под шевелюру Черяги)  парика из натуральных волос, который сейчас украшал чело Лося. Так это ради бога, пусть ищут и обрящут, исполать им...

Лось отворил дверь из подсобки и, держа в правой руке вздетую “беретту”, выскользнул в холл. Тот был освещен слабо, справа от Лося в сумрак уходил контур огромной гостиной с погасшим камином, слева начиналась широкая мраморная лестница. Рядом с лестницей виднелась вместительная клетка лифта. Лось на мгновение даже изумился барской прихоти, а потом сообразил, что лифт наверняка учредили для уже парализованного Сляба.

Неслышно ступая по мраморным ступеням, затянутым серым ковролином, Лось поднялся на третий этаж. Прямо перед ним оказалась небольшая гостиная не гостиная, зала не зала - с двумя пальмами у балконной двери, удобным диваном и шахматным столиком. Слева, как и было предсказано, начинался широкий коридор, вдоль которого тянулись неяркие матовые лампы дневного света.

У первой двери налево была аляповатая ручка желтого цвета, то ли золотая,  то ли позолоченная. Сверху ручки был вделан цифровой замок. Лось знал, что дверь двойная, - сначала добротная деревянная, а затем стеклянная с занавеской.

Лось открыл деревянную дверь и скользнул внутрь.

В комнате было необыкновенно тихо. Он ожидал услышать голос Черяги или Извольского, но никто ничего не говорил и, что гораздо важнее, - света за стеклянной дверью почти не было.

Лось помедлил еще несколько мгновений, прислушиваясь. Уши его, как бортовой комплекс заходящего на цель истребителя, собирали в себя всю информацию о состоянии окружающего мира, но красная лампочка на внутреннем пульте не загоралась.

Лось отворил стеклянную дверь.

Он был готов стрелять немедленно, но этого не потребовалось. 

Он стоял на пороге просторной спальни. Днем комната, вероятно, была залита светом из трех широких окон, образующих эркер. Сейчас окна были задернуты плотными бархатными шторами, но не до конца, и яркий фонарь, горящий на улице, выхватывал из темноты широкую постель и рядом - уставленную лекарствами тумбочку. 

Что удивило Лося - Извольский спал не один. Рядом с парализованным человеком свернулась в клубок женская фигурка. Светлые волосы рассыпались по подушке, голова уткнулась куда-то под мышку Извольскому. “И что баба не сделает ради денег”, - подумал про себя Лось. Извольский лежал навзничь, полумрак мешал Лосю получше рассмотреть полное желтоватое лицо с закрытыми глазами. Девушка лежала боком, Лось видел только волосы цвета спелой пшеницы. Наверное, это была та самая Ира, которая два часа назад просила Калягина помириться с Черягой. Просьба очень разумная, но несколько запоздалая.

Вокруг стояла мертвая тишина, и Лось слышал, как дышат двое в постели: Извольский тяжело, с заметным присвистом, девушка совсем неслышно. 

“Если Черяга не в спальне Извольского, то он в его кабинете, - вспомнил Лось четкую инструкцию Калягина, - выходишь из спальни, идешь по коридору, вторая дверь направо. Охранников на втором этаже нет, ничего не бойся”.

Лось поднял руку, сделал два шага и выстрелил. Одному из лучших стрелков России было впадло стрелять в упор в спящего паралитика, и он стрелял метров с двух. На лбу Извольского появилась темная точка, похожая на майского жука. Девушка даже не вздрогнула, когда вторая пуля вошла ей в висок. В приципе девушку можно было оставить в живых, но - не дай бог проснется и увидит рядом с собой мертвого жениха раньше, чем Лось сумеет выбраться из Ахтарска. Так что можно было считать, что девочке не повезло. Лучше ей было бы ночевать сегодня в другом месте.

Лось, не выпуская пистолета, повернулся к двери. И только тут до него дошло, что происходит нечто очень странное. А именно - оба спящих продолжали размеренно дышать.

В следующую секунду внешняя дверь, снабженная цифровым замком, мягко щелкнула, и Лось понял, что она закрылась. Под потолком вспыхнул лимонно-резкий свет.

- Бросили бы вы пушку, Александр Спиридоныч, - посоветовал откуда-то мягкий голос.

Лось сорвал одеяло с постели. Никакого Извольского там и в помине не было. На подушке, мертво поблескивая резиновой кожей, лежала голова вроде тех, которые играют в “Куклах”. Голова, надо сказать, была классная - при плохом освещении ближе чем с полуметра и не отличишь.  Вместо тела у головы был элементарно скатанный валик. А с девчонкой и того проще, головы никакой не было, был светлый парик, надетый на гипсовую кругляшку.

Лось в бешенстве сбросил подушки. Между ними бесшумно крутился маленький черный магнитофон, и из этого магнитофона по-прежнему доносилось размеренное дыхание: мужское, с присвистом, и почти неслышное женское. Почему-то Лося особенно взбесило, что магнитофон был никакая не спецтехника, а обычный репортерский диктофончик, чуть ли не китайского производства и с несодранной аляповатой наклейкой.

- А теперь, Лось, - мягко сказал все тот же голос с потолка, - будь добр, ствол положи на тумбочку, разденься, ляг на пол и руки за голову. Трусы можешь оставить. Стеклышки в спальне, как ты знаешь, пуленепробиваемые. Так что, пожалуйста, никуда не бросайся и ничего не ломай, а то вчиним иск за умышленную порчу чужого имущества.

“Интересно, Калягин меня сдал или со мною влип?” - подумал Лось. Однако предаваться долгим размышлениям не приходилось. Лось аккуратно, как было велено, положил волыну на столик, поразмыслил и вытащил, во избежание недоразумений, еще одну.

Разделся и лег на пушистую медвежью шкуру.

Дверь щелкнула снова, раздались шаги, в затылок Лосю уперся холодный девятимиллиметровый ствол. Скосив глаза, Лось увидел белые кроссовки на трех или четырех парах ног. Кто-то из охранников нагнулся, подобрал одежду Лося и начал ее проверять. 

Через несколько минут шмотки швырнули около него.

- Чисто. Можешь одеться.

Лось влез обратно в штаны, застегнул рубашку и натянул сверху черную водолазку. Кроссовки, впрочем, у него отобрали, видимо, в качестве дополнительной страховки. Мало кому придет в голову мысль выскочить из дома в двенадцатиградусный мороз без ботинок.

Руки тут же завернули назад и стянули наручниками.

- Пошли.

По коридору его протащили, подхватив под локти. Две двери слева, третья - направо. Лося впихнули в тот самый кабинет Извольского, куда он намеревался заглянуть после спальни.

Кабинет был ярко освещен. Стол самого директора был пуст, зато за длинным розового дерева столом для совещаний сидели двое: Черяга и Калягин. Сбоку располагались еще охранники, все вооруженные. Лося удивило отсутствие Извольского, но тут же он сообразил, что это от излишней осторожности. Извольский наверняка был рядом и смотрел все представление по телевизору. Но режиссеры-любители не хотели, чтобы в случае неразумного поведения Лося парализованный человек послужил бы какой-нибудь приманкой или, скажем, помехой для стрельбы. Это было лишнее - Лось вести себя неразумно не собирался. Если его не пристрелили в спальне, - не пристрелят и сейчас.

- Присаживайся, Лось, - любезно сказал Черяга. 

Это его голос звучал со стены пять минут назад.

Лося усадили в вертящееся кресло и тут же пристегнули еще одной парой наручников.

- Дурак ты, Вовка, что меня сдал, - сказал Лось, - тебе самому за Камаза яйца повыдергают.

- Думаю, что вы не очень въезжаете в ситуацию, - покачал головой Черяга, - никого Вовка не сдавал. И вообще у нас с ним очень хорошие отношения. Гораздо лучшие, чем могла бы подумать невнимательная публика.

- Да и у меня неплохие, - сказал знакомый голос из-за спины Лося.

Тот обернулся: в углу комнаты, незамеченный им с первого раза, стоял здоровый, что твой медведь, мордоворот - мама моя, да это Витя Камаз...

- Ты? - в обалдении спросил Лось, - откуда? Тебя же в капусту покрошили...

- Видите ли, - с прежней любезностью объяснил Черяга, - пока ваши ребятки ехали гасить Камаза, их стволы некоторое время находились отдельно от исполнителей, и это дало нам возможность позаботиться о патронах. А так как оружие было брошено на месте преступления, как и подобает профессионалам, и подобрано, соответственно, промышленной полицией, то о подмене никто и не узнал. Единственное, что я должен заметить, - это что Витя Камаз оказался препаршивым актером. Нам пришлось испортить целых три пленки, потому что на первых двух труп ерзал, трепетал ресницами, и даже один раз расчихался.

Лось некоторое время тупо смотрел на Черягу.

- Вы заменили патроны на холостые?! Это не может быть! На автоматах не было насадки! И я... я перещелкивал обойму перед стрельбой! Я что, похож на идиота?

- Зачем на холостые? - удивился Черяга, - как вы правильно отметили, Александр Спиридоныч, автомат Калашникова перезаряжается, используя энергию пороховых газов, и без специальной насадки холостыми из него не стрельнешь... Вовка просто вынул из патронов половину порохового заряда. Простая рутинная операция, которая заняла у него где-то часа три... Убить ими было можно только с расстояния этак в полметра. Хотя, разумеется, у Вити был бронежилет...

- А если бы мы проверили патроны?!

- Ну, это было маловероятно. Люди и обойму-то не проверяют, а уж расковыривать патрон.... Во-первых, у вас не было на это времени, а во-вторых, если бы вы проверили патроны, вы вряд ли стали бы участвовать в покушении. Вы рванули бы из города, справедливо рассудив, что вам сдали крапленые карты...

- Вообще-то, - сказал Камаз, - у меня была мысля, что твои ребятишки все-таки проверят маслины. Так что этим хорошо было теоретически рассуждать, а я чуть в штаны не наделал, когда шмалять начали. А как я замерз! Это ж, мама моя - полчаса пролежать на тридцатиградусном морозе, головой со ступенек вниз!

Лось недоуменно поднял голову.

- А баклан? - вдруг спросил он, - баклана-то загасили!

Черяга, Камаз и Калягин молчали. Камаз внезапно нехорошо усмехнулся, и Лось все понял.

- Баклан видел, как менты меняли обоймы, да? Или что Камаз живой? И вы его замочили, чтобы он не болтал лишнего?

Вовка Калягин коротко рассмеялся. Лось молчал. Уже было ясно, что влетел он капитально, и не только он, но и Коваль, и Лучков, и  вообще банк “Ивеко” как таковой. Утешало только то, что целью сегодняшней операции была явно не поимка московского бизнесмена Александра Лосева по кличке Лось. Извольский придумал этот пасьянс, Извольский и сдал себе одни сплошные козыри. Это просто даже страшно, какую предъяву теперь Вячеслав Извольский может делать “Ивеко”... Да он их через колено может ломать. У него есть киллер, у него есть стрельба киллера по спящим объектам, - неважно, что объекты оказались куклами, - и у него наверняка есть пленки про все, кончая переговорами Калягина с Лучковым и Ковалем. Сто к одному, что даже из той подворотни, из которой они палили по целому и невредимому Камазу, тоже выглядывала видеокамера, вот уж действительно кино так кино - трупа нет, а съемка есть... Как же они ее демонстрировать-то будут? Там же, на пленке, менты должны стрелять в этого баклана, нет, даже двух бакланов! Как его - Димка Хряк со товарищем...

Однако вот что хорошо: если Извольскому нужно все это для разговора с “Ивеко”,  то есть шанс, что дело кончится не публичным мордобоем, а компромиссами, а в подобном случае у Лося есть все шансы войти в пакетное соглашение и уцелеть. Что, в самом деле, ему можно предъявить? Расстрел диванного валика? Стрельбу холостыми патронами по Камазу? Ну-у, извините, ребята, если за стрельбу холостыми сажать, то вон всех киношников и всех салютчиков посадить придется....

Черяга шевельнулся.

- А теперь, Александр Спиридоныч, - с подчеркнутой вежливостью сказал он, - когда мы удовлетворили ваше любопытство, не соизволите ли вы ответить на кое-какие вопросы. Меня всегда ужасно занимало - почему все-таки грохнули Колю Заславского? Ведь, насколько я понимаю, он должен был улететь в Швейцарию и там зажить в довольстве и неизвестности.

- Ну да, - фыркнул Лось, - а четыре лимона?

- С распиленного кредита?

- Да.

- А разве вы ничего от кредита не получили?

- Я так понимаю, - сказал Лось, - что мою долю Лучков получил и зажал. На халяве решил проехать. Не, ну ты сам посуди - у фраера в кошельке четыре лимона, а фраер бесхозный. Он же все равно их украл!

- За что я люблю российский криминалитет, - улыбаясь, сказал Черяга, - так это за обостренное чувство справедливости. Чуткая душа не позволяет им, если кто свистнул чужие бабки, оставить этого гада безнаказанным...

Черяга потянулся, с хрустом расправляя кости.

- Ладно, Вова, забирай своего кадра. Уже первый час. Славке вредно так поздно ложиться.

*      *       *

Скверная ангина, прицепившаяся, как хвост “наружки”, к шефу службы безопасности “Ивеко” Иннокентию Лучкову, не отпускала его вот уже седьмой день. Она все время лезла наружу болью в горле и высокой температурой,  Лучков сморкался, кашлял, и на работе беспрестанно пил горячее молоко с медом.

Из-за поганой ангины Лучков проснулся в полвосьмого утра, на полтора часа позднее обычного, и было это пробуждение скверным: в дверь спальни постучался охранник и доложил, что у ворот дома стоит “мерс”, а в “мерсе” сидит человек, который хочет немедленно говорить с Лучковым, и зовут этого человека Денис Черяга.

Лучков мгновенно понял, что влетел. Точнее, сначала он подумал, что сейчас еще пять утра, и он еще спит и видит гнуснейший сон, а, проснувшись, включит телевизор и услышит в выпуске новостей известия о кровавой трагедии, разыгравшейся ночью в Ахтарске. Дикторша скажет что-нибудь такое душещипательное, а потом в кадр просунется мордастая рожа министра внутренних дел, большого приятеля Арбатова, и заверит, что на раскрытие преступления брошены лучшие силы и что преступники будут непременно найдены.

Но очень быстро, несмотря на высокую температуру, Лучков сообразил, что это не сон, а явь, и что если новости о произошедшем прошлой ночью в Ахтарске объявятся на телевидении, то выглядеть они будут совсем по-другому.

Было ясно, что банк влип, вот только неясно, по шею или по уши. 

Когда слегка небритый и видимо не доспавший Черяга вошел в гостиную, у Лучкова еще шевельнулась слабая надежда: а вдруг акция была отложена (дата исполнения строго не фиксировалась), и то, что Черяга утром оказался в Москве - это просто дикое совпадение? Но тут же надежда утопла сама собой, потому что было ясно, что в пол-восьмого Черяга мог оказаться в Москве, только прилетев на личном самолете Извольского, и с какой бы он радости ломанулся в Москву ни свет ни заря?

Противу ожиданий, Черяга очень добросердечно поздоровался с Лучковым, а потом спросил:

- У вас видак есть?

Видеомагнитофон в гостиной, разумеется, был, и Черяга вытащил из дипломата кассету и вставил ее в видак.

- Хочу вам продемонстрировать один фильм, - сказал Черяга.

На экране возникло изображение человека в джинсах и черной водолазке, пробирающегося по коридору богатого загородного дома. Человек повернул голову, и Лучков узнал Лося. На мгновение Лучкову показалось, что он просто смотрит репортаж, зафиксированный глупыми камерами пост-фактум, и он оцепенел от ужаса, когда на глазах видеокамер Лось поднял “беретту” и бесшумно выстрелил в головы спящих людей. Но тут же очарование рассеялось: Лось кинулся к постели, разворошил манекены, заметался волком по комнате, а потом послушно лег на пол, подчиняясь командам.

- И почему вы показываете это мне? - хладнокровно спросил Лучков.

Еще не все было потеряно. Шура Лось ничего говорить не будет, нет у него такой привычки - болтать почем зря, да и пришить Лосю нельзя ничего: в уголовном кодексе нет статьи за расстрел манекенов.  Если они сгребли Калягина, - это полный звиздец, но ввиду масштабности дело наверняка поручат Генеральной прокуратуре, Калягина заберут в Москву, а в Москве он либо переменит показания, либо сгинет. Ему выгодно переменить показания, потому что иначе на нем висит Витя Камаз...

- Так при чем здесь я? - повторил Лучков.

- Видите ли, - сказал Черяга, - это не единственная пленка, которая у нас есть. Мне очень жаль, что здесь нет Славки, потому что я был простым исполнителем, ну да тем не менее... Понимаете, как только случилась эта недостача с акциями, с самого начала было ясно, что в данной российской реальности любые легальные методы защиты от поглощения не дают стопроцентной гарантии. Условно говоря, это как с банкротством: ты можешь быть основным кредитором завода и подать иск, а арбитражный суд возьмет и назначит не того управляющего, который назван в иске, а совсем другого. И даже те методы, которые давали стопроцентную гарантию, - например, эмиссия, - влекли за собой чудовищные трансакционные издержки. То есть эта эмиссия полностью законна, но трепать нервы с ее утверждением  нам могут три месяца, и еще столько же апеллировать во всяких разных судах. То есть получалось, что легальные и экономические методы защиты не действенны, а к внеэкономическим методам как-то прибегать не хотелось. Даже учитывая тот факт, что единственным источником проблем комбината был Александр Арбатов. Не правда ли?

Вошла приходящая домработница, поставила на стол кружку с дымящимся молоком, поверх которого плавали разводы меда. Лучков терпеть не мог молоко и терпеть не мог мед, но его жена, врач-терапевт, велела ему пить молоко с медом, и Лучков вот уже неделю покорно хлебал это пойло.

Денис подождал, пока шеф безопасности “Ивеко” отхлебнет приторно-сладкого молока, и продолжил:

- Я как-то не думаю, что это вы или там Серов положили на стол вашего шефа гениальный план по захвату АМК. Нет, это была личная инициатива Арбатова. Но даже при таком положении дел стрелять в него как-то не хотелось.

- Шиш бы у вас это получилось, - неожиданно сказал Лучков.

- Согласен. За своей безопасностью Арбатов следит куда бережней, чем Извольский. Ни за какой загород он без сопровождения не ломанется... Так вот, возникала вилка: экономические методы защиты неэффективны, внеэкономические - невозможны. Тогда родилась идея создать многоступенчатую оборону, по принципу капустного кочана. Вы срываете один лист, а под ним другой. Как в шахматах. Выигрывает не тот, кто поставил королю шах, а тот, кто загнал противника в безвыходную ситуацию. Собственно, когда я говорю, “родилась идея”, вы должны понимать, что идея родилась у Славки. И что все остальные, включая меня,  являлись только исполнителями.

Чисто отвлекающим моментом обороны явились, конечно, усилия добиться решения арбитражного суда в нашу пользу, и сделать это как можно скорее. Мы с самого начала не были заинтересованы в том, чтобы областной арбитраж мгновенно отверг ваши иски, а потом вы со столь же большой скоростью добились противоположных решений в Высшем арбитражном суде. Стратегия изначально строилась на том, что нам нужно время. Составной частью этой стратегии являлся, разумеется, расчет на то, что губернатор перейдет на сторону банка. Точнее - что он станет играть в собственую игру, надеясь получить  на лапу и от банка, и от комбината, и чем увлеченней он будет в эту игру играть, тем дольше он будет задерживать решение суда.

Моя учеба на конкурсного управляющего и планы банкротства комбината являлись вторым отвлекающим маневром. Мы очень хорошо сознавали, что банкротство - лекарство опасное и сильнодействующее, и что безбоязненно его можно применять лишь в том случае, когда губернатор - целиком на нашей стороне. А этого не наблюдалось.

Дополнительная эмиссия была, разумеется, сильным ходом, и в конечном итоге совершенно неоспоримым. Однако, чего вы не поняли - это того, что и она была очередным, но не последним эшелоном обороны. Разумеется, если бы вы заткнулись или продолжали чинить гадости в рамках закона, то и нам делать было бы нечего.

Но можно было легко предположить, что эта фига окончательно выведет Арбатова из себя. И, учитывая тот факт, что вся эта история началась с прямого криминала и с долголаптевских братков, можно было предполагать, что против эмиссии вы примените вполне радикальное средство - автомат Калашникова.

Денис приостановился.  Лучков уже выхлебал свое молоко и сидел перед ним, чуть грузноватый и седой, в домашних джинсах и любымых замшевых туфлях.

- С самого начала было ясно, - продолжал Денис, - что вы будете искать на комбинате союзников, и чтобы вы не нашли союзников настоящих, Славка решил подсунуть вам фальшивых. А именно - Мишу Федякина и Вовку Калягина. Это, конечно, очень существенно расширяло круг посвященных,  и противоречило вашему же собственному афоризму.. Ведь это вы, Иннокентий Михайлович, как-то заметили, что “тайну может хранить и девять человек, при условии, что девять из них покойники”?

Лучков, которому молва действительно приписывала это меткое наблюдение, насупился и вытер с губ мед.

- В общем, мы решили на афоризм наплевать. И я, и Мишка, и Вовка - мы знали все. Все ссоры между нами являлись чистой воды лицедейством.  У меня вообще всегда были прекрасные отношения с Федякиным.  Вовка и я - да, мы не очень любили друг друга. Но за это время мы превосходно сработались. Разумеется, мне пришлось играть самую неприглядную роль - роль хама. Видимо, если учесть, что я здесь и беседую с вами -  я с ней неплохо справился. У меня просто душа разрывалась, когда Ира просила меня не кидаться на Вовку Калягина. А ведь она человек очень чуткий, ей легче всех было бы засечь фальшь и труднее всего было б играть роль, не то что нам, мужикам толстокожим... Чаю там мне не заварят?

Лучков подошел к двери гостиной, прокричал вниз распоряжение насчет чая и вернулся к дивану.

- Вы удивительно свыклись с этой ролью, - заметил он сквозь зубы.

Денис усмехнулся.

- Так вот. В результате служба безопасности комбината проделала уникальную работу. Мы сейчас имеем на руках документально подтвержденную информацию о заказном убийстве крупнейшего российского промышленника, и у нас есть вся цепочка от киллера до посредника и заказчика. У нас пленки от ваших первых разговоров с Федякиным - и до того, как вы вместе с Ковалем ломали через колено Вовку. Мы очень боялись, что в вашем доме отдыха техника работать не будет, и поэтом Вовка жутко обрадовался, когда сумел при Ковале поговорить с вами по телефону. Но техника работала и в доме отдыха. Качество записи отличное. Более того, если вы помните, в доме отдыха был такой маленький эпизод, когда Вовка потребовал за убийство два миллиона долларов. Вы вышли за дверь и позвонили по телефону. А вернувшись, сказали, что согласны. Так вот - техника сработала так хорошо, что с помощью спецсредств мы можем восстановить факт вашего звонка. Мы не знаем собеседника. Там даже ваши слова не очень ясно прослушиваются. Но факт, что вы советуетесь по телефону с кем-то вышестоящим и потом говорите “да”. Задачка для первого класса - с кем может советоваться человек номер два в банке “Ивеко”?

Таким образом, мы имеем пленки, которые уличают в заказе убийства двух человек из верхушки “Ивеко” - непосредственно вас и Геннадия Серова. Да-да, Гену Серова тоже, потому что когда он рассуждает с Федякиным о том, что тот станет первым на комбинате и проголосует за отмену эмиссии - это пахнет по крайней мере дурно. Плюс - третье лицо, с которым вы советовались по телефону. По-моему, это первый случай в России, когда убийство подобного уровня не только раскрыто, но и предотвращено. И когда лица, его заказавшие, прослежены поименно.

- Это провокация, - сказал Лучков.

- Из-звините! Провокация была бы, если бы Вовка Калягин подошел к вам и предложил завалить Извольского. Если бы вы не полезли без оглядки в мокруху, так ничего и не было бы, кроме эмиссии.

- А Камаз? Он, конечно, жив?

- Разумеется.

- Вы хоронили его в открытом гробу.

- Когда ставишь спектакль, не надо экономить на декорациях. Если бы Камаза похоронили в закрытом,  вы бы могли учуять подвох.

- Вы сильно рисковали. 

- А что прикажете делать? Мы же не можем положить на стол Генпрокурора пленки, из которых явствует, что начальник ахтарской промполиции участвовал в убийстве собственного зама?

- И вы собираетесь отнести эти пленки в Генпрокуратуру?

- Не только. Есть еще телевидение. Зарубежные СМИ. Ваши западные кредиторы, кажется, плачутся, что “Ивеко” задолжал им вот уже два миллиарда долларов по форвардам и кредитам? А вы, кажется, очень вежливо объясняете им, что в этом виновато российское правительство, обрушившее рынок ГКО, в котором вы держали, если мне не изменяет память, аж 0,3% активов? Им будет крайне любопытно посмотреть эти пленки. Они обнаружат, что вам не хватает денег, чтобы выполнять свои обязательства, но на киллеров вы тратиться готовы.  Я так понимаю, что после этого они сразу сделаются мягче и согласятся с вашей схемой реструктуризации долга. А еще западные банки объединятся под лозунгом: “Свобода Япончику! Посадите на его место Арбатова!” Потому что до них наконец дойдет, что в США не того судили. Если хотели судить главу российской мафии.

Лучков каменно улыбнулся.

- Вы сделаете очень большую ошибку, отнеся эти пленки в Генпрокуратуру, - сказал он. - Потому что вы испортите репутацию страны. И если говорить о западных кредиторах, вы нагадите не только “Ивеко”, но и всем, кто сейчас не возвращает Западу кредиты. На Западе скажут: “Относительно “Ивеко” это доказали, а все остальные такие же, только их за руку не схватили”. Вам это не простит ни один банкир, ни один член правительства, и ни один губернатор. А Генпрокуратура расшибется в лепешку, но докажет, что пленки - липа. Ваш комбинат затравят, как бешеную собаку, которая на своих бросается.

Голос Лучкова дрогнул.

- Вы... вы пошли против общественного строя страны, ясно? В этой стране правящий класс – это те, кто внутри Садового Кольца, а не те, кто в Сибири! Понятно? Мы можем все! Нам нужен такой-то курс рубля - и правительство держит этот курс рубля! Оно берет деньги у вас, у Ахтарского меткомбината, и оно тратит эти деньги на поддержание того курса рубля, который угоден нашим форвардам! Нам нужно успеть распихать активы, - и правительство вводит мораторий на выплату долгов! А потом, когда активов не стало, нам нужны стабилизационные кредиты, и правительство опять собирает налоги с  вас, - и дает кредиты нам! И это делают три разных правительства, которые друг друга терпеть не могут! Потому что это уже не вопрос правительства, а вопрос сохранения правящего класса. А правящий класс определяется просто. Это те, кто получают деньги из бюджета. А вы - это те, кто деньги платит!

В дверь гостиной осторожно поскреблись. На пороге появилась домработница с подносом, уставленным чашками и вареньем.

- Вон, - сказал Лучков, и домработница испуганно сгинула.

- Знаете, - после небольшой паузы проговорил Черяга, - ведь если эта история наружу вылезет, то еще один человек будет очень сильно недоволен.

- В смысле?

- Коваль.

Черяга помолчал.

- В самом деле, ведь нельзя же вора в законе использовать три месяца вместо половичка? Он и обидеться может, невзирая на любые отношения, которые вас связывали в прошлом. Это, кстати, тоже интереснейший вопрос, откуда у вас такая нежная дружба. Мы постарались его прояснить, и обнаружился ряд любопытных совпадений. Например, -  вы получаете очередной чин за посадку шайки валютных махинаторов, а Коваль после этой посадки становится монополистом на ломку чеков возле “Березки”. Или вы ловите крупного цеховика, а накануне ареста Коваль этого цеховика обносит вчистую... Словом, налицо картина взаимовыгодного сотрудничества. Братва ведь тоже этими совпадениями может заинтересоваться. Собственно, она непременно заинтересуется, как только наши пленки вылезут на широкие экраны и встанет вопрос, а за каким хреном долголаптевские задарма пахали на банк “Ивеко”?

- Ну, не задарма, - процедил Лучков.

- Вот именно, что не задарма. Я думаю, что в данной ситуации Коваль сможет спасти свою марку среди братвы единственным способом: разоравшись, что его кинули, что ему половину комбината обещали - и хлопнуть кого-нибудь. Вас или даже, увы, Арбатова. Мы люди подзаконные, мы на главу “Ивеко” охотиться ни в жисть не будем, а Коваль - он беспредельщик, с него станется.

Лучков долго молчал. Очень долго.

- Ладно, - наконец сказал он, - поругались и хватит. Понты кончились, давайте обсуждать ситуацию конструктивно. Я так понимаю, что если вы поехали не в Генеральную прокуратуру, а ко мне на дачу, то вы все-таки понимаете, что Генеральная прокуратура выйдет боком и вашим и нашим. Чего вы хотите?

Денис вынул из портфеля папку.

- Вы забираете свою жалобу из ФКЦБ - раз. Вы продаете нам акции “Имперы”, “Лагуны” и “Кроники” за семнадцать лимонов - два. ФСБ закрывает дело против Сенчякова по факту продажи вертушек чеченам, а Генпрокуратура закрывает против него дело по факту возбуждения национальной розни. 

- Тоже мне, нашли союзника, - усмехнулся Лучков, - в каждом выступлении жидомасонов поминает.

- Совершенно с вами согласен, - кивнул Денис, -  Я бы сказал, что национальные убеждения гендиректора Сенчякова... скажем так, не лезут ни в какие ворота. И что за последние три месяца Сенчяков, от усиленных переживаний, превратился из честного стародума в человека не совсем адекватного...  Но проблема в том, что господин губернатор Краснодарского края Николай Кондратенко поминает сионистов и, как он выражается, “курощупов”, через каждые полторы фразы. И я даже однажды лично присутствовал на историческом совещании, где господин губернатор сказал следующее: “В этом месяце в Краснодар завезли много грейпфрутов, и на этих грейпфрутах есть красные точки. Так вот, красные точки - это потому, что сионисты заразили грейпфруты СПИДом, чтобы извести русский народ”. И я что-то не слыхал, чтобы против губернатора Кондратенко возбуждали дело или хотя бы исправили его медицинские познания, разъяснив, что СПИД через грейпфруты не распространяется. А самым вредным антисемитом в России отчегой-то оказался Сенчяков.

- Хорошо. Сенчяков - это три.

- Генпрокуратура и налоговая полиция прекращают расследование по факту лжеэкспорта проката Ахтарского металлургического комбината. Государственная Дума отменяет слушание по поводу передачи в частную собственность Белопольской АЭС.

- Дума - это не мы! - запротествовал Лучков, - у этих отморозков отняли кормушку, вот они и взъелись. И вообще - какая вам разница, что они там чирикают?!

- Сомневаюсь, что не вы. Они хотели, а вы надавили. Теперь надавите обратно.  Сколько вам это денег будет стоить, меня не колышет. Проведение слушаний в Думе будет рассматриваться комбинатом как разрыв пакетного соглашения. 

“Не, ну обалдеть”, - подумал Лучков. Что банк из своих денег будет отстегивать бабки, чтобы прикрыть Ахтарский меткомбинат в Думе - этакий сюрреализм даже в страшном сне не мог ему привидеться.

- Еще что? - хмуро спросил Лучков.

- Ну и еще, разумеется, кредит.

- Какой кредит?

- Восемнадцать миллионов долларов. С которого все началось. С нас по нему до сих пор деньги причитаются. Мы идем в арбитражный суд города Москвы и совместно просим признать гарантию по кредиту липой.

- Это все?

Черяга раскрыл бывшую при нем папочку, внимательно изучил листок, исписанный рваным почерком Извольского.

- Вроде все. 

- А птичьего молока вам не надо? - раздраженно осведомился Лучков, - или финансировать Извольского на президентских выборах?

- Вячеслав Извольский не претендует на пост президента Российской Федерации, - с серьезной миной объяснил Денис.

- А если Арбатов вас пошлет куда подальше?

Черяга пожал плечами.

- Тогда - Генпрокуратура, телевидение, западные банки и прочие маленькие радости. Я очень надеюсь на вас, что вы объясните Александру Александровичу,  что ему не следует лезть на рожок. Я полагаю, что вы склонны вести себя более разумно, чем он.

- И после этого вы отдадите пленки?

- После этого мы прекратим дело против Лося.

- А пленки?

Черяга пожал плечами.

- А вы можете гарантировать, что через год Арбатову не захочется повторить наш маленький роман?

- А вы можете гарантировать, что после того, как мы для вас вытрем собой Генпрокуратуру, вы не сбросите компромат в прессу?

- Ну мы же не сумасшедшие. Вы, по-моему, довольно ясно выражались насчет общественного строя России.

Денис встал, прощаясь.

- По-моему, мы все обговорили, - сказал он, - я думаю, что сегодня или завтра мне еще придется разговаривать с Арбатовым... Я бы на вашем месте немедленно к нему поехал.

Лучков захлюпал носом и раскашлялся. Денис аккуратно сложил бывшие при нем бумажки в “дипломат”,  защелкнул замки и направился прочь из гостиной.

- Я должен был догадаться, - сказал с  внезапной тоской  Лучков, - собака Баскервилей.

- Что?

- Калягинская псина. Шекель.  Он не разлюбил вас. Вы якобы вдрызг поругались с его хозяином, а жуткий пес продолжал облизывать вас при встрече.  Это мой прокол.

Лучков помолчал.

- Интересный вы человек, Денис Федорович, - наконец сказал он, - вы мне вот что ответьте: неужели вы не задумывались над тем, что был момент, когда именно вы могли стать единоличным хозяином завода?

- В смысле?

- Вы распоряжались деньгами “Стилвейл”. Если бы после решения совета директоров о размещении эмиссии злодеи из банка “Ивеко” застрелили бы-таки Извольского, вы бы все равно разместили эмиссию. А акции купили бы сами. Как Извольский - четыре года назад.

- Я не Извольский, - сказал Денис.

- Да. Вы все-таки не хозяин. А визирь. Нет в вас чего-то этакого... Вон, даже шпаргалку с собой взяли...

- До свидания, Иннокентий Михайлович. Я думаю, мы вечером увидимся в банке.

И ладонь Черяги легла на ручку двери.

- Денис Федорович, - на прощанье позвал Лучков, - можно один вопрос?

- Ну.

- Скажите, вы нравитесь Ирине Денисовой?

- Нет.

- А нравились?

- Какое вам дело?

- Я точно знал, что вы ей нравились, - сказал Лучков. - я знал это потому, что был уверен, что вы с Извольским поругаетесь из-за Иры. Вы были явно друг к другу неравнодушны, а физически вы, извините, куда привлекательней Извольского. Парализованный Сляб со своей свиной ряшкой просто не имел шансов...

Лучков помолчал.

- Вы отдаете себе отчет, что вы перестали ей нравиться после того, как начали вести себя как хам? И что Извольский, расписав для вас роль хама, рассчитывал именно на это? Что он разводил не только банк, но и вас, своего ближайшего друга и доверенное лицо?

Губы Дениса сжались в тонкую полоску.

- Я всегда отдавал себе в этом отчет, - сказал шеф службы безопасности Ахтарского меткомбината. - До свиданья.

Повернулся и мягко вышел из вражеской гостиной.

ЭПИЛОГ

Вячеслав Извольский, генеральный директор Ахтарского металлургического комбината, встал на ноги спустя четыре месяца, после трех тяжелых и очень дорогих операций в швейцарских клиниках. Он похудел на двадцать три килограмма и навсегда потерял свое прежнее богатырское здоровье.

Банк “Ивеко” был признан банкротом спустя полтора месяца после того, как Лося застукали в особняке Извольского. Западные и отечественные кредиторы быстро выяснили, что денег в банке нет, и что даже роскошное пятнадцатиэтажное здание банка принадлежит уже не ему, а новому банку “Росторгинвест”, председателем совета директоров которого стал все тот же Александр Александрович Арбатов. В “Росторгинвест” перешли также все самые привлекательные клиенты “Ивеко”.

Кредиторы некоторое время рыпались, пытаясь доказать, что “Ивеко” вульгарно украл их деньги, но после того, как на двоих кредиторов наехало ФСБ, все все поняли и потихоньку успокоились. Престижу и политическому весу Александра Александровича Арбатова банкротство “Ивеко”, разумеется, не повредило. В то самое время, когда рассерженные клиенты обивали пороги бывшего “Ивеко”, Александр Александрович добился в правительстве, чтобы именно через “Росторгинвест” шли бюджетные средства на финансирование новой программы поддержки ВПК.

Обанкротился, как ни странно, и банк “Металлург”, - тот самый, которому комбинат задолжал  семьсот миллионов долларов. Как авторитетно объяснял сам Вячеслав Извольский, банк погорел на кредитовании реального сектора - сиречь комбината, ради которого банк явно нарушил нормативы лимитов на кредитование одного заемщика. Западные кредиторы банка (а именно, зарегестрированный на Багамах банк “Lehore”) почему-то никаких претензий к “Металлургу” не имели, и он скончался тихо и мирно в один день, избавив, таким образом,  АМК от необходимости выплачивать семьсот миллионов долларов. Компания “Стилвейл”, зарегестрированная на тех же Багамских островах, в свою очередь не заплатила комбинату, а просто рассыпалась в нетях. Семьсот миллионов долларов пропало вместе с ней. Куда подевались эти деньги - трудно сказать, но спустя два месяца после конца всей истории какая-то оффшорная компания с уставным капиталом в десять долларов выкупила за сто пятьдесят миллионов долларов часть акций Белопольской АЭС, принадлежавших АМК. Еще одна оффшорка за девяносто миллионов долларов купила у одного из разорившихся российских банков контрольный пакет акций Черемшинского горно-обогатительного комбината, с которого АМК возил себе руду. 

Губернатор Сунженской области Александр Дубнов, спустя некоторое время после вышеописанной истории, с треском проиграл выборы собственному заму Трепко, принявшему во время конфликта сторону АМК.

Драка нанесла тяжелейший удар по положению комбината. Реконструкция коксохимического производства была заморожена на четыре месяца. Реконструкция домны номер пять - на полгода. Сразу после конца конфликта комбинат впервые на полтора месяца задержал зарплату рабочим. Украинская прокуратура, взбешенная убийством капитана Опанасенко, перекрыла комбинату кислород на Украине. Место ахтарской стали заняли немцы. На внутреннем рынке комбинату тоже пришлось нелегко. Узнав о покушении на Извольского, хозяин Новолипецкого металлургического комбината в тот же день подарил Слябу собственный бронированный “мерседес”, но сочувствие по отношению к коллеге не помешало всем трем главным соперникам Ахтарска - Череповцу, Липецку и Магнитке - урвать у комбината самых ликвидных внутренних потребителей.

В число пострадавших автоматически попали город Белое Поле и Конгарский вертолетный завод. Проект строительства АЭС был заморожен, как уже сказано, до осени. Один из акушеров  единственного белопольского роддома повесился после того, как во время родов он не смог спасти ребенка, нуждавшегося в элементарных, но отсутствовавших медикаментах. Инженер “Атомстроя”, женщина сорока лет, убила от нищеты себя и своих трех детей, и девятнадцать белопольских пьяных замерзли этой зимой в степи или на улице.

Конгарский вертолетный пять месяцев не работал вообще. Его трепали прокуратура, ФСБ, налоговая полиция и все, кто возненавидел Сенчякова и за поддержку Извольского, и за маргинальное поведение, и за ТОО “Сатурн”. Американцы, перепуганные обвинениями в адрес руководства завода, чуть было не демонтировали оборудование для резки ракет, и Черяге пришлось на уши встать, чтобы этого не произошло.

Михаил Федякин, заместитель генерального директора по финансам, через три дня после конца всей истории слег с обширным инфарктом. Он поправился, но через месяц был второй инфаркт, и, как только Извольский вернулся на завод, пятидесятилетний Федякин подал заявление об уходе по собственному желанию и уехал поправлять здоровье за границу.

Витя Камаз тоже рассудил, что лучше ему пока подышать иностранным воздухом. Он и два члена его бригады, оставшиеся в живых, обосновались в солнечной Калифорнии, в роскошной вилле с видом на океан, купленной на деньги благодарного комбината. От нечего делать Камаз решил завершить образование в области теоретической физики и поступил в Лос-Анджелесский университет. 

Злые языки поговаривали, что соседняя вилла, еще более роскошная, куплена самим Извольским, и что не все семьсот миллионов долларов, пропавшие вместе со “Стилвейл”, были израсходованы на благое дело поднятия российской атомной энергетики и освоения горнорудных карьеров. Калифорнийским риэлтерам тоже кое-что перепало. Во всяком случае, Миша Федякин поправлял здоровье именно на соседней вилле.

Александр Лосев по кличке Лось просидел в Ахтарском СИЗО полтора месяца, пока комбинат и банк не договорились о взаимном снятии претензий. Точнее, принципиальная договоренность была достигнута спустя восемь часов, и банк, во избежание недоразумений, просто продал обе владевшие акциями комбината оффшорки “АМК-инвесту” за семнадцать миллионов долларов. Это были те самые семнадцать миллионов долларов, которые “АМК-инвест” должен был получить, но пока не получил за акции, и поэтому никакого реального движения денег не произошло: просто аннулировались взаимные требования сторон. В связи с этим, как уже указывалось, надобность в семисотмиллионой эмиссии отпала, и ее никто не проводил.

Но Извольский также хорошо помнил о гарантии в восемнадцать миллионов долларов, предоставленной “АМК-инвестом” по кредиту, переуступленному банку “Ивеко”. Восемнадцать миллионов долларов он платить не собирался, а заверениям банка о том, что они снимут иск, не верил. Поэтому Лось сидел в СИЗО полтора месяца, до того дня, когда Московский арбитражный суд, по трогательно взаимному настоянию тяжущихся сторон, признал гарантию “АМК-инвеста” фальшивкой. 

После этого ахтарская городская прокуратура, занимавшаяся делом Александра Лосева, переквалицифировала статью обвинения с  105-й на  158-ую. Мудрое следствие установило, что один из долголаптевских лидеров, пользовавшийся дурной славой меткого стрелка и безотказного киллера, забрался в охраняемый, как Кремль, поселок, чтобы.... украсть из буфета Извольского две серебряных ложечки. Дело в тот же день было передано в суд, а суд, учитывая прекрасные характеристики с места работы (сразу две московские фирмы, в штате которых числился Лосев, характеризовали обвиняемого как человека безупречной морали и высоких нравственных норм), отсутствие судимостей, а равно и незначительность ущерба, приговорил Лося к шести месяцам условно с освобождением из-под стражи в зале суда.

Кроме этого, банку пришлось выложить кучу собственных бабок за улаживание им же возбужденных дел о лжеэкспорте, угрозе ядерной безопасности страны, и национальной розни.

Геннадий Серов, вице-президент “Ивеко”, действительно женился на племяннице Федякина. Сцену при этом закатил вовсе не Вячеслав Извольский, а председатель правления “Ивеко” Александр Арбатов. Серов перевез Клаву в Москву и, к изумлению решительно всех знавших его людей, перестал бегать за каждой мини-юбкой. Клава усердно пичкала его сибирскими пельменями и наваристыми щами, и очень удивлялась, что ее Гена остается все таким же жилистым и сухощавым. В результате этой женитьбы в новом банке Серов стал не вице-президентом, а всего лишь начальником управления. Этого он стерпеть не мог, и спустя короткое время ушел в “Альфа-банк”.

Николай Заславский и Юра Брелер были похоронены на одном и том же престижном кладбище в городе Сунже.

Дима Неклясов купил себе прелестный особнячок в штате Флорида, - хоть и не четыре миллиона, но кое-какие крошки банк ему отдал. Дима много путешествует и часто меняет подружек. Говорят, что колумбийские наркоторговцы иногда консультируются с русским финансистом по поводу запутанных историй, связанных с русским корпоративным правом.

Ира Денисова обвенчалась с Вячеславом Извольским в построенной им церкви близ Ахтарска через неделю после возвращения директора из Швейцарии. Еще через три месяца у них родилась девочка. Врачи настаивали на аборте, и деликатно намекали, что лекарства, которыми был напичкан Извольский, могут катастрофически сказаться на ребенке, но упрямый директор и слушать ничего не хотел. 

Денис Черяга так и остался холостяком.

Сляб - прямоугольный стальной брус, используемый в черной металлургии дальнейшего передела и изготовления из него проката.

Соколово-Сорбайский горно-обогатительный комбинат в Казахстане.

 События, приведшие скромного следователя Дениса Черягу на пост замдиректора по безопасности, описаны в предыдущем романе “Стальной король”.

Дело в том, что автор нынешней энергетической системы страны, г-н Дьяков, создавая ее, поделил все электростанции по принципу вершков и корешков. “Себе, в РАО “ЕЭС России”, я возьму что покруче - магистральные сети и гигантские дешевые ГРЭС и ГЭС с себестоимостью энергии 7-28 руб. МВт/час, а местным АОэнерго оставлю то, что останется, - допотопные живопырки по 500-600 руб. МВт/час. и низковольтные линии передач” - рассудил отец российской постперестроечной энергетики. Единственное, что при этом не было учтено - это того, что непосредственно снабжает заводы электроэнергией не далекое РАО, а местные АОэнерго. Поэтому они категорически не заинтересованы в том, чтобы продавать заводу дешевую “чужую” энергию по 7 руб. МВт/час, и столь же категорически заинтересованы в том, чтобы продавать заводу “свою” энергию хоть по 600 рублей... А завод, в свою очередь, категорически не согласен с тем, чтобы платить 600 рублей за то, что могло бы стоить 7 рублей... Поэтому он либо не платит за энергию, либо платит за нее собственной продукцией по ценам, завышенным в несколько раз. По принципу: “Ах вы мне электроэнергию по 5 центов? А вот я вам за нее ватные штаны по 300 долларов! То есть, к примеру, чтобы расплатиться, завод берет коробок спичек, оценивает его в миллион рублей и отдает энергосистеме. Все бы хорошо, но вот беда: потом приходит налоговая инспекция и начинает требовать налогов... с миллиона рублей. “Но это же был только коробок спичек!” - возражает завод. “Нас это не колышет. По балансу это миллион рублей”, - отвечает инспекция. 

 Здесь и далее некоторые детали функционирования российской атомной энергетики изменены. Нижеописанные события - художественный вымысел, и никак не связаны с государственным концерном “Росэнергоатом”.

 Появление индоссамента (то есть передаточной надписи) на векселе означает, что индоссант (в данном случае АМК) несет по векселю все те же обязательсва, что и предприятие, выпустившее этот вексель.

 В России при рассмотрении дел в арбитражном суде существуют четыре инстанции. Сначала дело рассматривает областной арбитражный суд, и в него же подается апелляция. Затем можно апеллировать к окружному арбитражному суду (для Сибири - это Новосибирский арбитражный суд). И только после этого сделку можно оспорить в Высшем арбитражном суде в городе Москве.

LME - London Metal Exchange, Лондонская биржа металлов. Главный центр торговли цветными и черными металлами.

Дмитрий Чернов (1836 - 1921) - знаменитый русский ученый, один из основоположников науки о металлах

Новолипецкий металлургический комбинат

 Отравленная пилюля - poisoned pill - термин, изобретенный в Америке и обозначающий прием,посредством которого главный менеджер компании может сделать компанию совершенно непривлекательной для стороннего налетчика. Разумеется, “отравленные пилюли” американского производства принципиально отличаются от тех, к которым могут прибегать российские директора.

 Человек не 

Федеральная комиссия по ценным бумагам и биржам